Глава четвертая Северная жизнь

Глава четвертая

Северная жизнь

Работа на Крайнем Севере только начиналась, а какова она будет и сколько продлится, никто, конечно, и предполагать не мог. Когда мы вернулись в Смоленск, то окончательно поняли, сколь новая и для всех неожиданная задача встала перед всеми, независимо от занимаемой должности. По гарнизонам и полкам начали укомплектовывать и готовить группы обеспечения боевой работы полков и авиационных групп. Отбирали туда самых надежных людей, им ведь нужно было работать в течение нескольких месяцев в высоких широтах Заполярья, в полном отрыве от цивилизации, подолгу не имея ни писем, ни газет, при морозе от 35 до 40 градусов, а иногда и при шквалистом ветре.

Соответственно, первым делом предполагаемые «полярники» прошли медицинскую комиссию для исключения гипертоников, ревматиков, диабетиков и всех, кому требуется медицинское наблюдение и уход. Затем мы начали подбирать для них обмундирование, ведь метеорологи и наземные механики не имели ни унтов, ни полярных шапок, ни рукавиц, не говоря уже о шерстяном белье и подшлемниках. Наконец, выбор кандидатов в оперативные группы потребовал наличия у них определенных качеств. Ведь ежедневное общение в течение полутора-двух месяцев с одними и теми же людьми предполагало, чтобы между собой у них были не самые плохие отношения.

Групп мы сделали пять. В состав каждой вошло два руководителя полетов, два метеоролога и пять наземных техников по разным специальностям: электрик, приборист, радист, моторист и авиамеханик. Во время выполнения тяжелыми самолетами своих полетных заданий все службы оперативных групп должны были находиться на своих рабочих местах в полной готовности к оказанию немедленной помощи любому самолету и предоставлению ему посадки с последующим обслуживанием и устранением возникших неисправностей.

Обеспечение нашего главного (базового) аэродрома Оленья не вызывало никаких сомнений. Большинство наших экипажей оказалось допущено к полетам туда, да и железная дорога проходила рядом с Оленьей, так что в любой момент ею можно было воспользоваться. А вот остальные четыре аэродрома были абсолютно нам не знакомы и никем не облетаны, однако и с них требовалось совершать регулярные, весьма продолжительные полеты.

После того, как генерал Добыш тщательно меня расспросил о достигнутых результатах, он принял мудрое решение и сказал мне: «В одиночку ты эти постоянные полеты в Заполярье не потянешь, надо еще один-два экипажа подключить к работе. Заботу об этом я поручаю тебе — подбери себе соратников!» Так экипажи Димы Кузьминова и Саши Миляева были укомплектованы и задействованы для полетов по северным трассам. В Смоленск мы тогда возвращались только для выполнения сточасовых регламентных работ и короткого отдыха…

Спрашиваете, какой была жизнь на Севере? Постараюсь показать на примерах. Во время перелетов нам не раз приходилось делать посадку в Воркуте. Там у нас сразу уточняли, куда полетим дальше, и просили передать почту. Мы никогда не отказывали, понимали, что значат для них письма и газеты. Люди ведь там жили, как на необитаемом острове: к ним завозили почту в лучшем случае со случайными самолетами, а специальный почтовый самолет ходил раз в месяц. Зато сколько радости бывало, когда вдруг мы внепланово привозили газеты, журналы и письма!

Нас всегда встречали, как вестников цивилизации. Помню, все столпятся вокруг и смотрят с надеждой в глазах: вдруг от их родных или близких письмо есть! Получить его для людей, оказавшихся там, было целым событием. Как праздничный подарок, воспринимались свежие газеты! Правда, по северным меркам свежее издание — это газета или журнал примерно двухнедельной давности выпуска.

Однажды, когда мы всю корреспонденцию раздали, забрали почту от тех, кто был на Воркуте, смотрим, а чуть в стороне изучает нас несколько пар любопытных глаз. Это были пять или шесть пацанов лет шести и меньше. Откуда они были там? Да просто на всех островах, на всех зимовках у полярников и жителей Севера есть дети. С родителями они оставались до семи лет, а потом их отправляли на Большую землю: либо к бабушкам и дедушкам, либо в специальные интернаты для детей полярников, где они жили на полном обеспечении.

Хорошо помню, как те ребятушки на нас смотрели, — как воробушки зимой у окон. А мы с экипажем только переглядывались: мы же, дураки, не подумали, что нас будут встречать такие маленькие жители Заполярья! Ни яблок, ни апельсинов, ни лимонов не привезли им. А надо было, они ведь там этого не видят. Начиная со следующего полета мы твердо решили: перед тем, как пойти в любой рейс на Север, мы обязательно в Гатчине или в Смоленске идем в магазин и покупаем яблоки, мандарины, апельсины, лимоны. И всегда возили с собой на случай встречи с такими пацанами. Конфеты-то у них еще были, а фрукты — нет. И «слух великий» о нас пошел по всему Заполярью. Мало того, когда мы на мыс Челюскин привезли веники березовые, то это стало нашей визитной карточкой на весь северный край. Любили нас, ведь у нашего экипажа даже можно было сделать заказ, чтобы мы что-нибудь привезли. Со списками к нам подходили, один раз даже мягкие тапочки довелось покупать в полет.

Мне запал в память случай, происшедший, когда нам пришлось побывать на мысе Косистом, в устье реки Хатанги. Там был очень хороший аэродром, просто сказка для нашего «Ли-2»! А неподалеку располагался большой поселок, где у местного старшего диспетчера жена работала заведующей магазином. Они как-то попросили меня привезти яблок, мандаринов и лимонов для их пятилетнего сынишки. Я, конечно, привез. И это нужно было видеть, как малыш схватил яблоко, укусил его, но сразу сморщился и произнес расстроенным голосом: «А я думал, это репа».

Оказалось, диспетчер с женой летом ездили в отпуск в деревню к родителям и брали сына с собой. Там на огороде росла целая грядка репы, которая, когда он ее попробовал, вызвала у ребенка беспредельный восторг. Вот он и подумал, что я тоже репу ему привез. А оказалось — яблоки, вкуса которых малыш и не знал.

В Заполярье много было того, что не переставало нас удивлять. Например, северная пурга. Когда мы только начали полеты, от нас требовалось обязательно самим ознакомиться со всеми аэродромами. Как-то раз я запурговал на Диксоне. А пурговать там — это, значит, пошла непогода минимально на три дня, а максимально — до пятнадцати. И почему-то там получались каждый раз сроки этого безобразия кратные трем. Если на третий день не закончилось все, то будет мести шесть суток, или, если и после шести дней не успокоилась, то продлится пурга все девять суток. Почему так было — не знаю. Но, когда я прилетел, мне это быстро объяснили местные метеорологи.

И вот, раз у меня впервые получился такой вынужденный отдых, диспетчер посоветовал:

— Командир, — там было принято так называть, если ты командир экипажа, а по имени и отчеству называли только близкие люди, — идите отдыхайте, сыграйте в преферанс, сходите в кино!

На Диксоне был очень большой поселок, хотя и меньше, чем на Косистом. Там можно было отдохнуть. Однако вскоре мне понадобилось дать радиограмму. Дежурный радист сидел вместе с диспетчером. И последний, когда я отдиктовал все, что было нужно, разговорился со мной и вдруг спросил:

— А ты не знаешь Нину Ивановну?

— Нет, — ответил я.

— Обязательно познакомься. Это у нас начальник отдела перевозок, очень уважаемый человек. У нее неплохие связи, с ней ты получишь доступ на любой аэродром. Даже туда, где военных не принимают!

Я очень удивился, но решил последовать совету диспетчера. Отправился к этой самой Нине Ивановне и запросто так сказал:

— Давайте познакомимся!

— Что ж, познакомимся, — ответила она. — Шандровская Нина Ивановна, начальник отдела перевозок на Диксоне.

Я прищурился:

— Разве только на Диксоне?

— Эх, командир, на Севере у нас есть ряд особенностей, возможно, не известных тебе. Давно летаешь?

— С 1939 года.

Она с подозрением на меня посмотрела, все-таки выглядел я довольно молодо, чтобы назвать такую цифру. Спросила:

— Как это?

— Да я еще школьником в девятом классе начал летать в ленинградском аэроклубе. А в десятом, когда получал аттестат зрелости, я получил и пилотское свидетельство о допуске к полетам на самолете «У-2».

— Будем считать тогда, что ты старый летчик. С немцами воевал?

— Воевал, на «Ил-4».

— Ладно, тогда объясню тебе. Наши полярные летчики на Север летят не ради того, чтобы, как ты, выполнять указ-приказ, а ради того, чтобы заработать. И у нас ты встретишься с такими фокусами, что в помощи человеку могут отказать даже известные летчики, — и начала перечислять самые именитые северные имена.

Я только с удивлением спросил:

— А почему?

— Потому что, когда они идут на Север, то берут максимальный груз, за перевозку которого получают хорошие деньги. И когда я прошу их: «Ребята, возьмите кинофильмы, забросьте в Хатангу», — они отвечают: «А у нас загрузка полная, не возьмем». И я же не проверю, какая у них загрузка. Может, они горючего взяли больше, и у них действительно загрузка полная. А в результате всунуть кому-то из них десяток коробок с кинофильмами, чтобы передали полярникам, — событие целое.

Я улыбнулся и говорю:

— Нина Ивановна, ваш намек понял. Возьму. Много не обещаю, но для меня взять сто килограммов — не такая уж большая проблема.

— Господи, да сто килограммов — это ж сто кинофильмов! Так это ж мы сразу несколько островов порадуем!

И рассказала, какие к ней телеграммы приходят с островов. Например: «Нина Ивановна. Спасибо за „Сердца четырех“. Двенадцатый раз крутим, начали крутить наоборот». Я сразу ничего не понял. Переспросил:

— Как наоборот?

— А ты еще не смотрел наоборот?

— Нет, я ведь только начал летать на Севере.

— Значит, посмотришь. Где-нибудь запургуешь, и фильм, который раз пять видел уже в своем Смоленске, ты раз пять у нас посмотришь просто так, а потом и наоборот.

Позже я действительно смотрел фильмы «наоборот», где на экране суп изо рта вынимают, в тарелку выливают, и она становится полная. Это для хоть какого-то разнообразия в обратном порядке ленты пускали. А мне разве трудно было помочь? Каждый раз, когда приземлялся на Диксоне, заходил к Шандровской и говорил:

— Нина Ивановна, ты меня сагитировала, сейчас я полечу дальше, давай киноленты!

Она меня как-то спросила:

— А ты в Таймылыре можешь сесть?

— Нина Ивановна, я там не садился. Не знаю даже, возможно ли такое там вообще.

— Это аэродром, расположенный в устье большой реки, — объяснила она. — Там находится полярная станция, но туда может приземлиться только «Ан-2» или «Ли-2». Взлетная полоса всего 850 метров, с обеих сторон овраги. Но ты-то сможешь?

— Да, опасный аэродром… Но я-то уж сяду как-нибудь!

— Отлично! У них не было кинофильмов месяца два. Только представь, у них там сейчас фильма три-четыре с той поры. Подумай, что там с этими лентами уже делали? Небось, даже вверх ногами пленку заряжали. Ох, как они обрадуются, если ты им привезешь новый фильм!

И так я постоянно возил фильмы, яблоки, апельсины, лимоны. Лимоны на Севере ценились особенно, там ведь цингой запросто можно было заболеть.

О том, что такое цинга, я узнал воочию еще в войну. В 1943-м в течение первых нескольких месяцев нашего пребывания в Заполярье туда не привозили ни лимонов, ни чеснока, ни лука. Конечно, в нашей столовой на каждом столе постоянно стояли кувшины с настойкой еловых веток, но она помогала не особо и была ужасно противна на вкус. В итоге я заметил, что мои десны стали бело-розовыми, опухли, и даже зубы чистить нельзя стало. Пальцем ткнешь в десну — кровоточит, а если зубной щеткой провести — вообще кровью изойдешь. Доктор мне сказал, что это и есть начальная стадия цинги. Он немедленно сделал запрос, и к нам начали каждый месяц привозить лук, чеснок, лимоны. Затем такие завозы стали регулярными: как зарплату привозят, так и это с охранником доставляют. Приходим с вылета, а, на кровати лежит кулек чеснока, кулек лука и пара лимонов. Лимоны мы в войну прямо с кожурой ели. И скажу — помогло! Только начал есть это все, тут же десны прошли. А раз на своей шкуре такое пережил, грех мне было бы потом полярникам лимонов не возить.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.