Глава седьмая Мы бомбили места, знакомые с детства

Глава седьмая

Мы бомбили места, знакомые с детства

Одной из особенностей дальней авиации было то, что мы никогда не знали, куда полетим бомбить. Война, как вы понимаете, шла не только на Смоленском направлении, и наш полк параллельно привлекали на другие участки и объекты, где требовались мощные бомбовые удары по врагу.

Совершенно особым для меня стало Ленинградское направление, где мы помогали войскам Приморской армии соединиться с Ленинградским фронтом, уничтожая фашистские формирования вдоль побережья Финского залива. Летали мы туда одновременно с полетами на Смоленщину. Так, 7 сентября 1943 года все наши экипажи сидели за столами на командном пункте, и тут выходит штурман полка Алексей Иванович Крылов, говорит:

— Братцы, сворачивайте все карты центрального направления. Прячьте их в планшеты, доставайте Ленинградский фронт.

— А что такое? — удивляемся мы.

— Сегодня полетим бомбить немецкую артиллерию под Ленинград. Нам сегодня надо уничтожить тяжелые крупповские орудия, которые стоят под Вороньей горой.

Замечу, Крупп — это крупнейшая немецкая фирма, которая делала орудия всех калибров на боевые корабли и на полевую артиллерию. Эти орудия считались одними из лучших в мире, как в ту пору фордовские машины в Америке. Нам всегда даже подчеркивали, что будем уничтожать знаменитую крупповскую артиллерию.

И знаете, когда я услышал названия пунктов, которые нужно бомбить, то аж подскочил, в голове вертится: «На Вороньей горе я на лыжах катался в Ленинграде десятки раз». Мы очень любили с нее кататься: между деревьями, извернувшись, проскакиваешь и летишь вниз! Незабываемые ощущения! Тем более что Воронья гора была очень высокой. Представьте, на ровном месте вдруг стоит такая горища!

— Так вот, — продолжал штурман полка, — на Вороньей горе немцы поставили своих наблюдателей и всю необходимую для наблюдения оптику, а внизу расположили артиллерию. Оттуда фашисты каждую ночь обстреливают Ленинград. Ваша задача — разбомбить их.

Таким образом, нашей целью оказалась Беззаботинская артиллерийская группировка немцев. Крылов продолжил ориентировать расположение целей, и у меня просто дух захватило: кроме Вороньей горы, там и все остальные названия были знакомыми с детства — Дудергоф, Красное Село, Ропша.

Мы начали готовиться. Я у своего штурмана Аркашки спрашиваю: «Сколько лететь?» Он подсчитал и ответил, что примерно два часа. Я тогда предложил ему взять еще одну бомбу на 250 килограммов на внешнюю подвеску. Для этого требовалось только на стоянку позвонить, чтобы горючее слили, а ФАБ-250 подвесили. Аркашка тут же заявил: «А что на стоянку дозваниваться? Доложим сразу командиру полка!»

Я встал и обратился к Григорию Ивановичу Чеботаеву (позднее, в апреле 1944-го, нашим командиром стал уже Василий Алексеевич Трехин):

— Товарищ подполковник, разрешите…

— Что, Касаткин? — спросил он.

— Разрешите дополнительно к десяти люковым ФАБ-100 взять на внешнюю подвеску еще ФАБ-250, полетный вес позволяет!

Тут же рядом со мной вскочил и Саша Леонтьев:

— Товарищ командир, и мне тоже!

— Вот что значит — ленинградцы! — заулыбался Григорий Иванович и, повернувшись к начальнику штаба, приказал: — Передайте на стоянку: Касаткину и Леонтьеву подвесить дополнительно по ФАБ-250 каждому!

Полет прошел спокойно. Мы вышли на Ладожское озеро, развернулись влево и, ориентируясь, по Неве долетели до города, а добравшись до южной окраины Ленинграда, сразу легли на боевой курс. Сбросить бомбы на артиллерийские батареи нам удалось настолько удачно, что немцы опомнились и открыли зенитный огонь из нескольких мест, только когда мы уже повернули домой. В результате мы вполне благополучно вышли на Финский залив и, обойдя город с северо-запада, снова оказались над Ладогой и через некоторое время, что называется, без приключений долетели до своего аэродрома. Весь полет занял 4 часа 15 минут, на цель наш экипаж сбросил 1250 килограммов фугасных бомб.

Однако то ли не все батареи были уничтожены, то ли фашисты успели так быстро установить новые пушки, и Беззаботинская артиллерия вскоре начала опять обстреливать Ленинград. 9 сентября нам было приказано повторить налет на немцев. Каждый из нас понимал, что на этот раз спокойно и без противодействия противник не даст нам отбомбиться, встретит и заградительным зенитным огнем, и истребителями. Я сразу настроил экипаж, что придется смотреть зорко, быть ко всему готовыми и открывать огонь по любому подозрительному объекту, чтобы не получить смертельной трассы под хвост.

До южной окраины Ленинграда мы долетели без приключений. Но почти сразу после разворота на цель радист мне крикнул: «Влево, вниз!» Я отреагировал мгновенно, бросив машину с крутым разворотом под налетающий «Мессершмитт». Ситуация в небе над Ярцевом повторялась буквально один в один. Хотя немец успел дать очередь, но огненная трасса прошла выше нашего самолета. В этот момент Иван Корнеев открыл огонь из своего крупнокалиберного пулемета. Фриц резко ушел вверх и потерялся из виду. А через несколько минут впереди, чуть левее и метров на сто выше, прошла длинная очередь, и загорелся один из «Илов» нашего полка. Он отвернул в сторону Ораниенбаумского плацдарма и со снижением пошел в этом направлении. Мы поняли, что экипаж будет прыгать над плацдармом или, если сможет, потянет до Кронштадта: там на острове Котлин имелся вполне приличный аэродром. Но мы вышли на цель, и дальнейшее наблюдение за горящим самолетом стало невозможным. Аркаша отлично отбомбился: на земле что-то взорвалось и стал разгораться пожар, а я отвернул вправо и с крутым снижением вышел на Финский залив. Далее, огибая город, мы снова вышли на Ладогу, а оттуда взяли курс домой. Всех мучил вопрос: кто горел над целью, кого сбил «мессер»?

Узнали об этом только на КП, когда писали донесение о боевом вылете и устно докладывали начальнику штаба полка. Не вернулся с задания мой друг Александр Егорович Леонтьев. Я прям застыл тогда и думаю: «Мать честная, мы же оба ленинградцы, вместе в Бузулуке учились, и такого друга у меня не стало…»

Однако в дальней авиации было место и счастливым случаям. Саша Леонтьев, слава богу, остался жив и дней через восемь вернулся в полк, да не один, а со штурманом и радистом. Из их экипажа погиб только воздушный стрелок узбек Карим Узрепов, испугавшийся прыжка в воды залива и утонувший с самолетом. Через день водолазы нашли самолет, сняли с него пулеметы и вытащили тело стрелка, прижавшегося к бомболюкам: страх оказался сильнее смерти.

А вот что рассказал Саша Леонтьев и остальные члены экипажа.

Когда истекали последние секунды на боевом курсе — «Два влево, градус вправо» — и должен был произойти сброс, вдруг ударила длинная трасса «мессера» по правой плоскости их самолета. Заклинило правый мотор, взорвались и загорелись бензобаки, самолет резко накренился на правый борт. «Курс 240 градусов!» — крикнул штурман Гриша Черноморец, направляя самолет на плацдарм Приморской армии. «Всем приготовиться к прыжку!» — скомандовал Леонтьев. «Проходим линию фронта, под нами наши!» — доложил штурман. «Покинуть самолет!» — приказал командир. Гриша Черноморец немедленно выполнил команду и вывалился в нижний люк. А вот в кабине у стрелков произошло замешательство: когда воздушный стрелок откинул кинжальную установку пулемета ШКАС в походное положение и открыл лючки, то увидел далеко внизу перестрелку наземных войск и приближающуюся береговую черту. Это его настолько напугало, что он уперся в створки люка и, несмотря на крики радиста «Прыгай!» и попытки вытолкнуть его из самолета насильно, запричитал: «Ой, моя боится, моя боится», — и пополз к бомболюкам. Радист Сергей Долгирев продолжал ему кричать: «Прыгай, прыгай!» — «Нет, нет, нет!» — замахал руками Узрепов и забился в угол.

Стрелок-радист тут же прыгнул в освободившийся нижний люк. Больше всех досталось Саше Леонтьеву: он, будучи командиром, до последней минуты удерживал горящий самолет, давая возможность благополучно выпрыгнуть всему экипажу. Однако за то время, что шла борьба между стрелками, самолет пересек береговую черту, и поэтому прыгать Леонтьеву и Долгиреву пришлось как раз на воды Финского залива. Когда радист раскрыл купол парашюта и осмотрелся, то обнаружил, что приводнение произойдет довольно далеко от берега. Вот тогда он во всю силу легких стал кричать: «Братцы-матросы, выручайте, Серега плавать не умеет, спасайте, я утону!»

И буквально через минуту к тонущему сержанту Долгиреву подошел катер, и моряки за шиворот втащили его на борт, сказали, смеясь: «Ну и голосище у тебя — на обоих берегах слышно!» — «А что делать, если я действительно плавать не умею! — отвечал матросам радист и тут же добавил: — Надо искать командира, он прыгал последним».

Катер пошел галсами по направлению к упавшему в воду самолету, и вскоре все увидели на воде белое пятно: купол парашюта, сохранив пузырь воздуха, плавал на поверхности, а лямки лежали на дне, как якорь, указывая место падения Саши Леонтьева.

Вскоре увидели и его самого: он цеплялся за громадный валун, которыми изобиловали прибрежные воды залива. Когда-то, в мирные дни, мы так любили купаться на мелководье и греться на солнышке на таких валунах, загорая по два-три человека на каждом. А в тот раз валун спас жизнь отличному человеку и прекрасному летчику, который продолжил достойно сражаться с фашистами, проявляя отменное мужество, за что и был неоднократно награжден орденами и медалями, в том числе тремя орденами боевого Красного Знамени. После окончания войны Александр Егорович еще долго служил Родине на командных должностях в авиации. Последнее место службы — подмосковный аэродром Чкаловская, где он был заместителем командира авиационной бригады особого назначения в звании полковника. Впрочем, вернусь к тогдашнему рассказу его экипажа.

У штурмана приключения начались сразу после приземления. Он прыгнул раньше всех и, спускаясь на парашюте, увидел происходящую внизу перестрелку. Огонь мерцал то в одну, то в другую сторону. Гриша подумал: «Господи, неужели я на линию фронта попаду? И свои, и чужие сейчас начнут по мне стрелять». Тогда Черноморец еще в воздухе вынул пистолет, передернул затвор и, держа его в руке, стал внимательно смотреть вниз, ожидая приземления. Удар о землю, как всегда, произошел неожиданно, и Гриша непроизвольно нажал на спусковой крючок. А надо сказать, что опустился он в метрах тридцати-сорока от землянки советского командира батальона. Возле землянки стоял часовой, и пуля как раз пролетела мимо него: вжиг! Часовой — в ружье, и весь батальон был поднят по тревоге, началось преследование «немецкого диверсанта»!

Гриша услышал, что прозвучала автоматная очередь, потом еще и еще. «Значит, я у немцев», — решил он и зигзагами, как заяц, рванул в ближайший лес, благо до него было метров сто пятьдесят. Углубившись в чащу, Черноморец залез в какой-то овраг и затаился до утра. К тому же его перестали преследовать, поскольку нашли его брошенный парашют. В землянке увидели на нем заводское клеймо, а в кармашке на ранце обнаружили паспорт с фамилией хозяина и датами переукладки. «Так это же наш летчик с подбитого немцами самолета, он недавно прошел над нами весь в огне», — сказал комбат и дал отбой тревоги. Ночной поиск был безрезультатным, и решили летчика искать утром.

На рассвете штурман выполз на опушку леса и увидел идущих по тропинке двух солдат. Было еще темновато, и определить, наши это или враги, не представлялось возможным. Но помог великий и могучий русский язык: так трехэтажно изъясняться никакой, даже самый образованный немец не смог бы, и Гриша, осмелев под музыку родной речи, вышел на тропинку: «Братцы, я свой!» Изумлению солдат не было предела: «Как, ты всю ночь был в этом лесу? Ведь он весь заминирован, там против немцев сплошное минное поле». Гриша почесал за ухом и ответил: «Так ведь лес заминирован против немцев, а я — чистокровный русский!» В штабе батальона удивились еще больше, а комбат сразу послал саперов проверить и усилить минирование.

На следующую ночь Гришу моряки перебросили в Кронштадт, где снова встретились командир, штурман и стрелок-радист, а еще через день катер доставил их в осажденный Ленинград.

В Ленинграде Саша Леонтьев рвался домой, на улицу Шкапина, хотел повидаться с родными, но злая судьба распорядилась иначе. Едва он вошел во двор своего дома, навстречу ему попалась соседка по квартире: «Ой, Сашенька, а мы вчера твоего папу похоронили!»

Когда Леонтьев вернулся в полк, мы, как полагается, сели за рюмкой помянуть его отца. Посчитали и сопоставили события. Получилось так, что все это в одну ночь произошло: Сашкин самолет сбили, а в это время в Ленинграде отец его умер. Разница лишь в том, что сына моряки вытащили, спасли, а отцу в тот момент некому было помочь. Так и похоронили его среди сотен тысяч ленинградцев на Пискаревском кладбище.

В тот же день мы проанализировали полет и единодушно пришли к выводу, что Леонтьева сбил тот самый немецкий истребитель, от которого я сумел увернуться и которого пулеметным огнем отогнал мой Иван Корнеев. А вот в экипаже Леонтьева была допущена роковая оплошность: стрелок-радист, стоя в турели, не мог видеть немца: он был закрыт от него хвостовым оперением, а воздушный стрелок прозевал в нижнем секторе наблюдения и обороны заходящий в атаку «мессер» и дал ему возможность прицельно расстрелять свой самолет.

18 января 1944 года были освобождены Дудергоф, Ропша, Красное Село и многие другие населенные пункты. А уже на следующий день приказом Верховного Главнокомандующего товарища Сталина мне была объявлена очередная благодарность за отличные боевые действия при освобождении Красного Села и Ропши.

В боевой истории нашей 48-й авиадивизии есть такие данные: «При освобождении города Ленина экипажи совершили свыше 1000 боевых вылетов, сбросили более 9300 авиабомб разного калибра. В результате на объектах ударов создано 273 пожара и свыше 100 взрывов большой силы». 27 января 1944 года была полностью снята Ленинградская блокада и войска Ленинградского и Волховского фронтов перешли в общее наступление, освобождая Прибалтику, Ленинградскую, Новгородскую и Псковскую области.

Питер бурно праздновал это великое событие: ведь из фронтового он сразу превратился в тыловой город, куда начали возвращаться эвакуированные во время блокады жители, детские сады, школы. Уходили в прошлое воздушные тревоги, артиллерийские обстрелы и знаменитый ленинградский метроном.

Казалось, любимый город наконец-то может спать спокойно. Но нет, все еще оставалась серьезная и близкая угроза с севера, со стороны ближайшего соседа — Финляндии. Эта страна не только являлась официальным союзником Германии, но и разместила на своей территории немецкие части и соединения, в том числе и аэродромы с большим количеством самолетов. Все понимали крайнюю необходимость нейтрализации Финляндии, тем более что ликвидация Карельского фронта высвободила бы большое количество наших войск. Но достижение такой цели чисто военным путем требовало громадных усилий, времени и жертв. Тогда руководство нашей страны приняло неожиданное и исключительно мудрое решение: выполнить эту очень важную задачу малыми силами с помощью дипломатии, подкрепленной ударными возможностями дальней авиации. Впрочем, об этом позже. До этого надо было еще довоевать, ведь ко дню освобождения Ленинграда мы уже давно были на совсем другом участке фронта.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.