Гитлер – ученик политика

Гитлер – ученик политика

ДАП

Немецкая рабочая партия (ДАП) была основана 15 января 1919 года, больше чем за два месяца до собрания в Милане первой фашистской организации. Инициатива принадлежала слесарю мюнхенских железнодорожных мастерских Антону Дрекслеру и спортивному журналисту Карлу Гарреру. Ранее оба принимали участие в создании – под влиянием общества «Туле» – Рабочего политического центра. Дрекслер уже имел за плечами некоторый опыт политической деятельности, будучи членом Немецкой партии отечества. В августе 1919 года он опубликовал брошюру под названием «Мое политическое пробуждение» – нечто вроде личного дневника, в котором делился трудностями при выработке «национал-социалистической программы».

Идея национал-социализма к этому времени уже успела оформиться. В «Манифесте коммунистической партии» (1848) о нем уже говорится как о мелкобуржуазной идеологии, реакционной и утопической, возникающей в ответ на угрозы капитализма. Понятие национал-социализма использовали партия Штекера и движение Фридриха Нойманна; оно фигурирует в брошюре Освальда Шпенглера «Пруссианство и социализм». Разумеется, национал-социалистические и немецкие рабочие партии существовали в Австрии и Чехословакии и в середине XIX, и в начале ХХ века, но никаких связей между ними и инициативами Гаррера и Дрекслера не прослеживается. Главным побуждением этих организацией было освободить немецкий социализм от марксистского наследия. Так, Дрекслер мечтал «отмыть» квалифицированных рабочих, имевших постоянное жилье, от пролетарских стигматов и придать им тот же социальный статус, что имела буржуазия. Наиболее устроенный экономически и социально, рабочий должен был отказаться от классовой борьбы и выступить единым фронтом с буржуа против общего врага – еврейского капитала, который эксплуатировал и того и другого во имя интересов «интернационала золота». Кроме того, Дрекслер призывал к созданию мирового порядка, при котором идеализм вытеснит материализм как в среде политических руководителей, так и среди граждан.

Предполагалось, что ДАП станет бесклассовой социалистической организацией под руководством немецких лидеров. Дрекслер также выступал против национализации крупных предприятий и участия рабочих в их управлении, но настаивал на разделе прибылей. С самого начала он пользовался поддержкой «Туле» – движения, стремившегося привязать рабочих к национальным ценностям и оторвать их от интернационализма.

По просьбе Карла Майра 12 сентября 1919 года Гитлер явился в пивную «Штернеккер» на собрание ДАП, на котором выступил Федер. В списке присутствовавших – 39 фамилий, в том числе четыре члена руководящего комитета и два товарища Гитлера по Лехфельду, – картина повторится и на последующих заседаниях. Помимо ДАП, рейхсвер интересовался и другими мюнхенскими политическими организациями, как левыми, так и правыми. Гитлеру этот интерес представлялся вполне оправданным, ведь «революция дала солдатам право участвовать в политических партиях, и этим правом теперь пользовались как раз наиболее неискушенные солдаты». Спустя некоторое время их этого права лишили, потому что убедились в том, что «солдаты отворачиваются от революционных партий и отдают свои симпатии национальному движению и делу возрождения родины».

Первое впечатление Гитлера от ДАП – неопределенное; «новое общество, каких уже было множество». Он собирался уйти после лекции Федера, но тут начались дебаты. Школьный учитель истории подверг сомнению аргументы Федера и предложил партии включить в программу отделение Баварии от Пруссии, что позволит ей заключить союз с немецкой Австрией. Не сумев сдержаться, Гитлер взял слово и отмел «вздор», высказанный «ученым господином». Не успел он еще договорить, как учитель удрал, как «собака, политая водой».

Двумя днями раньше был подписан договор в Сен-Жермен-ан-Лэ, согласно которому Австрия отделялась от Венгрии и были образованы новые государства – Польша, Чехословакия и Югославия. Крах многонациональной империи Габсбургов мало заботил Гитлера. Но предложение о расчленении Германии заставило его выйти из себя. Дрекслер поздравил новичка с ораторским успехом и вручил ему экземпляр брошюры «Мое политическое пробуждение». И шепнул первому секретарю партии Михаэлю Лоттеру, что они обязаны использовать парня с «такой физиономией».

Гитлер прочел брошюру на следующее утро, в комнатке казармы 2-го полка. Он был тронут переживаниями рабочего, похожими на его собственные. Вскоре он получил приглашение на собрание руководящего комитета ДАП – 16 сентября, в трактире «Альтес Розенбад». В «Майн Кампф» он описывает это сборище скорее в мрачных тонах. Почему же он все-таки решился примкнуть к группке? Ну, прежде всего она не была такой уж малочисленной, как он пытался впоследствии представить с явной целью приукрасить собственные заслуги в росте партии. Во-вторых, эта «крошечная организация несколько смешного характера» могла дать ему, малообразованному одиночке, определенные преимущества, являя собой арену для «действительно свободной деятельности отдельного лица. Тут как будто открывалась действительная возможность работать. И чем слабей было это движение, тем легче было направить его на верный путь. Тут можно было еще дать движению правильное содержание и верные цели – о чем не могло быть и речи применительно к уже существующим старым большим партиям».

О том, в какой мере именно Гитлер определял «правильное содержание и верные цели», мы еще будем говорить. Но он не ошибался, утверждая, что вступление в ДАП сыграло «решающую роль» в его судьбе. Правда, он не стал «седьмым» членом партии, как он пишет, не стал и 555-м, как указано во всех его биографиях. Во-первых, к моменту его вступления в партии было больше семи членов; во-вторых, алфавитный список (по техническим причинам начинавшийся с номера 501) был составлен только 2 февраля 1920 года – к этому времени в ДАП числилось примерно 190 членов. Если верить мемуарам капитана Майра, Гитлер подал ему рапорт, на основании которого ему было приказано вступить в ДАП – он даже получил по этому поводу сумму, эквивалентную 20 золотым маркам.

Он стал седьмым членом руководящего комитета – как вербовщик и пропагандист. Началась его политическая учеба, впрочем весьма приблизительная. Комитет заседал по средам, еще один день недели отводился под собрания. Приглашения писали от руки и раздавали на улице, так что собрания были малолюдными. Убежденный, что партия «нового типа» нуждается в поддержке масс, Гитлер постарался улучшить ее инфраструктуру и разнообразить средства пропаганды. И сейчас же столкнулся с противодействием Гаррера, отдававшего предпочтение более тонким, «секретным» методам и большей конспирации. Вдохновляясь примером «Туле», он считал Рабочий кружок руководящим органом ДАП и не поддерживал самостоятельной деятельности последнего. Но Гитлер как раз не желал терпеть стороннего руководства партией. Он договорился с Дрекслером, и они разработали внутренний устав, согласно которому руководящим органом партии был комитет. В декабре 1919 года он составил документ, озаглавленный «Организация комитета Мюнхенской группы и ее устав», в котором настойчиво подчеркивал, что деятельность комитета определяется его задачами, которые в свою очередь вытекают из партийной программы.

Содержание документа явно метило в Гаррера, но нет никаких оснований утверждать, что Гитлер в это время рвался к личному руководству партией. Он призывал к коллегиальному руководству, избираемому открыто – в противовес закулисным методам Гаррера. Последний вышел из партии 5 января 1920 года, после жаркой дискуссии по поводу организации массового митинга в Бюргерброе.

Гитлеру уже представилось несколько возможностей продемонстрировать свое красноречие. Теперь приглашения печатали на машинке 2-го полка, затем в одной лавчонке, после чего их размножали. Одно объявление даже появилось в газете. Благодаря этим усилиям на собрание 16 октября явилось больше сотни человек, в том числе однополчанин Гитлера Рудольф Шюсслер и штабной капитан Эрнст Рем, в дальнейшем сыгравший видную роль в укреплении партии и организации штурмовых отрядов (СА). Гитлер выступал вторым, после главного редактора газеты «Немецкое обновление» доктора Эриха Кюна. Кюн говорил о «еврейском вопросе и немецком вопросе», Гитлер – о необходимости объединиться перед лицом этого врага народов и о поддержке «немецкой прессы», которая рассказывает широким массам о том, о чем не пишут «еврейские листки». Он говорил тридцать минут, и, по его выражению, «наэлектризовал» весь зал. Призыв к щедрости принес в пустую партийную кассу 300 марок. С этого дня ДАП стала первой партией, взимавшей плату за присутствие на своих собраниях.

Постепенно число слушателей росло, требовались все более просторные помещения. На Штернеккерброй даже открыли постоянную приемную, и работа стала более систематической. Изменился и состав аудитории. Рабочие – квалифицированные или нет – составляли не более трети присутствующих. Большинство представляли люди свободных профессий, чиновники, солдаты и офицеры, торговцы, студенты и приказчики. ДАП, впоследствии НСДАП, возникнув позже других партий, вынуждена была вербовать своих членов из тех, кто еще не присоединился к традиционным партиям либо был ими недоволен. Отсюда стремление Гитлера привлечь к своим мероприятиям как можно больше народу – он занимался этим больше, чем собственно организацией. Декслер и другие члены комитета не раз предлагали ему возглавить партию – он неизменно отвечал отказом. Его больше заботила пропаганда и разработка программы.

Эту программу, включавшую 25 пунктов, он представил 24 февраля на митинге в парадном зале Гофбройнхауса. По поводу ее авторства существуют разные мнения. Ясно одно: Дрекслер написал ряд текстов на основе трудов «духовного отца» и основателя Немецкой социалистической партии Альфреда Бруннера, собственной брошюры, идей пангерманизма и книги Класса «Если бы я был императором». Видимо, он обсудил наброски программы с Гитлером, который подсказал ему несколько формулировок и пассажей, касающихся прессы и сильной центральной власти. Участие других членов комитета, например Федера или писателя Дитриха Эккарта, кажется нам сомнительным.

Слушать Гитлера собралось около двух тысяч человек. Программа представляла собой некое попурри из националистических, антисемитских, ревизионистских идей и откровенной демагогии, способное удовлетворить чаяниям самых разных кругов и отвечавшее требованиям эпохи. Некоторые формулировки отличались излишней резкостью, другие – туманностью, но в общем и целом этот документ верно отражал идеологию и политическую практику национал-социализма.

Создание великой Германии, равенство немцев с другими народами, приобретение земель и колоний для прокормления народа (следовательно, требование жизненного пространства) шли пунктами с первого по третий. Немецкое гражданство – только людям «немецкой крови»; остальные должны подчиняться законодательству, установленному для иностранцев; исполнительная и судебная власть принадлежит гражданам, которых государство обязано обеспечить средствами к существованию; въезд в страну лиц ненемецкой национальности затруднен; первой обязанностью равноправных граждан является труд в рамках общины (пункты 4—10). Пункты 11–17 гласили, что неработающие лишаются доходов, что «рабство процента» (по знаменитой формулировке Федера) уничтожается, что военные бенефиции подлежат конфискации, что предприятия, принадлежащие трестам, национализируются, что рабочие участвуют в прибылях предприятия, что пенсии увеличиваются, что надо создавать и оберегать здоровый средний класс, передать крупные магазины под общественное управление и провести аграрную реформу, отвечающую национальным нуждам. Пункты 18–21: «Бескомпромиссная борьба с теми, кто своей деятельностью вредит общему интересу» (в дальнейшем их станут называть «асоциальными личностями»); замена римского права немецким публичным правом (заимствовано у Бруннера); расширение и развитие школьных программ; меры по охране здоровья, в том числе введение обязательной физкультуры. Самые важные пункты (22–25) касались создания национальной армии, чисто немецкой прессы, поддержки «позитивного» христианства, призванного изгнать иудеоматериалистский дух, создания сильного государства, стоящего над партиями, и основания корпоративных и профессиональных палат.

Авторы назвали свою программу «конечной», что означало: когда поставленные в ней цели будут достигнуты, других руководители партии предлагать не станут.

Они не собирались менять свои убеждения перед постоянным недовольством масс; по достижении поставленных целей нужда в партии отпадет. Гитлер в «Майн Кампф» в красках описывает, как проходило чтение программы, – газеты не упомянули об этом ни слова.

24 февраля 1920 года партия сменила имя и стала называться НСДАП (Национал-социалистическая рабочая партия Германии), согласившись принять предложенный Декслером вариант. Слово «партия» предпочли слову «движение», потому что оно «отпугнет и удалит от нас весь сонм лунатиков volkisch». То же касалось термина «национал-социалистическая» – благодаря ему удалось отрезать «от себя весь длинный хвост рыцарей печального образа, желающих сражаться только “духовным” оружием, избавились от всех тех “шляп”, которые за фразами о духовном оружии прячут только свою собственную трусость».

Эти замечания, взятые из II части «Майн Кампф», написанной в 1926 году, свидетельствуют, что уже в 1920-е годы их автор несколько дистанцировался от пангерманистских и volkisch кругов. Дистанция не была слишком большой, при том, что упомянутые круги еще пытались привлечь рабочих к национализму и оторвать их от социал-демократов и коммунистов. Напротив, презрение Гитлера к интеллигенции останется с ним навсегда. Фест, назвавший Гитлера «интеллектуалом» и поместивший его в «немецкую интеллектуальную традицию», совершает грубую ошибку. Для интеллектуала абстрагирование от реальности есть необходимость. Гитлер, напротив, видел в идеях лишь средство для изменения реальности. Его столь часто упоминаемые слепота или бегство от реальности представляют собой феномен совершенно иного порядка, относящийся к психологии восприятия, а не способности суждения, – но об этом мы еще будем говорить. Что касается роли науки, то он ясно обозначил ее в одной из речей того периода, указав, что наука ценна только в том случае, если признаваемые ею истины способны обернуться силой (это было сказано в контексте еврейского вопроса).

В период выступления с программой НСДАП Гитлера одолевали вполне конкретные заботы: вербовка новых членов (особенно рабочих) и поиск средств на партийные и пропагандистские нужды. Тогда же у партии появился флаг – черная свастика в белом круге на красном фоне. Это были цвета Второго рейха (черный, белый, красный) – в отличие от цветов презираемой республики (черный, красный, золотой), которые правые и кое-кто из офицеров насмешливо именовал «черно-красно-горчичными», а то и вовсе – «еврейским флагом». Новую эмблему (черный орел на золотом фоне) многие называли «ястребом краха» – по аналогии с афишкой, которую судебные исполнители вывешивали на дверях обанкротившегося предприятия. Зато свастика служила эмблемой националистическим движениям – от знаменитого вольного отряда капитана Эрхардта, с которым Гитлер продолжал поддерживать связь, до братских чешской и австрийской партий. Красный был выбран потому, что «этот цвет больше всего подзадоривает. Кроме того, выбор нами красного цвета больше всего должен был дразнить и возмущать противников, и уже одно это должно было помешать им забывать о нас».

Чтобы люди узнали о НСДАП и уже не забыли ее, Гитлер выступал, выступал и выступал. На партийных диспутах, перед Лигой защиты и протеста, на курсах рейхсвера, перед бывшими фронтовиками, перед родственными партиями и движениями Германии и Австрии – в Розенхайме, Штутгарте, Зальцбурге, Инсбруке, Вене, Берлине, в родном Бранау, в Нюрнберге и Вюрцбурге. Сохранилось большое количество отрывков из его речей в виде черновиков или планов с пометками на полях, машинописных текстов, отчетов – полицейских, рейхсвера или газетных. Адольф Гитлер также писал статьи в «Фолькишер беобахтер», подписываясь либо полным именем, либо инициалами. Все эти речи собраны и опубликованы, что позволяет не только понять, какие проблемы занимали его в 1919–1924 годы (и с блеском доказывает, что он не был «интеллектуалом»), но и дает представление о его стиле – грубом, циничном, вульгарном, часто площадном.

В это же время Гитлер научился пользоваться своим главным козырем – баритоном с богатейшими модуляциями, – легко переходя от piano к fortissimo. Голос не искажали ни микрофоны, ни динамики, которых попросту еще не существовало. Одновременно он начал разучивать перед зеркалом жестикуляцию. Он прочитал брошюру Россбаха «Душа масс. Психологические размышления о зарождении народных движений», опубликованную в Мюнхене в 1919 году и часто ссылающуюся на работы по психологии толпы Лебона. Многие выражения в «Майн Кампф» заимствованы у Росбаха, например «полярная звезда» – образ, используемый Гитлером для различения задачи, стоящей перед создателем программы и перед политиком, и другие. Но если Росбах и Лебон говорили об этом как о гипотезах, то Гитлер претворил их идеи в практику.

Темами его выступлений 1919–1921 годов служили актуальные проблемы. Верный методам своего учителя истории из Леопольда Петша, он использовал их для исторических аналогий или как стартовую площадку для более общих рассуждений – о роли евреев, большевизма и марксизма, парламента и парламентариев. Гитлер много и горячо распространялся о значении труда и судьбе рабочих, о родине и нации. Сравнивал Брест-Литовский договор с Версальским, опровергая идею о том, что первый послужил основой для мира насилия, а второй – для мира согласия и взаимопонимания. Вот что он говорит об этом в «Майн Кампф»: «Миллионы немцев стали видеть в Версальском договоре только некое справедливое возмездие за то преступление, которое мы будто бы сами совершили в Бресте. Люди, подпавшие под такое настроение, естественно, воспринимали всякую попытку борьбы против Версальского договора как нечто несправедливое. Только поэтому в Германии могло получить права гражданства бесстыдное и ужасное словечко “репарации”. Он говорил об снова и снова, с вариациями, пока аудитория не превращалась в единую массу, «сплоченную чувством священного негодования и неистового возмущения». Замечания по поводу сопоставления двух договоров показывают также прием, с помощью которого Гитлер строил свои выступления: «Составляя план каждой речи, я уже заранее старался представить себе предполагаемые возражения, которые будут мне сделаны, и ставил себе задачей в ходе собственной речи разбить и опровергнуть эту аргументацию. Лучше всего эти возможные возражения открыто привести в своей собственной речи и тут же доказать их неверность».

О чем еще он говорил? Возмущался унижением Германии, нападал на сепаратистов и франкофилов. Одной из любимых тем служило опровержение вины Германии за развязывание войны, истинными виновниками которого были англичане и евреи. Часто он использовал программу НСДАП как канву – рисовал перед слушателями восхитительные картины великой Германии и подчеркивал необходимость изгнания иностранцев. Бичевал евреев, не делая различий между евреями восточными и западными – для него не существовало хороших и плохих евреев, он нападал на народ в целом. Таким образом он довольно рано «деперсонизировал» еврея, что было шагом к следующему этапу – его дегуманизации. В одном из выступлений (6 июля 1920 года), посвященном правам человека, он заявил, что евреи могут отправляться за этими правами к себе на родину, в Палестину. Все чаще в его речах большевизм приравнивался к иудаизму. 6 августа в Розенхайме Гитлер изрек, что в СССР нет никакой диктатуры пролетариата, а есть диктатура над пролетариатом 478 так называемых народных представителей, из которых 430 – евреи.

Таким образом, в этот период, посвященный анализу текущих событий, у него сформировались основные политические догмы. Переговоры в Спа, на которых решался вопрос о немецких репарациях, показались ему еще более постыдными, чем Версальский договор. Во внутренней политике он осуждал разрыв между пролетариатом и буржуазией, классовую и партийную политику и потрясал знаменитым лозунгом о «процентном рабстве» как причиной всех бед. После Бисмарка он не видел ни одного достойного политика. Как следует оценивать их деятельность – как глупость или как преступление? Особенно досталось «веймарцам» – никто не избежал критики, даже президент Эберт. Намекая на профессию последнего (тот был набивщиком), Гитлер сравнивал рейх с дырявым матрасом, полным блох и вшей. Правительство? Шайка кретинов во главе «лоскутной республики». Президент Баварской лиги Баллерштедт, подвергшийся грязным оскорблениям, подал на Гитлера в суд, и того приговорили к 1000 марок штрафа или ста дням тюрьмы. Зарубежные политики также получили от него по полной программе. За фигурами Вильсона, Клемансо или Ллойд Джорджа ему, разумеется, снова виделся еврей. Многократно Гитлер повторял один и тот же вопрос: какая революция разразилась 9 ноября 1919 года – рабочая или еврейская? Впрочем, вопрос о революции вообще вызывал у него пристальный интерес, но к этому мы еще вернемся.

Краткий обзор тематики гитлеровских речей на протяжении полутора лет дает нам приблизительное представление о тех технических приемах, которые он использовал. Гитлер гениально умел внушить маленькому человеку, со страхом ожидающему завтрашнего дня (инфляция действительно достигла вскоре невообразимых размеров), тревогу, беспокойство, отчаяние и злобу. Просторечный выговор, сальные шутки, банальности – Гитлер бил все рекорды мелкобуржуазной посредственности. Упрощая сложные проблемы до предела, он давал простодушному человеку из толпы почувствовать, что наконец-то нашелся хоть кто-то, кто его понимает, что он свой, что он выражает именно те мысли, которые его волнуют. Он умело давил на эмоции, и это принесло свои плоды – сотни его слушателей скоро превратились в тысячи.

Многие члены комитета осуждали его методы и пошлый стиль, не говоря уже о его образе жизни, но до разрыва с группой Декслера было еще далеко. Основные разногласия касались вербовки новых членов и пропаганды НСДАП. Ади – принятое в Баварии уменьшительное от имени Адольф – настаивал на том, что надо все силы бросить на пропаганду; другие предлагали рассмотреть возможность слияния с близкими по духу партиями. Постепенно большинство стало склоняться именно к последнему варианту, поскольку руководство ДСП проявляло к НСДАП стойкий интерес. Социал-демократы все еще не оставили идею объединения всех движений volkish, хотя ни одна из предыдущих попыток не увенчалась успехом. Сторонники слияния получили поддержку от австрийского и чешского лидеров, а также от ряда других организаций.

Не вдаваясь в подробности проводившихся переговоров, рассмотрим лучше поведение Гитлера во время «июльского кризиса». Он не жалел усилий, чтобы затормозить или сорвать слияние, руководствуясь соображениями как тактического, так и программного характера. В случае объединения руководство придется делить с другими движениями; центр будет в Берлине, а Мюнхену достанется лишь второе место; потребуется менять название партии, из которого исчезнет слово «рабочая»; но главное, вместо консолидации и усиления вокруг нескольких надежных бастионов партия будет рассеяна и размыта. Кроме того, ДСП признавала парламентский строй и тогдашних политических руководителей, с чем Гитлер не соглашался. Он объяснял, что марксисты никогда не подчинятся воле большинства, поэтому решающее значение приобретает сила. Еще одним камнем преткновения служила Великобритания, к которой Гитлер всегда относился крайне враждебно. Точно так же он не выносил Совет наций.

Конфликт обострился летом 1921 года, когда Адольфа Гитлера в Мюнхене не было. Точно нам неизвестно, зачем он уехал в Берлин; возможно, пытался установить связи с консервативными кругами, способными помочь партии и газете, испытывавшей в тот период финансовые трудности. Маловероятно, что он, как полагают некоторые, подстроил ловушку соперникам в надежде, что в его отсутствие они наделают глупостей и он сможет захватить руководство НСДАП. Летом 1921 года Гитлер еще не созрел для вынашивания макиавеллевских планов; если не считать пропагандистской сферы, он чувствовал себя скорее неуверенно. Следовало дождаться образования коалиции между сторонниками слияния движений volkish Севера и Юга, чтобы он ринулся вперед.

В Мюнхен тем временем пригласили Дикеля, который также показал себя превосходным оратором. В партии множилось число тех, у кого непредсказуемое и часто оскорбительное поведение Гитлера, в том числе по отношению к Декслеру, вызывало резкую неприязнь. По своем возвращении, столкнувшись на заседании рабочего комитета, посвященного поиску путей выхода из кризиса, с настоящей «фрондой», он объявил, что снимает с себя всякие полномочия и вышел, хлопнув дверью. Не факт, что он заранее просчитал подобный демарш, поскольку, убедившись, что и без него комитет продолжил дискутировать, почувствовал себя уязвленным. И тут ему на помощь, как это будет еще нередко, пришел случай. НСДАП прекрасно обошлась бы без него, если бы не опасение, что он вынесет дело на обсуждение генеральной ассамблеи и увлечет за собой часть членов; кроме того, оставался риск, что он захочет основать новую партию – Гитлер уже высказывал подобную вероятность кое-кому из своих верных сторонников. Кое-кто побаивался и мести с его стороны. Он уже не раз доказал, что ради уничтожения конкурентов не остановится ни перед чем – даже нанимал для сведения счетов банду головорезов.

Перебрав все варианты, руководящий комитет решил пойти на компромисс. Первая попытка примирения не кончилась ничем. Лишь 13 июля, когда Дитрих Экарт с согласия Декслера намекнул Гитлеру о возможности капитуляции большинства членов комитета, тот согласился вступить в переговоры и написал знаменитое письмо от 14 июля – настоящий ультиматум. Он требовал созыва в течение недели чрезвычайного совещания членов комитета, перед которыми он изложит следующий план: отставка нынешнего комитета и избрание нового; назначение его председателем с «диктаторскими полномочиями»; учреждение инициативной группы для очистки партии от чужеродных элементов; окончательное признание Мюнхена в качестве центра движения; запрет на изменение названия и программы сроком на шесть лет; запрет на слияние с ДСП или иными движениями, если только последние не согласятся сами влиться в партию без каких бы то ни было компенсаций; исключительное право вести переговоры по этому поводу; отказ от организации посвященной решению этого вопроса встречи в Линце. «Я выдвигаю эти условия не из жажды власти, – закончил он, – но потому, что последние события убедили меня, что без железного руководства партия в самые кратчайшие сроки перестанет быть тем, чем она должна быть: немецкой национал-социалистической рабочей партией, а не западной лигой».

Комитет немедленно прислал ответ, признал некоторые допущенные ошибки, но напомнил Гитлеру, что ему неоднократно предлагали занять ответственный пост в партии, от чего он отказывался. Затем следовал ключевой пассаж: «Учитывая ваши огромные знания и услуги, оказанные вами партии, вашу редкую самоотверженность и ваши исключительные ораторские способности, комитет готов предоставить вам диктаторские полномочия и будет чрезвычайно доволен, если, вернувшись в партийные ряды, вы согласитесь занять пост первого председателя, давно и неоднократно предлагавшийся вам Декслером». Комитет соглашался и с остальными предложениями Гитлера, высказывая лишь просьбу не выносить обсуждение на общее собрание. Впрочем, если Гитлер настаивает на этом, собрание, в соответствии с уставом, будет организовано в течение двух недель.

Разумеется, Гитлер настаивал. Ему надо было утвердить свое положение в партии публично, а не украдкой. Очевидно, он был прав, ибо до самого дня общего собрания, назначенного на 29 июля, продолжалась закулисная возня. Так, члены партии получили по почте памфлет, озаглавленный «Правда ли, что Адольф Гитлер – предатель?», написанный, как выяснилось позже, неким Эреншпергером – членом комитета и одним из ярых противников Гитлера. «После шести недель, проведенных в Берлине с целью, о которой нам ничего не известно, герр Адольф Гитлер дал волю своему чванству и тщеславию. Он полагает, что настал подходящий момент, чтобы внести раздор и смуту в наши ряды, – к радости евреев и их друзей. Его единственная цель – использовать Немецкую национал-социалистическую рабочую партию в качестве трамплина для осуществления самых низких планов». Автор обвинял Гитлера в том, что он действует «по-еврейски», извращая факты, и занимается демагогией, надеясь «заморочить голову немецкому народу». Само собой разумеется, памфлет высказывался в пользу Дрекслера (впоследствии доказавшего, что он никаким боком не был причастен к этому предприятию). Гитлера текст памфлета сильно задел, тем более что 17 июля он был опубликован в «Мюнхенер пост». Он снова начал угрожать расколом, а 20 июля, выступив на манифестации в цирке Кроне, еще раз доказал свою власть над толпой. 25 июля Гитлер по собственной инициативе организовал диспут в штабе НСДАП. Декслер, раздираемый противоречивыми чувствами, но желающий во что бы то ни стало спасти свое детище, в конечном итоге стал на сторону Гитлера и продемонстрировал собравшимся, коих явилось 150 человек, не считая представителей Штутгарта, Розенхайма и Ландсута, что между ними нет разногласий. Заседание получило статус предварительного совещания перед общим собранием, и Гитлер снова вступил в партию под номером 3680.

Собрание 29 июля стало его личным триумфом. Председательствовал его друг Герман Эссер, ранее исключенный из партии. Гитлер произнес одну из самых длинных своих речей, в которой умело смешал обвинения и оправдания. Он согласился принять пост главы партии, предложив избрать Декслера пожизненным почетным председателем. Затем он представил новый устав, в котором право президента принимать единоличные решения о судьбе НСДАП упоминалось трижды. Текст был принят подавляющим большинством в 543 голоса против одного. Это было рождение «партии фюрера».

Гитлер и его окружение. Пять сфер

В тот же вечер, 29 июля, Герман Эссер представил Гитлера как «нашего фюрера»; 4 августа Дитрих Экарт назвал его этим титулом в газете «Фолькишер беобахтер». Начиная с 7 ноября о нем стали говорить как о «фюрере НСДАП». Но расширенное значение слово «фюрер» начало постепенно приобретать только после октября 1922 года, когда Муссолини организовал свой поход на Рим. До того оно значило лишь «глава партии». Большую часть времени Гитлер по-прежнему занимался пропагандой – но по-своему, а не так, как хотели бы правые консерваторы (в чем его затем необоснованно обвиняли многие историки, в особенности марксисты). Тем не менее он получил вожделенную поддержку пангерманистских и националистически настроенных кругов как представитель движения, лишенного крупных средств, что подтверждается его постоянными поисками источников финансирования. Одним из примеров того, что консерваторы, в том числе рейхсвер, возлагали на него определенные надежды, может служить письмо, написанное в сентябре 1920 года капитаном Майром бывшему руководителю Восточной Пруссии и организатору неудавшегося государственного переворота (в марте 1920-го) Вольфгангу Каппу. В послании Майр сообщает, что отправил в Берлин двух эмиссаров – Экарта и Гитлера, но они прибыли слишком поздно; впрочем, неудача нисколько не охладила пыл Гитлера, который продолжает неустанно трудиться над тем, чтобы превратить НСДАП в «радикальную националистическую организацию», своего рода авангард, движущей силой которого будет сам Гитлер.

По мере того как росла его известность оратора, он приобретал определенный вес, ряды партии росли, а многие считали его кем-то вроде «мастера по развлечению толпы», Гитлер начинал понемногу использовать в своих целях людей, которые поддерживали его в уверенности, что могут им манипулировать. До судебного процесса, состоявшегося после провалившегося путча 1923 года, он отводил себе роль «набата» и даже заявлял, что в аналогичной роли выступал Ллойд Джордж в военной Великобритании.

Партия была для Гитлера инструментом мобилизации масс, неизбежным злом, и он по мере возможного старался переложить всю организационную и административную работу на плечи верных друзей, лично вмешиваясь только в случае острой необходимости, – впоследствии он воспроизвел ту же управленческую модель. Поэтому имеет прямой смысл проявить интерес к его друзьям и соратникам – тем, кого его враги отныне именовали «приспешниками мюнхенского короля». Скажи мне, кто твой друг…

Непосредственное окружение Гитлера состояло в первую очередь из бывших однополчан или товарищей по учебе на курсах рейхсвера. В их числе был Герман Эссер, самый молодой член НСДАП. Родился в 1900 году, в католической семье управляющего железными дорогами, в армию поступил в 19 лет. Сотрудничал с газетой социал-демократического направления, учился на курсах рейхсвера в Баварии; с 1920 года служил у Майра как пресс-атташе; тогда же стал редактировать «Фолькишер беобахтер». Военные источники описывают его как человека «угрюмого, макиавеллевского склада»; сам Гитлер сравнивал его с борзой, которую следует держать на поводке. И не случайно! Это был опасный смутьян, бессовестный циник, изъяснявшийся как ломовой извозчик. При этом – прекрасный оратор, в немалой степени способствовавший успеху НСДАП. Его коньком были скандальные разоблачения, главным образом евреев, будившие в читателях и слушателях самые низкие инстинкты. Убежденный в гениальности Гитлера, он был ему безоговорочно предан; его влияние уменьшилось только во второй половине 1920-х годов, после ряда скандалов, в которых он был замешан; другие лица из окружения Гитлера посоветовали ему дистанцироваться от Эссера.

Макс Аман. Родился в 1891 году в Мюнхене, был сержантом в резервном пехотном полку, в котором служил Гитлер. С подачи последнего в 1921 году был назначен генеральным секретарем партии (оставался им до 1923 года) и административным директором «Фолькишер беобахтер». В апреле 1922 года стал директором издательства НСДАП «Франц Эхер Ферлаг». Аман являл собой чистый тип нациста – грубый, беспощадный, бессовестный и жадный человек. Именно ему Гитлер был обязан все растущим личным состоянием; Аман выплачивал ему высокие гонорары за статьи и оплатил авторские права за рукопись «Майн Кампф». Сам он был мультимиллионером. В качестве партийного функционера он не проявил особенных талантов, равно как и в качестве оратора и журналиста. Статьи писал за него «литературный негр».

Среди немногих людей, с которыми Гитлер был на «ты», фигурировал Эмиль Морис, драчун и забияка, впоследствии ставший личным шофером Гитлера (шефу отдела пропаганды полагался автомобиль, поскольку в те времена это помогало привлечь к себе внимание). Гитлер знал Мориса по Академии изобразительных искусств и мастерским художников, куда они вместе ходили восхищаться обнаженными натурщицами. Также в одной компании они шлялись по ночным кабакам, где Гитлер, придумавший себе фальшивое имя «герр Вольф», пытался завязать знакомство с девицами; некоторых он приводил к себе в комнату на Тирштрассе, куда переехал в конце марта 1920 года, демобилизовавшись из армии.

В то время Гитлера частенько видели в обществе женщин легкого поведения, в чем его упрекали противники – как внутри партии, так и вне ее. Многих интересовало, откуда у него деньги. Известно, что он получал кое-что – денежные суммы, драгоценности, картины – от дам из общества, приглашавших его в свои салоны в качестве диковины. Кроме того, ему оказывали финансовую поддержку праворадикальные круги, рейхсвер, а также мелкие, средние и – в исключительных случаях – крупные промышленники. Были и зарубежные дотации. Точно известно, что в 1923 году Гитлер встречался в Цюрихе с представителями промышленности и политиками. Благодаря собранным средствам он сумел оплатить работу партийных функционеров: на фоне галопирующей инфляции швейцарские франки шли на вес золота. НСДАП также получала средства из Венгрии, Чехословакии (главным образом из Судетской области) и из Франции. В последнем случае курьером служил Карл Лудеке, авантюрист и космополит, торговавший всем чем придется, включая оружие; он, как и многие, был совершенно околдован Гитлером, вплоть до утраты всякой способности к критическому мышлению. После 1933 года Людеке был интернирован в концентрационный лагерь, откуда бежал; впоследствии он написал книгу воспоминаний «Я знал Гитлера».

Русских и балтийских «спонсоров» вербовали Альфред Розенберг и Эрвин фон Шойбнер-Рихтер. Ручеек долларов тек также из США, благодаря продаже фотографий, публикации статей и деятельности бывших офицеров флота, наладивших за океан коммерческие связи. Напротив, вопреки часто высказываемым предположениям, финансовой помощи от Муссолини Гитлер, скорее всего, не получал. Как Рудольф Гесс заявил на судебном процессе, затеянном Гитлером против депутата от социал-демократов (процесс он проиграл), эти суммы никогда не были чрезмерными. Однако вместе с членскими взносами и добровольными пожертвованиями они давали Гитлеру и его партии возможность существовать. В 1923 году, когда после провала путча НСДАП была объявлена вне закона, в партийной кассе насчитывалось 170 тыс. золотых марок и несколько произведений искусства.

Еще одним близким к Гитлеру человеком был бывший торговец лошадьми Кристиан Вебер – здоровяк, работавший вышибалой в ночном заведении сомнительной репутации. Одним из первых вступивший в ДАП, он не расставался с хлыстиком (как и его патрон), очевидно, с целью придать себе более мужественный вид. Еще одной «гориллой» фюреру служил подмастерье мясника Ульрих Граф – настоящий «мачо».

Но у него имелись также образованные друзья, распахивавшие перед ним двери богатых буржуазных домов. Это, например, Дитрих Экарт, которому фюрер посвятил второй том «Майн Кампф». Кое-кто считал его «наставником» Гитлера. И, хотя влияние на него этого писателя, журналиста и поэта оставалось средним, следует признать, что в первые послевоенные годы оно ощущалось достаточно сильно. Родился Экарт в 1868 году в Пфальце, некоторое время изучал медицину, затем обратился к литературе. «Поэт-ясновидец», переводчик на немецкий драмы Ибсена «Пер Гюнт», он стал для «бродячего пса» Гитлера старшим другом и учителем, прививал ему правильный немецкий язык, хорошие манеры и ввел его в высшее мюнхенское общество. Именно Экарт пустил слух о провидческих способностях Гитлера. В 1919 году он сочинил поэму, в которой предрекал явление спасителя нации, который будет не военным, а рабочим, умеющим пользоваться «своей глоткой». Ему же принадлежит боевой клич «Германия, проснись!» – рефрен одного из стихотворений. Он был предтечей целого сонма воспевателей национал-социализма и первым редактором «Фолькишер беобахтер»; через посредничества Рема он получил из рук генерала фон Эппа 60 тыс. марок; на эти деньги он приобрел газету, 17 декабря 1920 года ставшую рупором НСДАП.

Зажиточный бонвиван, любитель женщин и выпивки, Экарт умер вскоре после путча и недолгого заключения в тюрьму, в декабре 1923 года. Гитлер в это время уже отдалился от него. Посмертное сочинение «Большевизм от Моисея до Ленина. Мой диалог с Гитлером», напечатанное в 1924 году, выражает юдофобию автора, но не может быть расценено как реальный диалог с фюрером. Текст он писал в одиночестве летом 1923 года, уже уйдя в отставку.

Другим «проводником» Гитлера в богатых мюнхенских кругах был Эрнст Ганфштенгль по прозвищу Пуци, также написавший «Мемуары». Сын известного издателя книг по искусству и матери-американки, потомок двух генералов, он учился в Гарварде и вернулся в Германию лишь в 1921 году, в тот самый момент, когда Гитлер захватил руководство в партии. Он поступил в Мюнхенский университет, на исторический факультет, где работал над диссертацией «От Мальборо до Мирабо». Его научный руководитель отказался поставить ему отличную оценку, хотя Освальд Шпенглер в письменном виде подтвердил, что со времен Олара не читал ни одного столь же добросовестного научного труда об истории XVIII века. О Гитлере Пуци впервые услышал от военного атташе американского посольства в Берлине полковника Трумена Смита; тот назвал его «ключевой фигурой», которая вскоре положит себе в карман весь мир. Сохранилась нота, в которой Смит пересказывает свой разговор с Гитлером, имевший место 20 ноября 1922 года. Тот весьма ловко ввернул, что для Великобритании и США будет гораздо предпочтительнее, если борьба с большевизмом развернется не на их территории, а на земле Германии. Если США не поддержат немецкий национализм, страну захватят большевики, вопрос о репарациях отпадет сам собой и немецкие коммунисты вместе с русскими двинут на Запад.

Смит, которому дела не позволяли задержаться в Мюнхене, предложил Ганфштенглю пойти вместо него на митинг НСДАП, где должен был выступать Гитлер. По словам молодого историка, на первый взгляд Гитлер показался ему типичным унтер-офицером с невыразительным лицом и привычкой командовать. Но стоило фюреру заговорить, как его мнение резко изменилось. Перед ним был подлинный виртуоз, куда лучше Теодора Рузвельта, сенатора от Оклахомы Гора и даже Вудро Вильсона, которого называли «серебряным языком». Гитлер в равной мере владел лексиконом домохозяйки, обеспокоенной пустыми полками магазинов, простого солдата или офицера. Он словно читал мысли богатого буржуа, разоренного инфляцией, или добросовестного чиновника, потерявшего место. Он сам верил в то, о чем говорил, и это придавало ему особое обаяние – высказываемые им обещания казались ему самому реальными. Наверное, невозможно лучше выразить ту силу, что привязывала Гитлера к толпе, как и силу его самовнушения. Фюрер, по словам Ганфштенгля, воспринимал толпу как женщину, которую нужно соблазнить; трибуна была для него «эрзац-постелью», в которой происходило совокупление с «женщиной-толпой». На самом деле он считал фюрера импотентом – на основе сведений, полученных от некоторых женщин и собственной жены, за которой Гитлер пытался нелепо ухаживать. Очевидно, что эти его замечания вдохновили многих комментаторов и историков, указывавших на «оргиастическую риторику» речей Гитлера. Кроме того, он находил в его речах лукавое остроумие и даже элегантность, напоминавшую споры в венских литературных кафе; о слабости кайзера в решительные минуты он говорил с мягким юмором. В то же время, упоминая левых политиков, он становился желчным и ядовитым; рассуждая о фронтовом братстве, Кемале Ататюрке или марше Муссолини на Рим – возвышенно-пафосным. Под влиянием его энергичной речи, сопровождаемой красноречивой жестикуляцией, аморфная толпа превращалась в единый организм, охваченный одним и тем же чувством. Ганфштенгль был одним из немногих друзей, удостоившихся приглашения в комнату Гитлера. Он оставил ее описание: ничего лишнего, кровать, загораживающая часть окна, стол, стул, несколько вытертых ковриков, книжная полка. На ней, в числе прочего, «История Первой мировой войны», «История» Людендорфа, «История Германии» Третшке, произведения Клаузевица, история Фридриха Великого, биография Вагнера, всемирная история, военные мемуары, книга по греко-латинской мифологии.

Кроме того, несколько романов, в том числе детективных, и, наконец, тома, явно читаемые и перечитываемые – «История эротического искусства» и «Иллюстрированная история морали» еврея Эдуарда Фухса. Какая улика для тех, кто настаивал на извращенных наклонностях фюрера! Но разве он один читал порнографические издания? Сведения подобного рода ни в коей мере не могут помочь нам разобраться в наличии садомазохистских черт в характере фюрера и их влиянии на преступные деяния Третьего рейха. Тем не менее отметим: не важно, был ли он извращенцем или психопатом, важно, что им двигала страсть – не ведающая меры, не признающая разумных пропорций. Этой страстью было величие Германии. Именно ее он и внушал тысячам разочарованных посредственностей – таких же, как он сам. Он не просто дал им цель и указал путь – он дал им мечту, заставил забыть о повседневных заботах и нищете. Это не «эрзац-постель», это новая вера, своего рода псведорелигия, сулящая рай на земле. И именовалась эта утопия Германской империей немецкой нации. Рейх станет реальностью – надо только выгнать евреев, как Христос изгнал торгующих из храма. Вообще в его выступлениях той поры очень часты ссылки на Библию; однажды он даже заметил, что для евреев самой компрометирующей книгой является Ветхий Завет, а ведь нельзя сказать, что его написали антисемиты.

Гитлер бессовестно эксплуатировал потребность маленького человека присоединиться к великому делу. Если я скажу им, что на карту поставлена судьба Германии, делился он с другом, они пойдут за мной, и это движение будет не остановить, оно вовлечет все социальные классы. Любые средства хороши для достижения цели. Деньги надо брать везде, где можно, и он брал: у Экарта и Ганфштенгля, у промышленников и даже светских дам. Лишь после того, как фюрер счел, что это может повредить его имиджу, он запретил использовать некоторые источники дохода, как это случилось с суммами в 130 тыс. марок и 205 тыс. франков, присланными из Франции.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.