Глава 19

Глава 19

Смертные приговоры военно-полевых судов. Борьба против смертной казни. «Были пред зарей убиты/ Девятнадцать удальцов». Лобным местом столицы становится Лисий Нос. «Рассказ о семи повешенных» Леонида Андреева и прототипы его героев.

О «столыпинских галстуках» читатель уже слышал; есть целая история о том, как это крылатое определение явилось на свет. Автором его стал думский депутат Федор Родичев. В стенах Государственной думы он произносил однажды горячую речь о военно-полевых судах. В министерской ложе сидел премьер-министр Столыпин, и этот факт особенно подогревал Федора Измайловича. И вот кульминация: «Родичев, с поднятой вверх рукой, на мгновение замолчал, точно прислушивался, и потом вдруг высоким, выразительным голосом бросил:

— Прекратите эти кровавые расправы. Они пятнают наши суды. Довольно с нас того, что уже зовут…

Он остановился, с высоты трибуны пристально посмотрел в лицо премьера и вдруг, сделав вокруг своей шеи страшный жест, точно накидывая петлю, закончил:

— …что называется столыпинским галстухом…

Столыпин поднялся во весь свой богатырский рост и медленно покинул залу заседаний. Вслед за ним из ложи вышли и остальные министры.

В зале творилось что-то неописуемое. Левый сектор бурно аплодировал. Кажется, даже с галереи, где были места для публики, раздались беззаконные рукоплескания…

Правые бросились к трибуне. Родичев стоял неподвижно, с недоумением вглядываясь в бегущих к нему депутатов. Он был в состоянии скакуна после большой скачки, певца после большой арии. Слова еще кипели в нем, жужжали вокруг его головы. Он еще сам был в их власти. И не понимал, что случилось».

Случилось же вот что: выражение «столыпинский галстук» начало свою собственную жизнь. Долгую. Вот цитата из знаменитого сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)»: «Царский министр Столыпин покрыл виселицами страну. Было казнено несколько тысяч революционеров. Виселицу в то время называли «столыпинским галстуком»».

Преувеличение в этих словах есть, конечно, но не очень большое: по расчетам выдающегося дореволюционного юриста Николая Степановича Таганцева, в 1905–1908 годах в России было казнено свыше двух тысяч человек, обвиненных в терроре и убийствах (2108 человек, если быть предельно точным). Кадетская газета «Речь» приводила в 1914 году другие данные: свыше 2500 казненных. Для сопоставления: за целый исторический период с 1876 по 1904 год, включивший в себя и казни народовольцев, всего в стране было казнено 486 человек. Невероятный случился при Столыпине прирост, и хотя людям, пережившим XX столетие, он не кажется чем-то исключительным, для современников, привыкших к тому, как непросто давался царским властям каждый смертный приговор, эта невероятная легкость казалась поистине жуткой. Разрушительной для страны.

Заметный вклад в это ужесточение правосудия внесли существовавшие с августа 1906 по апрель 1907 года го военно-полевые суды: им разрешалось выносить приговоры «в тех случаях, когда учинение преступного деяния лицом, подсудным военному суду, является настолько очевидным, что нет надобности в его расследовании»; на рассмотрение дела суду отводилось не более двух суток, а на приведение приговора в исполнение — еще сутки.

По приговорам таких судов были казнены всего за полгода с небольшим 683 человека.

В Петербурге, стоит отметить, казнили реже, чем во многих других крупных городах страны — Варшаве, Одессе, Москве, Иркутске, даже Риге и Лодзи.

Конечно, Государственная дума в те годы не только говорила, но и действовала. В июне 1906 года, например, она «при громе продолжительных аплодисментов» приняла законопроект о полной отмене смертной казни, однако Государственный совет утверждать этот документ не стал. Вторая Государственная дума пошла на второй заход в этом вопросе, но снова наткнулась на сопротивление оппонентов. Не помогли и активные выступления деятелей культуры; Василий Васильевич Розанов примерно в те же годы писал со всей силой своей публицистической страсти: «Мы именуемся «христианами»: и вот христианин-палач, окруженный для обеспечения дела христианами-воинами, по приговору христианского суда и во исполнение христианского закона «святой» Руси, затягивает петлю на горле человека и давит его, как кошкодер на живодерне.

Эти живодерни именуются отчего-то, и обставлены в «делопроизводстве» не своими словами, не собственными названиями, а уворованными чужими словами из лексикона добропорядочных людей: «уголовный суд», «приговор о смертной казни», «суд приговорил такого-то к повешению», «приговорил к расстрелянию». Когда нужно говорить просто: «Мы, судьи, удавили сегодня Петра», «Мы приказали солдатам Николаю и Фаддею застрелить мещанина Семена».

«Вешают» платье в гардероб, а человека давят».

Однако дальнейшее продвижение вопроса оказалось невозможным: в Третьей Думе преобладали представители правых партий, а правые всегда считали смертную казнь необходимейшим элементом правосудия.

Где расстреливали и вешали в эти годы? После упразднения государственной тюрьмы в Шлиссельбурге (случилось это в начале 1906 года) власть принуждена была искать другие места для экзекуций. Проводить казни внутри какой-нибудь иной тюрьмы сочтено было неразумным, хоть такое и предписывалось законодательством: в тюрьмах сидели политические, бунты случались и так нередко, провоцировать казнями новые не хотелось. Стали поэтому искать места удаленные, скрытые от посторонних глаз.

В связи с этим между разными ветвями столичной власти завязалась оживленная переписка. Петербургский губернатор Александр Дмитриевич Зиновьев, например, предлагал в качестве лобного места Холерное кладбище на Куликовом поле (Выборгская сторона), которое «обнесено высоким дощатым забором, расположено в уединенной местности вблизи петербургской тюрьмы и никем не посещается». Однако его идея была отвергнута, как и некоторые другие прозвучавшие тогда предложения.

На время главным лобным местом столицы стал Кронштадт. Место неспокойное, дважды — в 1905 и 1906 годы — становившееся плацдармом восстаний. После Кронштадтского восстания 1905 года, правда, правительство воздержалось от смертных приговоров, но после второго, случившегося 19–20 июля 1906 года и унесшего немало офицерских жизней, проявило жестокость во всей ее полноте. Уже 20 июля 1906 года в Кронштадте по приговору военно-полевого суда были казнены семь солдат минной роты — причем комендант крепости генерал-майор Александр Адлерберг, по свидетельству очевидцев, заставил осужденных копать себе могилы, приговаривая: «Копайте, копайте, копайте! Вы хотели, ребята, земли, так вот вам земля, а волю найдете на небесах!..»

Уже вскоре Александр Александрович Адлерберг был удостоен очередного воинского звания генерал-лейтенанта.

Утром 7 августа 1906 года еще одна экзекуция: на батарее Литке «совершена казнь через расстреляние семи нижних чинов и трех штатских лиц, участвовавших в вооруженном восстании». Из официальных документов известно также, что некоторые приговоренные успели крикнуть: «Долой самодержавие, смерть палачам!» Среди расстрелянных в то утро был революционер Порфирий Петрович Конаков, в честь которого назван ныне город Конаково в Тверской области.

Апофеозом кронштадтских казней стал одновременный расстрел 19 матросов в ночь с

21 на 22 сентября 1906 года. Под конвоем роты лейб-гвардии Егерского полка все осужденные были доставлены на форт № 6, куда прибыл расстрельный отряд. Чтобы не тратить время и силы на установку девятнадцати столбов, поступили иначе: между двумя натянули канат на высоте пояса и приготовили веревки для привязывания к этому канату смертников. В официальном рапорте о казни командовавший ею полковник докладывал: «В 6 часов священник вышел из каземата и доложил мне, что семь осужденных отказались от напутствия и святого причастия. Вслед за тем я приказал вывести осужденных. Как только они вышли, то некоторые из них, махая шапками, обратились было к войскам с какими-то словами, но речь их была заглушена дробью всех наличных барабанщиков, заблаговременно сосредоточенных мною у выхода из каземата. По мере прохождения осужденных войска поворачивались и шли в том же направлении и у места казни выстроились на три фаса, имея восточный фас открытым. Перед чтением приговора осужденные запели какие-то революционные песни, но я сказал, что, если пение не прекратится, я прикажу надеть немедленно на головы мешки, и пение прекратилось. Затем священник с крестом обошел осужденных, и те же семь человек к кресту не приложились.

Прочитали приговор, и я приказал лейтенанту приступить к исполнению. После первого залпа (6 ч. 30 м. утра) все осужденные упали, но шевелились и раздавались крики и стоны, вследствие чего я приказал повторить залп. Затем из фронта матросов вызваны были унтер-офицеры, которые вместе с лейтенантом и доктором обошли казненных и пристрелили подававших еще признаки жизни».

Сохранилось и свидетельство очевидца, красноречиво дополняющее официальный рапорт: «Те, которых не коснулись пули, рвались в стороны, но тщетно, так как были крепко привязаны… Стрелкам было выдано только по два патрона. Офицер, командовавший ротой, приказал выпустить по второй, последней пуле. Но стрелки, растерявшись, целились плохо, стреляли наугад. Когда, казалось, все было кончено, замерли стоны и крики, — привстала окровавленная фигура и слабым голосом говорит: «Братцы! — да как же я-то?.. Я ведь жив!»».

Гибель девятнадцати матросов произвела тогда огромное впечатление на Кронштадт. Родилась даже песня «Море в ярости стонало» с такими, например, строками: «Там в мешках лежат зашиты/ Трупы юных моряков;/ Были пред зарей убиты/ Девятнадцать удальцов». Строки эти вполне точно отображают обстоятельства расстрела: тела казненных были уложены в мешки, в каждый из них положили также камни весом около четырех килограммов, после чего на пароходе тела отвезли «для потопления в море за Толбухин маяк».

Трудно сказать, почему власть поскупилась в тот раз на обычные похороны. Возможно, боялась новой вспышки волнений в Кронштадте. Как бы то ни было, опыт этой экзекуции, судя по всему, показался власти вполне удачным: следом на форте № 6 стали осуществляться и казни через повешение, причем тела приговоренных все так же предавали воде.

Именно на форте № 6 16 октября 1906 года были казнены участники эсеровской группы, замышлявшей покушение на кронштадтского коменданта Адлерберга. Среди казненных тогда оказались сразу две молодые женщины, Анна Венедиктова и Анастасия Мамаева, и газета «Биржевые ведомости» с горечью писала: «Женщина еще не получила у нас политических прав в общественной и государственной жизни, но военно-полевые и военно-окружные суды уже сравняли русскую женщину с русскими мужчинами в отношении ответственности, и две молодые девушки, Мамаева и Венедиктова, были на днях повешены в Кронштадте. Не добившись права голоса и равноправия, русская женщина добилась права на веревку».

Газетчики не знали еще более вопиющего факта: Анна Константиновна Венедиктова была на момент суда беременна, однако это не помешало военно-полевому правосудию привести приговор в исполнение. Кажется, это был первый в истории Петербурга случай, когда казнена была беременная…

И снова суд/казнь: на сей раз форт № 6 проводил в последний путь участников процесса о нападении 14 октября 1906 года на помощника казначея петербургской портовой таможни. Дело было громкое: на углу Фонарного переулка и Екатерининского канала экспроприаторы напали на казенную карету и похитили ценностей на сотни тысяч рублей. Следствие по тому делу оказалось стремительным: уже 16 октября перед военно-полевым судом предстали одиннадцать боевиков из группы эсеров-максималистов, и в тот же день восьмерым была определена высшая мера наказания.

Утром 18 октября все они были казнены: руководитель группы «товарищ Сергей», чья фамилия так и осталась неизвестной, бывший студент Василий Виноградов, кожевник Ицко Рабинович, Яков Смирнов, рабочий Иван Мишин, бывший матрос Никанор Толмачев, Степан Голубев, купеческий сын Василий Стребулаев. Из дневника неутомимой генеральши Богданович: «Лауниц сказал, что, когда везли преступников казнить, ехал с ними и священник. Было очень холодно, все мерзли. Священник при этом сказал: «Вам еще ничего, всем один конец, а мне возвращаться придется»».

Владимир Федорович фон дер Лауниц был тогда градоначальником Санкт-Петербурга; в декабре 1907 года его самого застрелит эсеровский боевик Евгений Кудрявцев.

По сообщению газеты «Биржевые ведомости», к месту экзекуции этих приговоренных доставили на минном катере; палача назначили из уголовников, и он «во все время своего путешествия из Петербурга в Кронштадт и во все время совершения казни был в больших синих очках; лицо его было окутано тряпками», дабы сохранить в секрете свою личность.

Первым был повешен Василий Виноградов. «Когда палач подошел к осужденному, то последний совершенно спокойно заметил: «Пройдет немного времени, и ты умрешь такою же смертью, какой теперь умираю я». Палач вспылил и ударил его три раза по лицу. Затем на осужденного был надет мешок, накинута петля, и через две-три секунды он уже качался в воздухе. Смерть последовала мгновенно». Меньше других повезло Рабиновичу: «Говорят, что палач умышленно накинул ему петлю так, чтобы он был задушен не сразу».

По завершении казни, резюмировала газета, «началась самая отвратительная сцена»: «Палач приступил к обдиранию казненных. Брал все, оставляя их в одном белье. Закоченевшие трупы он вытряхивал из платья, как из мешка. Затем, одевшись в платье казненного инженера, забрав все наиболее ценное, он остальное роздал присутствовавшим при казни солдатам. Из них только один отказался принять его подарок».

Из другого документа известно, что казненных в тот день было не восемь, а девять человек — к экспроприаторам прибавили еще некоего Василия Топорикова, приговоренного к смерти по другому делу. Раздетые тела повешенных были «погружены в воду».

Ту казнь на форте № 6 организовали фактически на скорую руку, но уже 19 октября помощник главнокомандующего Петербургским военным округом издал распоряжение, регламентирующее исполнение смертных приговоров, вынесенных военно-полевым судом. На форте № 6 велено было хранить разборный «эшафот для казни со всеми его приспособлениями», а также двадцать столбов «на случай казни через расстрел». Историк Михаил Николаевич Гернет, комментируя этот документ, утверждал, что «предшествующая история царизма не знала разборных виселиц», однако он ошибался: читатель помнит, наверное, что декабристы также окончили свои дни на подобном сооружении, привезенном к месту казни в разобранном виде.

Тот эшафот и эти столбы на форте № 6 без дела не стояли: военно-полевые суды продолжали работу по всей стране и в Петербурге тоже. Девятнадцатого октября к смерти за вооруженное нападение здесь приговорили крестьянина Юрия Францевича Роммеля, 11 ноября — мещанина Тимофея Стольфота, участника боевой дружины Нарвского района, хранившего у себя пять снаряженных бомб. Еще через пять дней — сразу троих, Андрея Семгина, Якова Долгих и Отто Корхонена, также по обвинению в хранении снаряженных бомб и намерении устроить террористические акты.

Все они были доставлены из Петербурга на форт № 6 и встретили там свой смертный час.

Впрочем, уже осенью 1906 года казни начали проводить и в другом месте, в знакомом всем современным петербуржцам Лисьем Носу. Сегодня это местность обжитая, а тогда была «совершенно пустынной и удаленной от жилья», а потому хорошо отвечала целям палаческого дела. Да и находилась поближе к городу, чем находящийся среди залива форт. Здесь, за военными пороховыми складами, на постоянно охраняемой территории, и стали устраивать экзекуции — настолько многочисленные, что после революции Общество бывших политкаторжан и ссыльнопоселенцев предлагало даже переименовать поселок Лисий Нос в Мыс Казненных.

Первыми казненными здесь стали мещанин Петр Воробьев и крестьянин Василий Березин: 3 декабря их приговорили к смерти за покушение на убийство генерал-адъютанта Федора Васильевича Дубасова, совершенное в Таврическом саду, а днем позже отправили в Лисий Нос. С этим покушением связан, кстати, весьма памятный эпизод: сам генерал-адъютант просил императора Николая II помиловать осужденных. Царь обратился за советом к Столыпину, а тот ответил категорически: «Тяжелый, суровый долг возложен на меня Вами же, Государь. Долг этот, ответственность перед Вашим Величеством, перед Россиею и историею диктует мне ответ мой: к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит моря крови».

Ошибался, однако, Петр Аркадьевич.

О реакции генерала Дубасова на полученный им императорский отказ известно из воспоминаний одного государственного деятеля тогдашней России, Владимира Федоровича Джунковского: «…посетил Дубасова, который, как всегда, был бодр, но сокрушался, что казнили этих юношей, которые на него покушались. Он говорил, что когда смотрел на того юношу, который стрелял в него, то видел такие испуганные глаза, что видно было, что он сам испугался, что стрелял. Дубасов находил, что таких невменяемых юношей нельзя убивать, и писал даже Государю, прося судить юношу общим порядком, но его просьба не была уважена».

И снова казни: в том же декабре 1906 года с жизнью расстались в Лисьем Носу «Иван Соколов, именовавший себя Константином Чумбуридзе», приговоренный к смерти за участие в нападении на помощника казначея, а также «неизвестный, отказавшийся себя назвать» — за убийство начальника главного военно-судного управления генерал-лейтенанта Владимира Петровича Павлова. Личность последнего была установлена лишь позже, им оказался бывший матрос Николай Егоров, и в протоколе о его казни сообщалось: «После смерти и врачебного освидетельствования тело казненного там же зарыто в земле с предварительной засыпкою известью.

Преступник напутствия священника не принял и при казни никаких явно выраженных слов не произносил».

Примечательно, что использование разборной виселицы, доставлявшейся в Лисий Нос с форта № 6 ко всякой казни отдельно, уже вскоре стало вызывать затруднения. Временный кронштадтский генерал-губернатор докладывал на исходе 1906 года начальству, что при каждой казни виселицу приходится собирать, а потом разбирать, проделывая все это руками нижних чинов караула военно-пороховых погребов. «Так как караул постоянно меняется, то сборке и разборке виселицы приходится обучать все новых людей». Генерал-губернатор просил поручить все эти занятия «особо обученным вольным рабочим», а заодно и место казни удалить «в лесок», еще дальше от посторонних глаз.

Трудно сказать, к сожалению, имело ли это письмо хоть какое-то действие. Известно лишь, что казни в Лисьем Носу продолжались, и среди них есть несколько привлекших к себе широкое общественное внимание.

Год 1907-й, 28 июня: за вооруженное нападение на частный ломбард повешены эсеры-максималисты Николай Любомудров, Иван Пукжлис и Николай Сидоров. В найденном исследователями официальном отчете об этой экзекуции сообщалось, что приговоренные были доставлены в Лисий Нос на пароходе «Пожарный» и миноносце «Шлем». И далее: «Место, избранное для казни, отстоит от пристани «Лисий Нос» на расстоянии не более версты, находится в лесу, близ берега моря, в совершенно безлюдной местности, оцепленной к тому же часовыми от 2-го Кронштадтского крепостного пехотного полка, окарауливающими пороховые погреба, имеющиеся в районе этой местности, и никого не допускающими без приказания своего непосредственного начальства.

Ближайшая местность, имеющая жилье, — станция «Раздельная», до которой 10 минут езды по железной дороге.

По прибытии на место казни, где никого из посторонних не оказалось, был приведен в исполнение приговор суда в присутствии лиц, командированных для этой цели. Во время производства казни ни на самом месте приведения приговора в исполнение, ни в прилегающей к нему местности никого из посторонних не находилось…

По окончании казни чины, командированные для этой цели, тем же путем возвратились на пристань, не встретив на своем пути посторонних лиц, и в 5 % часа утра отплыли в Петербург.

Приговор приведен в исполнение в период времени от 12 час. 30 минут ночи до 7 час. 35 минут утра, когда ни поезда, ни пароходы еще не начинают движения и окрестности бывают совершенно безлюдны».

В документе описан один путь доставки смертников, были и другие. Военно-полевой суд заседал в Трубецком бастионе Петропавловской крепости, «как единственном месте, вполне обеспечивающем безопасность заседания», — и отсюда начинался последний путь приговоренных. Некоторых везли от Невских ворот Петропавловской крепости на речном пароходе до Новой Деревни, там пересаживали на поезд особого назначения Приморской железной дороги, а от станции «Лисий Нос» вели уже пешком к месту экзекуции. Кого-то от самого города везли в Лисий Нос на экипаже. Все это происходило под непременным конвоем трех жандармов, приговоренные были закованы в ручные и ножные кандалы.

Разными были и обстоятельства казней. Иногда приговоренных казнили большими группами, начиная после полуночи и завершая уже к рассвету. Случалось, что «палачи, по своей неопытности, плохо удавливали осужденных, заставляя тела казненных подолгу трепетать в предсмертной агонии; часто такой палач-неудачник, чтобы прекратить разом предсмертные судороги казненного, сразу и всею своею тяжестью повисал на удавленном, после чего агония прекращалась». Впрочем, при всех без исключения смертных казнях непременно присутствовали врач и священник.

И снова казни. Год 1907-й, 16 июля: за участие в убийстве петербургского градоначальника генерал-майора фон дер Лауница, которое произошло 21 декабря 1906 года в здании Института экспериментальной медицины, казнены участники летучего боевого отряда партии эсеров Василий Митрофанович Сулятицкий и Лев Иванович Зильберберг. При аресте они оба назвали иные имена: Теодор Гронский и Владимир Штифтарь соответственно. Под этими именами участвовали в суде и были повешены.

Год 1907-й, 21 августа: казнены Борис Николаевич Никитенко, Борис Степанович Синявский и Владимир Александрович Наумов, признанные судом виновными «в приготовлении, по соглашению между собою, к посягательству на жизнь священной Особы Государя Императора» и приговоренные за это «по лишении прав состояния, к смертной казни через повешение». К процессу тогда были привлечены восемнадцать человек, шестерых суд оправдал, а остальным назначил каторгу и ссылку на поселение.

18 октября: в три часа утра в Лисьем Носу по приговору Петербургского военно-окружного суда повешена слушательница Петербургской консерватории по классу фортепьяно Евстосия Павловна Рогозинникова (Рагозникова). Член Летучего боевого отряда партии эсеров Северной области, она за несколько дней до того прямо в здании Главного тюремного управления смертельно ранила его начальника Александра Михайловича Максимовского, а потом намеревалась подорвать здание. Павел Григорьевич Курлов, тогда сотрудник департамента полиции, а позже преемник Максимовского на посту главного тюремщика страны, вспоминал: «Рогозинникова была выведена в приемный зал, где подполковник Комиссаров предупредил державших ее городовых, что при осмотре может последовать взрыв, и спросил, готовы ли они ему помочь. Городовые без колебания согласились. Рогозинникова была положена на пол, и они держали ее руки и ноги, а подполковник Комиссаров, наклонившись, заметил под кофточкой два шнура и маленькую электрическую батарею, что свидетельствовало о нахождении на Рогозинниковой адской машины. Он ножницами разрезал эти шнурки, а затем обнаружил надетый на ней лифчик, в котором было, по-видимому, взрывчатое вещество, — тогда он расстегнул и снял этот лифчик; в нем оказалось 13 фунтов экстрадинамита».

Три с небольшим месяца спустя — еще одна казнь, и на сей раз на эшафоте оказались трое: крестьяне Лаврентий Филантьевич Зотов, Сергей Алексеевич Сальников и Василий Иванович Комаров. Все они были арестованы 25 декабря 1907 года: Зотова задержали после перестрелки с городовыми Шлиссельбургского участка, а Комарова и Сальникова — на зотовской квартире (Палевский пр., 16), где также завязалась ожесточенная перестрелка, в результате которой был убит околоточный надзиратель. Приговор Петербургского военно-окружного суда был приведен в исполнение в 5 часов 30 минут утра 25 января 1908 года.

Пора бы виселице передохнуть? Однако Петр Аркадьевич Столыпин, тогда министр внутренних дел и глава Совета министров России, считал иначе. Он был возмущен тем, что с момента казни Рогозинниковой «по С. — Петербургскому градоначальству и губернии был приведен в исполнение лишь один смертный приговор над крестьянами Лаврентием Зотовым, Сергеем Сальниковым и Василием Комаровым», а в остальных девятнадцати случаях смертные приговоры были заменены на более мягкие меры наказания. Например, студента Резцова, смертельно ранившего городового Байкова, заключили в крепость на три года (возможно, потому, что он приходился племянником петербургскому городскому голове).

Такой мягкостью правосудия Столыпин был просто разгневан, а потому писал великому князю Николаю Николаевичу о «затруднительном положении, в которое ставится правительство в этом отношении». А вот выдержка из другого письма Столыпина великому князю: «Грабительство и разбой, в которые вылилось в настоящее время охватившее Россию с 1905 года революционное движение, должны быть уничтожены беспощадно, и ввиду этого никакое снисхождение к деятелям такого рода, казалось бы, не должно иметь место».

Эта ли переписка возымела действие, или обстоятельства другие, но уже 17 февраля 1908 года в Лисьем Носу повесили сразу семерых. Всех их обвинили в подготовке покушения на великого князя Николая Николаевича и министра юстиции Ивана Щегловитова, преступники состояли членами Летучего боевого отряда партии социалистов-революционеров Северной области: сын придворного служителя Сергей Гаврилович Баранов, Елизавета Николаевна Лебедева, бывший астроном-вычислитель Пулковской обсерватории Всеволод Владимирович Лебединцев, крестьянка Анна Михайловна Распутина, мещанин Лев Сергеевич Синегуб, дочь подполковника бестужевка Лидия Петровна Стуре, крестьянин Александр Смирнов.

Арестованы террористы были в начале февраля; это стало результатом провокаторской деятельности знаменитого Евно Азефа. При аресте у троих террористов были найдены бомбы. Под суд были отданы девять человек, смертные приговоры были вынесены семерым. Петербургскому военно-окружному суду много времени на разбирательство не потребовалось.

И вот — Лисий Нос. Начальник Петербургского охранного отделения Александр Васильевич Герасимов вспоминал: «Потом мне говорил прокурор, официально по своей должности присутствовавший на казни террористов: «Как эти люди умирали… Ни вздоха, ни сожаления, никаких просьб, никаких признаков слабости… С улыбкой на устах они шли на казнь. Это были настоящие герои…»».

Эта казнь получила в обществе огромный резонанс; популярнейший тогда писатель Леонид Андреев написал вслед экзекуции прогремевший на всю Россию «Рассказ о семи повешенных». Всеволод Лебединцев, руководитель отряда, выведен в нем под именем Вернера; прототипом Муси стала Лидия Стуре, прототипом Тани Ковальчук — Елизавета Лебедева…

Кажется, это была последняя столь знаменитая публичная казнь в дореволюционной истории Петербурга, но экзекуции в Лисьем Носу продолжались и позже. Неслучайно столичный библиограф и писатель Сергей Рудольфович Минцлов отмечал в своем дневнике в начале января 1909 года: «Прежде, помню, когда должны были казнить убийцу начальника главного тюремного управления, я чувствовал себя неладно и даже плохо спал в ту ночь, все представляя себе рассвет и гнусную процедуру приготовления здорового человека к смерти.

Теперь читаешь и слышишь о ежедневных казнях десятков людей и обращаешь на них столько же внимания, как на брошенный газетный лист».

В том 1909 году число казненных в России было еще очень велико, 543 человека, но уже со второй половины 1910 года динамика пошла на спад, хотя никогда и не вернулась к показателям достолыпинских времен. В 1910 году в Российской империи казнили 129 человек, годом позже — 58, в 1912 году — 108, в 1913-м — 25. Частью этой статистики стал, например, эсер Александр Алексеевич Петров-Воскресенский, в декабре 1909 года взорвавший начальника Петербургского охранного отделения полковника Сергея Георгиевича Карпова: он был повешен в ночь на 12 января 1910 года; по сообщению газеты «Утро России», «в сопровождении воинского отряда Петров был отправлен на Лисий Нос, где приговор и был приведен в исполнение».

А Сергей Юльевич Витте так подытожил эту страницу российской жизни: «Я уверен, что история заклеймит правление Императора Николая при Столыпине за то, что это правительство до сих пор применяет военные суды, казнит без разбора и взрослых и несовершеннолетних, мужчин и женщин по политическим преступлениям».

Не знал он, впрочем, какие еще времена и какие казни России предстоят.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.