Оксана Киянская Эхо войны 1812 года: Декабристы

Оксана Киянская

Эхо войны 1812 года: Декабристы

Размышлять о себе в связи с войной 1812 года начали сами декабристы. О войне они говорили много и охотно — поскольку некоторые из них воевали, а большая часть страдала оттого, что повоевать не успела. В любом случае все декабристы были современниками великих исторических событий, память о которых была вполне актуальна. Для историка общественной мысли размышления декабристов о войне имеют особую ценность: они позволяют судить о том, чем была война в сознании образованного русского общества 1810-х — 1820-х годов.

Во время войны, когда будущие декабристы еще не знали, что станут таковыми, их — подобно большинству молодых русских дворян — одушевляли высокие чувства любви к отечеству. Не секрет, что Отечественная война вызвала к жизни небывалый до того взрыв патриотических чувств — и он не мог не отразиться в современных войне публицистических произведениях будущих декабристов. Так, например, Федор Глинка утверждал в «Письмах русского офицера»: «Грудь русская есть плотина, удерживающая стремление, — прорвется — и наводнение будет неслыханно!.. Ужели покорение!.. Нет! Русские не выдадут земли своей! Не достанет воинов, всяк из нас будет одною рукою водить соху, а другою сражаться за Отечество!»; «Уж ли, думал я, и древняя слава России угаснет в бурях как оно!.. Нет! восстал дух русской земли! Он спал богатырским сном и пробудился в величественном могуществе своем. Уже повсюду наносит он удары врагам, — нигде не сдается: не хочет быть рабом. Он заседает в лесах, сражается на пепле сел и просит поля у врага, готовясь стать и биться с ним целые дни».

Для мыслящей части послевоенного русского общества характерно глухое недовольство существующим положением вещей; оно нашло свое отражение и в текстах, написанных членами тайных обществ. Писатель, критик и активный участник восстания на Сенатской площади Александр Бестужев утверждал в 1823 году: «Наполеон обрушился на нас — и все страсти, все выгоды пришли в волнение; взоры всех обратились на поле битвы, где полсвета боролось с Россией, и целый свет ждал своей участи. Тогда слова отечество и слава электризовали каждого. Каждый листок, где было что-нибудь отечественное, перелетал из рук в руки с восхищением… Но политическая буря утихла; укротился и энтузиазм. Внимание наше, утомленное блеском побед и подвигов, перевысивших все затейливые сказки Востока, и воображение, избалованное чудесным, напряженное великим, — постепенно погрузились опять в бездейственный покой».

Впрочем, сама история подсказывала заговорщикам средство борьбы с «бездейственным покоем» современников: следовало, кроме всего прочего, напомнить им о недавнем славном прошлом. «Неужели русские, ознаменовавшие себя столь блистательными подвигами в войне истинно отечественной, — русские, исторгшие Европу из-под ига Наполеона, не свергнут собственного ярма и не отличат себя благородной ревностью, когда дело пойдет о спасении Отечества?» Эти строки из знаменитой речи одного из декабристских лидеров, Михаила Бестужева-Рюмина, свидетельствуют: опыт Отечественной войны активно использовался заговорщиками для вербовки союзников.

Потом, во время следствия, этот опыт будет служить для арестованных заговорщиков средством оправдания. Неудачливый «диктатор» 14 декабря, князь Сергей Трубецкой, утверждал через несколько дней после ареста, что в основе антиправительственного движения лежат вполне верноподданнические чувства: «Нападение Наполеона на Россию в 1812-м году возбудило в русских любовь к Отечеству в самой высокой степени; счастливое окончание сей войны, беспримерная слава, приобретенная блаженной памяти покойным государем императором Александром Павловичем, блеск, коим покрылось оружие российское, заставило всех русских гордиться своим именем, а во всех, имевших счастие участвовать в военных подвигах, поселило удостоверение, что и каждый из них был полезен своему отечеству».

Пройдя каторгу и ссылку, оставшиеся в живых декабристы вернулись в Центральную Россию героями, пострадавшими за любовь к свободе. Естественно, современники ждали от них соответствующих моменту объяснений деятельности тайных обществ. И тут на помощь вновь пришла Отечественная война. «Мы были дети 1812 года. Принести в жертву все, даже самую жизнь, ради любви к отечеству было сердечным побуждением. Наши чувства были чужды эгоизма. Бог свидетель этому», — писал на склоне лет Матвей Муравьев-Апостол, ветеран движения, участник восстания Черниговского полка.

Фраза эта красива: мало кто из рассуждавших о декабристах исследователей мог пройти мимо нее. Она выражает коренной миф о декабристах, сложившийся в сознании потомков деятелей тайных обществ. Согласно этому мифу, главной идеей, одушевлявшей декабристов, была именно идея жертвенности. Декабристы были уверены в том, что их восстания закончатся поражением, что сами они погибнут — однако не сомневались в необходимости этой «погибели», которой они собирались «купить… первую попытку для свободы России».

Однако все приведенные выше цитаты — плод идеологического осмысления членами тайных обществ опыта Отечественной войны. Более того, ничего специфически «декабристского» в них нет — специфика выявляется лишь с учетом контекста их написания или произнесения. Высказывания эти, рассчитанные на читателей и слушателей, отражали прежде всего те мысли и чувства, которых, собственно, и ждали читавшие и слушавшие.

Между тем влияние Отечественной войны на декабристов действительно огромно — но состоит оно отнюдь не в воспитании в заговорщиках патриотических чувств, любви к угнетенному народу, желания быть полезными Отечеству и погибнуть «за край родной».

История тайных обществ, казалось бы, хорошо изучена, но остается не разрешенным главный вопрос: зачем декабристам была нужна революция? Хорошо осознанные истины о «чистоте намерений» членов тайных обществ, о революционном «духе времени», об экономической и социальной отсталости России, о «производительных силах» и «производственных отношениях», об ужасах крепостного права еще не способны объяснить, почему молодые офицеры, отпрыски лучших фамилий империи, в 1816 году вдруг решили составить антиправительственный заговор. Зачем они избрали для себя скользкую дорогу политических заговорщиков, через 10 лет окончившуюся для некоторых — виселицей, а для большинства — сибирской каторгой.

И это тем более странно, что многие из деятелей тайных обществ 1820-х годов были молоды и богаты, перед ними открывались широкие жизненные дороги. Правда, странность эта характерна не только для российский истории. Зачем была нужна революция во Франции Робеспьеру или Дантону, Эберу или Шомету — понятно. Из «ничего» они стали «всем». Но зачем она была нужна Филиппу Эгалите, принцу крови? Или генералу маркизу де Лафайету?

В отношении декабристов вопрос этот задавали себе и их современники. Так, узнав о 14 декабря, престарелый Ф. В. Ростопчин произнес знаменитую фразу: «Во Франции повара хотели попасть в князья, а здесь князья — попасть в повара». Так же оценивал цели движения и ровесник декабристов князь П. А. Вяземский: «В эпоху французской революции сапожники и тряпичники хотели сделаться графами и князьями, у нас графы и князья хотели сделаться тряпичниками и сапожниками».

Подобные формулировки, конечно, никак не объясняют смысл движения. Как не объясняют его и общие фразы о том, что декабристы хотели принести себя в жертву ради дела освобождения крепостных крестьян — действовали «для народа, но без народа».

Если бы главной целью декабристов действительно было крестьянское освобождение, то для этого им было вовсе не обязательно, рискуя жизнью, организовывать политический заговор. Им стоило только воспользоваться указом Александра I от 20 февраля 1803 года — Указом о вольных хлебопашцах. И отпустить на волю собственных крепостных. Согласно этому Указу, помещикам разрешалось освобождать крестьян целыми общинами — с обязательным наделением их землей. Известно, что никто из участников тайных обществ этим Указом не воспользовался и официально крестьян не освободил. Более того, летом 1825 года, за несколько месяцев до восстания Черниговского полка, будущие участники этот восстания совершенно бестрепетно подавили крестьянские волнения в украинской деревне Германовка.

Представляется, что причина возникновения движения декабристов отнюдь не в идее жертвы и не в сочувствие дворянства народу. Просто в условиях абсолютизма и сословности человек четко понимает предел собственных возможностей: если его отец всю жизнь «землю пахал», то и его удел быть крестьянином, если отец — мещанин или торговец, то и судьба сына, скорее всего, будет такой же.

А если отец — дворянин, генерал или вельможа, то эти ступени вполне достижимы и для его детей. И при этом никто из подданных сословного государства: ни крестьянин, ни мещанин, ни дворянин никогда не будут принимать реального участия в управлении государством, не станут политиками. Политику в сословном обществе определяет один человек — монарх. Остальные, коль скоро они стоят близко к престолу, могут заниматься политическими интригами.

В подобном обществе мыслящему человеку тесно. Тесно, вне зависимости от того, из какого он рода, богат он или беден. Более того, чем человек образованнее, тем острее он эти рамки ощущает. Еще А. Н. Радищев писал о «позлащенных оковах», сковавших русское дворянство.

Однако Радищев писал оду «Вольность» в относительно спокойное екатерининское время. Эпоха великих войн пришла позже, уже после смерти писателя. И выстраданные русским образованным дворянством идеи не могли не обостриться.

Все организаторы и первые участники декабристского заговора прошли войну и Заграничные походы. Инициатор создания Союза спасения Александр Муравьев, начавший войну 20-летним подпоручиком, к 1816 году, к моменту организации заговора, был уже полковником и кавалером трех российских и трех иностранных орденов, а также золотой шпаги «За храбрость». В его послужном списке — Бородино и Тарутино, Малоярославец и Вязьма, Бауцен, Кульм и Лейпциг.

Не многим отставали от него и другие основатели Союза. Сергей Муравьев-Апостол, погибший в 1826 году на виселице, в 15 лет ушел на войну, воевал, в частности, в партизанском отряде своего родственника, генерала Адама Ожаровского и исполнял обязанности ординарца у знаменитого генерала Николая Раевского. Его старший брат Матвей провел войну в составе гвардейского Семеновского полка и был награжден за храбрость в Бородинской битве знаком отличия Военного ордена — солдатским Георгием, наградой, считавшейся для дворянина самой почетной среди всех наград.

Такой же солдатский Георгий в награду за Бородино получил и Иван Якушкин, сослуживец Матвея Муравьева-Апостола. И современникам, и историкам известна безусловная личная храбрость Сергея Трубецкого, еще одного семеновца, который, согласно воспоминаниям Ивана Якушкина, «под Бородином… простоял под ядрами и картечью с таким же спокойствием, с каким он сидит, играя в шахматы». А под Кульмом, наступая на засевших в лесу французов, «несмотря на свистящие неприятельские пули, шел спокойно впереди солдат, размахивая шпагой над своей головой».

Собственно в Отечественной войне не успел отличиться только один из основателей Союза, Никита Муравьев — и то потому, что его не отпускала мать. Он пытался сбежать из дома, но не смог это сделать, и только после начала Заграничных походов ему удалось наконец уговорить мать отпустить его. Впрочем, за время походов он сумел заслужить два боевых ордена, почетное назначение в Гвардейский генеральный штаб и репутацию толкового квартирмейстера.

Прошли войну и те, кто первым вступил во вновь образованную организацию: Павел Пестель, Михаил Лунин, Федор Глинка и многие другие.

И это практически поголовное участие «первых декабристов» в военных действиях — явление закономерное. После того как в Европе воцарился мир, в среде офицеров-фронтовиков начался тяжелый кризис невостребованности. По совершенно справедливому замечанию Ю. М. Лотмана, войны приучили русских дворян «смотреть на себя как на действующих лиц истории». Юные ветераны Отечественной войны, не знавшие «взрослой» довоенной жизни, в военные годы свыклись с мыслью, что от их личной воли, старания, мужества зависит в итоге судьба отечества. Но, как и многие другие их ровесники, они должны были, вернувшись в Россию, стать всего лишь простыми «винтиками» военной машины. Их судьбой должна была стать нелегкая судьба умных, деятельных, начитанных, но всего лишь специалистов по «шагистике» или штабных чиновников. Приспособляться к такой жизни они не пожелали.

Конечно, большинство «первых декабристов» были известны военной храбростью, любимы начальниками, играли в своих штабах, батальонах и эскадронах весьма заметные роли. Долго и усердно служа, они вполне могли выбиться в немалые чины. Образование и придворные связи вполне позволяли им лет через 20–30 претендовать, например, на места генерал-губернаторов или министров.

Однако к реальному политическому развитию России все это не могло иметь ровно никакого отношения.

20-летним офицерам послевоенной эпохи приходилось выбирать: смириться с положением «винтика», забыть о вчерашней кипучей деятельности и выслуживать ордена и чины, или же, не смиряясь со своей судьбой, попытаться сломать сословный строй в России. И построить новую страну, где им и таким, как они, могло найтись достойное место. Большинство участников Отечественной войны и Заграничных походов выбрали первый путь, организаторы и первые участники Союза спасения — второй.

«В отношении дворянства вопрос о реформе ставится так: что лучше — быть свободным вместе со всеми или привилегированным рабом при неограниченной и бесконтрольной власти?.. Истинное благородство — это свобода; его получают только вместе с равенством — равенством благородства, а не низости, равенством, облагораживающим всех», — утверждал Николай Тургенев, в 1813–1816 годах — русский комиссар Центрального административного департамента союзных правительств.

«Война представила мне поучительную картину <…> Военной славы не искал, мне всегда хотелось быть ученым или политиком», — честно признавался на следствии подполковник Гавриил Батеньков, активный участник военных действий, несколько раз раненный, побывавший в плену и заплативший за попытку реализовать свои желания двадцатью годами одиночного тюремного заключения.

Факты свидетельствуют: декабристы мыслили себя прежде всего политиками. Более того, политиками, ставившими перед собою цель ниспровергнуть существующий режим, сломать абсолютизм и сословность. Цель определяла средства, в том числе и такие, которые не согласовывались с представлениями о поведении дворянина и офицера: цареубийство, финансовые махинации, подкуп, шантаж и т. п.

Были ли декабристы честолюбивы? Безусловно, да. Судьба Наполеона была известна всем и каждому: из совершенных «низов» он благодаря талантам и непомерному честолюбию сумел «выбиться» в императоры Франции и подчинить себе половину Европы. «Вот истинно великий человек! По моему мнению: если уж иметь под собою деспота, то иметь Наполеона. Как он возвысил Францию! Сколько создал новых фортун! Он отличал не знатность, а дарования!» Под этими словами Пестеля могли бы подписаться большинство членов тайных обществ. Наполеону подражали, его опыт копировали — но в то же время его ненавидели и боялись.

О том же Пестеле современники вспоминали как о непомерном честолюбце, цель которого состояла в том, чтобы «произвесть суматоху и, пользуясь ею, завладеть верховною властию». Сергей Муравьев-Апостол считал, что залог победы революции — «железная воля нескольких людей», что «масса ничто, она будет тем, чего захотят личности, которые все». Естественно, что к подобным «личностям» Муравьев-Апостол относил и себя.

А князь Трубецкой, для того, чтобы стать единоличным лидером будущей революции, договаривался с Муравьевым-Апостолом о совместном выступлении при изоляции Павла Пестеля. Кондратий Рылеев признавался, что «сердце» подсказывает ему: «Иди смело, презирай все несчастья, все бедствия, и если оные постигнут тебя, то переноси их с истинною твердостью, и ты будешь героем, получишь мученический венец и вознесешься превыше человеков».

Можно смело утверждать, что честолюбие главных декабристских лидеров было одним из важнейших факторов, помешавших им победить. Все 10 лет существования тайных обществ лидеры заговора не могли найти общий язык, договориться о том, кто будет главным в новом российском правительстве. Однако вряд ли нужно осуждать за это декабристов. Ведь честолюбие политика, в разумных, конечно, пределах, никак не противоречит его желанию улучшить жизнь в собственной стране. Вне честолюбия политика не существует, а человек, не знакомый с этим чувством, никогда в политику и не пойдет.

Однако движение декабристов не сводимо к борьбе честолюбий.

Составляя заговор, декабристы не могли не знать, что, по российским законам, в которых умысел на совершение государственного преступления приравнивался к самому деянию, за то, чем они занимались на протяжении почти десяти лет, вполне можно заплатить жизнью. Не могли не знать, что Империя сильна, что сила — не на их стороне и что добиться торжества их собственных идей будет трудно, практически невозможно. Знали — но все же вели смертельно опасные разговоры, писали проекты конституций, выводили полки на Сенатскую площадь.

Собственно, члены тайных обществ остались в активной исторической памяти именно потому, что впервые попытались открыто протестовать против ограничения прав. Более того, они стали символом борьбы за человеческие права. Едва ли не каждый, кто мыслил себя в оппозиции режиму (монархическому, советскому или постсоветскому), так или иначе ассоциировал себя с декабристами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.