1-я Русская национальная армия. Отход в Лихтенштейн
1-я Русская национальная армия. Отход в Лихтенштейн
Катастрофа Третьего рейха неумолимо приближалась. Немецкий Восточный фронт представлял собой «карточный домик», который вот-вот должен был рассыпаться. Советские армии сосредоточились к середине января 1945 г. в Польше, готовясь к проведению Висло-Одерской наступательной операции. Несмотря на серьезные трудности, германской разведке удалось в определенной мере вскрыть численность и замыслы противника. Сведения, полученные от агентуры, свидетельствовали об огромной мощи Красной армии. По оценке начальника отдела «Иностранные армии Востока» генерал-майора Р. Гелена, советские войска имели подавляющее преимущество, — их силы составляли более 4 млн человек, во что Гитлер отказывался верить[489].
В это время Смысловский командовал 1-й Русской национальной дивизией, а точнее — штабом части особого назначения (Stab Einheit z.b. V.). По словам C. K. Каширина, штаб Бориса Алексеевича из-за постоянных бомбардировок, «очень часто лишенный связи со своими передовыми частями» (имеются в виду «мельдекопфы»), «терпит большие недостатки и трудности в работе»[490].
К 20 января 1945 г. советские войска почти заняли Силезский промышленный район, а в начале февраля вышли к Одеру, захватив плацдармы на его западном берегу в районах Бреслау, Ратибора и Оппельна. 22–23 января штаб Смысловского вынужден был спешно покинуть Вайгельсдорф и отойти в район Дрездена, а затем — в Маркнойкирхен (недалеко от Плауэна) и далее в Бад-Эльстер, где дислоцировался штаб «Валли-I» и управление оперативной фронтовой разведки ОКХ на Востоке[491].
В феврале 1945 г. формирование Бориса Алексеевича стало именоваться 1-й восточной группой фронтовой разведки особого назначения ОКХ (Einheit z.b. V. OKH-Generalstabes. Frontaufkl?rungstrupp 1, Ost)[492]. С недавних пор в научных кругах появилась точка зрения, согласно которой Смысловский возглавил это формирование не благодаря своим заслугам, а потому что во время печально знаменитой бомбардировки Дрездена погиб с семьей и большей частью сотрудников первый командир это специального подразделения — П. П. Дурново.
Схема передвижения 1-й РНА в 1945 г.
Однако подобная трактовка событий некорректна. Штаб особого назначения Смысловского был преобразован в 1-ю восточную группу фронтовой разведки, замыкавшуюся на управление оперативной фронтовой разведки ОКХ на Востоке. Смысловский никогда не подчинялся П. П. Дурново, и это видно из того, что его штаб не задержался в Дрездене, а проследовал далее — через Хайнцдорф в Бад-Эльстер (в 130 км от Дрездена).
2 февраля 1945 г. в Бад-Эльстере Борис Алексеевич получил приказ о переименовании своих частей — из 1-й Русской национальной дивизии в «Зеленую армию особого назначения» (Die Gr?ne Armee z.b. V.). К этому времени псевдоним «фон Регенау» был хорошо известен советской разведке, и Борис Алексеевич, по согласованию с генштабом ОКХ, взял себе новый псевдоним — «Артур Хольмстон», под которым он был утвержден командующим «Зеленой армии»[493]. В то время П. П. Дурново был еще жив, на должность начальника 1-й восточной группы фронтовой разведки его никто не назначал. И погиб он не в Дрездене 13–14 февраля 1945 г., а во Франкфурте-на-Майне.
1-ю восточную группу фронтовой разведки зашифровали под названием «Зеленой армии». В марте 1945 г. части «Зеленой армии» дислоцировались в следующих населенных пунктах: штаб и подразделения 2-го полка — в Маркнойкирхене (Markneukirchen), школа по подготовке агентов и подразделения 2-го полка — в Эшенбахе (Eschenbach), 1-й полк — в Вольхаузене (Wohlhausen)[494].
Что касается вопроса, насколько заслуженным было назначение Смысловского на должность командира 1-й восточной группы фронтовой разведки, то у авторов никаких сомнений не возникло. Профессиональный уровень, организаторские способности, очень богатый опыт проведения разведывательной работы на Восточном фронте указывают на вполне обоснованное назначение Бориса Алексеевича на эту должность.
А вот Петр Петрович Дурново, чья биография весьма любопытна и заслуживает отдельной книги, не имел опыта организации фронтовой разведки на Восточном фронте. Большую часть войны он провел в Югославии, куда эмигрировал еще в 1921 г.
Удостоверение служебного передвижения армии Смысловского, выданное Управлением оперативной фронтовой разведки на Востоке. 28 апреля 1945 г.
В 1930-е гг. Дурново (бывший полковник русской армии) являлся агентом абвера. Работал он под прикрытием — в качестве официального представителя германских металлургических фирм (в частности, завода «Штольберг», Рейнская область). В марте 1941 г. он, будучи резидентом, возглавлял сеть агентов в Югославии. После оккупации Югославии Дурново был арестован органами немецкой контрразведки, так как возникли серьезные подозрения, что он сотрудничал с югославскими и британскими спецслужбами. Летом 1941 г. его освободили, и он стал сотрудником «АСТ-Белград». Осенью 1944 г. Дурново, скопивший огромное денежное состояние, находившееся на счетах в швейцарских банках, бежал в Германию. Вместе с семьей он нашел приют во Франкфурте-на-Майне, где и нашел свою смерть при бомбардировке города. Его жена, чудом оставшаяся в живых, пыталась найти останки мужа под руинами центрального городского отеля, где они жили[495].
Итак, Смысловский вполне заслужил назначение на должность командира 1-й восточной группы фронтовой разведки особого назначения. Кроме того, большую роль в рамках управления оперативной фронтовой разведки ОКХ на Востоке играл знакомый Смысловского — подполковник Вильгельм Баун (из семьи немецких колонистов, родился в Одессе). Этот человек знал Бориса Алексеевича еще по деятельности в Зондерштабе «Р», оказывал ему поддержку (возможно, и в деле с А. Э. Вюрглером). Гелен, посетивший штаб «Валли-I» в марте 1945 г. в Бад-Эльстере, вспоминал:
«Баун был изобретательным "доставалой" и хорошим организатором, умевшим не только толково использовать своих подчиненных и связников, но и обеспечивать их всем необходимым. До конца войны он работал в основном с русскими добровольцами и ухитрялся поддерживать агентурные связи вплоть до Москвы»[496].
По всей вероятности, в этом отрывке речь идет об агентах Смысловского, ведь именно с Борисом Алексеевичем Баун тесно контактировал всю войну, а в самом ее конце помог русским разведчикам уйти в Лихтенштейн.
4 апреля 1945 г., после непростых и длительных переговоров в генштабе ОКХ, Смысловский получил приказ о переименовании «Зеленой армии особого назначения» в 1-ю Русскую национальную армию (формально — части особого назначения 1-й восточной группы фронтовой разведки Генерального штаба ОКХ), а сам получил чин генерал-майора и был утвержден командиром (командующим) этого формирования[497].
Название «1-я Русская национальная армия» было пропагандистским (так же, как и, к примеру, власовская РОА, которая, по словам И. Хоффмана, была «бессодержательным понятием»). Вместе с тем, 1-я РНА являлась разведывательным соединением, чья цель заключалась в развертывании в тылу Красной армии партизанских действий, в проведении разведывательной деятельности и создании агентурных сетей.
Согласно воспоминаниям Бориса Алексеевича, 1-я РНА была «союзной армией» вермахта, обладала правом нейтралитета по отношению к «англо-саксонцам» и правом пользоваться на территории Германии русским национальным флагом[498].
Формирование частей 1-й Русской национальной армии проходило в невероятно тяжелой обстановке. Борис Алексеевич оказался в очень сложной ситуации. Во-первых, ему следовало продолжать готовить агентов. Во-вторых, ему была поставлена задача готовить кадры для ведения повстанческих действий в тылу Красной армии, для чего создавались диверсионные группы. Кроме того, Борис Алексеевич занимался подготовкой разведывательных кадров для послевоенной деятельности в Европе. Наконец, армия Смысловского также создавалась с целью вывода на Запад некоторых разведчиков и сохранения секретной документации, которую впоследствии можно было бы передать спецслужбам Великобритании и США, и тем самым получить право на продолжение борьбы с большевизмом.
Временное удостоверение личности генерал-майора Б. А. Смысловского
Отход на Запад готовился Смысловским заблаговременно. Уже в начале 1943 г., после немецкого поражения в Сталинграде, он стал продумывать варианты, где можно найти убежище в том случае, если Германия проиграет войну. В Варшаве Борис Алексеевич познакомился со швейцарским журналистом Генрихом Блюмером, и это знакомство во многом определило его дальнейшие действия.
Иностранный паспорт Б. А. Смысловского
Генрих Блюмер родился в 1907 г. в Пензе и происходил из семьи обрусевших швейцарцев. Его отец, Иоганн Якоб Блюмер, управлявший графским имением, был убит большевиками в ноябре 1918 г. Мать Генриха, Адель, бежала с ним и его старшим братом на юг России. В 1920 г. семья оказалась в Константинополе, откуда переехала в Европу, а затем в Латвию. Генрих учился в гимназии в Риге, а его брат сумел найти работу журналиста в Варшаве, являлся зарубежным корреспондентом швейцарской газеты «Союз Берна». В 1929 г. старший брат Блюмера скончался, и Генрих занял его место. С 1927 по 1944 гг. он ежегодно бывал в Швейцарии и, как полагают исследователи, был связан со швейцарскими спецслужбами[499].
Блюмер познакомился со Смысловским летом 1942 г. Прекрасно владея русским, польским и немецким языками, Генрих выполнял поручения для Зондерштаба «Р», присутствовал в качестве переводчика на допросах военнопленных, готовил доклады в штаб «Валли-I» и в ОКХ. Окончательно Блюмер присоединился к штабу Смысловского в октябре 1944 г., в Вайгельсдорфе, куда он прибыл после подавления войсками СС польского национального восстания в Варшаве[500].
Насколько известно, Борис Алексеевич часто и конфиденциально беседовал с Блюмером о том, куда следует уходить в случае тотального поражения стран Оси. Блюмер посоветовал Смысловскому, пишет Н. Д. Толстой, «попытать счастья в Лихтенштейне, крошечной стране, связанной со Швейцарией таможенным союзом, но совершенно независимой»[501].
В одиночку Смысловский, безусловно, не смог бы подготовить и организовать отход в Лихтенштейн. Сделать это без помощи немцев было невозможно. Поэтому авторы склонны считать, что о намерениях Бориса Алексеевича заранее знали начальник отдела «Иностранные армии Востока» генерал-майор Р. Гелен, начальник штаба «Валли-I» — подполковник В. Баун, а также еще ряд старших офицеров военной разведки, обладавших серьезными связями в ОКХ. Именно помощь с их стороны позволила осуществить Борису Алексеевичу намеченные мероприятия.
Готовясь отходить в Лихтенштейн, Смысловский просчитывал все варианты. Им продумывалась возможность быстрого налаживания связей с западными союзниками. Для этой цели, через Блюмера, Борис Алексеевич еще в 1944 г. установил контакты с представителями правого фланга польского подполья — «Национальными вооруженными силами» (Narodowe si?y zbrojne; NSZ). Организация НСЗ возникла осенью 1942 г., после того как боевая часть правой партии «Stronnictwo Narodowe» (Национальная партия) — «Национальная военная организация» (около 70 тыс. бойцов и командиров) влилась в Армию Крайову (АК). НСЗ, насчитывавшие в 1944 г. приблизительно 35 тыс. человек, создавались, главным образом, для борьбы с коммунистами, советскими партизанами и леворадикальными деятелями крестьянского движения, хотя первоначально польские националисты вели бои с немцами. Но в феврале 1943 г., когда внутри организации была принята Декларация и определены новые приоритеты, вектор деятельности НСЗ изменился. Часть формирований НСЗ сотрудничала с немцами и ушла с ними в Рейх. Оставшиеся в Польше отряды НСЗ не вышли из подполья после вступления Красной армии и оказывали ей сопротивление[502].
Выбор Смысловским самых радикальных представителей польского движения сопротивления был не случаен. Известно, что 17 мая 1944 г. на него было совершено неудачное покушение в Варшаве, подготовленное диверсионным управлением АК «Кедив» (Kedyw). Польские патриоты, скорее всего, хотели рассчитаться со Смысловским за его успешную борьбу с местным подпольем. После этого Борису Алексеевичу, конечно же, не имело смысла завязывать контакты с АК. Однако в целях выхода на союзников он продолжал искать связи с польскими группами, наиболее подходящими для его операции. Блюмер посодействовал в этом вопросе, благодаря чему при штабе Бориса Алексеевича появилось два офицера из НСЗ — лейтенант Лебински (получивший поддельные документы на имя Юзефа Долажа) и капитан Рафаэль Ольбромский (он же «Ольбранский», «Альбронский»). С их помощью Смысловский установил контакт с офицером британских ВВС Альфредом Таллетом, который оказался в рядах польских националистов, бежав из лагеря военнопленных, куда он попал в 1942 г., после того как его самолет сбили германские части ПВО над Голландией. Борис Алексеевич держал этих людей при себе[503].
Одновременно с этим велась работа по вербовке и привлечению в ряды армии советских военнопленных и остарбайтеров. По замыслу Смысловского, им отводилась двоякая роль: с одной стороны, из них готовили агентов, которых предполагалось затем перебросить в советский тыл, а с другой — этих людей, прошедших через лагеря Рейха, хотели использовать в качестве прикрытия, чтобы показать, что в русских формированиях есть военнослужащие, побывавшие в нацистских застенках, и тем самым вызвать ко всему личному составу 1-й РНА снисхождение, если он окажется в плену. Отбор военнопленных и остарбайтеров начался еще в Вайгельсдорфе. Проводил его полковник Тарасов-Соболев, посещавший индустриальные предприятия Циттау (для агентурной подготовки подобрали 200 человек). Затем отбор продолжился на фабриках Эшенбаха и Карлсбада[504].
Генерал Хольмстон позирует у своего автомобиля. Лихтенштейн, 1945 г.
По воспоминаниям Смысловского, 80 % его формирований составили бывшие «подсоветские» граждане, 20 % — белоэмигранты, в основном офицеры[505].
Разумеется, создавая свою армию, Борис Алексеевич нуждался в офицерских кадрах. Бывших советских офицеров он не спешил назначать на командные должности. Пример с ВС КОНР был перед глазами. Смысловский знал, какое место там отвели белой эмиграции и как в целом относились к ней во власовском движении, несмотря на все попытки сгладить острые углы противоречий.
В то же время Борис Алексеевич не был в восторге и от некоторых офицеров-эмигрантов, многие из которых безнадежно отстали в профессиональной подготовке, хотя и посещали всевозможные курсы по повышению квалификации (в основном ротные и батальонные). Высшие военно-научные курсы в Белграде и Париже, в силу объективных причин, не были в состоянии целенаправленно работать на поток и выпускать офицеров, прошедших всестороннюю практическую и теоретическую подготовку, актуально бы отвечавшую высоким требованиям квалифицированных специалистов германского Генштаба[506].
Белоэмигранты также не всегда обладали полноценным фронтовым опытом современной войны, не говоря уже о разведывательной деятельности оперативного значения, направленной на обеспечение достоверной информацией различных родов войск, и действиях в составе частей специального назначения в интересах Верховного главнокомандования, чем и занимался Смысловский. Положение у Бориса Алексеевича было тяжелым. Выбора у него не было. Он стал принимать бывших царских офицеров в свою армию, добиваясь для них соответствующих должностей и званий.
В 1-й РНА назначение на командные должности сразу получили офицеры, ранее работавшие со Смысловским в Зондерштабе «Р». Но командирских кадров все равно не хватало. Еще в марте 1945 г., когда шло формирование «Зеленой армии», на Бориса Алексеевича вышел с предложением председатель Объединения русских воинских союзов (ОРВС) генерал-майор A. A. фон Лампе. Суть его инициативы заключалась в том, чтобы спасти членов своей организации (около 2500 чел.) и пополнить ими ряды разведывательных частей Смысловского[507].
Необходимо подчеркнуть, что еще зимой 1945 г. для ОРВС наступили очень трудные дни. «Я к февралю 1945 года ясно увидел, — вспоминал фон Лампе, — что оставаться в Берлине далее невозможно, так как поток различных повторных мобилизаций начал уже приближаться и к нам, иностранцам, и передо мною стояла определенная угроза попасть в ряды германского фольксштурма, на который должна была быть возложена оборона города. Такое применение меня и находившихся под моим руководством русских военных организаций было для нас совершенно неприемлемо, и потому я дал сигнал всем, кто к моим решениям прислушивался, начать уход на юг и запад…»[508]
Прошение фон Лампе о помощи, адресованное Смысловскому, выглядит весьма симптоматично. Хотя Алексей Александрович немало сделал, чтобы эмигранты вошли в состав РОА и не чувствовали себя там на правах униженных, окончательно сделать этого не удалось. Власов, как известно, не подписал корректный вариант «Обращения к бывшим солдатам и офицерам Белых армий» (подготовленный главой ОРВС), чем оттолкнул от себя известную часть представителей русской военной эмиграции. Даже персональное вступление фон Лампе в резерв генералов РОА (что имело, конечно, пропагандистское значение) не устранило двойственности, сопровождавшей непростые отношения русского офицерского корпуса с власовцами[509].
21 марта 1945 г. председатель ОРВС, уже осведомленный о формировании 1-й PHА и проблемах, связанных с ее созданием, обратился к Смысловскому с письмом:
«Многоуважаемый Борис Алексеевич!
С. Н. Ряснянский сказал мне, что Вам, для осуществления Вашей большой работы, нужны офицеры генерального штаба.
Считая, что в настоящий, исторический для России момент каждый из нас должен напрячь все свои силы — я как офицер генерального штаба готов предоставить себя в Ваше распоряжение.
Крепко жму Вашу руку, искренне уважающий Вас…»[510]
К концу марта 1945 г. фон Лампе лично приехал в штаб Смысловского, находившийся тогда в Вольхаузене. После коротких переговоров Борис Алексеевич (располагавший связями в ОКХ) согласился помочь ОРВС. «Чинам РОВСа, — писал он, — был указан маршрут и выданы соответствующие проездные бумаги»[511]. Конечно, такая возможность предоставлялась не всем, поскольку оформление большого количества командировочных документов, тем более в одну сторону, могло привлечь лишнее внимание к Смысловскому. Очевидно, что часть членов ОРВС просто влилась в состав 1-й Русской национальной армии. Однако самое главное — свыше 2000 человек избежало принудительной мобилизации в немецкое народное ополчение — фольксштурм.
Среди офицеров, оказавшихся на командных должностях в 1-й РНА, были чины из Русского охранного корпуса, 28 января 1945 г. юридически включенного в ВС КОНР. 16 февраля 1945 г. личному составу РОК приказали нашить на форму нарукавные шевроны РОА. Уже сами по себе эти приказы приводят к мысли, что командованию корпуса вряд ли разрешалось «делиться» офицерами, которых не хватало армии Власова (особенно младших командиров). И тем не менее, чины РОКа в 1-й РНА появились, а некоторые из них даже вошли в штаб Смысловского. В связи с этим появляется повод говорить о том, что Борис Алексеевич через ОКХ подбирал для себя недостающие кадры. Очевидно, что Смысловский, преследуя свои цели, действовал в обход ВС КОНР.
К концу марта 1945 г. более-менее обозначились контуры армии Смысловского, хотя процесс формирования 1-й РНА был еще только в начальной стадии, и до его окончания было слишком далеко, а времени уже совсем не оставалось. Примерно в это время произошло очень неприятное событие — в марте 1945 г. гестапо арестовало 26 солдат и офицеров Смысловского. В их числе, как уже нами отмечалось, был Б. С. Рихтер, заподозренный спецслужбами СС в шпионаже в пользу СССР. Можно только гадать, сколько усилий пришлось приложить Борису Алексеевичу, чтобы добиться освобождения своих сотрудников и отвести от себя новые подозрения в двурушничестве. Несмотря на крайне сложную ситуацию и неоднократные допросы в гестапо, Смысловский вновь удачно вышел из довольного тяжелого положения[512].
В конце первой декады апреля 1945 г. некоторая часть мероприятий по формированию штаба и частей 1-й РНА была завершена. Управление армии Смысловского выглядело так:
командир (командующий) частей особого назначения 1-й восточной группы фронтовой разведки Генерального штаба ОКХ — генерального штаба генерал-майор вермахта Артур Хольмстон;
начальник штаба — Генерального штаба полковник С. Н. Ряснянский;
начальник оперативного отдела (I А) — Генерального штаба майор (затем — Генерального штаба подполковник) Е. Э. Месснер;
начальник отдела материально-технического обеспечения (I В) — майор вермахта В. Ф. Климентьев;
начальник разведывательного отдела (I С) — подполковник К. Е. Истомин;
начальник контрразведывательного отдела — майор С. К. Каширин;
комендант штаба — подполковник И. А. Колюбакин;
командир охранного батальона штаба — полковник Манакин;
заместитель командира охранного батальона и начальник личного конвоя командира (командующего) — майор Г. А. Теславский;
1-й адъютант командира — обер-лейтенант А. И. Рогожников;
2-й адъютант командира — лейтенант Г. П. Неронов;
начальник отдела снабжения — подполковник Н. К. Кондырев;
командир 1-го полка особого назначения — полковник Тарасов-Соболев;
командир 2-го полка особого назначения — полковник Г. Г. Бобриков[513].
Кроме русских военнослужащих, в штабе и частях Смысловского служило 20 немцев: 1 майор, 2 капитана, 2 лейтенанта, 3 унтер-офицера и 11 ефрейторов (причем нижние чины являлись водителями грузовых автомашин). Общая численность армии Бориса Алексеевича, по словам Генриха Блюмера, находившегося при штабе 1-й PHА, в конце марта 1945 г. составляла около 3 тыс. человек[514]. Смысловский приводил другие данные — 6000 человек[515]. Вместе с тем, он обращал внимание на то, что в начале апреля 1945 г. его формирующиеся части попали под бомбардировку и понесли потери[516].
Б. А. Смысловский со своими адъютантами Г. П. Нероновым (слева) и А. И. Рогожниковым (справа). Руггель, май 1945 г.
Армия Бориса Алексеевича, конечно, была достаточно пестрой. Здесь были представители разных национальностей, русские эмигранты и «подсоветские» граждане. Кроме того, у некоторых офицеров были жены и дети, которые наравне со всеми терпели тяготы и лишения последних недель войны. Однако несмотря на это, формирование Смысловского было и оставалось сугубо разведывательным. Безусловно, личному составу 1-й РНА не хватало оружия, специальных средств, обмундирования и продовольствия. Но Смысловский постарался обеспечить своих людей всем необходимым, что в той ситуации было очень непросто.
Несомненно, морально-психологическое состояние военнослужащих 1-й РНА оставляло желать лучшего. Огромное нервное напряжение, стресс, страх, сомнение и в некоторых случаях отчаяние были заметны на человеческих лицах. Все прекрасно понимали: война идет к концу, советские части и соединения ведут бои на подступах к Берлину, с запада к столице рейха приближаются войска англо-американских союзников. И все-таки, даже в такой тяжелейшей ситуации, офицеры пытались сохранять выдержку, поддерживать дисциплину у личного состава и не поддаваться панике. Заброска агентов в советский тыл продолжалась практически до самого отхода в Лихтенштейн, о котором, кроме Смысловского и его адъютантов, в штабе 1-й РНА никто ничего не знал, включая начальника штаба.
В первой декаде апреля 1945 г. Борис Алексеевич отдал приказ по армии об отходе на юг Германии. Первыми свое место дислокации покинули части, находившиеся в населенных пунктах Бад-Эльстер и Вольхаузен (подразделения 1-го и 2-го полков особого назначения). Путь их лежал в направлении баварского города Ландсхут, где они должны были соединиться и продолжать идти — через Мюнхен — на юго-запад[517]. 16 апреля 1945 г. первые подразделения «смысловцев» достигли деревни Энгентрит, в районе города Мемминген, где остановились, ожидая подхода других частей и новых указаний[518].
18 апреля 1945 г. Смысловский провел совещание с некоторыми офицерами штаба и командирами 2-го полка. На совещании также присутствовало руководство разведшколы в Эшенбахе. Не скрывая, какая сложилась обстановка (танковые части армии США находились в 10 км от Эшенбаха и в 20 км от Нюрнберга, а советские войска 16 апреля начали Берлинскую наступательную операцию), он сказал:
«Капитуляция Германии неизбежна. Нам нельзя пассивно ждать развязки. При данном положении необходимо выиграть время. Приказываю продвигаться к нейтральной швейцарской границе. Местом концентрации назначаю г. Мемминген»[519].
В тот же день Смысловский выступил перед офицерским составом разведшколы в Эшенбахе. Бывший лейтенант вермахта Михаил Рогачевский вспоминал короткую речь, произнесенную Борисом Алексеевичем:
«Германия гибнет. И мы, русские националисты, остаемся без помощи. Мы должны пробиваться на юг Германии, должны объединиться с другими войсками, и если это удастся, мы скажем, в чем мы нуждаемся. Дорога каждая минута. Вы слышите канонаду. В 2 часа вы должны выступить… Вы смелые и стойкие. С нами Бог»[520].
По словам Рогачевского, личный состав разведшколы в Эшенбахе (прекратившей свою деятельность) выступил ночью. Была сформирована колона приблизительно из 500 человек, куда, помимо солдат и офицеров, также входили женщины и дети. Колонна очень медленно двигалась на юг Германии. Транспортных средств не было. Смысловский отдал приказ офицерам, чтобы военнослужащие двигались только по проселочным дорогам, так как шоссейные магистрали постоянно подвергались налетам с воздуха[521].
В 1-ю РНА, как писал С. К. Каширин, должны были войти Русский охранный корпус в Сербии (более 5000 человек) генерал-лейтенанта Б. А. Штейфона и 3-я дивизия ВС КОНР генерал-майора М. М. Шаповалова (около 10 000 военнослужащих-новобранцев)[522]. Некоторые историки считают эти действия Бориса Алексеевича вымыслом, поскольку он никогда не объяснял, кто и когда ему отдал такой приказ, и что подобное предприятие, якобы согласованное с ОКХ, представляется необоснованным и не имеющим юридического смысла, так как эти соединения входили в состав ВС КОНР[523].
Вместе с тем, Смысловский, как уже отмечалось, в марте 1945 г. совершенно не обращал внимания на ВС КОНР, и подбирал для своей армии необходимые кадры. Действовал он с согласия начальника III отдела ОКХ «Иностранные армии Востока» генерал-майора Р. Гелена и при поддержке начальника штаба «Валли-I» подполковника В. Бауна. Благодаря их связям и влиянию в ОКХ, Борис Алексеевич получил разрешение переподчинить себе эти соединения. Более того, именно Гелен и Баун, как замечают лихтенштейнские исследователи, санкционировали выход армии Смысловского к границе нейтральной Швейцарии, обеспечив для нее надежное прикрытие[524].
Вопрос о том, насколько решение ОКХ о переподчинении РОКа и 3-й дивизии ВС КОНР Смысловскому было юридически обосновано, особой трудности не вызывает. Не следует забывать, что Третий рейх до самых последний дней своего существования был государством компетенций, в котором шла постоянная борьба за приобретение властных полномочий, как между различными инстанциями, так и внутри самих этих инстанций. В одном и том же ведомстве могли приниматься диаметрально противоположные решения, входящие друг с другом в противоречие, однако каждое из этих решений, тем не менее, формально имело юридическую силу. Поэтому переподчинение Смысловскому корпуса Штейфона и дивизии Шаповалова было вполне «законно» с точки зрения ОКХ.
Разумеется, возникает другой вопрос: на каком основании немцы могли так поступать, ведь армия Власова, получив статус союзнической, вроде бы целиком и полностью была отделена от вермахта, а если и была связана с ним, то только в порядке оперативного подчинения? Однако оперативное подчинение ВС КОНР вермахту было явлением формальным. Соединения ВС КОНР, как отмечает историк С. И. Дробязко, «располагали лишь внутренней автономией, в то время как вопросы, связанные с обеспечением их вооружением, боеприпасами, горючим и всеми видами довольствия, пополнением личным составом и использованием, оставались в сфере компетенции германского командования»[525]. То есть реально речь идет почти о полном подчинении ВС КОНР немцам, за исключением идеологии. Но ОКХ взгляды власовцев к этому времени абсолютно не волновали (как и возможные протесты Власова по поводу боевого применения его дивизий). Именно немцы определяли, куда и какие соединения направлять, кому их передавать и где использовать.
Можно говорить, что приказ ОКХ о переподчинении двух соединений ВС КОНР Смысловскому был необоснованным и ошибочным. Но дальнейшие события, произошедшие с генералом Власовым и его подчиненными, свидетельствуют как раз об обратном.
Зачем Борису Алексеевичу понадобилось подчинять себе корпус Штейфона и соединение Шаповалова? Видимо, Смысловский возлагал некоторые надежды на то, что примкнувшие к нему РОК и 3-я дивизия ВС КОНР несколько увеличат шансы личного состава соединения, если дело дойдет до прямого боевого столкновения с войсками союзников. И он, зная всю шаткость своего положения, приложил все усилия, чтобы включить соединения в состав своей армии, и формально этого добился.
Смысловский вспоминал: «Апрель 1945 года. Трагические дни Германской Ставки. Я приехал получать последние распоряжения… Я получил приказы о передаче в мою армию Русского корпуса (Шутцкора) и 3-й дивизии РОА[526] генерала Шаповалова. Надо было спасать все, что еще можно было спасти. Положение было критическое.
Я принял решение пробиваться на запад и уходить в нейтральную Швейцарию.
Выполняя мои директивы, мой начальник штаба, генерального штаба полковник Ряснянский повел кадры Первой русской национальной армии в направлении на Мемминген. Туда же я решил направить и переданный мне Русский корпус.
Установить телефонную связь с немецким штабом того района, где находился Русский корпус, не было никакой возможности, а поэтому я, по совету Ставки, выслал нарочного курьера. Капитан С. выехал, снабженный приказом и специальным предписанием немецким штабам не препятствовать движению Корпуса и дать ему возможность выйти из боя, если он находится на линии огня»[527].
Смысловский далее пишет, что генерал-лейтенант Б. А. Штейфон (скончавшийся 30 апреля 1945 г.) унес с собой в могилу тайну, получил ли он или не получил приказ ОКХ о присоединении к 1-й РНА. Борис Алексеевич не случайно заостряет внимание на этом моменте, поскольку некоторые подразделения 1-го и 2-го полков особого назначения, первыми покинувшие свое место дислокации в первой декаде апреля 1945 г., с 16 по 25 апреля, около 10 дней ждали подхода соединения Штейфона в районе города Мемминген. Однако ожидание оказалось тщетным. Корпус в назначенный район не вышел[528].
Возможность того, что командование РОКа знало о подчинении 1-й РНА, исключать нельзя, так как Смысловскому еще в марте 1945 г. удалось наладить связь с соединением Штейфона. Как уже отмечалось, некоторые офицеры прибыли в 1-ю РНА из РОКа. Это, в частности, И. А. Колюбакин, Е. Э. Месснер, граф Н. А. Коновницын, А. И. Войнаховский, С. Л. Донсков, В. Ф. Жуков, Г. Симон-Томин, работавший в корпусной газете «Борьба» и выходивший на соединение с армией Смысловского с редакционной группой (10 человек). Данные фамилии были выявлены на основе сравнительного анализа имен и фамилий чинов РОКа со списком военнослужащих 1-й РНА и гражданских лиц, интернированных в Лихтенштейне, а также со списком членов Суворовского союза. Нужно сказать, что «лихтенштейнский список» содержит в себе информацию только об интернированных лицах и, следовательно, не дает полной картины того, сколько корпусников могло находиться в 1-й РНА. В любом случае исследование в этом направлении должно быть продолжено, так как есть основания полагать, что в формировании Бориса Алексеевича были и другие военнослужащие корпуса генерал-лейтенанта Б. А. Штейфона[529].
Однако вернемся к драматическим дням апреля 1945 г. Отход 1-й РНА к швейцарской границе осуществлялся в невероятно тяжелых условиях. Колонны частей и подразделений Смысловского неоднократно попадали под удары американской авиации, от чего росли боевые и санитарные потери. Оказать какую-либо помощь раненым, быстро эвакуировать их в ближайший госпиталь не было никакой возможности. Весь грузовой автотранспорт изначально был отдан подразделениям 1-го полка особого назначения. Но в скором времени многие машины были уничтожены в результате бомбардировок, и тем, кому удалось выжить, пришлось вторую половину пути преодолевать в пешем порядке.
В еще более ужасных условиях совершала марш колонна, в которой двигался личный состав из бывшей разведшколы в Эшенбахе. Михаил Рогачевский, находившийся в этой колоне, рассказывал о весьма печальных эпизодах, происходивших на его глазах:
«… С первого дня пути были отставшие, с кровоточащими ранами на ногах они садились на краю дороги и смотрели безразличными взглядами вослед колоне, которая двигалась дальше. Звук канонады был слышен где-то рядом… На горизонте были видны большие пожары, которые лизали небо огненными языками… Мы шли молча»[530].
По воспоминаниям В. Ф. Климентьева, армия Смысловского представляла собой некое подобие сброда, и весь марш был «очень похож на кинематографическую картину необычных приключений». Своим «бурным поведением» эшелон «смысловцев» якобы стяжал себе такую «славу», что немецкие железнодорожники нигде его не задерживали, а «станции хотели поскорее его пропустить»[531].
Но, во-первых, части 1-й РНА, за исключением редакционной группы газеты «Борьба», двигались на машинах или в пешем строю. Во-вторых, на железных дорогах Рейха, постоянно подвергавшихся ударам бомбардировочной авиации США, постоянно случались заторы, некоторые станции и магистрали были уничтожены. О быстрой переброске по железной дороге можно было только мечтать, хотя попытки преодолеть часть пути до Меммингена на поезде со стороны офицеров и солдат Смысловского предпринимались. Лейтенант вермахта Г. Симон-Томин, группу которого совершенно случайно подобрал полковник Тарасов-Соболев, 24 апреля 1945 г. сделал в дневнике следующую запись:
«С утра бомбят станцию, которая совсем близко от нас. Трещат тяжелые и сверхтяжелые аэропланные пулеметы, от взрывов бомб и зенитки трясется земля. Когда прекращается шум моторов и бомбежки, слышна глухая канонада артиллерии с близкого фронта. Выступим дальше, очевидно, не раньше вечера из-за обстрела…»[532]
К слову, сам Василий Федорович Климентьев в ходе марша почти всю дорогу просидел в грузовой штабной машине, и вместе с полковником Ряснянским бросил на произвол судьбы личный состав, о чем пишет Г. Симон-Томин[533].
Климентьев также писал, что создание Смысловским армии представляло собой «самый грубый блеф, нужный для интернирования в Лихтенштейне»[534]. Но создание 1-й РНА, санкционированное органами немецкой разведки, являлось секретной операцией по выводу разведывательных кадров Рейха, о чем Климентьев знал и чему совершенно не противился, поскольку сам хотел уйти на Запад (ведь его давно разыскивали органы госбезопасности СССР). Помимо Климентьева (который в 1920—30-е гг. работал на польскую разведку — «Дефизиву», а во время войны стал сотрудником персонального сектора во 2-м отделе Зондерштаба «Р»), трудности этого последнего марша преодолели еще немало интересных людей. Вот лишь некоторые из них.
Иван Мясоедов (известен был как профессор Е. Зотов), сотрудник абвер-II и РСХА. Считал себя противником большевиков, но, вместе с тем, и капиталистического мира, разрушить который, как он думал, можно с помощью распространения поддельных денежных знаков. Разведка СС поручила ему как талантливому живописцу и графику «изготовление фунтов стерлингов». Мясоедов выполнил задачу: поддельные фунты ничем не отличались от настоящих, и Великобритании, как утверждал С. Л. Войцеховский, «пришлось изменить их рисунок»[535]. Хотя Мясоедов не любил «западных плутократов», попасть в руки НКГБ СССР ему вовсе не хотелось. И когда немецкая военная разведка и СД занялись подготовкой к выводу своих кадров в Западную Европу, Мясоедов оказался в числе тех, кого следовало спасти. То, как он попал в армию Смысловского, до сих пор остается загадкой. Но само его появление в 1-й РНА, а затем в числе интернированных в Лихтенштейне лиц, говорит о многом.
Александр Бутенко (он же Масловский Василий Иванович), капитан вермахта, бывший преподаватель в Летценской контрразведывательной школе.
Александр фон Шуберт (клички «Шуберт» и «Александров», прозвище «Доктор») — бывший преподаватель в разведывательных школах Валга и Стренчи.
Алексей Хоментовский — бывший главный резидент Зондершатаба «Р» в резидентской области «С 1».
Анатолий Юркин (он же Леонид Васильевич Соболевский, он же Кравцов) — бывший резидент Зондерштаба «Р» в городе Дубно.
Антонина Челищева — бывшая сотрудница 2-го отдела Зондерштаба «Р».
Борис Золотун — бывший преподаватель стрелковой подготовки в разведшколах Валга, Стренчи, Мыза-Кумна, бывший начальник хозяйственной части в Вайгельсдорфе.
Борис Коверда (клички «Сергеев», «Василенко», «Сафонов»), знаменитый мститель, ликвидировавший убийцу Николая II — советского полпреда в Варшаве П. Л. Войкова. Бывший сотрудник осведомительного сектора 2-го отдела Зондерштаба «Р».
Василий Кукрицкий — бывший курьер украинского отдела Зондерштаба «Р».
Георгий Моисеев — бывший курьер резидентуры Зондерштаба «Р» в Киевском районе Киевской области.
Иван Смирнов — бывший начальник учебной части в разведывательных школах Валга и Стренчи.
Константин Подгорный — бывший штатный агент резидентуры Зондерштаба «Р» в городе Пинске.
Луциан Майборода — настоящее имя и фамилия Алексей Литвин, бывший изготовитель фиктивных документов Полтавской диверсионной школы.
Муса Юсупов (псевдоним «Низами»), лейтенант вермахта, бывший следователь и вербовщик в абвергруппе-101.
Петр Холявка — бывший курьер Зондерштаба «Р» в резидентской области «С».
Рихард Бенц — бывший сотрудник 104-й команды абвера, отвечавший за переброску агентуры в 1941–1943 гг., один из руководителей «мельдекопфа» в Зихельберге, переправлявшего агентов Вайгельсдорфской разведшколы[536].
Даже этот небольшой перечень показывает, какие люди собрались под началом Смысловского. Чтобы вывести разведчиков и агентов такого уровня на Запад, требовалось прикрытие. Да, 1-я РНА была пропагандистским названием, тем самым прикрытием, «блефом», который помог спастись многим коллаборационистам, в том числе и Климентьеву. Причем Смысловский всегда использовал это название именно в пропагандистских целях, так как с его стороны было бы глупо афишировать то, чем он занимался во время войны. В итоге тайная армия Смысловского оказалась более живучей, чем ВС КОНР, которые рассыпались в мае 1945 г.
К 23 апреля 1945 г. части 1-й РНА, сильно поредевшие за несколько предыдущих недель, вышли в район Меммингена, а некоторые подразделения — в район Кемптена. На отдых времени отводилось мало. 24 апреля колонны «смысловцев» продолжили путь к швейцарской границе. Г. Симон-Томин записал в дневнике:
«Днем, в 5 ч., выходим пешим порядком дальше на юг. Не отошли и одного километра от Кемптена, налетают на колонну самолеты и жестоко обстреливают. Несколько автомобилей горят. У нас в колонне двое убитых и больше десятка раненых. Через полчаса идем дальше. Всюду по дороге горящие автомобили, раненые и убитые. Идем всю ночь и к утру останавливаемся у городка Штауфен. Спим в сарае»[537].
Приблизительно в эти дни формирования Смысловского встретились с частями генерал-майора М. М. Шаповалова (всего 1,5 тыс. человек, остальные части соединения — численностью до 8,5 тыс. военнослужащих — были расформированы). По словам Бориса Алексеевича, Шаповалов получил два противоположных приказа — один из Ставки ВС КОНР, а другой — от командира русских разведчиков. Первый приказ требовал, чтобы генерал следовал в район Вангена — через Фюссен — в Чехословакию. А второй — чтобы он шел в Фельдкирх, на соединение с 1-й РНА. Попав в затруднительное положение, Шаповалов, не имевший на руках приказа, что он поступает в распоряжение Смысловского, продолжил выполнять директиву Власова и ушел в Чехию, где его взяли в плен и расстреляли просоветски настроенные партизаны[538].
Этого эпизода Борис Алексеевич касался в своих воспоминаниях дважды, и оба раза в рамках очерков, посвященных личности главнокомандующего ВС КОНР. Именно случай с 3-й дивизией ВС КОНР стал предметом последнего разговора, произошедшего между Власовым и Смысловским. Разговор состоялся по телефону, за несколько дней до того как части генерала Шаповалова повстречали колонны 1-й РНА. Беседа оказалась весьма показательной, поскольку в ней обнажился не только печальный итог личных отношений двух деятелей русского коллаборационизма, но и грядущий трагический финал всех сил русского сопротивления, вступивших в борьбу с большевизмом в годы Второй мировой войны. Смысловский воспроизводил этот разговор на основании личных записок:
«— У аппарата ген. X. [Хольмстон. — Примеч. авт.]. Хочу спешно говорить с ген. В. [Власовым. — Примеч. авт.].
— Здесь ген. Т. [Трухин. — Примеч. авт.]. Я вас слушаю. Здравствуйте. Ген. В. подойти к аппарату не может. У него важное совещание.
— Здравствуйте. Скажите, вам известна обстановка? Если известна, то что вы намерены делать?
— Да. Мы двигаемся, согласно приказа Главнокомандующего, в Чехословакию. Предполагаем совместно с чехами организовать фронт и ждать подхода американцев.
— Это безрассудство. Вспомните Колчака. Вы должны знать, что на Западном фронте были взяты тысячи пленных в форме РОА.
— Хорошо. А что вы предполагаете делать?
— Я иду на юго-запад, к нейтральной границе. Буду пытаться перейти швейцарскую границу. Мне переданы Русский корпус и Шаповалов.
— Шаповалову приказано идти на соединение с нами.
— Моя директива прямо противоположна.
— Подождите, я доложу Главнокомандующему.
— У аппарата ген. В. Т. передал мне разговор с вами. Кто отдал приказ о передаче вам 3-й дивизии?
— Германская главная квартира.
— Поздно. Я командую сейчас всеми русскими частями, и в этот исторический момент они должны выполнять только мои приказы.
— Разрешите доложить, что обстановка требует изменения ваших директив. Идти на восток — это безумие. Я, во всяком случае, иду на запад.
— Вы генерал вермахта и можете делать, что вам угодно. До свидания…»[539].
Попробуем разобраться в деталях этого разговора.
Видя большие потери среди личного состава, Смысловский прекрасно осознавал, в каком положении он находился. Силы его формирований были слишком малы, чтобы выдержать бой с регулярными войсками 1-й французской армии, которые уже перешли к операции по блокированию границы нейтральной Швейцарии. Насколько можно судить по обстановке, 1-я РНА нуждалась в поддержке, и включение 1,5 тыс. человек из 3-й дивизии ВС КОНР в состав армии Бориса Алексеевича увеличивало (хотя и ненамного) его шансы на прорыв. Формальное право на то, чтобы подчинить остатки дивизии, у Смысловского было. Но, столкнувшись с жесткой позицией Шаповалова, который отказался выполнять приказ ОКХ, Борис Алексеевич обратился в Ставку ВС КОНР.
Из разговора с генералом Ф. И. Трухиным Смысловскому стало известно, какие шаги намеревался предпринять Власов: «с чехами организовать фронт и ждать подхода американцев». Такой план показался Борису Алексеевичу безрассудством. И он поделился с Трухиным оперативной информацией о «тысячах пленных в форме» с нашивками РОА, захваченных американскими солдатами. Конечно, Смысловский мог преувеличивать количество пленных добровольцев, но суть вопроса заключалась в другом — надежды Власова и его окружения на мгновенный раскол в лагере союзников оказались тщетны[540]. Власов неоднократно пытался связаться с союзниками (первые попытки относятся еще к лету 1943 г.), посылал к ним своих представителей. Но ничего серьезного из этого не вышло. Академик М. И. Семиряга, ссылаясь на слова командующего 7-й американской армии генерал-лейтенанта А. Пэтча, отмечал: «если Власов воюет не за Гитлера, а против сталинского большевизма, то что же русские добровольцы делали на Атлантическом побережье и как можно оправдать жертвы, понесенные американской армией в сражениях с этими добровольцами»[541].
Кроме того, авторы склоняются к версии, что Смысловский, контактировавший с Геленом, получил от него информацию, какая судьба ожидает послевоенную Европу. Как известно, в конце января 1945 г., в последние дни наступления в Арденнах, органы немецкой военной разведки выкрали у британцев копию совершенно секретного плана операции «Затмение» (Eclips). Копия содержала сведения о новом устройстве Европы, причем на картах, прилагавшихся к ней, были обозначены страны и оккупационные зоны, остававшиеся под контролем союзников и СССР. В марте 1945 г. Гелен, прибывший на совещание в Пренцлау, ознакомил с документами командующего группы армий «Висла» генерал-полковника Готтхарда Хайнрици — вдумчивого и педантичного стратега, реакция которого была краткой: «Это смертельный приговор». По плану операции «Затмение» восточные и северо-восточные районы Германии, значительная часть Восточной Европы отходили Советскому Союзу[542]. А это означало одно: никакой войны против СССР союзники пока вести не собираются. Видимо, поэтому Смысловский постарался переубедить Трухина. Фраза «я иду на юго-запад» была попыткой указать на другой выход в сложившейся обстановке.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.