ЧЕТЫРЕ ОСНОВНЫХ НЕДОСТАТКА

ЧЕТЫРЕ ОСНОВНЫХ НЕДОСТАТКА

Слишком легко показать основные недостатки восточных культов и причины их конечного поражения. Свои завоевания они совершили отчасти материальным, отчасти духовным оружием. Слишком часто они потакали вкусам толпы, вместо того чтобы бороться с ними. В их ритуале заключались элементы опасного для недуховных умов характера. Основные недостатки, которые привели к их упадку и сделали для них невозможным постоянно удовлетворять религиозный инстинкт, были следующие:

I. Они были перегружены мифами, связанными с примитивным натурализмом : «Все они восходят к отдаленной эпохе варварства и унаследовали от этого дикого прошлого множество мифов, оскорбительность которых можно было скрыть философским символизмом, но не устранить окончательно, и практик, все мистические интерпретации которых лишь плохо скрывали изначальную грубость, пережитки грубых культов природы» [957] .

Ничто более ярко не свидетельствует о смерти государственных религий в греко-римском мире, чем отвращение к их трезвости и респектабельности и возникновение до того подавлявшихся суеверий, которые сливались с иностранными религиями природы. Этот атавизм, доходивший до примитивного натурализма, был чертой религиозной жизни в эллинистически-римскую эпоху [958] . Восточные культы пытались отбросить отвратительное, чтобы завоевать

Запад и приспособиться к углубляющемуся моральному чувству, но они сохранили достаточно от своего прошлого, чтобы не подходить настоящему. Культовые легенды, происходившие от древности, лишенной морали, объяснялись как символы жизни человека и божества. Для людей чистых разумом такие мифы могли становиться символами духовных истин, которые в своем богатстве часто не могут быть четко выражены и приходят в образах, а уже потом в идеях; но для большинства они вполне могли говорить о дурном. Религиозные процессии, в которых показывали membra virilia, вряд ли могли привести к благоговению или внушить нравственные чувства. Мир уже перерос фаллическую религию [959] . В молитвы входили магические формулы – зачастую бессмысленный лепет, – непонятные для idiotae и, возможно, только туманно понятные для посвященных. Значительная часть ритуала была дикой и кровавой, ритуал требовал крайностей аскетизма или вырождался в безнравственность. Многие испытывали отвращение, видя уличные процессии, в которых почетное место занимали кастрировавшие сами себя жрецы, где люди бредили, как корибанты, и полосовали свою плоть ножами, пока их одежды не оказывались запятнанными кровью. Сенека, хотя сам и был аскетом, с презрением говорит о таких практиках. Внушительное жертвоприношение тавроболий было оскорбительно кровавым и наряду с духовным символизмом несло в себе память о диком прошлом. Хотя эти мистерии прилагали серьезные усилия, чтобы соответствовать нуждам любой эпохи, они были отягощены излишним консерватизмом, который внес вклад в их упадок и, таким образом, завещал христианству весьма познавательный и конкретный урок. Они вводили смелые инновации, чтобы повысить их привлекательность; они заимствовали друг у друга элементы культа и ритуала; они принимали новые религиозные идеи или выражали те идеи, которые уже носились в воздухе, так что каждая из них в своем словаре содержала одни и те же религиозные термины – крещение, возрождение, отождествление с божеством, экстаз, теофания, катарсис, спасение, бессмертие. Однако в этом поразительном прогрессе им так и не удалось преодолеть свой первоначальный натурализм. Даже менее грубые формы религий мистерий не избежали примеси духовного и физического, например гностицизм и религия герметической литературы. Удивительно читать «Литургию Митры», возможно основанную на герметической религии [960] , прекрасные молитвы перемежаются указаниями на то, как правильно дышать, как кричать, какие делать жесты и тому подобное. Очевидно, и в этих более просвещенных системах в молитве соблюдались и физические действия, а не только духовные.

II. Религии мистерий были связаны с псевдонаукой астрологией и псевдорелигией магией , что на какое-то время способствовало их популярности, но подорвало их духовность, намеренно питая доверчивость и вводя в религии террор, делая их неадекватными в соперничестве с христианством. Магия – «незаконнорожденная сестра религии» – была самым опасным союзником.

Египтяне, сирийцы, греки, самаритяне, римляне, евреи – все практиковали эти темные искусства, в которые все так же верили и которых так же все боялись, как это было в Средневековье или в XVI веке. Специалистами в этом искусстве считали восточных жрецов: долгое время храмы Евфрата, а позднее Египта сохраняли практически монополию на эту сверхъестественную науку. Сожжение ценной коллекции трудов в Эфесе в результате проповеди Павла – лишь одно свидетельство господства таких верований в Малой Азии. Магия была одной из наиболее прибыльных профессий в то время; она процветала, несмотря на строгие полицейские запреты и наказания значительно более жестокие, чем те, что были связаны с занятиями астрологией. Симон Маг предложил апостолам большую сумму, чтобы те передали ему пневматические достижения раннего христианства, надеясь, что он сможет с лихвой возместить расходы, когда возрастут его доходы от практики экзорцизма и тому подобных обрядов.

Как ни странно, иудеи – наиболее успешные посредники между Востоком и Западом – стали адептами этой незаконной формы религии, по каким бы причинам это ни произошло: то ли из желания получить выгоду, то ли из пропагандистского усердия превзойти языческие религии в том, что считалось проявлением силы (как позднее христианские экзорцисты старались превзойти иудейских и языческих конкурентов), то ли из-за своих синкретических возможностей, сохраняя при этом свою собственную сущность; из-за древности их религии и видного места, которое она занимала среди восточных религий; уникального места, которое отводилось Яхве из-за бескомпромиссного монотеизма, не допускавшего существования ни богини, ни сына, ни божествспутников, отвлекавших от его величия. Ни одно божество не котируется столь высоко и не встречается так часто в магических заговорах, как «Яхве» во множестве искаженных форм, так же как «Бог Авраама», «Бог Исаака», «Бог Иакова». Иудеи были известны своей способностью толковать сны, управлять силой заклинаний и делать любовные напитки, на которые был огромный спрос. Некоторые из тех, что сожгли свои заклинательные книги в Эфесе, были иудеями; Элима и сыновья Скевы изображены Лукой как иудейские колдуны. Иудеи пользовались уникальной репутацией экзорцистов по всей империи [961] .

Господствовавшая тогда магия не была примитивным местным колдовством греческого и римского суеверия, но якобы научной, полурелигиозной магией, которая культивировалась столетиями на Евфрате и на Востоке [962] . Запад так же мало верил в магию, как и в свою государственную религию. Поэтому в средиземноморский мир вторглась троица восточных религий или квазирелигиозных сил, которые в союзе грозили уничтожить все, что им противостояло: мистерии, астрология и магия. Религии мистерий уступали магическим практикам из-за их недуховного понятия о божестве и связи человека с Богом; маги, в основном восточного происхождения, прибегали к литургиям и религиозным формулам и божественным именам мистерий и иудаизма, поскольку они обладали большим священным авторитетом, чем западные религии. Магия также требовалась как средство освобождения от вездесущего дуализма того времени, который сделал землю и небо сценой борьбы между демоническими силами: она стала одним из основных орудий в религиозном арсенале того времени для борьбы с влиянием демонов. Астрология заковала Древний мир в детерминизм, от бремени которого человек искал спасения в мистериях и магии. Таким образом религии мистерий искали способа спастись от капризных выходок Фортуны, от разнузданной воли демонов и от давящего чувства фатализма, которое шло рука об руку с астрализмом. Астрология также завоевала себе право на членство в этой восточной компании, направляя внимание людей на небесные области света, в которых среди семи планет (Солнце, Луна, Меркурий, Сатурн, Юпитер, Марс, Венера) господствующее положение занимало Солнце – источник света и жизни. Так семена солнцепоклонничества, или, по меньшей мере, особого почтения, оказывавшегося Солнцу, уже присутствовавшие в религиях Греции и Рима, развились под влиянием восточных учений в солнечный монотеизм, в котором умирающее язычество пыталось найти выражение религиозному инстинкту монотеизма. Восточные культы уцепились за эту тенденцию той эпохи, как и за многие другие; они шли с ней рука об руку и пропагандировали ее, поскольку она была выгодна для их собственной пропаганды. Запад, попав под чары астрологии, также выразил и определенную реакцию на нее. Придя в контакт с греческой наукой математикой, астрология стала принимать характер астрономии, и этот контакт повлиял как на религию, так и на ее сородича – магию. На религию «она оказала почти такой же эффект, как тот, что произвели открытия Коперника в XVI веке и Дарвина в XIX веке. Каждая религия греко-римского мира, пытавшаяся завоевать популярность у народа после открытий Гиппарха, принимала во внимание семь планетных сфер, которые, как предполагала геоцентрическая теория вселенной, окружают землю, и даже те, что появились раньше, как зороастризм и иудаизм, поспешили принять ту же точку зрения на Вселенную и преобразить детали своих учений в соответствии с ней» [963] .

Пример такого влияния астрологии на религию – семь одежд Исиды, лестница с семью ступенями и семь алтарей мистерий Митры, семь Амеша-Спэнта в «Авесте» и семь дней в иудейской неделе. В магии «семичастное деление вещей предполагало, что у каждой планеты есть особый, посвященный ей металл, драгоценный камень, животное и растение, которые были в распоряжении магов, – совершенно новый способ принуждения, который приводил к бесконечным комбинациям; по той же самой причине определенные заклинания, как предполагалось, действовали только при определенном положении звезд» [964] .

Когда мы представим себе мощное и популярное сочетание мистерий, астрологии и магии, мы легче сможем представить себе то, о чем говорил святой Павел [965] : «Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных» [966] , а также его торжествующее «Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» [967] – такое Евангелие заставило многие сердца пылко возгласить «Аллилуйя». Один ранний апологет [968] сказал о христианах: «Мы выше судьбы и вместо блуждающих демонов знаем одного Господа неизменного». Одно лишь христианство осмелилось противостоять астрологии [969] . Оно осмелилось пойти непопулярным путем, но астрология значительно уступала магии, с которой обрядовая сторона раннего христианства была слишком тесно связана, что так расходилось с концепцией Иисуса. Идея магической эффективности была глубоко укоренена в язычестве: когда язычники стали массово переходить в христианскую церковь – поскольку ее успех казался обеспеченным, или поскольку ее Искупитель так превосходил демонические силы, – они принесли с собой магические или квазимагические концепции, которые заразили христианскую теологию и культ. Однако если христианство и не вышло целым и невредимым из конфликта с магией, оно оказало Древнему миру огромную услугу, устранив ужасы магического искусства и указав людям на чисто духовное представление об их связях с божеством: «Бог есть дух, и поклоняющиеся Ему должны поклоняться в духе и истине» [970] . Соперники и предшественники христианства принимали народную точку зрения и участвовали в магических практиках того времени. На самом деле восточные культы стремились возвысить положение мага и дать ему в руки более эффективное оружие. Результат был тот же, как если бы Павел поощрял стремление к тем самым экстатически-психопатическим явлениям, которые так ценились в Коринфе, а не опыт пребывания в духе, который способствовал святости; или как если бы наш Господь поздравлял учеников, которые возвращались с головокружением от успеха своего экзорцизма вместо того, чтобы говорить: «Однако же не радуйтесь тому, что духи вам повинуются, но радуйтесь тому, что имена ваши написаны на небесах» (Лк., 10: 20).

Каждая живая религия должна принимать во внимание дух времени; она должна интерпретировать Zeitgeist. Однако живая религия не должна приспосабливаться к духу времени: она должна его преобразовывать. В этом христианство преуспело – не абсолютно, но гораздо больше, нежели его соперники, которые слишком снисходительно относились к господствующим концепциям и практикам. Астрология своим тираническим фатализмом заставляла людей обращаться к магии, чтобы с помощью теории всеобщей симпатии бороться со зловещим влиянием астральных божеств, в то время как магия, в свою очередь, приводила людей в религии мистерий. Если бы мы только могли представить себе, каким тяжким бременем была астрология и каким постоянным кошмаром была магия для греко-римской эпохи, мы могли бы лучше понять успех религий мистерий и то, почему христианство было таким привлекательным, как религия искупления par excellence. Но «возможно, мы лишь в неполной степени представляем себе губительное влияние астрологии и магии в последнюю эпоху языческой Античности. Эти суеверия господствовали везде, и, если не считать иногда стимулирующего интереса к небесным телам и в меньшей степени – к физике, они творили абсолютное зло» [971] . Магия оказывала свое зловещее воздействие не только в ее самых грубых формах – некромантии и составлении любовных напитков и т. п. [972] В отношении к религии она оказывала наиболее вредное воздействие, привлекая людей к религии по низким и сомнительным мотивам: они приходили за хлебами и рыбами – теургией и экзорцизмом, чтобы обеспечить себе любовное завоевание или обнаружить преступника; чтобы увидеть чудеса и знаки, даже чтобы найти средства вызвать смерть врагов [973] . Однако магия, как выродившаяся форма религии, основывается на «понятии, что возможно вместо умилостивления принуждать духовные силы» [974] . Основным средством достичь этого был гнозис, или же истинное знание их истинного имени, правильных формул и официально предписанных форм обращения. Эта вера вызвала к жизни эзотерическую доктрину, или Disciplina arcani, которая сводила полное благо религии к тайному обществу посвященных, чье знание божества и его действий нельзя было подробно открывать посторонним. Религиозные обряды стали монополией немногих привилегированных лиц, которые обладали ключами от Царствия Небесного.

Философия, может быть, взяла для масс слишком высокую ноту, но религия, которая хочет стать всеобщей, удовлетворяя нужды людей, должна сделать свою искупительную весть понятной для бродяг. Вдобавок к тому, что магическая концепция в любой форме привлекала людей к религии по низким мотивам, она вела к формальности и поверхностности. Вместо того чтобы стать средством общения души с Богом, молитва вырождается в заклинание и распевы, не зависевшие от внутреннего состояния верующего. Обряды, вместо того чтобы стать средствами получения благодати, условием для которой была духовная восприимчивость участников обряда, обрели действенность сами по себе, и их эффективность была основана на opus operatum.

Не нужно считать, что мистерии были скорее формами магии, чем религии очищения и искупления, но в зле и в добре их судьба была связана с судьбой их восточных сестер – астрологии и особенно магии. Единственное, чем должна привлекать любая религия, – это в конечном счете ее духовная весть; однако связь с магией подрывала духовную силу мистерий. «Эти [языческие] мистерии никогда не могли полностью отделиться от магии; то есть мисты обычно придавали мистическую действенность акту участия как таковому, в отрыве от побуждения воли и сердца, которые действительно могли дать ему возможность быть эффективным» [975] . Первое Евангелие рассказывает нам, что волхвы пришли с востока, чтобы объявить о рождении Мессии и поклониться Ему, – пророческий текст. Тертуллиан, говоря о том, что те же волхвы, «получив предсказание во сне, вернулись домой другим путем», видит в этом аллегорию того, что «они не должны более ходить своими старыми путями» [976] .

Иудеи, как уже упоминалось выше, выделялись в синкретической магии и особенно в экзорцизме. Это было предметом индивидуального вкуса и предприимчивости. Однако и сама иудейская религия ни в коей мере не была свободна от магического элемента. Это можно видеть в излишней приверженности обрядовой стороне религии и тщательном соблюдении обычаев и традиций, не обладавших внутренней ценностью. Для постороннего наблюдателя представлялось, что спасение предлагалось только через переход в религию Моисея посредством обрезания. Омовению перед трапезами придавалось не только гигиеническое, но и религиозное значение. Определенные виды пищи были запрещены независимо от столь очевидной теперь истины, что человека оскверняет не то, что входит в него. Молитва, совершаемая лицом к Иерусалиму или в определенные часы, якобы давала прямой доступ к слуху Предвечного. Такие представления, как якобы осквернения от соприкосновения с умершим, от совместного принятия пищи с теми, кто был вне библейского Завета, от принятия пищи, пожертвованной идолам, в конечном счете основаны на магических представлениях. Когда Павел бросил вызов обрядоверию от имени религии свободного духа, он фактически противостоял магии в религии.

Наши симпатии к мистериям только возрастут, если мы не только избежим исторической ошибки и не будем смешивать их с магией, но также если мы не будем несправедливо обвинять их во множестве злоупотреблений, которым маги подвергали их богослужебные обряды, фальсифицируя их теологические концепции. Вера в могущество «имени» бога мистерий диктовала эти аберрации. Магия овладела также иудейскими и христианскими формулами и священными именами. Мы в большей степени готовы понять очевидное отсутствие духовности в мистериях, когда мы вспомним, как легко магия пробралась в христианство, какие опустошения творила она веками и с какими трудностями ее удалось искоренить [977] . Типичный церковник Киприан стоит недалеко от любого жреца культа мистерий, когда он серьезно записывает истории доводящего до смерти влияния отдельных элементов причастия как на маленькую девочку, которая еще не достигла того возраста, когда человек может обладать нравственным суждением, так и на взрослых людей. Одна женщина, которая тайно взяла часть причастия, «получила не пищу, но меч», что вызвало внутренние конвульсии. Виновный человек обнаружил, что причастие, принятое от священника, в его руке превратилось в пепел [978] . Трезвомыслящий Григорий Нисский рассказывает, как его тезка – Григорий Чудотворец провел ночь в языческом храме, в результате чего оттуда бежали боги, к большому неудовольствию жреца, который осыпал Григория проклятиями, покуда последний, сжалившись, не написал на куске пергамента: «Григорий – Сатане: заходи»; когда его положили на алтарь, это немедленно привлекло демонов обратно. Новациан обнаружил верное средство против тех, кто отклонялся от его учения, заставляя своих последователей поклясться «телом и кровью нашего Спасителя, Иисуса Христа, что вы никогда не оставите меня и не вернетесь к Корнелию».

III. Еще одной веской причиной конечной неудачи религий мистерий было то, что они представляли экстремальный тип религии , который не отвечал общественным и религиозным потребностям уравновешенного человека. Экстремальное движение рано или поздно вызывает реакцию. Здравый рассудок человечества в том, что оно постоянно пытается найти равновесие человеческих способностей и надежд. Каждая эпоха обязательно открывает в предыдущей что-то, чего было «слишком много» или «слишком мало»: в этом ее слабость и ее предостережение грядущим эпохам.

Есть два [979] четко выраженных типа религии: a) социально-этическая, или политическая, и б) индивидуалистически-мистическая, или религия личного типа. Первую можно назвать, пользуясь выражением Гегеля, религией пользы, а вторые – религиями искупления. Первый тип ищет благоденствия общества и подчеркивает социальные обязанности; в другой главное – спасение отдельной души. Первая стремится к братству в специфическом объединении людей, таком как племя, клан, раса или нация; другая надеется на единение с богом или поглощение им. В религии политического типа религиозной единицей является нация или клан; обряды религии совершаются в первую очередь для ее процветания; в религии личного типа религиозной единицей является личность. Первый тип идет «обычным путем» повседневной жизни, второй хочет наслаждаться блаженным видением.

Эти два типа ярко проявляются и в греко-римский период. Политический тип в его силе и слабости представлен религиями города-государства в Греции и Риме, и в его силе – религией Израиля. Личный тип представлен религиями мистерии и греческими моральными философиями. В мистериях основной связью между людьми было братство в одном и том же боге-покровителе. В религии первого типа люди попадали по рождению; религия была столь же наследственна, как гражданство; в религии второго типа человек мог войти по своей собственной воле посредством инициации или перерождения. Первая нашла сферу своей деятельности в определенном корпоративном объединении; вторая – в частной и добровольной ассоциации, отличной от государства и переходящей общественные границы.

Историческое движение религии чаще всего – от политического к личному типу, в то время как врожденное для человечества стремление к единству питает борьбу за синтез между двумя крайними типами. Религии города-государства Греции и Рима и государство-церковь иудеев были проявлениями определенной крайней позиции, здоровой реакцией на которую были мистерии. Однако реакция религий мистерий бросилась в другую крайность – и эта реакция имела эпохальное значение в истории религий. Оба типа представляют собой важную грань божественной истины, но на время господства одного из них затмевается другая, столь же ценная истина. «Эпохальный переход в прогрессе человеческой мысли – это переход от того типа религии, который, подчеркивая социальный идеал, восхвалял моральные обязанности, к типу, который, подчеркивая личный идеал, восхвалял мистическую надежду» [980] . Мистериям принадлежит неоценимая заслуга в том, что они ввели принцип свободного выбора в религиозных вопросах, подчеркивая личностные аспекты, что углубляло самосознание, провозглашая необходимость в возрождении, направляя мысль человека к бессмертию и питая мистицизм, который делает невидимые вещи реальными. Они потерпели неудачу, поскольку пренебрегали другими аспектами жизни человека на земле в его общественном окружении [981] или осуждали их.

Греческие и римские социально-этические религии легко заменились на личностные мистерии. Но была одна религия более раннего политического типа, которая не уступила мистериям, но бросила им вызов. Религию Израиля в течение шести веков, со дней Иеремии и Иезекииля до триумфа христианства апостола Павла, сотрясал конфликт между двумя соперничающими основами религии – политической и личной, и этот конфликт в значительной степени послужил подготовкой к появлению дочерней религии, которой было суждено преуспеть там, где Израиль потерпел неудачу. Израиль передал нерешенную проблему христианству – проблему, которая разрывала его собственную душу, которая производила яростные разногласия внутри теократии, которая порождала партии столь противоположные друг другу, как эссены и зилоты, и которая в конце концов вызвала масштабный отход от синагоги в церковь. Религия Израиля совершила замечательную попытку примирить оба принципа, и, хотя она была и всегда оставалась националистической религией, она включала в себя личностные ожидания в такой степени, о которой никогда не могли и мечтать Греция или Рим. Однако со ци аль но-этическое сознание настолько господствовало в мысли Израиля, что власти косо смотрели на индивидуалистическую религию: их неприятие индивидуализма еще возросло из-за того очевидного факта, что религии индивидуалистического типа не выделялись этическими требованиями.

Появление личной религии в противоположность политической в Древнем мире было решающим шагом вперед в истории человеческого духа. Следующий религиозный вопрос, который встал перед людьми, был: должны ли эти типы религий существовать бок о бок или противостоять друг другу? Являются ли они взаимоисключающими? Или же синтеза достичь нельзя? Если мы примем гегелевскую формулу эволюции – тезис, антитезис, синтез, – то мы можем сказать, что греческие и римские религии представляли собой тезис (общественно-этические религии), мистерии – антитезис (индивидуалистическо-мистические), в то время как иудаизм представлял собой как тезис, так и антитезис, но тщетно работал над тем, чтобы найти синтез. Найти синтез удалось христианству. Христианство было вынуждено встретить проблему лицом к лицу из-за конфликта между политическими религиями Запада и личными религиями Востока, интенсивность которого росла вокруг него, и потому, что иудаизм, который питал его ранние годы, слишком был углублен самоанализом по этому вопросу. Если христианство действительно являлось тем, чем оно себя называло, – настоящей вселенской религией, – то оно должно было решить загадку и найти средство удовлетворить как общественные, так и личностные инстинкты человека, сделать человека одновременно нравственным и мистическим, соединить дополняющие друг друга истины «мы партнеры» [982] и «все души – Мои» [983] во всеобъемлющую истину. Следовало отдать справедливость «тому [типу], который был заинтересован в поведении в этой жизни и влиял на него, но не мог удовлетворить мистических стремлений человека; другой соответствовал этим мистическим стремлениям, но при этом не мог дать жизни в этом мире нравственное содержание и значение» [984] . Христианство обозначило свое превосходство над религиями города-государства, религиями мистерий и иудаизмом, показав «примирение двух типов в высшем синтезе этической религии искупления, которая освобождает человека из этого мира и при этом дает ему возможность найти в этом мире сферу нравственной деятельности и цель» [985] . Оно соответствовало всем нуждам человека как в личных чаяниях, так и в общественных связях на земле. Оно сочетало прекрасное равновесие двух возвышенных идей божественного общественного порядка – Царствие Божие и неоценимую ценность отдельной личности: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» [986] Религия и мораль были нераздельно связаны в христианстве; вера должна была проявляться в трудах.

Путь христианства к примирению этих двух крайних типов религий был подготовлен мистериями и иудаизмом как с негативной, так и с позитивной точки зрения. Религии мистерий заставили человека сознавать личные нужды и научили его подниматься над землей и материей к отождествлению с Богом. К несчастью, этот энтузиазм или экзальтация не сопровождались заметным изменением в поведении; духовные надежды не обязательно предполагали новый моральный идеал. Конечно, профессор Гарднер [987] преувеличивает, когда говорит: «У нас нет причин предполагать, что те, кто говорил о спасении с помощью Исиды или Митры, были гораздо лучше своих ближних; таким образом, они не жили на более высоком уровне бытия», в то время как христиане были «не просто наполнены духовным энтузиазмом, но этот энтузиазм в них принимал форму самоотречения, святой жизни и христианской любви, “энтузиазма к человечеству”». Проблемы, которые пережил апостол Павел из-за моральных отклонений его языческих церквей, которые почувствовали силу новой духовной экзальтации и радовались «разделению Духа Святого», достаточное свидетельство того, что язычество могло включать горячую религиозность, не будучи при этом очевидно нравственным или даже будучи совершенно очевидно безнравственным. Читатель «Метаморфоз» Апулея – лучшего учебника для изучения мистерий – будет впечатлен загадочным для него соединением религиозного пыла и чувственного и похотливого воображения. Спасение через Исиду не обязательно предполагало изменения в характере.

«Иудейское христианство в Палестине, воспитанное иудейским законом, было, если можно так выразиться, хребтом, который поддерживал нравственное сознание целого… и иудейская агитация в его (Павла) церквях, несмотря на весь вред, который она приносила, все-таки привела к тому, что нравственная сторона христианства была подчеркнута сильнее» [989] .

Иудейские катехизисы и учебники были приняты христианством и включены в христианские писания. Этическое превосходство было сильной стороной в платформе ранних апологетов и христианских историков, и его вполне замечали языческие критики. Такое сосуществование морали и религии, для нас столь привычное, не было таким в греко-римскую эпоху. Общим местом его сделало христианство: оно взяло на себя этическую задачу, которую так хорошо начали решать греческие философы и религия Израиля. Конечно, нельзя сказать, что христианство завершило нравственное воспитание Запада, но христианство сделало невозможным, чтобы отныне религиозным считался человек, чье поведение является несовместимым с религией, которую он исповедует. Оно позволило нам объединить субъективный и объективный аспект религии; радоваться как экстазу общения святых, так и восторгу личного общения с Отцом наших душ; уравновесить центробежную и центростремительную силы души.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.