Разговоры с Бухариным

Разговоры с Бухариным

Мемуары А. М. Лариной^{1}, жены расстрелянного в 1938 году Н. И. Бухарина, не могут оставить равнодушными всех тех, кто интересуется судьбой и историей своей страны. Эти воспоминания отличает трагизм и патетика, эмоциональность и динамизм. Интерес читателя к личности Бухарина понятен. Поиск исторических альтернатив в рамках советской системы неизбежно приводит к Бухарину, про которого сегодня помнят лишь, что он был противником коллективизации и за это был репрессирован Сталиным.

Вопрос о том, можно ли рассматривать политические воззрения Бухарина как альтернативу сталинизму, в целом выходит за рамки настоящей работы. Для ученых вопрос об альтернативах в истории вряд ли правомерен: альтернативы возможны лишь для будущего; у прошлого альтернатив не бывает. Но независимо от того, интересует нас Бухарин с исторической или с какой-либо иной точки зрения, мы изучаем его на основании тех уцелевших источников, которые оставило нам время. Поэтому вполне понятно то особое внимание, которое Ларина уделила двум эпизодам: разговору Бухарина с Л. Б. Каменевым в июле 1928 года и беседам Бухарина с Б. И. Николаевским в феврале-апреле 1936 года во время командировки Бухарина за границу.

Эти события имели свою предысторию. Борьба за власть в Политбюро особенно обострилась с конца 1922 года, когда стало очевидно, что дни В. И. Ленина сочтены, а сам он уже не всесилен. Внутри Политбюро у Ленина появился серьезный конкурент — И. В. Сталин. Опасен он был прежде всего тем, что как лучший ученик прекрасно усвоил методы руководства, которыми только и можно было держать в руках партию нового типа. Через собственный секретариат Сталин пытался захватить контроль над ленинской организацией и открыто предъявить свои претензии на руководство. Левин начал борьбу. Однако с конца 1922 года он был не только неизлечимо болен, но и растерян. Он создал систему, управлять котором "по-ленински" не мог никто, кроме него самого. И Лопни предложил принцип коллективного руководства, пытаясь заменить себя всеми, но не доверяя при этом никому в отдельности и делан одного члена Политбюро надсмотрщиком над другим. Б Политбюро ого предложения не приняли всерьез. Тогда Ленин написал документ, известный как "Завещание", — о полной непригодности каждого конкретного члена Политбюро на роль главы государства. Он вновь предложил заменить себя коллективным руководством, а Сталина — снять, не указав при этом, кого следует поставить на его место (что лишний раз свидетельствовало о растерянности Ленина). Этот документ Политбюро также решило проигнорировать, причем неверно было бы считать, что его публикация была неприятна лишь Сталину. Важнейший просчет Ленина как раз в том и заключался, что он написал "Завещание", одинаково невыгодное всем упомянутым в нем лицам. И когда вопрос о публикации этой статьи был поставлен на Политбюро, "за" высказался один лишь Л. Д. Троцкий.

Самоуверенный Троцкий не занимался созданием собственной мафиозной структуры. Он был убежден в своей незаменимости для дела революции. И неоднократно оказывался прав. Не имея организации, Троцкий считался до октября 1917 года одним из виднейших революционеров, в то время как Ленину для утверждения своего влияния необходимы были и организация, и деньги, что особенно проявилось в 1917 году, после прибытия Ленина в Петроград. Троцкий же, не скомпрометировав себя, как Ленин, проездом через Германию, был, по существу, приглашен возглавить Петроградский Совет. Именно Троцкий (а не Ленин, отсиживавшийся в подполье после неудачной июльской попытки переворота) подготовил захват власти Петросоветом, в котором доминировали большевики. И Ленин, впервые открыто появившийся лишь после переворота, на Втором съезде Советов получил взятую для него Троцким власть и возглавил новое правительство, которым, по существу, должен был руководить Троцкий. Поэтому, несмотря ни на какие расхождения, именно послеоктябрьский период отличается близостью отношений Ленина с Троцким.

В 1923 году, безуспешно пытаясь свалить Сталина, Ленин предложил Троцкому откровенный союз, точнее (если учесть болезнь Ленина) — попросил Троцкого о помощи. Но Троцкий отказал и демонстративно занял нейтральную позицию. В этом, конечно, была известная мудрость: к моменту смерти Ленина в январе 1924 года, менее чем через шесть лет со дня большевистского переворота, кому как не Троцкому должно было принадлежать руководство советским правительством? И Троцкий не поспешил из Сухуми на похороны Ленина, чтобы попытаться забрать власть у Сталина. В полном соответствии со своими принципами он ожидал, что Политбюро само предложит ому руководство. Но Политбюро не предложило.

В этот момент и родилась, по существу, оппозиция Троцкого, вернее — оппозиция Троцкому: назначение на пост председателя СНК Л. И. Рыкова означало не что иное, как возвышение Сталина на посту генсека.

Первоначально оппозиция состояла из одного Троцкого, с которым боролось большинство Политбюро, прежде всего Г. Е. Зиновьев, Каменев, Сталин и Бухарин. Троцкий же, веривший лишь в революционные максимы, а не в силу партаппарата, сначала не хотел признавать, что с ним борются, а, осознав это, не мог понять почему. Он был, безусловно, прав, когда позднее указывал, что его конфликт со Сталиным начался до смерти Ленина. Но сам по себе конфликт еще ничего не объяснял: у Ленина с Троцким было еще больше конфликтов. Тогда Троцкий, вполне в марксистском духе, начал создавать целую теорию, в которой чаще всего повторялись слова "термидор" и "бюрократизм". Таким образом он пытался объяснить природу сталинизма и сущность своих разногласий со Сталиным. Он ни в чем не признал виновным себя, Ленина или советскую систему и лишь в 1934 году записал в тетрадке-дневнике: "Ленин создал аппарат. Аппарат создал Сталина".

Одиночество Троцкого в изначальной борьбе с ним большинства Политбюро и та удивительная сплоченность в его травле, которая наблюдается в 1924–1925 гг., можно объяснить прежде всего тем, что в партийных кругах блистательного Троцкого откровенно недолюбливали за его высокомерие и за то, что все ему слишком легко давалось (чисто по-человечески такое объяснение кажется куда правдоподобнее любой классовой теории). Не случайно архивные документы Троцкого за 1924 и 1925 годы крайне немногочисленны: в этот период у Троцкого, постепенно оттесняемого и отстраняемого от дел, по существу, нет единомышленников, ему не с кем вести переписку. Ситуация резко меняется к концу 1925 года. Теперь уже оттеснять начинают Зиновьева и Каменева. Сталин и Бухарин порывают с ними, и бывшие враги, Троцкий, с одной стороны, и Зиновьев с Каменевым, с другой, становятся союзниками.

Однако для образования действительной оппозиции не хватает платформы. Признаваться же в том, что речь идет о борьбе за власть, никому не хотелось. Оппозиционерам необходимо было сформулировать разногласия, вокруг которых могла бы сплотиться значительная часть недовольного партактива. В области внутренней политики эти разногласия были сформулированы в 1926 году: критика нэпа слева.

Нет смысла утверждать, что разногласия между оппозиционерами, теперь уже по праву называемыми "левыми", и большинством партийного актива были надуманы или что Троцкий, Зиновьев и Каменев взялись защищать именно левофланговую (а не обратную) точку зрения случайно. Искренность позиции самого Троцкого сомнений вызывать не может: он всегда находился на левом краю революционного спектра. Но историк, пытающийся объяснить, почему "правые" Зиновьев и Каменев, выступавшие в октябре 1917 года против захвата власти большевиками, оказались в левой оппозиции Троцкого, а лидер левых коммунистов и сторонник немедленной революционной войны против Запада Бухарин — главой правого крыла партии (в котором, не забудем, был в тот момент и Сталин), столкнется с большими трудностями. Оформившаяся в 1926 году левая оппозиция критиковала внутреннюю политику советского правительства по целому ряду вопросов. Главным образом, она выступала против частного хозяйства, т. е. против нэпа, хотя критике подвергалась не новая экономическая политика как таковая, а "частный собственник". В тот период с защитой нэпа выступили против левой оппозиции Сталин, Бухарин и другие советские руководители. И "правые" победили: в декабре 1927 года решением XV съезда ВКП(б) участие в (левой) оппозиции было объявлено несовместимым с принадлежностью к партии. К левым оппозиционерам начали применять репрессии, главным образом исключение из партии и ссылку. Почти все "левые" в те дни "капитулировали" перед Сталиным и Бухариным (но сосланы все равно были). Так партия встретила 1928 год.

И вот тут произошло то, чего, вероятно, не ожидал Бухарин. Сталин, добившись согласия большинства левых оппозиционеров, в том числе и Зиновьева с Каменевым, капитулировать и прекратить оппозиционную деятельность, взял на вооружение их политическую программу, чем лишил оппозицию единственного оружия в борьбе с правительством, причем в реализации этой программы пошел дальше оппозиционеров. Он приступил к ликвидации нэпа, а, столкнувшись с критикой со стороны Бухарина и тех, кто его поддерживал, объявил их, пока еще не во всеуслышание, очередной оппозицией, теперь уже "правой"1 В этот момент и произошел июльский (1928 года) разговор между Бухариным и Каменевым, описанный в мемуарах Лариной. Однако прежде чем перейти к анализу этой части воспоминаний, необходимо познакомиться с еще одним немаловажным свидетелем тех событий — Б. И. Николаевским.

Б. И. Николаевский

Борис Иванович Николаевский (1887–1966), сын священника, учился в гимназии в Самаре и в Уфе. В 1903–1906 годах большевик, затем меньшевик. В 1904 году, будучи гимназистом, был впервые арестован за принадлежность к молодежному революционному кружку, осужден за хранение и распространение нелегальной социал-демократической литературы. В тюрьме провел около шести месяцев. В общей сложности до революции арестовывался восемь раз, правда, на короткие сроки. По амнистии 1905 года дважды избегал заключения и лишь в третий раз был приговорен, наконец, к двум годам. В биографии Николаевского были и ссылки, и побеги из тюрем. Революционной деятельностью занимался в Уфе, Самаре, Омске, Баку, Петербурге, Екатеринославе. В 1913–1914 гг. работал в Петербурге в легальной меньшевистской "Рабочей газете". После революции, в 1918–1920 гг., как представитель ЦК меньшевиков ездил с поручениями от партии по всей России. С 1920 года — член ЦК партии меньшевиков. В феврале 1921 года вместе с другими членами ЦК меньшевистской партии арестован и после одиннадцатимесячного заключения выслан из РСФСР за границу. В эмиграции (в Германии, Франции и США) продолжал принимать активное участие в политической деятельности партии меньшевиков. Постановлением от 20 февраля 1932 года лишен, вместе с семьей Троцкого и рядом других эмигрантов, советского гражданства.

Однако политическая деятельность Николаевского, как бы к ней ни относиться, не была в его жизни главным устремлением. Николаевский был прежде всего историк, и его заслуга перед Россией и русской историей состоит в том, что начиная с 1917 года он собирал, хранил (и сохранил для потомков) бесценнейшую коллекцию архивных материалов.

Вскоре после Февральской революции, когда по всей стране громили центральные и местные архивы (особенно полицейские), Николаевский как представитель ЦИКа Советов вошел в комиссию по изучению Архива департамента полиции. В 1918 году вместе с П. Е. Щеголевым он составил проект организации Главного управления архивным делом. Именно Николаевский убедил тогда большевика Д. Б. Рязанова взяться за спасение архивов. В 1919–1921 гг. Николаевский стоял во главе историко-революционного архива в Москве, выпустил ряд книг по истории революционного движения в России и на Западе.

Как социал-демократа Николаевского в первую очередь интересовала история революционного движения в России и в Европе. Но его интересы как историка были гораздо шире. Он был чуть ли не единственным меньшевиком, сумевшим понять трагедию власовского движения и оправдать его (чем вызвал многочисленную критику однопартийцев). Поразительна его способность к доверительным контактам с людьми самых разных политических взглядов, от монархистов до коммунистов. Каждого он убеждал в необходимости немедленно сесть за написание мемуаров или же подробно ответить на специально поставленные вопросы. За справками к нему обращались писатели, историки и публицисты из разных стран. И почти всегда получали от него толковые и конкретные ответы. Он обладал уникальной, почти фотографической памятью и слыл ходячей энциклопедией русской революции. Но меньшевик Николаевский не смог бы завоевать столь безусловного доверия расколотой русской эмиграции и даже командированных за границу советских коммунистов, если бы его личные этические стандарты как историка и собирателя архивов не стояли над политикой и над потребностями момента. Посвященный во многие человеческие и политические тайны своего времени, он ни разу не позволил себе погнаться за сенсацией и опубликовать ставший ему доступным документ в ущерб интересам своего информатора.

Николаевский оставил нам восемьсот с лишним коробок архивных материалов. Сегодня они хранятся в Гуверовском институте (Стенфорд, США). Как историк и публицист он опубликовал множество статей на русском и основных европейских языках. Уделяя много времени архивам, переписке с людьми и политической деятельности, Николаевский был, к сожалению, менее продуктивен как писатель. Его самая известная книга — об Е. Ф. Азефе, написанная в 1932 году, сегодня не кажется очень ценной. Но и тут следует отдать должное Николаевскому: к концу жизни он стал понимать, что сложившийся взгляд на Азефа, перешедший к историкам по наследству с дореволюционных времен и сформулированный В. Л. Бурцевым и А. А. Лопухиным, далек от истинного. Он предполагал использовать эту информацию для нового издания книги об Азефе, но, к сожалению, не успел этого сделать.

Николаевский скончался в 1966 году, оставив незавершенными многочисленные проекты издания книг и исторических сборников. Его бесценное архивное собрание — лучший памятник замечательному историку.

Запись разговора Бухарина с Каменевым

Но вернемся к событиям июля 1928 года. Имеющаяся запись разговора Бухарина и Каменева, состоявшегося 11 июля2, носит конспективный характер. Она уникальна: в научный оборот на сегодня введено всего несколько аналогичных записей бесед советских руководителей. Понятно поэтому, что Ларина уделяет этому документу особое внимание. По тем же причинам историю "Записи" следует изложить более подробно.

Сам факт разговора Бухарина и Каменева в июле 1928 года Ларина не оспаривает. Она, однако, считает, что:

1. Разговор происходил под открытым небом, а не на квартире у Каменева (с. 91). Вопрос для Лариной немаловажный, так как первое означает лишь "случайный" разговор, а второе наводит на мысль о фракционных переговорах, факт которых Ларина категорически отрицает, поскольку именно их инкриминировали Бухарину как преступление перед партией. Сомнительно, по мнению Лариной, и письмо Г. Я. Сокольникова, по служившее "увертюрой" к разговору (с. 95). Ларина оспаривает этот пункт не случайно: предварительное письмо Сокольникова Каменеву говорит о заблаговременной подготовке участников, Сокольникова и Каменева, к "случайной" встрече с Бухариным. А если так, то речь скорее может идти о "переговорах", а не о "разговоре".

По мнению Лариной, "Запись" не точна, а, возможно, фальсифицирована, по крайней мере — частично (с. 93). Ларина настаивает на этом, так как оспаривает сказанную, согласно "Записи", Бухариным фразу о том, что о разговоре с Каменевым поставлены в известность Рыков и Томский (что вновь указывает на фракционные переговоры, в чем и был обвинен Бухарин Сталиным и другими).

Ларина пишет, что конспективная запись разговора; авторство которой считается принадлежащим Каменеву, сделана не Каменевым, а кем-то другим, так как "вызванный в ЦКК Каменев признал правильность "Записи" "с оговорками" […].

Бухарин признал "Запись" "в основном" (с. 96). Ларина видит в этом еще одно доказательство того, что документ может быть фальсифицирован (подразумевается, что за этим стоял Сталин).

Наконец, Ларина утверждает, что публикация записи беседы Каменева и Бухарина в 1929 г. в меньшевистском "Социалистическом вестнике", выходящем на Западе, была "бомбой гигантской силы", имела провокационную цель, очень повредила Бухарину и никогда не была забыта Сталиным (с. 99), — т. е. в гибели Бухарина виноваты еще и редакторы меньшевистской газеты.

Сегодня можно с большей определенностью ответить на поставленные Лариной вопросы, ровно настолько, насколько это позволяют имеющиеся в распоряжении историков архивы.

Совершенно очевидно, что разговор состоялся не под открытым небом. В "Записи" сказано, что Бухарин "говорил час без […] перерывов". Действительно, конспект разговора отнюдь не короток. Ларина пишет, что Бухарин возвращался с заседания июльского пленума ЦК домой вместе с Сокольниковым (оба тогда жили в Кремле). По дороге они встретили Каменева. Остановились и разговорились. Но встреча, конечно же, не была случайной. Сокольников, вызвавший ранее Каменева в Москву, вел Бухарина на встречу с Каменевым. Встреча состоялась (как и указал на то Каменев) на квартире. Разговаривать под открытым небом в 10 часов утра, в самый разгар рабочего дня, было крайне рискованно. Бухарин, Каменев и Сокольников находились на территории Кремля и могли обратить на себя внимание. Разумнее было пойти к кому-нибудь домой.

Запись разговора, видимо, точна, по крайней мере настолько, насколько вообще можно говорить о точности любой конспективной записи, сделанной наспех после окончания разговора. Николаевский, встречавшийся с Бухариным в 1936 году во время командировки последнего за границу, писал об этом следующее: "Правильность записи разговора с Каменевым Бухарин мне сам подтвердил в 1936 году, но, правда, с оговоркой о том, что запись эта небрежная"3.

Аргументы Лариной в пользу фальсификации документа кажутся очень слабыми. Ларина утверждает, что "старый конспиратор" Сокольников никогда бы не стал писать Каменеву записки в Калугу, где отсиживали в ссылке последние часы уже реабилитированные Зиновьев и Каменев. Но "конспиратором". Сокольников был до революции, а не после. К тому же записка была достаточно невинного содержания. Ларина указывает также, что в "Записи" однажды встречается обращение на "ты", в то время как Бухарин и Каменев были на "вы". Но Каменев, записывающий наспех и конспективно, мог просто описаться, употребив по отношению к себе (а не к Бухарину) "ты" вместо "вы". Считать именно такой сбой доказательством фальсификации документа трудно. Любой даже самый небрежный фальсификатор позаботился бы о том, чтобы в тексте сходились формы обращения.

Вопрос об авторстве "Записи", той, которую показывали Каменеву и Бухарину в ЦКК, и той, которая затем была опубликована, действительно сложен. Очевидно, что по крайней мере один экземпляр "Записи" был переслан Каменевым Зиновьеву, для которого Каменев и составлял конспект разговора. Дошел ли этот текст до Зиновьева? Прочитал ли он его? Оставил ли затем в своем архиве или уничтожил? Снял ли с него новые копии? Разослал ли другим? На эти вопросы, к сожалению, трудно ответить без привлечения материалов архива Зиновьева.

Николаевский, начавший изучать судьбу этого документа, но так и не доведший работу до конца4, указывает, что "Запись" была передана кому-то из троцкистов одним из секретарей Каменева.

Ларина недвусмысленно намекает, что запись поддельная. Историк Б. А. Старков доказывает обратное, опираясь на копию минеи, обнаруженную в коллекции П. Н. Милюкова в бумагах Пражского архива, вывезенного советским правительством из Чехословакии в СССР вскоре после окончания второй мировой войны. Между тем история путешествия документа за границу проста. Троцкисты, получившие от секретаря Каменева текст записи, переслали ее Троцкому. Она сохранилась в его архиве в материалах 1928 года под номером Т-1897. Нужно отметить, что в архиве Троцкого лежит "слепой" экземпляр машинописи, напечатанный убористо, через один интервал. Значит, перепечатка делалась не специально для Троцкого, иначе Троцкий получил бы первый экземпляр6. Видимо, "Запись" была получена Троцким в сентябре-октябре 1928 года7, когда тот находился в алма-атинской ссылке. Все лица, упомянутые в "Записи", давно уже порвали с ним отношения. К Бухарину Троцкий относился отрицательно как к "правому", а Зиновьеву и Каменеву, изменившим ему и капитулировавшим перед Сталиным и Бухариным, не доверял. Поэтому Троцкий был заинтересован в том, чтобы обнародовать "Запись". Этим он, с одной стороны, компрометировал "правых"; с другой — Сталина и его сторонников. Троцкий, предавая документ огласке, мог надеяться еще и на то, что окончательно рассорит Сталина с "правыми" и толкнет его влево8. В конце концов Троцкий мог мстить лично Бухарину: именно Бухарин, видимо, по поручению Политбюро известил Троцкого о высылке его и его семьи в Алма-Ату9. Руководствуясь этими или сходными соображениями, Троцкий дал указание еще находившимся на воле своим единомышленникам отпечатать "Запись" в виде листовки10. Когда именно Троцкий распорядился об этом, не вполне понятно11. Похоже что троцкисты "на местах" долго не решались выполнить инструкции12 и отпечатали запись разговора в виде прокламации лишь 20 января 1929 года. Дату эту не следует считать случайной: 20 января Троцкому была предъявлена под расписку выписка из протокола Особого совещания при Коллегии ОГПУ от 18 января 1929 года о высылке Троцкого за пределы СССР13. Листовка троцкистов вышла с предисловием, написанным, как вспоминал Л. Л. Седов, Воронским14. Она была озаглавлена "К партийным конференциям. Партию с завязанными глазами ведут к новой катастрофе" и подписана "Большевики-ленинцы"15 — так называли себя оппозиционеры-троцкисты. Именно эта январская публикация троцкистов и была, пользуясь выражением Лариной, "бомбой гигантской силы"16.

О том, что это было действительно так, свидетельствует документ, датированный 20 марта 1929 года: "Внутри правоцентристского блока. (Письмо из Москвы)"17. Написанный под псевдонимом самим Троцким18, документ в июле 1929 года был опубликован полностью в первом (сдвоенном) номере "Бюллетеня оппозиции", который начал издавать Троцкий после высылки из СССР. Из этого документа следуют по крайней мере два важных вывода. Похоже (и тут Ларина совершенно права) Сталин был заинтересован в обнародовании документа и пошел на переиздание его в типографии ЦК для сведения актива партии19. По свидетельству документа от 20 марта, "сталинцы торжествуют: на их долю выпала полная и легкая победа". "Запись" свидетельствовала о фракционном сговоре "правых" с "левыми". Кроме того, документ от 20 марта 1929 года свидетельствует, что встреча Бухарина с Каменевым не была последней (а может быть, не была и первой): в декабре и январе, еще до публикации троцкистами "Записи"20, Бухарин снова встречался с Каменевым у Г. Л. Пятакова21.

Не исключено, однако, что сведения о переиздании "Записи" еще и типографией ЦК неверны. На это косвенно указывает то обстоятельство, что листовка ЦК отсутствует в западных и, видимо, советских архивах22. По крайней мере советский историк В. И. Тетюшев, получивший в свое время доступ к материалам Центрального партийного архива, в своей статье о листовке не упоминает, а заимствует информацию из "Социалистического вестника", причем цитирует "Запись" по "Социалистическому вестнику", т. е в обратном переводе, а не по русскому оригиналу23.

Ларина указывает, что "не позже начала осени Сталину уже было известно о разговоре [между Бухариным и Каменевым] и его содержании" (с. 92). Доказательством этому, по словам Лариной, служит то, что вбежавший, как ей помнится, к Бухарину в дом с этой новостью чрезвычайно взволнованный Рыков был в легком пальто и кепке. Если Ларина не ошибается, остается предположить, что разговоров действительно было несколько. Может быть, осенью 1928 года Сталин узнал о другом разговоре? Не исключено, однако, что Лариной изменяет память; иначе трудно объяснить чем-либо, кроме крайней беспринципности, тот факт, что Бухарин, тут же заподозривший Каменева в доносительстве и обозвавший его "подлецом и предателем" еще ранней осенью 1928 года (с. 90), встречался с ним в декабре и январе снова и снова, как свидетельствует документ от 20 марта 1929 года. Наконец, приходится допустить, что о разговоре (или разговорах) Бухарина с Каменевым знал достаточно широкий круг партийного актива, включая Сталина. Вот что пишет об этом Николаевский: "Вопрос о том, было ли ГПУ или Сталин тогда уже осведомлены о беседе Бухарина с Каменевым, представляет большой интерес. Никаких указаний на этот счет в литературе не имеется, если не считать заявления Луи Фишера (в его воспоминаниях) о том, что он знал об этой встрече на следующий же день: если было так много разговоров, то больше чем вероятно, что [и] Сталин знал. […]. Тогда все поведение Сталина осенью 1928 г. приобретает особый оттенок" 24.

Видимо, неправильно предполагать, что члены Политбюро не были склонны к тайным встречам друг с другом или со своими сторонниками. Бухарин не был здесь исключением. Он создал нечто вроде собственного секретариата из нескольких своих учеников: Астрова, Слепкова, Марецкого, Стецкого, Айхенвальда и др. Ларина справедливо указывает, что Сталин начал расправу с с Бухариным с его "школки". Решение это Сталин принял не случайно Он знал, что его собственная сила заключена в личном секретариате. И, заподозрив Бухарина в создании такою же "секретариата". Сталин начал уничтожать этот "секретариат". Встречи Бухарина с его сторонниками проходили еженедельно, по четвергам, на квартире П. П. Постышева. Жена Постышева работала в Институте Маркса и Энгельса, сочувствовала Бухарину. Сам Постышев больше жил в Ленинграде и собрания проводились в его отсутствие. Бухарин приезжал прямо с заседаний Политбюро и сообщал о новостях. Разумеется, это было лишь подобие "секретариата"25.

Выпущенная 20 января 1929 года троцкистами листовка с "Записью" за границу попала лишь в марте, уже после высылки Троцкого и прибытия его в Турцию. Не похоже, что листовку вывозил сам Троцкий (в этом случае в его архиве остались бы какие-нибудь на то указания, а их нет). Судя по всему, Ларина самой листовки не видела, что неудивительно, так как листовка является большой редкостью. Впечатление, однако, такое, что Ларина не видела вообще никаких текстов "Записи" кроме, может быть, ксерокопии машинописного текста из архи-ва Троцкого в Гарвардском университете26. Так, Ларина пишет, что "Запись" была издана "20 января 1929 года в троцкистском бюллетене, издававшемся за границей" (с. 92). Но в этот день была издана на русском языке листовка троцкистов. В "Бюллетене оппозиции" Троцкого, который начал выходить в июле 1929 года, был опубликован лишь документ от 20 марта. "Троцкистских" бюллетеней в январе 1929 года еще не существовало: Троцкий физически находился пока в пределах СССР.

Только 24 марта 1929 года германская левокоммунистическая газета "Фольксвилле" (с известными оговорками мы можем назвать ее "троцкистской") опубликовала на немецком языке "Запись", начиная со слов "Через час 11 июля…" и кончая фразой "Их надо спокойно выждать" (последняя фраза — из записки Каменева Зиновьеву, причем оба текста в германской газете были объединены).

Это была не единственная публикация "Фольксвилле" такого рода. В ноябре 1929 года газета опубликовала рассказ одного из троцкистов о беседе с К. Б. Радеком, имевшей место в июне того же года во время встречи на каком-то вокзале по дороге в Москву, куда Радек возвращался из ссылки. По словам троцкиста, Радек сказал следующее: "Положение в ЦК катастрофическое. Правые, Бухарин-Томский, и центровики, Сталин-Молотов, подготовляются к арестам противников [т. е. друг друга. — Ю. Ф.]. […]. Блок правых и центра распался, и против правых ведется ожесточенная борьба. Правые сильны. Их 16 голосов могут удвоиться и даже утроиться. В Москве нет хлеба. Недовольство масс […]. Мы накануне крестьянских восстаний. Это положение вынуждает нас во что бы ни стало вернуться в партию. Наше заявление будет исходить из оценки общего положения в партии и констатирования раскола в оппозиции и будет сопровождаться просьбой об обратном приеме в ВКП. […] С Троцким мы совершенно порвали […] Почему он опять вытащил перманентную революцию? А если мы завтра сделаем новые уступки крестьянам, он снова будет пугать нас мужиком и кричать о термидоре?"27

Таким образом, в самом факте публикации "частного разговора" ничего необычного не было. Нужно добавить, что точно так же поступала и советская пресса. Например, 15 января 1928 года "Правда" опубликовала перехваченные ГПУ письма ссыльных троцкистов. Письма были помещены с соответствующей вступительной статьей под названием "Подрывная работа троцкистов против Коминтерна". Публикация в центральном партийном органе перехваченных ГПУ документов сосланных противников не кажется высокоморальной даже по стандартам партийных устоев того времени. Нелишне будет указать, что в это время редактором "Правды" был Николай Иванович Бухарин.

29 марта 1929 года в шестом номере органа меньшевиков "Социалистический вестник" был опубликован в переводе с немецкого текст заметки из германской газеты "Фольксвилле". В "Социалистическом вестнике" эта публикация шла под заголовком "Большевики о самих себе". Утверждение Лариной, будто в "Социалистическом вестнике" опубликована "не копия первоначального документа, а хорошо отредактированный текст, вполне способный сойти за личную запись "Каменева" (с. 99), лишний раз подтверждает, что Ларина не читала предисловия редакции "Социалистического вестника" к "Записи", где указано, что текст заимствован из немецкой газеты "Фольксвилле". И это становится очевидным при сравнении немецкого и русского (в переводе с немецкого) текстов с копией "Записи" из — архива Троцкого в Гарвардском университете.

15-й пункт записи беседы Бухарина и Каменева, о Коминтерне, в "Социалистическом вестнике" был опущен. Пункт этот, однако, был включен во французское издание "Записи"28. Это означает, что французские оппозиционеры-коммунисты также использовали немецкий текст или же заимствованный у немцев русский оригинал, а не "Запись", опубликованную в "Социалистическом вестнике". Русский оригинал листовки троцкистов с записью разговора редакция "Социалистического вестника" получила где-то в апреле и сообщила о ней читателям в № 7 от 4 мая 1929 года, опубликовав те части листовки, которые не были напечатаны 29 марта в обратном переводе с немецкого.

Так как листовка троцкистов попала в "Социалистический вестник" вместе с копией документа от 20 марта 1929 года, газета опубликовала еще и выдержки из этого документа, не подозревая, что автором его является Троцкий.

После издания "Записи" троцкистами, возможного переиздания листовки в типографии ЦК и публикации в немецкой газете перепечатка документа в меньшевистском органе была четвертой по счету. Трудно поэтому поверить, что именно она и явилась "бомбой гигантской силы" и повредила Бухарину. Заявление с объяснением по поводу разговора с Каменевым Бухарин направил в Политбюро и Президиум ЦКК 30 января 1929 года. Резолюция объединенного заседания Политбюро ЦК и Президиума ЦКК с осуждением действий Бухарина была вынесена 9 февраля. И чем именно повредила Бухарину "перед апрельским пленумом" 1929 года мартовская публикация в "Социалистическом вестнике", не объясняет даже Ларина. Похоже, что ничем. По крайней мере о "Социалистическом вестнике" на апрельском пленуме не вспоминали.

Сам собою напрашивается вопрос о том, почему, собственно, редакция "Социалистического вестника", во главе которой стояли высланные советским правительством меньшевики, являвшиеся открытыми политическими противниками и Троцкого, и Сталина, и Бухарина, должна была воздерживаться от издания документа, к тому же кем-то уже опубликованного. Можно подумать, что Бухарин хоть раз в своей жизни исходил из интересов меньшевиков. Уже по этой причине претензии Лариной к "Социалистическому вестнику" по меньшей мере не обоснованы.

Разговоры Бухарина с Николаевским

В конце февраля 1936 года Бухарин по постановлению Политбюро выехал в заграничную командировку для организации покупки у германской социал-демократической партии архивов нескольких немецких коммунистов, прежде всего архива Карла Маркса. Германские социал-демократы, часть которых после прихода Гитлера к власти эмигрировала во Францию, с одной стороны, нуждались в деньгах, а с другой — не считали, что архивы находятся во Франции в безопасности. СДПГ приняла тогда решение предложить советскому правительству купить архивы. Посредничать в этом деле должны были два русских меньшевика — Ф. И. Дан и Николаевский. Участие Николаевского было не случайно. Он пользовался всеобщим уважением как журналист и историк, репутация его как эксперта была бесспорна. Уже после прихода Гитлера к власти Николаевский осуществил вывоз архивов из нацистской Германии во Францию29. Понятно, что именно он и стал играть главную роль в переговорах (которые, впрочем, не увенчались успехом)30.

Но собирателя архивов Николаевского интересовал, конечно же, и сам Бухарин. Пользуясь формальным предлогом, обязанностью сопровождать Бухарина, Николаевский следовал за ним почти неотступно31. Историк Николаевский имел поразительную способность выуживать информацию из "интервьюируемого" им человека. Так было и в случае с Бухариным. Хотел Бухарин того или нет, но, неоднократно оказываясь с глазу на глаз с Николаевским, он вынужден был отвечать на его многочисленные вопросы32. Затем, оставаясь наедине с собой, Николаевский записывал бухаринские ответы. Так родилась легендарная запись Николаевским разговоров с Бухариным. Легендарная, поскольку, кроме Николаевского, этой записи так никто и не видел. В конце 1936 года Николаевский уничтожил запись из опасений, что она может быть выкрадена ГПУ и использована против Бухарина33.

Вправе ли мы поверить Николаевскому в том, что он беседовал с Бухариным, записал содержание разговоров, но уничтожил запись? Думается, что да. Прежде всего нет никаких оснований обвинять Николаевского в фальсификациях или преувеличениях34. И, наоборот, есть многочисленные свидетельства тому, что Николаевский не гнался за сенсацией. Здесь достаточно привести лишь один пример, имеющий отношение к Бухарину. В самом начале 1941 года, в период советско-нацистского сотрудничества, Николаевский писал в одном из своих писем: "В пятницу виделся с Оффи […] [Он] рассказывал о своих беседах с Бухариным и пр. (оказывается, Бухарин еще в 1935 г. предупреждал их, что Сталин тянет в сторону союза с Германией!)"35.

Через двадцать четыре года Николаевский коснулся этой темы более подробно: "Между прочим, в свое время Оффи, бывший секретарь [посла США в СССР] Буллита, мне рассказывал, что у Буллита летом 1936 г., вскоре после возвращения Бухарина из Парижа, была тайная встреча с Бухариным в поезде, по пути в Петроград, во время которой Бухарин ему рассказал, что Сталин ведет тайные переговоры с немцами. […] Я не писал об этом, так как меня интересует не сенсация, а материал о Бухарине. Но должен сказать, что Бухарин мне тогда [в 1936 году] говорил, что Сталин по вопросу о немцах стоит в Политбюро на особо осторожной [прогерманской] позиции"36.

Об этой встрече Бухарина с Буллитом Николаевский ни разу не упомянул публично. Нужно ли лучшее доказательство тому, что он умел хранить тайну. Только в декабре 1965 года, незадолго до смерти, он опубликовал в журнале "Социалистический вестник"37 воспоминания о беседах с Бухариным в 1936 году38. К воспоминаниям о Бухарине Николаевский подошел очень серьезно. Именно поэтому работа продвигалась медленно. Тот факт, что Николаевский был, по существу, последним из живших на Западе людей, которым удалось достаточно откровенно разговаривать с Бухариным, арестованным вскоре после возвращения из-за границы, вносил в работу еще и определенный эмоциональный оттенок39, хотя результатом работы Николаевский доволен не был. Ему все время казалось, что он рассказал не все и не так, как следовало40.

Может быть, с середины 1965 года Николаевский чувствовал себя вправе публиковать воспоминания о Бухарине еще и потому, что сама Ларина в мае передала на Запад текст небольшого письма Бухарина, оставленного им перед смертью, — "К будущему поколению руководителей партии". 25 мая Эдвард Кранкшоу напечатал это письмо в лондонском еженедельнике "Обзервер" и в журнале "Нью-Йорк Джорнал-Американ". Через три дня письмо поместили в немецкой газете "Цайт"41. Делать из своих воспоминаний тайну у Николаевского более не было оснований. И он дал согласие на публикацию "интервью".,

Ларина ставит под сомнение сам факт бесед Николаевского и Бухарина. Вот что она пишет: "На процессе Бухарин вынужденно показал, что, находясь в 1936 году в Париже, вошел в соглашение с Николаевским, посвятил его в планы заговорщиков […]. Тогда же, в марте 1938 года, Николаевский напечатал заявление, в котором это опровергал: "Все без исключения мои встречи с Бухариным, равно как и с другими членами комиссии (по покупке архива Маркса. — А. Л.), проходили в рамках именно этих переговоров. Ничего, хотя бы отдаленно напоминающего переговоры политического характера, во время этих встреч не происходило […]. Но спустя почти три десятилетия в своих воспоминаниях-интервью Николаевский вдруг поведал о разговорах с Бухариным во время его командировки" (с. 273).

Неужели Ларина предполагает, что Николаевский в том же 1938 году должен был поделиться с советским судом своими разговорами с Бухариным? Так мог бы поступить только провокатор. Николаевский же терпеливо ждал смерти Сталина Лишь после этого он начал упоминать в частных письмах (а не в статьях) о беседах с Бухариным в 1936 году42.

Из мемуаров Лариной может сложиться впечатление, что во время командировки она постоянно была с Бухариным: "Разговоры происходили в моем присутствии и носили чисто деловой, официальный характер" (с. 42); "…Я свидетель того, что переговоры с Николаевским носили деловой характер, связанный только с командировкой. Лишь одна беседа имела политический оттенок, однако Бухарин разговаривал с Николаевским как его идеологический противник" (с. 184).

Однако Бухарин (и это признает сама Ларина) мог беседовать с Николаевским до ее приезда в Париж, прежде всего во время поездок Бухарина в Копенгаген и Амстердам, где находились части архива Маркса. Ларина пишет: "Я не присутствовала при всех встречах Бухарина с Николаевским, поскольку приехала в начале апреля43, а Н. И. [Бухарин] прибыл из Амстердама в Париж примерно в середине марта. Но я была свидетелем всех переговоров, происходивших после моего приезда" (с. 252). Следовательно, большую часть командировки, с конца февраля до начала апреля, Бухарин провел без Лариной.

Когда умерли участники беседы (и лишь один из них оставил воспоминания), доказать правильность или ошибочность сказанного часто бывает невозможно. Ларина пытается сделать это в отношении интервью Николаевского. Используемые ею выражения довольно грубы: "лжет" (с. 275), "беззастенчиво извращает факты" 44 (с. 277), "строит свои фальсифицированные воспоминания" (с. 278). "В заключение хочу рассказать о менее значительных в политическом отношении эпизодах, придуманных Николаевским" (с. 281). И Ларина описывает эпизод, на котором хотелось бы остановиться особо. Ларина пишет: "Поражает сочиненный им [Николаевским] разговор о составлении Конституции […]. "Смотрите внимательно, — якобы сказал Бухарин Николаевскому, — этим пером написана вся новая

Конституция […]. (Он будто бы вытащил из кармана "вечное" перо и показал его). […] " Эти сведения — плод фантазии Николаевского. […] Николай Иванович […] "вечного" пера не любил. В Париж эту ручку Бухарин не возил и показывать Николаевскому не мог" (с. 281).

5 апреля 1936 года газета "Последние новости", выходящая и Париже, писала в репортаже о лекции Бухарина: "Отчеканивая фразы, Бухарин машет ручкой в такт или вытирает цветным носовым платком вспотевший лоб. Он увлекается, пьет воду, запинается на трудных французских словах, забывает про аудиторию и не видит, как в глубине зала сыплется вдруг дождь листовок и вспыхивает шум. То манифестируют сторонники Троцкого, требующие освобождения политических ссыльных [троцкистов]. Их быстро выгоняют из зала. Ничего не заметив, докладчик, увлеченный собой, трясет бородкой и громким голосом кончает под оглушительные аплодисменты публики:

— Мы смотрим вперед, расковываем творческие силы человечества!

Л и это время на лестнице бьют троцкистов".

Так что "вечное" перо у Бухарина в Париже было с собой. По крайней мере в этом Ларина ошиблась.

Еще один пример, более важный. Ларина категорически от-рицает (с. 282) рассказ Николаевского о свидании Бухарина в Париже с Ф. Н. Езерской, предложившей Бухарину не возвращаться в СССР. В одном из своих писем Николаевский пишет:

"С Бухариным тогда велись разговоры о том, чтобы он остался за границей для издания международного органа "правых". Вела их с ним Езерская, бывшая секретарь Розы Люксембург (ее имя вспоминает Бухарин в "Немецком октябре"). Ее Бухарин знал хорошо и к ней относился с доверием — Езерская мне тогда же обо всем рассказывала, и я хорошо помню, как она резюмировала итоговые замечания Бухарина: я не могу жить без Советского Союза. Он действительно знал о многих подвигах Сталина, но считал для себя невозможным уйти с поля борьбы, тем более что положение он отнюдь не считал безнадежным, так как в Политбюро Сталин еще не имел большинства (требование Вышинского на процессе Зиновьева о суде над Бухариным было отклонено Политбюро)"45.

Между тем с Езерской Бухарин был знаком настолько хорошо, что разговоры их могли носить очень откровенный характер. Вот что писала Езерская в письме Николаевскому в 1942 году: "Бухарин в Берлине в 1930 г. (когда он возвращался из Англии с конгресса научных деятелей. — Ю. Ф.) уговаривал меня пойти обратно в компартию. Я ему долго разъясняла, что вне партии я больше могу сделать, чем внутри, и он согласился, что это так […], но что вне партии бороться трудно. В конце концов он уже не так настаивал"46.

Если Бухарин в 1930 году мог советовать Езерской вернуться в германскую компартию, то почему бы Езерской в 1936-м не посоветовать Бухарину остаться в Париже?

Наконец, Ларина обвиняет Николаевского в провокации и фальсификации еще и на основании сравнения ею текстов интервью и статьи "Из письма старого большевика", опубликованной Николаевским в декабре 1936 — январе 1937 года в "Социалистическом вестнике"47. Однако статья, автором которой действительно был Николаевский, не публиковалась им с провокационной целью, как утверждает Ларина. Ее напечатали анонимно, внешне придав все возможные атрибуты, указывающие на то, что материал получен из СССР, а не составлен за границей. По мнению Лариной, Николаевский специально написал "письмо" так, чтобы в "старом большевике" читатель заподозрил Бухарина. Сам Николаевский, однако, пишет иначе. Он указывает, что использовал в статье "многие из рассказов Бухарина", но не более48.

Во всем, что касалось Бухарина, Николаевский был куда осторожнее и предупредительнее, чем это кажется Лариной. И не меньшевики, на долю которых пришлось так много критики в мемуарах Лариной, виноваты в гибели ее мужа, а совсем другая партия, совсем иная система. Удивительно, что для этой критики в мемуарах Лариной не нашлось места. Неужели же и сегодня можно предполагать, что во всем был виноват один Сталин?

ПРИМЕЧАНИЯ

О характере фракционной борьбы в то время дают некоторое представление следующие сборники документов: Троцкий Л. Портреты революционеров Сост. Ю. Фельштинский. Изд. Чалидзе, США, 1988; Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР, 1923–1927, 4 тт. Ред. — сост. Ю Фельштинский. М., "Терра", 1990.

См. Приложение 1.

Архив Гуверовского института, коллекция Б. И. Николаевского [далее: АГИН], ящик 508, папка 2. Письмо Николаевского Н. В. Валентинову (Вольскому) от 2 мая 1956, 1 л. Николаевский написал об этом в связи с приговором "шахтинцам". Согласно "Записи" Сталин высказался против смертной казни, а "правые", во главе с Бухариным, Рыковым и М. И. Томским, — за. Валентинову, старому социал-демократу, симпатизировавшему, конечно же, расстрелянному Бухарину, а не Сталину, в это было трудно поверить: "О Шахтинском деле я слыхал от Рыкова, — пишет он Николаевскому. — В беседе Бухарина с Каменевым есть большая ошибка. Бухарин указывал, что Сталин был против расстрела "шахтинских" вредителей, а они за. Тут большая путаница" (АГИН, ящ. 508, п. 2. Письмо Валентинова Николаевскому от 25 апреля 1956, с. 1). На это Николаевский ответил, что Бухарин правильность записи подтвердил, объясняя жесткую позицию правых тем, что "там ведь вплетался вопрос о немцах, которых расстреливать Сталин ни в коем случае не хотел" (АГИН, ящ. 508, п. 2. Письмо Николаевского Валентинову от 2 мая 1956, 1 л.), т. е. намекая на связи Сталина и советского правительства с немецкой военной разведкой и армией.