Глава 15

Глава 15

На следующее утро оба пропавших офицера – Кларк и Фитцджеральд – прибыли с фронта без вещей, и нам пришлось призадуматься, как устроить их в переполненный вагон, в котором тем вечером должны были уезжать Лак с супругой. К этому времени в городе нарастала паника, появились большевистские листовки, угрожавшие британским офицерам, которые будут схвачены, пытками или смертью либо сообщавшие жителям о том, что Колчак отступает на Иркутск и что белые армии повсюду отходят под напором красных. Листовки были краткими и точными и звучали настолько правдоподобно, что это пугало, и люди в поношенных пальто стали сновать от одного фонарного столба к другому, вчитываясь в официальные сообщения, и всматриваться в флажки на картах военных действий в окнах магазинов.

Начались грабежи, кто-то бил окна пустых домов, выламывал двери, крушил мебель, взламывал сундуки, а вдоль дорог валялась домашняя утварь и различное имущество. Повсюду в округе вспыхивали пожары, а улицы были забиты людьми, стремившимися на юг. Возле штаба кто-то грузил телеграфную аппаратуру на занесенные снегом грузовики, и люди умоляли солдат забрать их с собой. Но ни у кого не было времени, кроме как на свои собственные дела, и на эти призывы ответа не последовало.

Погода становилась все хуже, и русские кутались во все, что было под рукой, некоторые даже поверх рубашек обвязывались пучками соломы. Железная дорога на юг блокирована, вода на станциях замерзала в насосах, и один за другим тянулись часы мучений, пока длинные цепочки вагонов вились вдоль улиц, прокладывая себе путь сквозь толпы пеших людей, бредущих на стертых ногах вместе со своими пожитками.

Теперь даже войска были охвачены тревогой и старались укрыться в безопасности, и генерал Карпов из пехотного училища, к тому же военный комендант города, стремился подавить эти проявления жесткими мерами. На улицах дефилировали кавалеристы, и он повесил какого-то казачьего капитана прямо перед нашей гостиницей в качестве предупреждения дезертирам.

Я провел весь день вместе с Лаком, пытаясь перегнать последний искалеченный вагон на главный путь станции Новочеркасск, но железнодорожники бунтовали и были неуправляемы. Их обещания никогда не стоили многого, потому что поставлявшиеся ресурсы всегда распродавались, а боеприпасам никогда не удавалось доехать до места назначения. Многие из них были к тому же красными и по возможности вредили. Временами нам приходилось угрожать, но это не особенно помогало, иногда мы использовали солдат, чтобы перегнать вагоны, а тем временем за нами наблюдали мрачные железнодорожники, многие из которых только дожидались прихода большевиков.

Со вздохом облегчения я увидел, что задержавшийся вагон миссии в конце концов был прицеплен к поезду, идущему на Ростов, и, попрощавшись с Лаком и его женой, а также двумя офицерами, уезжавшими вместе с ними, по пути со станции поднялся по холму в последний раз с огромным чувством облегчения, что уже впредь не буду отвечать за склады или беженцев. Все они отправились на юг – теперь сразу же за мостом у Батайска, что в 40 милях отсюда, они будут в безопасности.

А красные уже были в двух днях перехода от Новочеркасска.

Я понимал, что русский штаб в ту ночь слишком занят, чтоб я мог беспокоить людей, поэтому с Дики и еще одним офицером, краснолицым крепким парнем из Девона, Ридом я принял меры к отъезду в получасовой срок, загрузил три деревенские подводы нашими вещами и фуражом для лошадей и поставил наших ординарцев дежурить по очереди во дворе гостиницы, чтобы ничего не украли и не забрали силой. Все еще стоял леденящий холод, изморозь все покрыла толстым слоем, и я опасался, что кто-нибудь воспользуется попытками наших сторожей погреться.

В 3 часа ночи меня разбудили взволнованный переводчик и штабной офицер из дворца.

– Атаман! – прокричал он. – Он не остается с арьергардом Янова! Он уезжает в 5 часов утра и очень хочет, чтобы вы и все ваши офицеры воспользовались его спецпоездом и уехали вместе с ним!

Мне по-прежнему была не по душе мысль об отъезде, но, похоже, это был подходящий транспорт для Кларка и Фитцджеральда, а поэтому их отыскали и сказали, чтоб отправлялись.

Пришел Пашков и тоже посоветовал мне уехать.

– Вам лучше бы исчезнуть, пока есть какой-то шанс, – заявил он. – Многие из солдат и горожан превратятся в большевиков, как только уедет атаман.

Однако я решил остаться, и Дики с Ридом согласились со мной. Наша группа теперь сократилась до размеров первоначальной маленькой ячейки, и все, что нам сейчас надо было делать, – это держать связь с Яновым и попытаться выбраться и пострелять по красным в день русского Рождества, когда предстояло последнее большое контрнаступление для спасения города. И лишь тогда я подумал, что предстоит довольно курьезный способ отпраздновать рождение Христа.

На протяжении всего дня через город лились толпы отставших солдат из 2-й дивизии, и единственными войсками, готовыми сражаться и принести какую-то пользу, были кавалеристы корпуса, которым сейчас командовал Павлов, задерживавший продвижение врага возле Персиановки, что в 10 милях отсюда.

В канун русского Рождества вернулся Алекс Смагин, и он с Павловым, который по какой-то странной причине оставил командование войсками, ужинали с нами в гостинице «Центральная». К этому времени почти все, включая и большинство слуг, ушли – кроме двух ярко одетых горничных, даже не пытавшихся скрыть своего восторга перед неминуемым приходом большевиков. Огромное здание, где царило гулкое эхо, где вход был испещрен следами пуль, было пусто, ковры в грязи там, где по ним топтались тяжелые сапоги. Здание становилось убогим и пыльным, а в зале валялось опрокинутое растение. Мы с трудом добывали себе какую-то пищу, и для этого даже приходилось самим искать ее на кухне. Снаружи, в городе, там, где украшенные снегом крыши собора чернели на фоне свинцовых туч, в местах, где появились сочувствующие красным, слышалась спорадическая стрельба, а агитаторы возбуждали народ в рабочих районах. Было опасно выходить на улицу, и несколько человек были подстрелены, так что каждый, насколько возможно, держался подальше от улицы.

Все мы к тому времени были здорово измотаны и ожидали, что следующий день будет трудным, а потому легли спать рано. Но заснуть было трудно, потому что по коридорам взад-вперед постоянно бегали немногие из оставшихся постояльцев гостиницы, хлопали двери и грохотали ящики, которые перетаскивали в безопасные места. Я встал в 3 часа ночи и пошел проверить наш транспорт на случай, вдруг кто-то из отчаянно нуждавшихся обитателей либо какая-нибудь группа мародеров из отставших казаков удерет с ним, а день русского Рождества обещал быть отличным и светлым, под шум артиллерийской стрельбы, совершенно отчетливо доносившейся в неподвижном воздухе со стороны Персиановки.

Сидорин говорил мне, что собирается взять на себя непосредственное командование сражением, и, когда он попросил меня поехать вместе с ним, мы отправились в его штаб, который сейчас располагался в брошенном дворце. Наши кони были оседланы, а вещевые мешки собраны, поскольку я был вполне уверен, что следующую ночь мы проведем уже не в Новочеркасске. Через город текла хаотичная колонна из всех видов транспорта, в которой смешались и беженцы, и вооруженные, и невооруженные солдаты. Станция была забита охваченными паникой людьми и военными автомобилями, которые как очумевшие на бешеной скорости проносились мимо. Продолжали появляться деморализованные и утратившие порядок войска, солдаты в лохмотьях, не желающие подчиняться своим офицерам, а за ними последовали объятые ужасом торговцы и крестьяне, старики, женщины и маленькие дети верхом на лохматых лошадях, с собой они тащили свои перины, кастрюли и сковородки. Похоже, они знали, что мы уходим, и не стеснялись продемонстрировать свое отвращение. Вокзал превратился в преисподнюю грохота, и мы то и дело видели на удалении вспышки насилия и пожары.

И все же, несмотря ни на что, другие солдаты и большое число жителей все-таки беззаботно прохаживались с этой раздражающей русской беспечностью по улицам возле собора, в котором собралась масса верующих по случаю Рождества.

Все утро мы прождали возле канцелярии Сидорина, но он не пошевелил пальцем, а потом Пашков подслушал жуткий разговор, который пролил заметный свет на многие последующие события. Группа старших казачьих офицеров обсуждала ситуацию приглушенными, но все равно возмущенными голосами, и кое-что из сказанного ими дошло до ушей Пашкова.

– Какой смысл? – говорили они. – Зачем покидать свою страну и свое имущество ради войны за Деникина и помещиков? А что они сделают для нас, если победят, кроме того, что опять отберут у нас землю и вернутся к старым традицием монархистов? Красные заключат с нами мир и оставят нас в покое, поэтому какое нам добро от Деникина и англичан?

Уже было около 3 часов дня, и я отказался от всяких надежд добраться до места боевых действий, поэтому решил поехать верхом в направлении «Утенка», откуда была отчетливо слышна ожесточенная перестрелка. Когда мы пересекали площадь по пути к гостинице, нам показалось, что пулеметная дробь раздается вблизи, и я прикинул, что это в конце длинной улицы, проходящей мимо казарм.

Забрав лошадь и отдав всем приказание сесть на коней и двигаться вместе с транспортом на соединение с кавалерией Янова, я поехал на край города, и копыта моей лошади мягко ступали по скрипящему снегу. Вдруг по улице пронесся галопом какой-то казачий капитан. Когда он осадил своего взмыленного коня, тот рухнул на колени от изнурения.

– Все пропало! – завопил он. – Контрнаступление провалилось! Красные скоро будут в городе!

Люди немедленно бросились бежать, выкрикивая эту новость, и толпа с большой скоростью рассыпалась, извозчики колясок стали изо всех сил хлестать своих кляч, и те понеслись галопом. Я заметил, что сам-то с безразличием воспринял эту новость, и направился к вершине холма, откуда просматривалась равнина в сторону Персиановки, и на этой равнине черным по белому виднелись небольшие отряды пехоты и скопления пушек, отступающих в большом беспорядке, лошадей хлестали до безумия, а всех их преследовали группы, которые, как я полагал, представляли красную кавалерию. Но их, однако, покрывали плотным огнем пулеметы и легкие полевые орудия, которые вели стрельбу недалеко от места, где находился я на краю города; они рявкали на врага и застилали гребень холма дымом, а красные, возможно, оттого, что уже считали город своим, похоже, не очень стремились рваться вперед. Это явно была финальная сцена Новочеркасска, и, чувствуя подавленность, я повернул лошадь и ускакал на поиски Янова, чтобы убедиться, собирается ли он контратаковать до того, как станет слишком темно.

Ничего подобного! Из 120 человек, которые должны быть в наличии, можно было отыскать лишь не более 60, да и те случайно забрели на площадку для парадов перед штабом. У главного входа было три или четыре машины, в которые поспешно усаживались Сидорин и большинство его штабных. Увидев здесь Агаева, я спросил его, что случилось.

Он улыбнулся в ответ своей обычной энигматической улыбкой и красноречиво махнул рукой в южном направлении.

– Мы уходим! – произнес он.

– А что же с нами? – воскликнул я.

– Не знаю, – ответил он.

Сидорин нарочито отвернулся от нас и сел в свою машину. И они уехали еще до того, как я успел поблагодарить их за «заботу».

Я стоял в снегу, уставившись на них, пока машины удалялись от меня, а их следы от колес все уменьшались с расстоянием. Когда они исчезли, казалось, наступила невероятная тишина, потом вдали послышался одиночный выстрел – какой-нибудь агитатор либо пьяный солдат выстрелил из винтовки, и этот выстрел привел меня в чувство.

Поскольку я уже давно догадывался, что о нас заботиться не станут, я заранее подготовил свой план. Собрав свою группу у дворца, я объявил, что мы присоединимся к кавалерии Янова, как и ранее договаривались, и что никакой ценой нас не разлучат с нашим багажом.

И тут я вспомнил...

«Дай мне честное слово, что позаботишься об Алексе».

Я обещал Мусе сделать все, что смогу, для ее мужа, но не имел ни малейшего представления, где этот Алекс находится. Прошлую ночь он говорил мне, что останется с нами и что у него есть подвода для себя и скарба, но я слышал рассказы о взбунтовавшемся в то утро отряде и поэтому спешно бросился к его дому, где и обнаружил его – как и вполне ожидал – слегка пьяным и совершенно неготовым к отъезду, хотя, как обычно, абсолютно, занудно, до бешенства веселым!

– Все будет хорошо, – не уставая, твердил он. – Еще куча времени!

Он вел себя крайне бесцеремонно, и я был не очень с ним вежлив, потому что к этому времени сторонники большевиков в городе становились все наглее и все чаще вели снайперскую стрельбу по отставшим белым. На улицах валялись трупы, сложенные в кучи в лужах крови, а то, что было брошено как военными, так и гражданскими лицами, сейчас совершенно открыто грабили. То тут, то там можно было увидеть какого-то человека, юркнувшего за угол с дорогой картиной или чем-то из мебели, и его ничуть не трогали страдания длинной вереницы людей, направлявшихся на юг.

Уже темнело, и, когда я добрался до Янова, он был готов вот-вот уйти. Поэтому с применением больше силы, чем церемоний, Алекс, его вещи и какой-то старый седовласый генерал, оказавшийся с ним, были препровождены мной и Пашковым в их повозку, и мы присоединились к остальным, которые с тревогой дожидались нас, как раз в тот момент, когда колонна Янова тронулась.

Мы медленно проехали эту длинную милю из города и через небольшую речку, которая текла у его края, и углубились в степь. Она уже была покрыта снегом, а температура составляла около десяти градусов ниже нуля. На лицах русских отсутствовало какое-либо выражение. В кустарнике стояла вечерняя дымка багрового цвета из-за травы, шелестевшей под ветром, который поднялся ночью и сейчас лизал обледеневшие пригорки на этой равнине. Впереди нас зловеще простиралась нескончаемая череда холмов, неестественно пустынных, а под ногами снег по дороге был растоптан до состояния жижи.

На центр города уже падали снаряды, и вспыхивали пожары. К нам приближались маленькие отряды всадников и вновь исчезали в сгущающихся сумерках, при этом нельзя было разобрать, свои это или чужие, и через станцию медленно двигались два бронепоезда в направлении Ростова, а дым от их локомотивов хмуро висел в небе.

Доскакав до открытого места за Новочеркасском, Янов собрал 200 казаков, все еще остававшихся с ним, и построил их в шеренги; лица людей посерели и выглядели напряженными в этом бледном свете, храпели кони и били копытами о землю. Когда все вокруг стихло, кроме позвякивания удил, лязга снаряжения и скрипа кожи, он обратился к ним с речью. Он выглядел очень возбужденным и затратил массу времени, занявшись награждением двух или трех солдат. Я так и не понял смысла этой церемонии. Насколько я понимал, в округе уже не было других донских войск, а патрули из трех-четырех кавалеристов, которых можно было разглядеть в полумиле отсюда, были, скорее всего, большевистскими разведчиками. Янов, однако, не обращал на них внимания, и, когда это маленькое представление закончилось, он просто поскакал на юг к переправе через Дон. Его, похоже, совсем не интересовало происходящее вокруг него.

Моя группа скакала в промежутке между его передовым отрядом и главными силами. Уже взошла луна, снег стал ослепительно белым, но и жестким для коней, чтобы ступать по нему не проваливаясь, кроме, пожалуй, тех мест, где дорога была разбита. Свет придавал снегу бледный, трупный оттенок, и эта плоская, голая степь, покрытая замерзшими лужами, казалась бесконечной, так что наша колонна походила на гигантскую змею, ползущую через пустыню. Злой ветер пробирался и под одежду, а впереди нас была холодная неподвижность холмов, лишенных деревьев и вообще какой-либо жизни.

Насколько нам было известно, красные кавалерийские патрули к этому времени уже занимали окраины Новочеркасска и пока, как предполагалось, наш кавалерийский корпус удерживал их, но если он так же быстро отошел, как это сделали и другие войска, которые я сегодня видел, то сейчас определенно не было никаких частей между нами и противником. И все же Янов не принимал никаких мер, чтобы занять либо боевое, либо защитное построение, и колонна вилась, незащищенная, сквозь этот бесконечный снег, который иногда прерывался лишь в темных пятнах сосновых лесов; люди ехали, опустив голову и съежившись в седле, безразличные к тому, что с ними происходит. Ни на флангах, ни впереди разведчиков не было, так что нас мог захватить, при наших мучениях, любой рыскающий в окрестностях отряд большевистской кавалерии. Ресницы и брови сковало жутким морозом, и время от времени мы были вынуждены идти пешком, чтобы восстановить циркуляцию крови. Рты и носы мы замотали шарфами, чтобы не замерзнуть, и сосульки возникали просто от нашего дыхания.

Мы направлялись в Старочеркасск, где надеялись переправиться через Дон по льду. Мы оставили Новочеркасск только в 6 часов вечера, но уже за полночь мы добрались до переправы, за которой Янов рассчитывал найти пристанище в первой деревне, где уже раньше нас побывал передовой дозор. Благодаря шубе и овечьей папахе, которые подарил мне атаман, деревянным стременам, которые я скопировал с тех, что увидел во Франции у генерала сэра Генри Роулинсона, командующего 4-й армией, а также шерстяному трикотажному шарфу, которым я обмотал шею поверх высокого мехового воротника да еще дважды – тело, мне было вполне тепло, хотя папаха покрылась инеем.

Рядом со мной Рид просто переживал мучения. Лошадь его скользила и падала на этой смеси льда, грязи и воды, которая была выплеснута из полоски мелкого ручья бесконечными колоннами транспорта и верховых, проходивших здесь в течение последних двадцати четырех часов. Лошадь его сбросила, и в те пять минут, пока он поднимался, его одежда от мороза стала деревянной, и он испытывал исключительное неудобство. Мы дали ему все, что могли, но было просто чудо, что он не подхватил пневмонию.

Лед на Дону, должно быть, был весьма толстым, когда через интервалы были установлены факелы, указывающие, где проходит гладкая дорога, а ведь только день-два до этого через реку тащили шестидюймовые гаубицы. В темноте лошади вытянулись в длинную колонну, чуть видимую на светлом фоне льда, и двигались небольшими группами, кучками или длинными отдельными цепочками. Никто не говорил, было слышно только шарканье копыт да изредка хриплый окрик всадника в адрес одной из темных фигур, стоявших со своими лошадьми у костра.

Мы добрались до зарослей деревьев на той стороне и оказались в безопасности, но деревня, где надеялись отдохнуть, была полна беженцев, и не было ни одного свободного кусочка на полу, а также никаких признаков нашего передового отряда. Либо они, либо мы не туда попали.

Мы печально отправились к следующей деревне в пяти милях дальше и тут нашли то, в чем так остро нуждались: отдых, возможность накормить коней, осмотреть транспорт и составить планы дальнейших действий. Место выглядело очень красиво, с белым снегом и крепкими, манящими теплом домами с замерзшими окнами, очерченными черно-белым цветом, со звездами, сверкающими в чистом воздухе, что делало эту ночь неземной.

То и дело в избе, где мы улеглись, освещаемые фитильком в плошке с маслом, распахивалась настежь дверь и входили люди, неся с собой облака пара, крестясь перед иконой на стене, снимая меховые шапки и что-то ворча, когда принимались вытаскивать сосульки из своих бород. Однако люди Янова провели ужасную ночь. Для них не нашлось места, и многие оставались снаружи без огня, столпившись в кучки спиной к спине, чтоб хоть как-то удержать тепло, и лошади остались без отдыха и щипали редкую траву, которую очистили для них от снега.

В 4 часа утра я закутался на связке соломы. Я договорился, что меня разбудят в восемь, но когда я пришел в штаб к Янову, то обнаружил, что тот со своими офицерами пьянствует и совсем не собирается двигаться дальше.

– В полдень, – твердили они. – А полдень уже совсем близко.

Я не мог отыскать на карте ни малейших следов нашей деревни, но, вероятно, она находилась в четырех милях к востоку от Ольгинской. Русские все еще сидели или лежали в комнате возле остатков своей еды, некоторые спали, другие все еще беседовали, и все свидетельствовало о том, что выпито порядочно вина и водки.

Одеревеневший и замерзший, с посеревшим от усталости лицом, я, наконец, решил, что сделал все, что мог, оставаясь верным этим непредсказуемым казакам. Сейчас мы находились к югу от реки, и красные наверняка стекутся в Новочеркасск пограбить и отдохнуть перед переформированием для дальнейшего броска на юг, чтобы выкинуть Деникина с рубежей на реках Дон и Маныч. Из-за льда эти реки использовались очень редко, но мои офицеры, мои склады и штаб миссии, я надеялся, к этому времени благополучно перебрались по мосту у Батайска, и мне хотелось выяснить, что делать дальше и что собираются предпринять Богаевский и Сидорин. Мне также надо было заняться переформированием группы в каком-либо штабе, которым они решат воспользоваться, и раздать все имущество, которое было спасено из «Утенка».

В соответствии с этим я распрощался с Яновым и Алексом, который сказал, что останется с кавалерией.

– Я поеду с ними напрямик до Сосыки, – сказал он. – Они рассчитывают найти штаб армии там.

Какое-то время все пребывали в состоянии суматохи и неразберихи, не зная, что делать дальше, не зная, как распрощаться, топчась на месте, окруженные шарканьем конских копыт, с трудом вдыхая морозный воздух. Дики, Рид и я выехали примерно в 11 часов утра и поскакали, насколько возможно, напрямую к Батайску. Я полагал, что у нас совсем нет времени, поскольку у меня была идея добраться самим вместе с лошадьми до любого из поездов миссии или штабов, который все еще мог задержаться здесь, либо идти по дороге как можно дальше на юг, чтобы достичь нового штаба Сидорина.

Лошади, однако, были очень измотаны, потому что вместе с нашей тяжелой одеждой, седельными мешками и т. п. им приходилось нести еще много другой поклажи, хотя снег уже был неглубокий и лежал бугорками вдоль дороги. Вне колеи лошади тонули в снегу чуть ли не по колени.

Сейчас было очень важно добраться до Батайска до наступления темноты, потому что поиск железнодорожных вагонов в той сумятице, с которой, я знал, мы столкнемся на любом запасном пути этой крупной станции, окажется нелегким делом. В Ольгинской мы пересекли направление движения нескольких воинских частей 8-й дивизии и отдельных кавалерийских частей 1-й дивизии, но те не имели понятия, что происходит, и проявили к нам полное безразличие, с трудом двигаясь вперед, скрючившись в седлах, а у лошадей головы просто повисли от усталости, и каждый человек был окружен облачком бледного дыма – это выдыхаемый им и его лошадью пар висел в воздухе. Сосульки свисали с потрепанных папах и усов – и образовывались вокруг лошадиных ноздрей. Они переправились через реку прошлой ночью, но, похоже, никто не знал, останавливались ли они в Ольгинской или нет и какие части следуют за ними.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.