8.7. Русско-маньчжурский конфликт: мифология подвига

8.7. Русско-маньчжурский конфликт: мифология подвига

 Маньчжуры, а не китайцы. Участие Бекетова в защите Кумарского острога подводит нас к теме русско-маньчжурского противостояния в 1650 — 1680-е гг. События эти заслуживают места в пантеоне русской боевой славы. На Амуре казаки и служилые люди столкнулись не с сибирскими воинами, уступающими русским в вооружении и инженерной технике, а с армией империи Цин, одного из самых сильных и богатых государств мира. Столкнулись при соотношении сил, исключающем всякие шансы на успех. То, что малочисленным русским отрядам вообще удавалось в течение 40 лет противостоять цинским войскам, похоже на чудо. Отчасти чудо вызвано стремлением маньчжур избежать распыления сил и сначала завершить завоевание Китая, но немалую роль сыграла доблесть первопроходцев.

Русско-маньчжурский, или, как пишут, русско-китайский конфликт часто излагают искаженно. Его подают как стремление Китая сохранить за собой вассальные земли приамурских народов. На самом деле Китай никогда не владел Приамурьем. Земли эти входили в сферу влияния империи Чингисхана и его потомков, захвативших Китай (1235—1368), но, как только монгольское правление в Китае было свергнуто, северные его соседи вышли из вассальной зависимости. Одним из таких соседей были маньчжуры (чжурчжени), в ту пору раздробленные и не имевшие власти над племенами, жившими по Амуру и Уссури. Положение изменилось, когда Нурхаци объединил маньчжурские княжества (1596). В 1616 г. Нурхаци объявил создание государства Маньчжу Гурунь династии Цзин и завоевал китайскую провинцию Ляодун (1621). Сын Нурхаци, Абахай (1626—1643), дал династии новое имя Цин. К китайскому титулу хуанди (император) он добавил монгольский — Богдо-хан. При нем признали вассальную зависимость народы Приамурья. В период правления его сына Шуньчжи (1643—1662) маньчжуры завоевали Китай и империя Цин стала сильнейшим государством Восточной Азии.

Битва у Ачанска и «Кумарское сидение». В середине XVII в. маньчжурское влияние в Приамурье было минимально. Земли маньчжур начинались 600—800 км южнее Амура. В 1653 г. маньчжуры начали там строить оборонительную линию — «Ивовый палисад», прикрывающий их поселения от набегов с запада и севера. Неудивительно, что Василий Поярков, плававший по Амуру в 1643—1646 гг., не сталкивался с маньчжурами. Но казакам Ерофея Хабарова уже довелось перевидеться с маньчжурами. В первый амурский поход (1649—1650) они узнали, что местные дауры дают ясак «князю Богдою». Подчиниться Белому царю дауры отказывались и сбегали, бросив селения. Во второй поход (1651—1653) казакам сначала пришлось сражаться с местными племенами. Весной 1652 г. подошли и богдойские люди[181] — двухтысячное войско во главе с военачальником Сифу (Исинеем). Было у них 6 пушек, 30 пищалей, пороховые мины. Богдойцы напали на Ачанский острожек, где зимовали русские. О дальнейшем повествует сам Хабаров:

«Марта в 24-й день, на утренней зоре, сверх Амура-реки славная ударила сила из прикрыта на город Ачанский, на нас, Козаков, сила богдойская, все люди конные и куячные [панцирные], и наш козачий есаул закричал в город Андрей Иванов служилый человек: братцы-козаки, ставайте наскоре и оболокайтесь в куяки крепкие! И метались козаки на город в единых рубашках на стену городовую, и мы, козаки, чаяли, из пушек, из оружия бьют козаки из города; ажио бьют из оружия и из пушек по нашему городу козачью войско богдойское. И мы, козаки, с ними, богдойскими людьми, войском их, дрались из-за стены с зори и до схода солнца... богдойские люди... у того нашего города вырубили они три звена стены сверху до земли; и из того их великого войска богдойского кличет князь Исиней... не жгите и не рубите Козаков, емлите их, Козаков, живьем... И в те стены проломные стали скакать те люди Богдоевы, и мы, козаки, прикатили тут на городовое проломное место пушку большую медную, и почали из пушки по богдойскому войску бити и из мелкого оружия учали стрелять из города, и из иных пушек железных бити ж стали по них, богдойских людях: тут и богдойских людей и силу их всю, божиею милостию и государским счастьем и нашим радением, их, собак, побили многих».

Хотя богдойцев было больше двух тысяч, а казаков всего 206 человек, но, увидев смущение неприятеля, казаки не убоялись множества и сделали вылазку:

«И как они, богдои, от того нашего пушечного боя и от пролому отшатились прочь, и в та пору выходили служилые и вольные охочие козаки, сто пятьдесят шесть человек, в куяках на вылазку богдойским людям за город, а пятьдесят человек осталось в городе, и как мы к ним, богдоям, на вылазку вышли из города, и у них, богдоев, тут под городом приведены были две пушки железные. И божиею милостию и государским счастьем те две пушки мы, козаки, у них, богдойских людей, и у войска отшибли, и у которых у них, богдойских людей, у лучших воитинов огненно оружие было, и тех людей мы побили и оружье у них взяли. И нападе на них, богдоев, страх великий, покажись им сила наша несчетная, и все достальные богдоевы люди от города и от нашего бою побежали врознь».

Разгром богдойцев был полный:

«И кругтого Ачанского города смекали мы, что побито? Богдоевых людей и силы их шестьсот семьдесят шесть человек наповал, а нашие силы козачьи от них легло, от богдоев, десять человек да переранили нас, Козаков, на той драке семдесят воем человек».

Были захвачены 2 пушки, 8 знамен, 17 ружей и обоз. Битва у Ачанска явилась сюрпризом как для маньчжур, так для русских. Первые убедились, что бородатые лоча[182] действительно дерутся как злобные демоны. Губернатора наказали, а Сифу был смещён и получил 100 ударов плетьми. Казаки, со своей стороны, поняли, что их слишком мало, чтобы длительное время противостоять армии с «огненным боем» и что нужны подкрепления. Подкрепления прислали, но весьма невеликие: в августе 1653 г. с отрядом в 150 казаков пришел дворянин Дмитрий Зиновьев и предъявил царский указ, предписывающий «всю Даурскую землю досмотреть и его, Хабарова, ведать». Зиновьев выслушал жалобы казаков на Хабарова, трепал его за бороду и увез с собой в Москву. Там Хабарова оправдали и даже наградили званием сына боярского, но на Амур больше не пустили. Вместо Хабарова во главе казаков на Амуре остался Онуфрий Степанов.

Степанов был человек отчаянный и, несмотря на то, что было с ним меньше 500 человек, хотел наступать и покорять. К тому времени, дауры и дючеры по приказу маньчжур покинули берега Амура, оставив пустые земли, и казакам пришлось совершать походы в глубь Маньчжурии, чтобы добыть хлеба. Весной 1654 г. Степанов пошел вверх по реке Сунгари и столкнулся с маньчжурами. После ожесточенного боя казаки отступили и вернулись на Амур. Весной 1655 г. маньчжуры осадили Кумарский острог, где зимовали казаки. В отписке Степанова якутскому воеводе об этом написано:

«Да в нынешнем во 163 году марта з 13 день богдойское войско, собранье розных земель, приехав к Усть-Комарскому острожку, нас, холопей государевых, обсадили в третьем часу дни... А приехали те богдойские воинские люди со всяким огненным боем, с пушки и пищальми, и знамена у них всякой розной цвет».

Под стены острожка пришло 10-тысячное войско — «богдои, мунгуты, никаны, жючеры, дауры и иных многих розных земель»[183], с ними было 15 пушек и мелкого оружия много. Сначала богдойцы захватили 20 человек «Ивашки Телятева с товарыщи», которые выходили из острога по судовой лес, и всех их побили. Затем началась осада. «Марта с 13 дня да апреля по 4 число» богдойское войско по Кумарскому острогу стреляли из пушек и «пущали огненные заряды для зажегу на стрелах». Марта в 24-й день богдойские люди учинили приступ. Для приступа у них имелись «всякие приступные мудрости»:

«И щиты у них были на арбах, а те арбы были на колесах, и щиты деревянные, кожами поволочены, и войлоки были, а на тех арбах были лестницы, а по конец лестниц колеса, а в другом конце гвозди железные и палки, и на тех арбах привязаны были дрова, и смолье, и солома для зажегу».

«Божией милостью и государевым шастьем» служилые люди и охочие амурские казаки приступ отбили и под стенами многих богдойских людей побили. И выходили из острожка на «выласку» и многих богдойских людей побили и отбили у них 2 пищали и «всякие приступные мудрости». В осаде казаки соблюдали пост и молитву, и были им явления от иконы Всемилостивого Спаса и от иконы Пречистой Богородицы. Видя к себе Божию немилость, напал на богдойцев ужас и трепет, и пометали они порох и огненные заряды в воду и поутру «в первом часу дни» ушли от острожка. Достались русским мешки с порохом, 730 ядер богдойских, да огненных зарядов, «что на стрелах с подписьми», взято много.

«Кумарское сидение» осталось в народной памяти. У Кирши Данилова есть старая песня забайкальских казаков об обороне «Комарского острога». Начинается она так:

Во сибирской во украине,

Во Даурской стороне,

В Даурской стороне,

А на славной на Амуре-реке,

На устье Комары-реке

Казаки царя белого

Оне острог поставили,

Острог поставили,

Ясак царю собрали.

Рано утром вышли из острога двадцать пять молодцов, пошли на Амур-реку, с неводочками шелковыми по рыбу свежую. Тут над ними несчастье сделалось: из раздолья широкого, со хребта Шингальского выкатилося знамечко большое. Знамя за знаменем идет, а рота за ротой валит. Идет богдойский князец с силою поганою. Как вешняя вода по лугам разлилася, «облелеила» сила поганая «Комарский острог». Полонили молодцов с неводами шелковыми и каждому отрезали ретиво сердце с печенью. Ездит богдойский князец на добром коне круг острога, как чёрный ворон летает. Зовет казаков сдаваться, посулами заманивает:

А и буду вас жаловать

Златом-серебром

Да и женски прелестными,

А женски прелестными

И душами красны девицы.

Не сдаются казаки, кричат, чтоб князец отъезжал. Тут богдойский князец со своей силою поганою плотный приступ чинит к «острогу Комарскому». Казаки за ружья «сграбелися»; были у них три пушки медные, а ружье долгомерное. Три пушечки грянули, а ружьем вдруг грянули:

А прибили оне, казаки,

Toe силы боидоские,

Toe силы боидоские,

Будто мушки ильинские.

Заклинался богдойский князец, бегучи от «острога Комарского»: «А не дай, боже, напредки бывать!» На славной на Амур-реке крепость крепкая поставлена, сделан в ней гостинный двор и «лавки каменны».

Действительность оказалась не столь благостной. Положение казаков на Амуре становилось критическим. Местные жители сбежали, поля зарастали, а степановские казаки к хлебопашеству не были склонны. Хуже всего, что кончались боевые припасы. О тяжком положении казаков Степанов пишет якутскому воеводе:

«И дючерских людей... нигде не объявилося... и севов нет нигде. Улусы все выжжены и разорены, а государева ясаку взяти стало не с кого. И хлебных запасов ныне... в войске нет, с служилыми людьми и амурскими охочими казаками стали все голодны и холодны и всем оскудали, хлебных запасов в войске не стало нисколько, и свинцу и пороху нет, все издержали».

Летом 1658 г. Степанов в поисках продовольствия плавал по Амуру и его притокам. Услышав о приближении маньчжурского флота, он по неизвестной причине разделил свои силы на два отряда. Конец его был печален: маньчжуры застигли уполовиненный флот Степанова в устье Сунгари и наголову разгромили. Погибли 220 человек, в том числе Онуфрий Степанов.

«И... пришли на них, Онофрейка с товарыщи, богдойские люди в 47 бусах [речных судах] с вогняным боем, с пушками и с пищальми, и Онофрейко с служилыми людьми с судов збили на берег, а иных и на судех побили. И на том бою ево, Онофрейка, убили и служилых людей 220 человек побили».

В победе маньчжур немалую роль сыграло не только их десятикратное численное превосходство (2500 маньчжур против 300 казаков), но подавляющая огневая мощь. Кроме маньчжур и китайцев, в сводном отряде было 265 корейских аркебузиров во главе с генералом Син Ню, а у казаков не хватало пороха и свинца. Тем не менее, Син Ню отмечал в дневнике, что враги — превосходные стрелки, и особенно восхищался ружьями с кремневыми замками — у корейцев и маньчжур ружья были фитильные.

Албазинская эпопея. После поражения Степанова уцелевшие казаки покинули Приамурье. Москва отмалчивалась — шла очередная война с Польшей. Казалось, цинское правительство достигло цели. Но все поменяла страстность сибиряков: Русская Сибирь никогда не была сонным царством — слишком много здесь жило пассионарных людей. Служил в Усть-Кутском остроге на Лене пленный литвин из белорусов либо малороссов Никифор Романович Черниговский, досматривал за соляными варницами. И обидел его жену воевода Илимский Лаврентий Обухов. Снасильничал. Никифор обошел пострадавших мужей, а их было немало — ведь «он, Лаврентей, жен их насильничал, а животы их вымучивал», и подговорил с воеводой расправиться. Догнали они воеводский конвой и всех перебили. Порешили и воеводу. Собрал Черниговский ватагу из 84 человек и «побежал» на Амур.

Чтобы спасти свои души, беглецы захватили иеромонаха Ермогена, игумена Троицкого Киренского монастыря. Взял Ермоген с собой икону Божией Матери «Слово плоть бысть», тогда уже почитаемую чудотворной. Икона эта, получившая название «Албазинской», по сей день хранится в соборе в Благовещенске и почитается «Защитницей Приамурья и Покровительницей воинов и матерей». В 1666 г. преступники добрались до Амура и на месте запустевшего Албазина, острога Хабарова, воздвигли острог с тем же именем. Занялись они земледелием, рыбу ловили, зверя били. Собранный с тунгусов ясак отправляли в государеву казну через Нерчинск. Потянулись на Амур и крестьяне, стосковавшиеся по хлебопашеству. Ермоген при помощи албазинцев построил Спасский монастырь.

Послал Никифор в Москву челобитную, а с ней сорок сороков соболей. Молил о прощении — ведь он, с 16 «детьми и товарищами», подлежал казни, а 46 человек — к отсечению правой руки. Молчала Москва. Семь лет посылали албазинцы ясак в государеву казну. Наконец, пришло государево слово: всех простить, поверстать на государеву службу, а Черниговского наградить «двумя тыщами рублев», и быть ему приказчиком Албазина (1672). Стало вновь Приамурье русским. С 1682 г. назначили в Албазин воеводу — Алексея Толбузина. К тому времени по Амуру было 8 русских острогов и 6 деревень. Сообщения о заселении русскими Приамурья вызвали гнев императора Канси, к тому времени завоевавшего Китай. Он решил раз и навсегда умиротворить северные земли.

Маньчжуры готовились основательно. На Сунгари уже стояла флотилия из 80 судов с пушками. В 1684 г. воеводе Толбузину была доставлена грамота императора Канси с требованием немедленно покинуть Албазин и Нерчинск. Толбузин обратился за помощью в Москву. В ответ сибирским воеводам пришел указ послать на Амур 1000 казаков. Собирали их в Тобольске из тех, кого отдавать не жалко, набрали 600 человек, поставили атаманом православного немца Афанасия Бейтона и благословили в поход. Казаки шли неспешно, грабя по пути местных жителей, и к летней кампании явно запаздывали. Между тем на Амуре были разорены все русские селения, кроме Албазина. В июне 1685 г. внушительные маньчжурские силы — 10 тысяч сухопутного войска и 4,5 тысячи воинов на 100 судах осадили Албазин. Для осады маньчжуры привезли 45 осадных и 125 полевых пушек. У Толбузина было 450 ратников, три пушки и... четыре ядра. Тем не менее воевода отказался сдать Албазин.

25 июня маньчжуры начали канонаду, а на другой день пошли на приступ. Поразительно, но русские штурм отбили и даже совершили несколько вылазок. Но во время штурма осаждающие спалили деревянный частокол, защищавший острог. Чтобы не губить христиан, Толбузин по совету старца Ермогена пошел на переговоры и выговорил право свободного ухода в Забайкалье. Покинув острог, албазинцы вместе со старцем Ермогеном и чудотворной иконой Албазинской Божией Матери отправились в Нерчинск. Победителям достались обгорелые стены острога и 25 пленных казаков. Албазин сровняли с землей, а казаков отправили в Пекин вместе с сообщением о победе. Император Канси был доволен. Пленных казаков он зачислил в гвардию, даровав им многие привилегии, в том числе право иметь православную церковь и священника. Потомки пленных албазинцев, теперь настоящие китайцы, до сих пор сохраняют православную веру и память о предках.

Между тем Бейтон со своим отрядом в 576 человек наконец добрался до Нерчинска. За длинную дорогу казаки попривыкли к атаману и даже зауважали, но воровских привычек не бросили — целый месяц гонялись за монголами, угнавшими у них лошадей. Покражу вернули, прихватив заодно много монгольского скота. Нерчинский воевода Иван Власов срочно спровадил буйное воинство на Амур, к Албазину. В пути Бейтон повстречал Толбузина. Стали думать, как выполнить наказ вернуть Албазин. Знали, что маньчжуры покинули берега Амура. Решили спешить, чтобы собрать засеянный до осады хлеб. Воинство Бейтона посерьёзнело — ведь в лихую годину нет надежнее и стойче русского мужика.

Хлеб собрали дружно и вовремя. Укрепления строили по правилам европейской фортификации — с земляными насыпями бастионного типа. Здесь пригодился опыт Бейтона, участника Тридцатилетней и Русско-польской войн. К лету 1686 г. строительство форта было завершено, таких современных укреплений не было во всей Сибири.

Приходилось не только строить, но и отбивать наскоки маньчжур. Как пишет Бейтон: «Хотели богдойцы воинские люди ко Албазину подъезжать, а я... с ратными людьми поиски над ними чинил и бои с ними были непрестанно». 7 июля 1686 г. к Албазину подплыла маньчжурская флотилия с 5 тысячами солдат во главе с генералом Лантанем. Позже подошли сушей ещё 5 тысяч. Им противостояло 826 защитников Албазина. При высадке маньчжур русские нанесли удар. Конница Бейтона с налета врубилась в плотные массы богдойцев. Те смешались, и Лантаню пришлось лично удерживать солдат от бегства. Потрепав неприятеля, казаки ускакали в крепость. И ещё дважды, пока не подошла вражеская конница, русские пытались сбросить богдойцев в Амур. 11 июля маньчжуры пошли на общий штурм Албазина. Штурм успешно отбили, под стенами легли полторы сотни богдойцев. Потери защитников были невелики, но Толбузину ядром «отшибло правую ногу по колено», и через четыре дня он скончался. Начальником острога стал Бейтон.

Началась долгая осада. Маньчжуры с трех сторон вокруг крепости вырыли рвы и воздвигли стены из частокола. Албазин непрерывно обстреливали 40 осадных голландского типа пушек. Для преодоления рва и стен использовали китайцев, владевших приемами боевых искусств: «Император приказал при штурме русской крепости использовать особую ударную группу, составленную из пленных китайцев... из них набрали 400 человек, обладающих опытом преодоления водных преград, владеющих холодным оружием и специальными щитами». Но русские оказались неплохо подготовленными. В крепости имелась «верховая пушка» (мортира), стрелявшая пудовыми ядрами, 8 медных пушек и 3 затинных пищалей; в погребах хранилось 112 пудов пороха и 60 пудов свинца; муки запасли на два года. Главной бедой было отсутствие зелени (что привело к цинге). В свою очередь, осаждающие страдали от недостатка продовольствия, а позже от голода. Во время осады с обеих сторон больше гибло не от оружия, а от болезней.

За шесть месяцев осады от цинги умерло свыше 500 защитников крепости и лишь 100 погибли в боях. Маньчжуры теряли в боях гораздо больше — лишь во время октябрьского (как оказалось, последнего) штурма они понесли урон в 1500 человек. О буднях каждодневного героизма албазинцев писал Бейтон:

«И против воинских неприятельских вымыслах и жестокого приступа за помочью Божиею вашим, великих государей, счастием с теми ратными людми стояли и бились не щедя голов своих подкопами и всякими боями и часто на выласку и на приступ к ним к роскатом ходили и языков имали и нужу и всякой голод и холод терпели и на их ласковые слова и прелестные листы не здавались».

Но цинга делала свое дело: к декабрю 1686 г. в живых осталось всего 150 «осадных сидельцев», да и те «все оцынжали», и нести караул могли лишь 30 ратных людей и 15 подросков. Не обошла цинга и Бейтона, по крепости он передвигался на костылях. О сдаче и речи не было, хотя сражаться было некому Не раз и не два Бейтон, в бессилии своем, просил у Нерчинского воеводы помощи: «Дай, государь, помощи и прибавочных людей, буде возможно». Но не было возможности у Власова. Ему «за малолюдством не токмо на выручку Албазина, и от мунгальских людей оборонитца неким». Оставалось Афанасию Ивановичу поминать покойного друга Алексея Толбузина и ожидать своего часа: «Сколько побито и померло... и кто поздоровеет раненные и кто умрет, не знали, потому что скудость во всем стала... Пили мы с покойным одну кровавую чашу, с Алексеем Ларионовичем, и он выбрал себе радость небесную, а нас оставил в печали, и видим себе всегда час гробный».

Вымирали и маньчжуры: у них начался голод, а потом эпидемии. Число погибших от русского оружия и болезней шло на тысячи: «2500 воинских людей и много работных никанских (китайских) мужиков». 30 ноября 1686 г., к облегчению обеих сторон, пришло известие, что достигнуто соглашение о переговорах между империей Цин и Россией. Оборона Албазина умерила пыл маньчжур, и они согласились вести переговоры не в Якутске, как настаивали поначалу, а в Нерчинске. Для переговоров из Москвы выехал Великий и Полномочный посол царей Ивана и Петра Алексеевичей Фёдор Алексеевич Головин. К Нерчинску он подошел с двухтысячным войском, но цинское правительство в очередной раз превзошло русских. Маньчжуры послали сразу трех послов вместе с армией в 15 тысяч солдат, пушками и осадной техникой. Опять сила оказалось на их стороне. Головин, как человек военный, понимал, что, начнись война, две тысячи его стрельцов и 500 местных казаков и тунгусов слабоукрепленный острог удержать не смогут, а дальше шла пустота до Байкала и даже до Иркутска. И помощи ждать не от кого.

12 августа 1689 г. в шатрах, разбитых под Нерчинском, начались переговоры. Головин имел указание добиваться границы по Амуру, «давая знать, что кроме оной реки, издревле разделяющей оба государства, никакая граница не будет крепка». Маньчжуры же требовали уступить все земли к востоку от Байкала, что означало сдачу не только Албазина, но и Нерчинска с Забайкальем. Их аргументы подпирала 15-тысячная армия. В пользу русских был так и не взятый Албазин, державшийся на одном упрямстве Бейтона. Ни одна сторона не шла на уступки. Тогда маньчжурские войска окружили Нерчинск. Дошло до того, что «сами великие послы [Головин и Власов] со стрелецкими полками стояли за надолбами ополчась». Всё же встречи продолжили. Иезуитов-переводчиков (переговоры велись на латыни) Головин купил дорогими подарками. Зато маньчжуры подняли против русских бурятские племена. Пришлось Головину пойти на уступки — он согласился, чтобы граница шла по рекам Аргуни и Горбице и Становому хребту до реки Уды, впадающей в Охотское море. Албазин подлежало срыть, а земли к северу от Амура закрыть для поселения русских и маньчжур. Нерчинский договор подписали 27 августа 1689 г.

В феврале 1690 г. из Москвы доставили золотые наградные монеты. Головин получил золотой в 8 золотых, воевода Власов — в 6 золотых, три полковника по золотому в полтора золотых, дьяк, восемь стольников и тунгусский князь по «одинарному золотому». Остальным служилым роздали золотые, полузолотые и золоченые копейки. В том же году Головин и Власов отбыли в Москву, где были приняты царями Иваном и Петром. Головин был возведен в достоинство боярина и наместника Сибирского, а Власов пожалован в думные дворяне. Ну а как наградили албазинцев, ведь без них пришлось бы отдать Забайкалье? Ответ ожидаемый: а никак. На три года, до заключения Нерчинского договора, о них забыли. А ведь им приходилось тяжко. Крепость оставалась в полублокаде. Маньчжуры угоняли скот, захватывали отдалившихся от крепости казаков, сжигали посеянный хлеб. Главное же, люди видели, что о них даже не вспоминают. Бейтону приходилось оправдываться за начальство. Он писал Власову:

«Наперво, нас Бог помиловал, что мы только живы остались. Разорены до основания и голодны и володны стали... А ныне живём в Албазине с великим опасением. Голодны и володны, пить, есть нечего, казну великих государей оберегать неведомо как. Просится всяк и мучаетца, чтоб отпустил в Нерчинск... Казакам зело струдно и мнительно, что указу к нам от окольничего и воеводы Фёдора Алексеевича не бывало. И я их розговариваю государьским милостивым словом».

Наконец, начальство озаботилось — не об албазинцах, а о выполнении Нерчинского договора. Через день после его подписания Головин отправляет Бейтону записку, где предписывает:

«Город Албазин разорить, и вал раскопать без остатку, и всякие воинские припасы (пушки, и зелье, и свинец, и мелкое ружье, и гранатную пушку, и гранатные ядра), и хлебные всякие припасы, и печать албазинскую взяв с собою, и служилых людей з женами и з детьми и со всеми их животы вывесть в Нерчинской... И разоря Албазин, со всеми воинскими припасы и хлебными запасы в Нерчинск вытти нынешним водяным путем».

Казаки разрушали крепость почти месяц. Маньчжуры на радостях одарили Бейтона подарками. 8 октября 1689 г. уцелевшие албазинцы на бусах отплыли в Нерчинск.

Удивительно, но человек, защищавший последний русский бастион в Приамурье, был напрочь забыт. Бейтона нет в учебниках русской истории. Его имя встречается лишь в «Энциклопедическом лексиконе» 1836 г. Л.Д. Языкова. Может быть, Бейтону не повезло, что неравнодушный к русским героям Карамзин довел «Историю государства Российского» лишь до 1612 г. Как бы то ни было, Афанасия Бейтона забыли не как иноземца, прусского дворянина фон Бейтона, таких привечали, а как русского. Ведь он был русским — православным (и глубоко верующим), а своих героев Россия не всегда помнит. Лишь в наше время А.С. Зуев собрал сведения о жизни и делах Бейтона. Статья Зуева «Забытый герой. Штрихи к биографии Афанасия Ивановича Бейтона» (2000) пробудила отклик в виде популярной статьи Вадима Нестерова «Герои вчерашних дней», опубликованной в ЖЖ. Статья породила много откликов. Значит, лед тронулся, и Афанасий Иванович делает первые шаги в бессмертие русской мифологии.

Присоединение к России Приамурья и Приморья. Через 130 лет после Нерчинского договора русские патриоты, вопреки противодействию петербургской бюрократии во главе с вице-канцлером В.К. Нессельроде, вернули России Приамурье. В 1849 г. капитан военного транспорта «Байкал» Геннадий Иванович Невельской на свой страх и риск исследовал Сахалинский залив и устье Амура. Оказалось, что Сахалин — остров, а не полуостров (как считали в Европе и в Петербурге), а Амур доступен для морских судов. Нессельроде требовал наказания Невельского, но Николай I простил его. Уже с разрешения царя Невельской был отправлен для занятия устья Амура. Летом 1850 г. он поднял русский флаг в основанном им посту Николаевском (ныне Николаевск-на-Амуре) и объявил Приморье русской территорией.

Вызванный в Петербург Невельской был представлен к разжалованию в матросы «за неслыханную дерзость», но помилован и награжден государем. Генетик Н.В. Тимофеев-Ресовский, потомок Г.И. Невельского, рассказывал историю, возможно, баснословную. Будто бы Николай I вызвал разжалованного в матросы Невельского к себе во дворец, встретил в передней: «Здорово, матрос Невельской! Следуй за мной!» Пришел в следующую комнату. «Здорово боцман Невельской! Следуй за мной». Пришел в следующую комнату: «Здорово, лейтенант Невельской!» Так, когда они дошли до кабинета, он поздравил его с контр-адмиралом.

Невельского поддерживал генерал-губернатор Восточной Сибири Николай Николаевич Муравьёв. Исследования Невельского, доказавшего доступность устьев Амура для морских судов, позволили Муравьёву поставить в Петербурге вопрос о возвращении России Амура по всему течению. Несмотря на противодействие Нессельроде, Муравьёв организовал сплавы русских войск по Амуру и основывал поселения, ставшие позже городами. В 1854 г. он убедил Николая I предоставить ему право вести переговоры с цинским правительством Китая о разграничении Приамурья. 16 мая 1858 г. был заключен Айгунский договор, по которому границей между Россией и Китаем стал Амур, а Уссурийский край оставался в общем владении до определения границы. За Айгунский трактат Муравьёв получил титул графа Амурского. Опасаясь появления в Уссурийском крае англичан, Муравьёв-Амурский совершил плавание вдоль побережья и выбрал гавань Золотой Рог для строительства главного тихоокеанского порта России. Придумал и название города — Владивосток. Окончательно Уссурийский край перешел под власть России в 1860 г. по Пекинскому договору, заключенному графом Николаем Павловичем Игнатьевым. Существенно, что Россия вышла на свои дальневосточные рубежи без колониальных войн и унижения Китая.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.