12 Македонянин и Мудрый (867–912)

12

Македонянин и Мудрый (867–912)

Освободившийся наконец от мертвого груза в лице своего соправителя, Василий в кратчайший срок резко изменил курс империи. Тело Михаила еще не успело остыть, когда Фотий был изгнан из патриархата. К Фотию в Византии относились неоднозначно. Он в свое время не осудил ни убийство цезаря Варды, ни непотребные фортели жалкого императора; последнему, ходили слухи, он однажды даже бросил вызов — кто кого перепьет, и Фотий победил, выпив шестьдесят кружек против пятидесяти Михаила. Многих также неприятно удивило признание патриархом императорского статуса Людовика II. Патриарх оказался еще более унижен, когда два месяца спустя после его низложения был восстановлен в должности патриарха Игнатий, которого он глубоко презирал.

Почему же произошла такая резкая перемена в патриархате? Потому что Василий самым важным для себя делом считал возвращение западных провинций империи. Однако это могло быть осуществлено только при поддержке папы, и ради такой поддержки реабилитация Игнатия являлась для Василия ничтожно малой ценой.

Мы не можем сказать, был ли папа Николай готов принять такую неожиданную смену предпочтений, — он умер 13 ноября 867 г. Его преемник Адриан II разделял взгляды Николая, но имел менее горячий характер. Адриан принял предложение Василия направить делегатов на новый собор, на котором, как ожидалось, будет покончено с расколом, вызванным проводимой Фотием линией. Но, когда в начале октября 869 г. открылось первое заседание собора, папские легаты увидели, что Василий не обнаруживает ни покаянного, ни покорного поведения. В частности, их намерения председательствовать были отвергнуты — василевс заявил, что председательское место займет либо он сам, либо его представитель. Позднее, когда собор начал обсуждать судьбу Фотия, Василий настоял на том, чтобы бывшему патриарху было дозволено выступить в свою защиту. Но Фотий мудро отказался от выступления — даже тогда, когда постановили отлучить его от церкви, — поскольку понимал, что все решено заранее. Для Василия в этом деле были важны два значимых момента: первый — на соборе во всем придерживались не римских, а византийских процессуальных норм, не оставлявших осужденным возможности куда-либо апеллировать; второй — он сам, а не папские легаты, вынес вердикт.

Незадолго до того как собор закончил свою работу в феврале 870 г., в Константинополь поочередно, с промежутком в несколько дней, прибыли два посольства. Первое — от Бориса Болгарского. Обращение болгарского народа в христианство оказалось неблагодарным и намного более трудным делом, чем он представлял себе, и привело к разного рода неприятным последствиям. Через четыре года после крещения Борису пришлось подавить восстание, которое едва не привело к его свержению; он рассорился с Византией; его медовый месяц с Римом тоже подошел к концу: римские миссионеры оказались столь же непопулярны, как и их православные предшественники. И ему все еще не было дозволено иметь своего патриарха. Посланники Бориса хотели обратиться к собору только с одним вопросом, но этот вопрос, вне всякого сомнения, должен был посеять максимальный раздор среди делегатов: если болгарскому правителю не дозволялось иметь собственного патриарха, то к какой епархии следует относить Болгарию, к Константинопольской или Римской? Василий мудро адресовал вопрос теоретически нейтральным представителям трех других патриархатов: Александрийского, Антиохийского и Иерусалимского. Папские легаты, бывшие в меньшинстве, горячо протестовали, но никто не обратил на это внимания. Пребывая в ярости, они отправились на своем корабле обратно в Рим; настроение их едва ли улучшилось, когда по дороге далматинские пираты отобрали у них все, что они имели, и продержали у себя в плену девять месяцев.

В итоге Болгария вернулась в лоно православной церкви, где она пребывает по сей день, а Борис наконец получил то, что хотел: 4 марта Игнатий рукоположил болгарского архиепископа и еще ряд епископов. Формально подчиняясь Константинополю, по сути они являлись автономными. Василий решил действия патриарха одобрить, принеся тем самым в жертву свое недавнее сближение с Римом. Получалось, что Фотий был отстранен напрасно.

Второе посольство, прибывшее на берега Босфора в этом феврале, привезло послание от Людовика II. Император Запада чувствовал себя оскорбленным. Два года назад, когда он осаждал удерживаемый мусульманами Бари, Василий предложил ему услуги византийской флотилии. Людовик принял предложение, но флот прибыл только после того, как франки ушли на зимние квартиры. Когда же византийский адмирал Никита прибыл в расположение франкских войск, его шокировала не только их немногочисленность, но и разгульное, хмельное поведение воинов. Он немедленно разыскал императора, которого в разговоре назвал королем франков. Тот отреагировал очень болезненно. После чего Никита вернулся в Константинополь. И вот теперь здесь же появились франкские эмиссары и дали понять Василию, что их повелитель крайне разгневан.

Таким образом, в течение нескольких недель Василий восстановил против себя двух союзников. Что касается отношений с папой, то возвращение Болгарии в провизантийский стан являлось вполне стоящей quid pro quo, а вот ссора с Людовиком не влекла за собой никаких компенсирующих выгод. Поскольку франки соперничали с византийцами за обладание Южной Италией, то отношения между ними в дальнейшем запросто могли еще более ухудшиться. Впрочем, вскоре после этого силы начали покидать Людовика, и в 875 г. на севере Италии, вблизи Брешии, он умер, не оставив наследников мужского пола.

В то время как византийский флот был занят — или, если говорить точнее, ничем не занят — на Адриатике, главные силы сухопутной армии находились на Востоке. Тут империя сражалась не только против сарацин, но также против павликиан, которые переместились на запад, в Малую Азию. В результате двух ударных кампаний Василию и его зятю Христофору удалось оттеснить павликиан в глубь Анатолии, после чего они плотно занялись сарацинами — на протяжении следующего десятилетия византийские войска постоянно теснили мусульман, заняв несколько их стратегически важных цитаделей.

В Западной Европе успехи византийцев были столь же значительны. Хотя попытки Василия вытеснить сарацин с Крита и Сицилии оказались неудачными — Сиракузы, последний христианский оплот на Сицилии, пал в 878 г., — он смог изгнать их с Далматинского побережья и в 873 г. установил контроль над лангобардским принципатом Беневенто. В том же году Василий возвратил империи Отранто, а в 876 г. — Бари. Это сделало возможным крупномасштабное наступление, в результате которого практически вся Южная Италия возвратилась под власть Византии еще до конца века.

Быстрыми темпами шла миссионерская деятельность — ряд славянских племен на Балканах принял христианскую веру. В итоге Римская церковь возобладала в Хорватии, северной части далматинского побережья и Моравии — тут Кириллу и Мефодию пришлось признать свое поражение, — а в Сербии, Македонии и Греции согласились с главенствующей ролью Константинополя.

Парадоксальным образом именно эти победы православия привели к возвращению Фотия из ссылки. Во время его семилетнего изгнания неожиданная экспансия православной веры создала многочисленные и разнородные проблемы, с которыми старый и неумелый Игнатий не мог справиться. Постепенно фотиан начали продвигать на ключевые посты, а в 874 или 875 г. их лидера вызвали в столицу — ему было поручено руководить Магнаврским университетом и доверено обучение детей императора. Когда в 877 г. в возрасте восьмидесяти лет Игнатий скончался, Фотий во второй раз взошел на патриарший трон, а три года спустя его официально признал папа Иоанн VIII.

Похоже, Василий видел себя в роли нового Юстиниана. Он занялся отвоеванием Италии; он осуществил ревизию свода законов; он дал ход обширной строительной программе. При иконоборцах IX в. было очень мало значимых строек: новые храмы не возводились, о состоянии большинства старых церквей никак не заботились. И вот теперь ряд храмов нуждался в срочном ремонте, включая собор Св. Софии, который получил повреждения во время землетрясения 9 января 869 г. и теперь ему угрожала опасность полного разрушения. Василий пришел храму на помощь как раз вовремя. Старая церковь Св. Апостолов пребывала в еще более жалком состоянии. Василий отреставрировал ее сверху донизу. Были отреставрированы и многие другие, более скромные храмы, у них в ряде случаев старые деревянные кровли — с которыми всегда был связан риск пожара — заменялись новыми каменными.

Но величайшим архитектурным триумфом императора явилась его новая церковь, которую стали называть просто Неа[46]. Она примыкала к Большому дворцу, и на ее возведение и украшение не потребовалось отдельной статьи расходов. Если Василий являлся Юстинианом своего времени, то Неа стала его собором Св. Софии. Гроздь ее золотых куполов можно было видеть со всех концов города и с дальнего расстояния на море. Не многие императоры делали больше, чем Василий, для того чтобы Константинополь продолжал оставаться самым богатым городом в мире. По иронии судьбы ничего из сделанного при Василии ныне не сохранилось.

К лету 879 г. император имел за плечами двенадцать лет вполне успешного правления. Сарацины отступали. Павликиане разгромлены. Болгары и сербы обращены в христианство и вошли в лоно православной церкви; при этом папе было наглядно показано, что с Византией шутить не следует. Имел место глубокий и всесторонний пересмотр законов. Главные здания столицы были отреставрированы и украшены; церковь Неа на долгие годы стала напоминанием миру о величии ее основателя. Чуть более чем за десять лет безграмотный армянский крестьянин, добившийся трона путем двух подлейших убийств, явил себя величайшим императором со времен Юстиниана.

Но у Юстиниана не оказалось сына, которому можно было бы передать по наследству трон; Василий — соответствовало это истине или нет — мог предъявить сразу четырех сыновей. Правда, в отношении двух младших отпрысков он не проявлял особой заботы, второго сына Льва Василий попросту ненавидел, но его старший сын Константин, родившийся от его первой жены Марии, был, возможно, единственным человеком, которого Василий когда-либо по-настоящему любил. Константин уже в юном возрасте принял участие в бою. В 869 г. этот исключительно красивый молодой человек был коронован в соправители императора, и если бы он взял в жены дочь Людовика II, то под его властью объединились бы Восточная и Западная империи. В нем просматривались задатки не менее выдающегося монарха, чем его отец.

Но неожиданно в начале сентября 879 г. при невыясненных обстоятельствах Константин умер. Василий так никогда и не оправился от этого удара. Он начал все больше и больше уходить в себя, впадая в глубокую депрессию и даже приступы безумия. В такие моменты только один человек мог успокоить его — Фотий, который, стремясь ублажить душу императора, устраивал искуснейшим образом аранжированные службы за упокой души Константина, за что в итоге патриарх даже канонизировал его. Все это он делал по одной-единственной причине — дабы предотвратить восшествие на престол второго сына и прямого наследника Василия, Льва. Мы не знаем, почему Фотий столь негативно к нему относился: паренек был вспыльчив и, возможно, чрезмерно увлекался женщинами, но обещал стать превосходным василевсом. Так или иначе, Фотий делал все, чтобы довести до предела известную неприязнь Василия к своему сыну, и достиг в этом значительных результатов.

Когда Льву исполнилось шестнадцать лет, юношу женили, помимо его воли, на девушке по имени Феофано, отличавшейся неказистой внешностью и в придачу совершенно невыносимой набожностью. Лев, однако, упорно продолжал сохранять верность своей первой любви — Зое Заутце. Феофано пожаловалась на это Василию, и тот пришел в ярость и лично выпорол сына; Зоя же была выслана из столицы и в свою очередь выдана замуж. Но патриарх продолжал интриговать на эту тему и распространять разного рода сплетни. Старый император, чье психическое здоровье было уже основательно подорвано, демонстрировал повышенную внушаемость и легко поддавался на инсинуации. В результате через год Льва арестовали и без всяких судебных разбирательств бросили в тюрьму, где он пробыл три месяца.

В эти тяжелые для себя годы Василий находил некоторое отдохновение и утешение в охоте. И именно на охоте летом 886 г. он обрел свой конец. Большинство хронистов указывают, что он умер в результате несчастного случая, а двое детально описывают его. Однако рассказываемая ими история представляется совершенно неправдоподобной. Согласно их описаниям Василий, оставив своих спутников, в одиночестве ехал на коне и вдруг увидел огромного оленя, пьющего воду из источника. Неожиданно олень развернулся и бросился на Василия; каким-то образом лесному зверю удалось зацепить рогами за ремень всадника и стащить его с седла. После чего олень поскакал по лесу, волоча за собой беспомощного императора. Остальным охотникам не было ничего известно о происшедшем, пока они не встретили императорского коня — без всадника. Тогда охрана императора бросилась его искать, и в конце концов обнаружила оленя, волочившего по земле василевса. Один из охранников на ходу перерезал мечом ремень Василия и высвободил его. Император был жив, но без сознания. Когда оно вернулось к василевсу, тот потребовал измерить расстояние от места происшествия до места спасения — получилось шестнадцать миль. Только после этого он позволил доставить себя во дворец. Девять дней Василий бился в агонии, а 29 августа умер. Ему было семьдесят четыре года.

Это довольно-таки путаное повествование вызывает ряд вопросов. Прежде всего, почему психически нездоровый император, которому шел восьмой десяток лет, был оставлен совершенно без присмотра? Как он сам допустил, чтобы подобный инцидент произошел? Почему Василий не перерезал ремень сам? Почему олень не освободился от ненужного груза? Даже если ему это не удалось, могло ли животное протащить крупного человека шестнадцать миль по труднопроходимой лесистой местности? Вся эта история выглядит еще более подозрительной, если мы примем во внимание, что спасательный отряд охотников возглавлял Стилиан Заутца, отец молодой любовницы Льва.

Итак, мы подходим к последнему и самому важному вопросу: был ли Василий Македонянин убит Стилианом — предположительно с ведома и одобрения Льва? Конечно, мотивация тут имелась. Старик становился все более неуравновешенным — однажды он уже бросал Льва в темницу, — и Василий вполне мог под настроение казнить нелюбимого сына. Над Стилианом, одним из приближенных молодого принца и отцом его любовницы, нависала подобная же опасность. Но никаких свидетельств, что Василий пал жертвой заговора, в хрониках нет; мы можем лишь строить версии по этому поводу.

К моменту посвящения на царство Льву VI исполнилось двадцать лет. Ему было лишь тринадцать, когда в результате смерти его старшего брата отец изменил отношение ко Льву: умеренная неприязнь переросла у Василия в резкое отвращение. Менее чем через три года последовали принудительный брак, изгнание любовницы Льва и заключение его самого в тюрьму, которое усугубило постоянное присутствие в камере нелюбимой жены Феофано — та захотела скрасить горькую участь мужа в тюремной клетке, взяв туда и их маленькую дочь. Все эти невзгоды, обрушившиеся на Льва в период становления его личности, могли катастрофическим образом воздействовать на характер юноши. К счастью, ничего подобного не произошло. Правда, существует подозрение — не более того — в отцеубийстве; что же до остального, то Лев обладал исключительным обаянием, блестящим умом академического склада и глубокой ученостью — в последнем с ним не мог сравниться ни один из его предшественников на византийском троне. Правда, пафос многочисленных проповедей, прочитанных Львом в соборе Св. Софии, не всегда соответствовал реакциям его личной жизни: диатрибы против тех, «кто, вместо того чтобы купаться в чистых водах брака, предпочитает барахтаться в грязи блуда», звучат довольно-таки странно из уст человека, который имел постоянную связь с любовницей с пятнадцатилетнего возраста. Но его выдающиеся познания и глубина его ума сомнению не подлежат, именно поэтому императору дали прозвище «sophotatos» («самый умный»); и по сей день мы знаем его под именем Льва Мудрого.

Вполне естественно, что Лев, взойдя на трон — теоретически он разделял его со своим братом Александром, но тот был охочим до удовольствий ничтожеством, — произвел радикальные изменения в имперской администрации. Самый большой карьерный скачок сделал, конечно же, Стилиан Заутца, ставший Верховным управляющим государственными ведомствами и логофетом дрома — по сути, начальником имперской полиции в стране и за рубежом. Основным потерпевшим оказался — также вполне предсказуемо — Фотий. Во второй раз патриарх вынужденно подписал акт об отречении; ему было позволено уйти в удаленный монастырь, где он мог беспрепятственно продолжать свои теологические и литературные работы. Там Фотий и умер в безвестности несколько лет спустя. На Рождество 886 г. император посадил на патриарший трон своего самого младшего брата Стефана. Хотя тот пребывал в небывалом для патриарха пятнадцатилетнем возрасте, его назначение не вызвало особого противодействия. Никакого другого очевидного кандидата на этот пост тогда не имелось, и Стефан — болезненный юноша, которому, как казалось очевидным, едва ли суждено прожить очень долго, — представлялся всем заинтересованным лицам временной, переходной фигурой.

Имея под рукой Стилиана Заутцу в качестве политического советника и Стефана в качестве послушного орудия в церковных делах, Лев теперь мог считать себя превосходно оснащенным для управления империей. Никаких серьезных пертурбаций в стране до конца столетия не случилось, и закончилось оно на особенно счастливой ноте, когда в 899 г. был созван синод — возможно даже, он имел статус Всеобщего собора, — который многое сделал для восстановления отношений между Восточной и Западной церквями. В результате император смог уделить все свое внимание той огромной работе, что начал его отец, — ревизии и кодификации римского права. Все это вылилось в издание нескольких книг, в которых законы были, во-первых, приведены в системный порядок: конкретный предмет рассматривался in extenso[47] в конкретной книге — и нигде более; во-вторых, тексты по большей части излагались на греческом языке, а не на латыни, ставшей в Константинополе мертвым языком, понятным только ученым. Так, начиная со времени правления Льва VI юридические нормы, введенные Юстинианом, начали заменяться новыми.

Но, к сожалению, мир и спокойствие царили только внутри страны. Арабы продолжали оказывать давление на приграничные области, но наибольшую угрозу стала представлять Болгария. После обращения князя Бориса в христианство византийцы понадеялись, что отныне они с болгарами будут жить в мире, но Борис отрекся от престола в 889 г., оставив трон своему сыну Владимиру, который немедленно солидаризировался с боярской аристократией. Бояре были твердолобыми реакционерами, ненавидевшими христианство и стремившимися вернуть страну во времена язычества; при их поддержке Владимир принялся уничтожать все плоды работы Бориса. Но он, видимо, плохо знал своего отца. Взрыв ярости последнего еще долго отдавался в веках: старый князь покинул монастырь, вновь взял в свои руки управление страной, низложил и ослепил Владимира и созвал конференцию, на которую собрались делегаты из всех уголков его княжества. Борис попросил собравшихся делегатов признать правителем своего младшего сына Симеона. Без особых колебаний они так и сделали, после чего князь вернулся в монастырь, чтобы уже никогда не покидать его.

Симеону к этому моменту исполнилось двадцать девять лет, он был монахом, но на призыв взойти на трон не замедлил откликнуться. В Византии известие о занятии им престола встретили со вздохом облегчения, и все бы ничего, но вдруг Стилиан Заутца в 894 г. отдает монополию на торговлю с Болгарией двум своим протеже. Они резко повысили таможенные пошлины на все товары, импортируемые в империю, при этом сделав основным перевалочным пунктом Фессалоники — ранее им являлся Константинополь. Так одним махом византийцы положили конец торговому пути из Черного моря через Босфор в Золотой Рог; дорога же на Фессалоники была не только более протяженной — зачастую просто непроходимой. Симеон выразил протест, но Лев поддержал Стилиана, явно недооценив молодого князя. Уже через несколько недель болгарская армия вторглась во Фракию. Пришлось принимать экстренные меры. Выдающийся имперский военачальник Никифор Фока был срочно вызван из Южной Италии, плюс к тому император обратился за помощью к мадьярам. Этот дикий воинственный народ был северным соседом болгар, к которым мадьяры испытывали сильную антипатию. Их не пришлось долго упрашивать, чтобы они через Дунай вторглись на болгарскую территорию. Но если Лев обратился за помощью к варварскому племени, то точно так же мог поступить и Симеон. За землями мадьяр, на равнинах Южной Руси обитало еще одно кочевое племя — печенеги. Подкупленные болгарским золотом, они напали на тылы мадьяр. Те бросились назад, спасать жен и детей, но обнаружили, что путь блокирован печенежским войском. В конечном счете весь мадьярский народ направился на запад, двигаясь по обширной Паннонской равнине — территории нынешней Венгрии, где мадьяры живут до сих пор.

Когда с мадьярской угрозой было покончено, Симеон вновь обратил все свое внимание в сторону Византии. Никифор Фока был к тому времени неблагоразумно отозван Стилианом с болгарского фронта в Константинополь. Преемник Никифора Катакалон заметно уступал ему как военачальник, и в итоге Лев оказался вынужден просить Симеона о мире. После длившихся пять лет переговоров он был заключен — империя взяла на себя обязательство выплачивать большую ежегодную дань. Кроме того, закрылся фессалоникийский рынок, Константинополь вновь стал центром торговых отношений с Болгарией. Симеон продемонстрировал, что является силой, с которой следует считаться. Он серьезно ослабил византийское могущество как раз в тот момент, когда империи было необходимо мобилизовать все свои ресурсы для борьбы с арабами.

1 августа 902 г. пала Таормина, последний имперский оплот на Сицилии; на Востоке беззащитной осталась Армения, и мусульманские войска начали новое наступление на сопредельную с ней Киликию. Ситуация в Эгейском море была не лучше. Но самое страшное для Византии случилось в 904 г., когда грек-ренегат Лев Триполийский повел сарацинский флот через Геллеспонт в Мраморное море. Будучи, в конце концов, вытеснен оттуда византийцами, он направился к Фессалоникам. Город сопротивлялся три дня, но 29 июля оборона была прорвана. Страшная резня продолжалась неделю; только после этого захватчики взошли на свои корабли с награбленным добром и с более чем 30 000 пленных, оставив от второго города и порта империи одни дымящиеся руины.

Это было больше, чем несчастье, — это был позор. В спешном порядке разработали план военной кампании. Адмирал Гимерий проведет флотилию вдоль береговой линии до Антальи, там на суда взойдут сухопутные войска под командованием местного военачальника Андроника Дуки, после чего корабли продолжат путь на Тарс — порт, почти столь же значимый для сарацин, как и Фессалоники для византийцев, — который следовало уничтожить. Гимерий в должное время прибыл в Анталью и обнаружил, что Дука поднял восстание против Византии. Адмирал, будучи недостаточно хорошо экипированным, тем не менее продолжил свой путь. Несколько дней спустя он в пух и прах разгромил сарацинский флот, посланный для того, чтобы пресечь ему путь, после чего сжег Тарс дотла. Дука бежал в Багдад, где вскоре умер. Честь Византии была спасена.

У Льва между тем начались проблемы с Феофано. Он в общем-то никогда не любил жену, но теперь отношения с ней еще более ухудшились. Феофано, пытаясь, видимо, компенсировать отсутствие семейного счастья, обратила все свои помыслы к религии. И у нее это дошло до такой степени, что даже по византийским стандартам ее поведение выглядело достаточно нелепым. Ночью постели мужа Феофано предпочитала жесткую циновку в углу — там она ежечасно вставала для молитвы. Более неприемлемой супруги для молодого здорового принца трудно себе представить, к тому же Лев очень хотел иметь сына. Он почувствовал огромное облегчение, когда она удалилась в монастырь во Влахернах, где скончалась 10 ноября 897 г. Лев устроил для нее пышные похороны.

Сразу же после этого он вызвал свою возлюбленную Зою в Константинополь. Оставалось решить проблему с ее мужем, но так удачно вышло — некоторые посчитали, что как-то уж слишком удачно, — что он тоже в это время взял да и умер. С непристойной быстротой молодая вдова была устроена во дворце, и в начале 898 г. любовники наконец поженились. К радости Льва, Зоя вскоре забеременела, и он с нетерпением стал ожидать сына, обещанного астрологами. Увы, вновь родилась девочка, которой дали имя Анна. Но худшее было еще впереди: в конце 899 г. Зоя умерла от какой-то загадочной болезни. Столь долго ожидавшаяся идиллия продлилась лишь два года.

Печаль Льва была глубокой и неподдельной, но в то же время его продолжал беспокоить вопрос престолонаследия. Его брат и соправитель быстро спивался. Оспариваемое престолонаследие являлось фундаментальным злом, из которого проистекали все остальные беды: заговоры и интриги, дворцовые революции и государственные перевороты. Вывод был очевиден: императору необходимо жениться в третий раз, и у него должен родиться сын. Но дозволялись ли подобные вещи? Дозволялись — западными отцами церкви на заре христианства. Преждевременные смерти в результате болезни или рождения ребенка случались часто, и представлялось вполне простительным для мужчины взять себе вторую жену после утраты первой или даже третью после кончины второй. Но на Востоке законы были более строгими. Святой Василий неохотно дозволял вторые браки; третьи же он в лучшем случае называл умеренным блудом, и наказанием за них служило воспрещение причащаться в течение четырех лет. Что же до тех, кто пытался жениться в четвертый раз, то им уже вменялось многобрачие, и за это полагался отказ в причащении на восемь лет.

Но если затрагиваются государственные интересы, на многое можно закрыть глаза. На патриаршем троне брата Льва, Стефана, сменил беспечный Антоний Кавлеа, который без особых колебаний дал разрешение на третий брак императора. В супруги Лев выбрал очаровательную девушку по имени Евдокия Ваяни, и в Пасхальное воскресенье 12 апреля 901 г. она родила сына. Увы, Евдокия умерла во время родов, да и сам младенец прожил лишь на несколько дней дольше.

Но император решил не сдаваться. В конце концов ему исполнилось только тридцать пять лет. С другой стороны, заключить четвертый брак сложнее, чем третий, но, даже если бы ему такое удалось, это, безусловно, был бы его последний шанс. Ему следовало хорошо продумать все свои дальнейшие действия. Первое, что он сделал, — взял себе в любовницы поразительно красивую племянницу адмирала Гимерия Зою Карвонопсину — «угольноокую». Лев не хранил в тайне этот союз, который церковь хотя и не одобряла, все же находила более предпочтительным, чем четвертый брак. Первым ребенком Зои оказалась девочка, но в сентябре 905 г. она произвела на свет мальчика. Император был безмерно рад, патриарх же оказался в затруднительном положении. Он не мог дозволить императору жениться вновь; с другой стороны, Лев с любовницей не могли жить бесконечно долго во грехе. Наконец стороны пришли к соглашению: Зоя должна будет покинуть дворец, после чего патриарх окрестит ее сына в соборе Св. Софии. Так и произошло. На праздник Богоявления, 6 января 906 г., состоялось крещение — младенцу дали имя Константин.

Уже через три дня Зоя была возвращена во дворец, а Лев тем временем обдумывал следующий шаг. Константин продолжал оставаться незаконнорожденным и поэтому не имел прав на трон; брак с Зоей следовало каким-то образом узаконить. И тогда тайно, в приватной дворцовой часовне, в присутствии простого приходского священника он и его любовница совершили обряд венчания. Только после того как служба окончилась, Лев предал огласке свои действия и провозгласил новую жену императрицей.

В течение восьми лет надвигалась буря, теперь же она разразилась в полную мощь. Церковь пришла в ярость. И речи не могло быть о признании обряда венчания: сам Лев был одним из тех, кто поставил подпись под эклогой — гражданско-процессуальным кодексом, гласившим: «Если кто-либо осмелится приступить к заключению четвертого брака, который как таковой не является браком, то не только потомство от этого союза будет признано незаконным, но и самый этот союз подлежит наказанию, предусмотренному для тех, кто осквернил себя мерзостью блуда, — это следует понимать так, что лица, совершившие данное деяние, должны быть разлучены друг с другом».

Что касается гражданско-процессуального кодекса, то Лев мог заявить о своих особых привилегиях или даже изменить сам кодекс. Но в отношении канонического права он был бессилен. Как мог василевс получить специальное разрешение на четвертый брак? Антоний Кавлеа уже умер; его преемник Николай, ранее бывший личным секретарем императора, теоретически мог дать такое разрешение, если бы в византийской церкви было все спокойно, но он к этому моменту вступил в конфронтацию с Арефом, епископом Кесарийским, который отныне станет его самым непримиримым врагом.

Хотя и Фотий, и Игнатий были уже в могиле, фракции фотиан и игнатиан не только продолжали существовать, но и активно боролись друг с другом. Ареф на протяжении первой половины жизни был убежденным фотианином. В его работах содержались смертельные оскорбления в отношении игнатиан, которые на Пасху 900 г. привлекли его к суду по обвинению в атеизме. Он был оправдан, а когда его друга Николая назначили патриархом, Ареф стал настаивать, чтобы тот предпринял жесткие действия против игнатиан. Но Николай отказался, поскольку пообещал императору сделать все, что в его силах, чтобы положить конец разладу между двумя фракциями. Разъяренный Ареф поклялся отомстить патриарху, и вопрос о четвертом браке императора, предоставлял ему для этого отличный шанс. Позиции сторон были следующие: более умеренные фотиане склонялись к тому, чтобы предоставить Льву разрешение на брак, крайне фанатичные игнатиане решительно выступали против этого. Ареф по идее должен был бы находиться в лагере фотиан; одна лишь мстительность толкнула его к игнатианам, которые приняли епископа с распростертыми объятиями. Раньше они и мечтать не могли о том, чтобы на равных противостоять в интеллектуальном споре искушенным фотианам; теперь же вдруг обрели очень сильного лидера.

Дебаты продолжались на протяжении целого года; император между тем терял терпение. И тут у него появилась идея. Теперь игнатиане имели преимущество в словесных баталиях и, собственно, в общественном мнении Константинополя. Они упорно выступали против разрешения на четвертый брак, но разве их нельзя переубедить? Осторожно навели справки в отношении Евфимия, настоятеля монастыря в Псамафии, — наиболее уважаемого члена партии игнатиан, не считая Арефа. Евфимий, будучи строгим моралистом, по идее должен был бы сразу отвергнуть предложение, которое ему собирались сделать, но Лев хорошо знал людей вообще и личные качества этого человека в частности. Выказав поначалу некоторые колебания, Евфимий в итоге принял предложение возглавить патриархат и заявил, что готов дать испрашиваемое разрешение, но при условии какого-то достойного предлога. Император был готов к этому. Он сказал, что недавно направил все это дело на рассмотрение папе римскому Сергию III, от которого с полной уверенностью ожидал благоприятного ответа. Евфимий вряд ли нашел бы более авторитетное лицо.

Лев действительно не сомневался в том, что Сергий даст требуемую санкцию. Ни один понтифик, достойный папского трона, не упустил бы подобной возможности продемонстрировать свое влияние в делах Константинополя. Более того, Сергий крайне нуждался в военной помощи со стороны Византии в Южной Италии, где сарацины продолжали укреплять свою власть. Имея в виду эту помощь, папа, конечно, должен был счесть свое разрешение на четвертый брак вполне приемлемым quid pro quo.

Лев в принципе был готов ждать. Он лишь настаивал на том, чтобы, пока этот вопрос остается неразрешенным, Зое оказывали все почести, полагающиеся императрице. Но вот на Рождество 906 г. и затем на Богоявление Николай воспретил ему войти в собор Св. Софии. Император в обоих случаях молча возвратился во дворец, но месяц спустя нанес ответный удар. Николай был обвинен в том, что он тайно контактировал с мятежником Андроником Дукой, после чего патриарха поместили под арест, а затем принудили подписать акт об отречении от патриаршего трона. Подобное отречение не могло иметь силы без утверждения со стороны других патриархов и, теоретически, со стороны папы римского, но и Лев своевременно ко всему подготовился — заранее тайно привез в столицу представителей трех патриархатов: александрийского, антиохийского и иерусалимского. Папу также информировали о намерениях Льва. Ему было весьма лестно слышать просьбу о признании четвертого брака, а полученное от Льва послание, направленное против его собственного патриарха, являлось еще более ценным свидетельством того уважения, которым пользовалось папство на Востоке, и, конечно, этим не следовало пренебрегать. Ответ Сергия оправдал все надежды императора.

Евфимий, пройдя интронизацию, предоставил столь долго ожидавшееся разрешение, но настоял на том, чтобы Льва и Зою допускали в главную церковь только как кающихся грешников и воспрещали им вход в алтарь. Кроме того, в течение всей службы они должны были стоять. Но для императора это не являлось сколь-нибудь существенной ценой за счастливую супружескую жизнь. Хоть этот брак и считался греховным, он был наконец признан. Лев и Зоя стали мужем и женой, а их младенец Константин, которому к этому моменту исполнилось восемнадцать месяцев, именовался Порфирогенетом (Багрянородным), «рожденным в порфире». Теперь наследование престола Константином получило необходимую гарантию — насколько это вообще было возможно в те изменчивые, ненадежные времена.

Лев осуществил все свои заветные мечты, но отныне колесо Фортуны закрутилось в обратную сторону. Осенью 911 г. он приказал Гимерию вернуть наконец Крит. На протяжении шести месяцев адмирал вел осаду, но защитники держались стойко. В апреле 912 г. из столицы пришло срочное сообщение: здоровье императора ухудшилось — судя по всему, жить ему оставалось недолго. С неохотой Гимерий снял осаду и направил флотилию в Босфор. Его корабли огибали остров Хиос, когда оказались окружены сарацинской флотилией под командованием Льва Триполийского — того самого военачальника, который практически уничтожил Фессалоники восемь лет назад. Почти все византийские корабли были пущены на дно, самому Гимерию чудом удалось спастись. Он бежал в Митилену, откуда в глубокой печали отправился в Константинополь.

Лев быстро угасал. Ему еще довелось услышать печальные новости, после чего он отвернул лицо к стене. Ночью 11 мая Лев умер. Он выказал себя если не великим, то весьма достойным императором. Правда, Лев вызвал такой глубокий раскол в церкви, какого она давно уже не знала, но это явилось неизбежным результатом его четвертого брака, которым Лев обеспечил и признанное всеми престолонаследие, и продолжение Македонской династии. А ей суждено было просуществовать еще 150 лет, и она явилась величайшей династией в истории Византии. Во всех прочих отношениях Лев правил мудро и достойно. Он оставил империю в гораздо более благополучном состоянии, нежели к моменту его восшествия на престол. Лев никогда не занимался самовосхвалением: ни грандиозные соборы, ни величественные дворцы не увековечили его память, а его мозаичное изображение над имперскими вратами собора Св. Софии — где он, к слову сказать, представлен распростертым перед Христом — несомненно, появилось лишь через несколько лет после смерти василевса. Его самые долговечные свершения — кодификация права, реорганизация провинциальной администрации, реструктуризация вооруженных сил — не отличались зрелищностью, но не стали от этого менее ценными. В течение жизни Льва его искренне любил народ, и после смерти императора люди имели все основания испытывать к нему чувство благодарности.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.