Жилища

Жилища

Летний дворец Петра I в Летнем саду был образцом комфорта XVIII века. Здесь был водопровод, соединенный с фонтанной системой. Вода поступала в нижнюю поварню. Столовая и нижняя поварня соединялись через окно для ускорения подачи блюд на стол. «То, что составляет большое удобство и о чем можно только мечтать, — писал французский архитектор Леблон, строивший дворцы для Петра, — это иметь текущую воду, проведя трубы с водой из находящегося поблизости источника». Стены обеих поварен — верхней и нижней — были выложены изразцами, что позволяло содержать их чистыми.

А. Ф. Зубов. Летний дворец Петра I. 1716–1717 гг.

Канализация во дворце также была устроена по последнему слову техники. Под фундаментом здания был проложен канализационный тоннель, соединивший Неву с гаванцем, по которому циркулировала вода. Посредством деревянных коробов с тоннелем были связаны шесть туалетов дворца. Автором этого нововведения также был Леблон.

Из других достопримечательностей дворца нужно назвать уникальный ветровой прибор, изготовленный по заказу Петра дрезденскими мастерами Динглингером и Гертнером в 1713 году. В резную раму, резьба которой выполнена на тему морской символики, заключены три диска со шкалой: верхний — часы со стрелками (часовой, минутной и секундной), нижние диски — «ветровые указы», соединенные с флюгером на крыше дворца. Прибор позволял определять силу и направление ветра. Кроме того, здесь находилась токарня, где работал царь.

В остальном набор помещений соответствовал такому набору в любом дворянском доме Европы: спальня и кабинет хозяина, спальня хозяйки (в более просторных домах к ней обычно примыкали кабинет и будуар), столовая, фрейлинская, детская и малый танцевальный зал, где учились танцевать царевны Елизавета и Анна.

Общественная жизнь проходила не во дворце, а в Летнем саду, который был украшен мраморной скульптурой, и где кроме упоминавшихся уже деревянных галерей-гульбищ были построены грот с водяным органом, зеленый лабиринт, птичий двор, оранжереи. На месте Марсова поля находился «зверовой двор» с заморскими животными. За Мойкой (на месте павильона Росси в Михайловском саду) стоял Летний дворец Екатерины I, названный во многих документах «Золотые хоромы». На другом берегу Невы располагался столь же маленький и скромный Зимний дворец.

В 1711 году поблизости от места впадения реки Фонтанки (тогда еще «безымянного ерика» в Неву), на месте, где русская армия захватила шведский бот «Гедан» и шняву «Астриль», Петр I решил построить увеселительный дворец для Екатерины Алексеевны. Дворец получил название Екатерингоф — двор Екатерины. Позже рядом для дочерей Петра I были построены дворцы Анненгоф и Елизаветгоф, представлявшие собой простые деревянные здания с узкими и длинными комнатами. Сведений об их убранстве не сохранилось, но известно, что дворцы окружал сад, разбитый придворным садовником Денисом Брокетом. Со стороны реки до дворца был прорыт канал, перед фасадом устроена небольшая гавань. По проекту Жана-Баттиста Леблона по обе стороны канала вырыли круглые пруды для понижения уровня воды на заболоченном острове. С двух сторон канала находились прямоугольные партеры, «зеленые кабинеты» — боскеты, трельяжные галереи и беседки. Еще при жизни Петра возникла традиция праздновать годовщину победы над шведами, 1 мая, в Екатерингофе. Дворец стал одним из любимых мест пребывания, любимым местом летнего отдыха царской семьи. Позже дворцы были разрушены.

А. Ф. Зубов. Екатерингоф. 1716–1717 гг.

Для своей семьи Петр выстроил загородный дворец в Петергофе — будущий Большой Петергофский дворец. В отличие от «холостяцкого» Монплезира он не стоит на берегу, продуваемом балтийскими ветрами, а заботливо спрятан в глубине парка. Дворец (позже перестроенный при Елизавете) был двухэтажным и включал в себя кабинет Петра, один парадный зал — Итальянский салон и служебные помещения: спальню, буфетную, кухню, мыльную, комнаты прислуги и прочее.

Рядом с Петергофом в Стрельне началось строительство Большого Стрельнинского дворца. Петр же с семейством останавливался в маленьком деревянном Путевом дворце (он сохранился до наших дней). К дворцу примыкали ягодный огород и «зеленый сад» (вертюгартен) с двумя фонтанами. В теплицах ягодного огорода росли персиковые, померанцевые, абрикосовые, лавровые и фиговые деревья, вишни, крыжовник, груши и виноград, разнообразные травы и цветы (розы, жасмин и пр.), на грядках созревали артишоки, русские, турецкие и немецкие сорта огурцов, укроп, редис, щавель, а также различные ягоды, арбузы, дыни и картофель для царской кухни. И это не было уникальной особенностью Стрельнинского дворца, такой же огород (может быть, менее богатый) имела каждая загородная усадьба. Рядом с ягодным огородом был пчельник с различными типами ульев — из стекла, дерева и соломы. Его завел Петр I с целью доказать, что пчел можно разводить в условиях северного климата, близ Петербурга. Рядом с пчельником произрастали медоносные культуры и душистые растения — мята, мелисса, базилик и душица.

А. Ф. Зубов. Петергоф. 1716–1717 гг.

Главный архитектор Санкт-Петербурга Доменико Трезини составил по указанию Петра I «образцовые» (типовые) проекты жилых домов для различных слоев населения («именитых», «зажиточных» и «подлых»). Первые дома были мазанковыми, позже появились каменные. У нас есть счастливая возможность увидеть один такой дом — он чудом сохранился в Петербурге, на Васильевском острове. Это дом № 13 по 6-й линии, построенный в 1723-1730-х годах для стольника Петра I А. И. Троекурова по проекту «образцового дома для именитых». Рядом расположены две церкви XVIII века — собор Андрея Первозванного, выстроенный в 1764–1766 годах по проекту А. Ф. Виста, и храм во имя Трех Святителей Вселенских Василия Великого, Григория Богослова и Иоанна Златоуста, построенный по проекту Доменико Трезини в 1740–1745 годах. В Андреевском соборе сохранился резной деревянный 17-метровый золоченый иконостас XVIII века, один из старейших в городе. Самые древние в иконостасе образа Св. Николая Чудотворца и Св. Александра Невского, переданные из церкви Меншиковского дворца, находятся в храме с самого его основания.

Путевой дворец Петра I

Дома размещались «в линию» на распланированных прямых улицах. За каждым домом находился двор, где могли располагаться хозяйственные постройки и небольшой сад. Огороды выносились за городскую черту.

В Петербурге впервые в России было организовано уличное освещение — фонари для него изготавливались на заводах Меншикова в Ямбурге, также ввели специальный налог на мощение улиц — каждый возчик при въезде в город должен был доставлять на возу три камня, а хозяин — вымостить улицу перед своим домом и укрепить участок набережной, если дом был расположен на реке или канале. На фоне нарочито-скромных царских дворцов и «образцовых домов» выделялись настоящей роскошью и размахом дома ближайшего сподвижника Петра — Александра Даниловича Меншикова.

Дом Троекурова. 8-я линия Васильевского острова, 13

У Меншикова, как и у его повелителя, была большая семья, состоявшая в основном из женщин. Он женился на Дарье Михайловне Арсеньевой, дочери якутского воеводы и стольника Михаила Афанасьевича Арсеньева, род которого восходит к знатному татарину Ослану-Мурзе Челебею, выехавшему в Россию из Золотой Орды и принявшему крещение с именем Прокопия в 1389 году. По родословной легенде сам великий князь Дмитрий Донской был его восприемником от купели и выдал за него дочь своего ближнего человека. Меншиков долго и романтично ухаживал за своей избранницей — почти каждый день обменивался с ней нежными письмами, что, впрочем, не мешало ему содержать многочисленных любовниц. У Дарьи Михайловны было три сестры: небезызвестная нам Варвара Михайловна, будущая фрейлина Екатерины, Аксинья Михайловна и Авдотья Михайловна. Сестры Арсеньевы, как и Екатерина, часто сопровождали Александра и Петра в боевых походах. Они были под Нарвой в 1704 году, в Витебске в 1705 году, в 1706 году в Нарве и затем в Киеве. В Киеве 18 августа 1706 года Петр и обвенчал Александра и Дарью. Дарья еще некоторое время сопровождала мужа в боевых походах — в обозе и верхом. Когда же супруги разлучались, Меншиков в письмах клятвенно заверял Дарью Михайловну, что «истинно по разлучении с вами ни единого случая не было, чтобы довольно вином забавица и с королевским величеством зело умеренно забавлялись, и в том не извольте сумлеваться». Очевидно, Дарью Михайловну очень беспокоило бесконечное пьянство Меншикова и его государя и повелителя.

Став в 1710 году губернатором Санкт-Петербурга, Меншиков начинает строить для своей семьи каменный дом на Васильевском острове, рядом с деревянным посольским дворцом, предназначенным для официальных приемов. Дом Меншикова состоял из основного полутораэтажного корпуса и двух симметричных флигелей. В 1714 году он был надстроен до трех этажей и стал самым высоким зданием Петербурга. Согласно традиции того времени, все комнаты в доме, даже служебные, имели собственные имена. В дом вели так называемые «Большие сени» — центральное сквозное помещение, делившее здание на две половины, украшенное колоннами тосканского ордера и статуями античных богов и героев. Гостей провожали в Большую палату, стены которой декорированы французскими шпалерами XVII века. Из помещений для домашнего обихода сохранилась Поварня на первом этаже, на втором этаже — Секретарская, Предспальня, Парадная спальня Меншикова, Ореховый кабинет с живописным плафоном, изображающим бога войны Марса, Морской кабинет, отделанный изразцами, Столовая, Спальня Дарьи Михайловны, а также две соединенных комнаты, называемые «Варварин покой», предназначенные для Варвары Арсеньевой и облицованные голландскими плитками.

А. Ф. Зубов. Меншиковский дворец. 1716–1717 гг.

Кроме сестер Дарьи Михайловны в доме бывали, а иногда и жили сестры самого Меншикова Анна, Мария и Татьяна. Особенно теплые отношения сложились у Меншикова с племянницей Анной, дочерью сестры Марии. Анна Даниловна Меншикова самовольно вышла замуж за царского денщика Антона Девериера. Такой брак был мезальянсом, и Меншиков некоторое время избегал сестры и ее мужа. Но когда над светлейшим князем начинали сгущаться тучи монаршей немилости, он немедленно вспоминал о своих родственниках. Он также покровительствовал братьям Дарьи Михайловны — Ивану и Василию и их семьям.

А. И. Ростовцев. Ораниенбаумский дворец. 1716–1717 гг.

Не менее поместителен и роскошен был дворец в Ораниенбауме. Благодаря сохранившейся «Описи Большого Ораниенбаумского дворца» мы можем в деталях представить обстановку, которая была здесь в начале XVIII века.

Прежде всего в описи упоминаются иконы, находившиеся в каждой комнате, кроме проходных. Стены комнат украшены искусственным мрамором, деревянными панелями или шпалерами («по коже навожено золотом и серебром и разными цветами»), два последних вида отделки служат одновременно и для утепления помещений. Иногда упоминаются «цветники» между окон, т. е. изображения ваз с цветами. Полы «столярной работы» или выложены черными и белыми плитками мрамора. Отапливаются комнаты так называемыми каминами-печами — оригинальным изобретением русских мастеров, которое сочетало в себе живой огонь, горевший в каминах, с эффективностью печи. Собственно — это настоящие русские печи, топка у которых была устроена как камин. Отделывали их «плитками галанскими». Получался странный гибрид, который, тем не менее, был удобен в быту. В качестве освещения названы «два подсвешника зеркальных, заморских в рамах медных посеребрянных, старых» и «два подсвешника стенных медные посеребряны, на одном две картины живописные за стеклам в рамах резных золоченых француской работы». Из мебели перечислены многочисленные стулья и кресла, сиденья которых «переплетены камышом» или обиты бархатом, дубовые и ореховые шкафы с фарфоровой и стеклянной посудой, кабинетцы (маленькие шкафчики для бумаг, комбинированные с письменным столом), столы сосновые и столики круглые «китайской работы».

В спальне стоит «кровать аглицкая дубовая столярной работы, на кровати одеяло объяринное (из объяри — волнистой ткани. — Е. П.) холодное белое, складено галуном желтым шелковым по краям и по середки, над кроватью гзымзы (архитектурное украшение в виде полочки. — Е. П.), обиты объярью малиновою и высподи выкладено галуном шелковым, над кроватью балдахин внутри обито белою объярью и галуном желтым шелковым складено, на кровати два пуховика двоеспалные, на одном наволока полосатая бумажная белая, на другом наволока белой байки, на оной же кровати простыня швабского полотна, подушка круглая, наволока байковая полосатая синея, восемь подушек на них наволоки камки красной».

Упомянута и ночная одежда: «шлафор (халат. — Е. П.) парчи золотной на нем травы бархату малиноваго подбит желтым атласом, туфли парчевые золотной парчи и с позумент серебряной ветхие, другие туфли сафьянные красные, на кравати шлафор парча золотная с травами по зеленому атласу, на горностаевом меху старой…».

Также в спальне находился «писпод (ночной горшок. — Е. П.) муравленой галанской работы, при кровати столчак дубовой точеной, петли и скобы медны позолочены, на трех ношках секрет оловяной (еще одна разновидность горшка. — Е. П.) весом три фунта с полу».

На кухне «стены убраны плитками галанскими, два поставца стенных за стеклами убраны ценинною посудою и запечатаны печатью… очаг кирпишной, над очагом и вниз стенки пол и столбы убраны плитками галанскими таган железной при очаге».

Также в описи упомянута «лахань медная на ножках зеленой меди, при ней две скобы медные ж, в чем посуду моют, весом дватцать четыре фунта».

Из семи детей, родившихся у Меншиковых, выжили трое: сын Александр и дочери Мария и Александра. Судьбу его дочерей не назовешь счастливой. Едва старшая, Мария, вышла из детского возраста, как родители тут же, желая упрочить свое положение, принялись ее сватать. Сначала ее помолвили с Петром Сапегой, сыном великого гетмана Литовского. Затем Меншиков, разорвал помолвку, решив, что на его «товар» сыщется «купец» побогаче — сам император Всероссийский Петр II, в ту пору двенадцатилетний мальчик. Историк Д. Бантыш-Каменский писал: «Какая печаль, какое отчаяние овладело сердцем княжны Марии, еще недавно бившимся от радости, когда отец объявил ей решительную, непременную волю, чтобы она забыла своего Сапегу и готовилась быть императрицею! Слезы, убеждения, болезнь несчастной — ничто не поколебило честолюбца… Мария не могла любить императора, дав сердце другому, и Петр II, взаимно, смотря на холодность ее, на слезы, невольно катившиеся из прекрасных глаз, на принужденную улыбку, не мог любить ее».

После помолвки на содержание Марии при дворе ассигновывались огромные суммы (до нескольких миллионов рублей), и все они оседали в карманах ее сребролюбивого папеньки. Однако попытка выдать ее замуж за Петра II закончилась неудачей и в конечном итоге падением Меньшикова.

И. Г. Таннауэр. Мария Меншикова. Середина 1720-х гг.

Вся семья была отправлена в ссылку вместе с отцом сначала в Раненбург, затем в Берёзов, где Мария умерла от оспы раньше, чем ей исполнилось шестнадцать лет. Еще по дороге в ссылку умерла Дарья Михайловна. А в Берёзове скончался сам Меншиков. Младшая сестра Марии, Александра, вернувшись из ссылки, вышла замуж за генерал-аншефа и гвардии майора Густава Бирона, младшего брата фаворита императрицы Эрнста Иоганна Бирона и была пожалована Анной Иоанновной во фрейлины. В возрасте 23 лет она скончалась при родах вместе с новорожденным ребенком. Жена английского резидента Джейн Рондо оставила нам описание ее похорон: «Единственные похороны, которые я видела, были похороны младшей дочери князя Меншикова, возвращенной вместе с братом из ссылки нынешней императрицей и выданной ею замуж за графа Густава Бирона, младшего брата герцога Курляндского. Она умерла от родов и была похоронена с большой пышностью. Посидев какое-то время, все собравшиеся перешли в комнату, где находилось тело усопшей. Гроб был открыт. Она лежала в нижнем белье, поскольку умерла в такое время (иначе, как мне сказали, она была бы полностью одета): ночная рубашка из серебряной ткани, подвязанная розовой лентой, на голове — чепец, отделанный тонкими кружевами, и маленькая корона княжны Римской империи. Вокруг головы по лбу была повязана лента с вышитым на ней именем ее и возрастом. На левой руке у нее лежал завернутый в серебряную ткань ребенок, который умер через несколько минут после рождения. В правой руке ее был бумажный свиток — свидетельство ее духовника Св. Петру. Когда все общество собралось в комнате, с нею пришли проститься слуги; низшие слуги были первыми. Все они целовали ей руку и целовали ребенка, просили простить им их проступки и подняли кошмарный, невообразимый шум: они вопили, а не плакали. Затем с нею прощались ее знакомые, с тем различием, что они целовали ее в лицо, и тоже подняли ужасный шум, но не такой жуткий, как предыдущие. Потом подходили ее родственники, первыми самые дальние. Когда подошел ее брат, я даже было подумала, что он вытащит ее из гроба. Но самую трогательную картину представляло прощание мужа, который просил избавить его от этой гнетущей церемонии, но его брат полагал, что следует подчиниться русскому обычаю, чтобы его как иностранца не обвинили в презрении к ним. Два джентльмена помогли мужу прийти из его апартаментов, и им действительно приходилось поддерживать его, а не просто показывать это. На его лице читалась истинная скорбь, но скорбь молчаливая. Подойдя к дверям комнаты, где лежала покойница, он остановился и попросил подать ему настойку оленьего рога; выпив ее и, казалось, собравшись с силами, он приблизился к гробу и упал в обморок. После того как его вынесли из комнаты и привели в чувство, гроб снесли вниз и поставили на открытую колесницу, за которой последовал длинный поезд карет и гвардейский конвой, так как она была женой военачальника. Для погребения тело отвезли в монастырь Св. Александра, и хотя крышка гроба была закрыта, пока ехали по улицам, в церкви ее снова сняли, и та же церемония прощания повторилась сызнова, но без мужа: его увезли домой, ибо он вторично лишился чувств, едва открыли гроб. Остальная часть церемонии очень похожа на римско-католическую. После погребения все вернулись в дом на большой обед, который скорее походил на пир, чем на тризну, поскольку все, казалось, позабыли свое горе. Но воздержитесь от ехидной улыбки, которую я воображаю на Вашем лице, потому что муж не появился и, я полагаю, действительно скорбит, ибо очень любил ее, что всегда было видно по его отношению к ней, когда она была жива, а это является более убедительным свидетельством искренности, чем стенания после ее смерти».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.