СУЗДАЛЬСКОЕ ИЛИ ВЛАДИМИРСКОЕ (НА КЛЯЗЬМЕ) КНЯЖЕСТВО

СУЗДАЛЬСКОЕ ИЛИ ВЛАДИМИРСКОЕ (НА КЛЯЗЬМЕ) КНЯЖЕСТВО

Залесская (относительно Киевской Руси) сторона, занимая восточную часть ее владений, соприкасалась на севере с Новгородскими волостями, а с востока и юга была окружена финскими племенами, рассеянными и внутри некоторых ее местностей.

Древнейшие города ее, Ростов и Белоозеро, были сначала поселениями финскими: в Ростове жила меря, в Белоозере весь. Суздаль также именем своим доказывает финское свое происхождение. К ним пришли новгородские словене, может быть, смешанные с варягами, и утвердили над ними свою власть: они стали волостями новгородскими еще в предисторическое время. При Рюрике, приславшем сюда своих мужей, варяжская составная часть населения усилилась и сообщила свой строй всему населению. От Новгорода Ростов и Белоозеро перешли, вероятно, во власть великого князя киевского Олега или Владимира, который посадил в Ростове сына Ярослава. Вероятно, от его имени и построен на Волге город Ярославль. Он был переведен отсюда в Новгород. Ростов же отдан был тогда Св. Борису.

Став великим князем киевским, Ярослав предоставил Залесскую сторону третьему, любимому своему сыну Всеволоду, при его Переяславском княжестве.

Сын Всеволода, Владимир Мономах, ездил часто в эту область для сбора дани и прочих хозяйственных распоряжений, что видно из его поучения, написанного им на пути в Ростов, около 1096 года.

Он посадил в Ростове сына Мстислава, который оттуда переведен был в Новгород.

Место его занял другой сын Владимира, Изяслав, который хотел захватить себе и чужой Муром, принадлежавший к Черниговскому уделу второго Ярославова сына Святослава, но поплатился жизнью за свое корыстолюбие, в сражении со спасшимся сюда Олегом Святославичем, который, в свою очередь, хотел овладеть всей страной и грозил отсюда даже Новгороду. Мстислав новгородский вынудил его отказаться от такого намерения.

Владимир Мономах предоставил здешнюю сторону меньшим своим детям, из которых Юрий, получивший впоследствии прозвание Долгорукого, водворен здесь, кажется, еще прежде Олегова погрома, судя по следующему месту из письма Владимира к Олегу, по кончине Изяслава: «если ты мыслишь на меня лихое, да то ти седить сын твой хрестьный (Мстислав) с малым братом своим, хлеб едучи дедень».

Юрий Владимирович был женат отцом на Аепиной дочери, Осеневой внучке, половецкого князя, 12 января 1108 года.

Мономах в одну из следующих поездок основал здесь город на Клязьме и назвал по своему имени Владимиром, который вскоре получил преимущество перед старшим Суздалем и послужил ступенью к будущему возвышению северо-восточной России над юго-западной, Великороссии над Малороссией.

Из первоначальных действий Юрия летописи сохранили только известие о походе на болгар, знаменитое торговое племя, которое столько пострадало от нашествия Святослава. Юрий возвратился оттуда с богатой добычей, в 1020 г.

При кончине отца в 1125 году, Юрий находился в Киеве, и ему, верно, не хотелось ехать оттуда в свою дикую, лесистую сторону.

При старшем брате Мстиславе он не смел самовольствовать и оставался дома в покое, но при слабом Ярополке он пытался было водвориться в Переяславле, который сначала занял насильственно, выгнав племянника, Всеволода новгородского (1132), а потом выменял на Суздаль, но вскоре вынужден был от него отказаться и уйти восвояси (1134).

Мстиславичи, в свою очередь, хотели было отнять у него Суздаль, и Всеволод Мстиславич, изгнанный им из Переяславля, ходил два раза (1134) войной на Суздаль, намереваясь посадить там брата, Изяслава Мстиславича, остававшегося без волости.

Сражение на Жданой горе (1135) не доставило никакой пользы находникам, несмотря на их победу.

При Всеволоде Ольговиче Юрий не мог предпринять ничего относительно южной Руси, и поход его 1135 года не мог состояться из-за отказа новгородцев, хотя и избравших перед тем к себе его сына Ростислава. Ростислав должен был бежать к отцу (1139).

Юрий рассердился и на обратном пути в Суздаль взял Новый Торг и опустошил пограничные села.

С этих пор суздальские князья начинают притеснять Новгород.

После кончины Всеволода Ольговича, когда стол киевский достался племяннику Изяславу Мстиславичу, Юрий принял деятельное участие в распрях киевских, как союзник северского князя Святослава Ольговича, враждовавшего с великим князем по своим причинам. Юрий надеялся, разумеется, посредством этого союза достать себе вожделенный Киев, захваченный племянником не по праву.

Первый его поход на помощь Святославу Ольговичу (1146) прервался от Козельска, вследствие нападения рязанского князя на его собственные волости, по вызову великого князя Изяслава Мстиславича.

Юрий послал к Святославу на помощь своего сына Ивана, которому северский князь дал Курск с Посемьем.

Дела Святослава, однако же, ухудшались час от часа. Изяслав со своими союзниками Давыдовичами стремительным походом занял его волости, начиная с Новгорода (Северского), и, преследуя по пятам, вынудил спасаться бегством от Карачева в Дедославль и оттуда к Колтеску. Юрий прислал ему сюда тысячу человек дружины белозерской. Святослав хотел идти с ними на Давыдовичей к Изяславлю, как вдруг занемог Иванко Юрьевич. Святослав остался при нем и не отпустил дружины, а Давыдовичи, услышав о полученной им помощи, поручили продолжение враждебных действии вятичам и отправились домой от Дедославля.

Иванко умер в ночь на понедельник, на масленицу, 24 февраля 1147 года.

Наутро приехали два брата его, Борис и Глеб, «сотворили плач велик» и, взяв тело его, повезли в Суздаль к отцу «с жалостию».

Святослав отошел в верховья Оки и стал в Лобыньске; Юрий прислал к нему послов утешать его и сказать: «Не тужи о сыну моем, аще того Бог отъял, а другии ти сын пришлю». Вместе с этим Юрий одарил Святослава, жену его и дружину многими дарами.

Продолжение войны было несомненно.

Юрий хотел ее, чтобы достать себе Киев, Святослав хотел ее, чтобы выручить брата, Давыдовичи хотели ее, чтобы утвердить за собою захваченные вместе Новгород-Северские волости, Изяслав, чтобы покончить с неугомонным врагом.

Весной враждебные действия возобновились: Юрий начал воевать Новгородскую волость, где княжил брат Изяслава, взял Новый Торг и всю Мсту, а Святославу велел воевать Смоленскую волость Ростислава, брата Изяславова, и тот взял люд голяд, в верховьях Протвы. «И тако ополонишася дружина Святославля, сказано в Киевской летописи, и прислав Гюрги и рече: прииди ко мне, брате, в Москов».

Москов, так значится в одном списке летописи, в другом Москова, в третьем Москва! Что за имя? Какое странное! В первый раз только оно здесь послышалось. Не ошибка ли это? Нет, не ошибка: так значится во всех списках летописи. Что же это такое: деревня, село или город? Где находится Москва?

На краю волостей Суздальских, Черниговских, Рязанских и Смоленских, к югу от вышеназванного люда голяди, там, где протекает мелкая речка Москва, берущая начало за Можайском, и принимает в себя другие речки, еще меньшие, Яузу и Неглинную, рассыпано по горам и долинам несколько селений, и в среднем их, на крутом берегу, мелькает деревянный городок, окруженный дремучим бором. Это будущий Кремль, его окружность — это славная Москва.

Думал ли Юрий Долгорукий, что этому бедному городишке, который готов он был променять с придачей на один конец, не только киевский, но и переяславский, предопределена слава, перед которой поникнет и старый Ростов с Суздалем, и великий Новгород, и сам славный Киев, которому посвящены были теперь все его труды, все его думы и мечтания.

Думал ли Святослав Ольгович, что его любезный Новгород Северский и дорогие вятичи достанутся некогда во власть этого захолустья и вменят себе в великую честь считаться его пригородами.

Думал ли кто-нибудь на Руси, что здесь, на этом берегу, на этой горе, в этом лесу, средоточие русского могущества, что здесь скрыто то таинственное ядро, к которому прильнет, которое притянет, соберет около себя всю землю Русскую и многие иные.

Думал ли сам летописец, занося случайно известие об обеде в свою летопись, записывая странное имя города с сомнением и колебанием, думал ли летописец, что этой строкой его будут дальше потомки дорожить гораздо более, чем подробным и тщательным описанием всей междоусобной войны великого князя Изяслава Мстиславича киевского и его дяди Юрия Владимировича суздальского, с ее сражениями, победами, нападениями и переговорами; что все они почти позабудутся и пренебрегутся, а эта строка станет предметом глубоких размышлений и тщательных исследований…

Но когда все это будет? Скоро ли? Нет, не скоро! Долго еще силе русской носиться по веянию ветров, долго еще сила эта будет искать себе места и, найдя его здесь, не скоро она остановится, осядет, водворится!.. А потом начнутся испытания! Москва будет терпеть, страдать, мучиться, гореть, и долго не будут понимать ее сами соотечественники; она подвергнется браням и ругательствам, клевете и напраслинам, но она восторжествует, наконец, с русским началом в сердце, возьмет все свое, ей предопределенное, возвысится, возвеличится, спасет отечество, подаст руку помощи меньшой братии, единоплеменной и единоверной… Когда же это будет? Не скоро, не скоро. Пройдут века, сменится много поколений, перетерпится много горя, уяснятся чувствования, очистятся понятия. Теперь Москва — беднейший городок, но здесь начинается ее история.

Князья разъехались на другой день после пира. Что им было делать в пустыне, где случайно привелось встретиться, так сказать, по дороге, на перекрестке своих путей? Юрий узнал, что по особенному ряду братьев Изяслава киевского и Ростислава смоленского, против него вооружаются новгородцы и смольняне. Он должен был поспешить назад, чтобы приготовиться для встречи врагов с другой стороны. Осенью, действительно, выступил против него брат великого князя Изяслава Святополк со всей Новгородской землей, но вернулся из-за распутицы от Нового Торга.

Следующий год (1148) Юрий оставался дома, послав на помощь к Святославу сына Глеба. В Суздаль приходил к нему с мираом знаменитый новгородский епископ Нифонт, который выпросил захваченных новоторжцев и «гость весь цел» (всех задержанных купцов). Он освятил церковь Св. Богородицы великим освящением, и Юрий оказал ему любовь и уважение, но мира новгородцам не дал.

Юрия постигло в это время еще семейное огорчение. Старший сын его Ростислав ушел от него из Суздаля и обратился к врагу его, великому князю киевскому Изяславу. «Отец меня обидел, сказал он, и не дает мне волости в Суздальской земле; я пришел к тебе — ты старше всех в Владимировых внуках; я хочу потрудиться за Русскую землю и ездить подле тебя». Изяслав принял его и дал ему пять городов.

На зиму Изяслав приходил в Новгород и вместе с новгородцами пошел отсюда воевать Юрьевы волости. Они взяли по Волге шесть городов, опустошили страну до Ярославля и захватили до семи тысяч пленников. Распутица заставила их вернуться. Юрий отплатил немедленно за набег, к чему побудил его в особенности сын его Ростислав, который, по возвращении великого князя Изяслава из волжского похода, был лишен им волостей, по наветам, и с бесчестьем отослан по Днепру к отцу. Он просил прощения у отца и побуждал идти на Киев: «Тебя ждет вся Русская земля и черные клобуки». В негодовании Юрий сказал: «Неужели мне и детям моим нет части в Русской земле». Он собрался со всеми силами и 24 июля 1149 г. выступил на вятичи.

В Ярышеве он имел свидание со Святославом Ольговичем, который опять взял его сторону. На Супое соединились с ним приглашенные половцы.

Ополчение явилось под Переяславлем. Юрий требовал себе Переяславля и уступал Киев. Изяслав не соглашался. Сражение 23 августа кончилось его поражением, и Юрий, к великой его радости, занял киевский стол.

Тотчас и начал он свои распоряжения, предполагая остаться там навсегда и пренебрегая своей Залесской стороной, Суздальским княжеством. Всех сыновей своих он рассажал по киевским городам, Ростислава в Переяславле, Андрея в Вышгороде, Бориса в Белграде, Глеба в Каневе. Суздальское княжество предоставлено было младшему сыну Васильку.

В том же году данники новгородские ходили по смежным с Суздальскими волостями странам: Юрий выслал на них Берладника — была сильная схватка, но суздальцев пало больше.

Недовольный своим успехом, Юрий хотел покончить со своим противником: «Выжену Изяслава, говорил он, и перейму волость его».

Однако же, помирился с ним, по совету Владимирка галицкого и сына Андрея, но не исполнил условий касательно возвращения даней новгородских и награбленного товара по переяславскому полку, что послужило вскоре поводом к возобновлению военных действий.

Он выдал тогда свою дочь (1150) за Владимиркова сына Ярослава, своего нового союзника, а другую за Святославова сына Олега.

Изяслав неожиданно приблизился к Киеву. Юрий, не приготовившись его встретить, бежал в городок Остерский. Его выручил из беды Владимирко, но ненадолго. Будучи совершенно разбит за Рутом, бежал за Днепр вместе с детьми, был там осажден неутомимым Изяславом и должен был дать обещание, что не будет искать Киева под Изяславом и Вячеславом, и вернулся в свой Суздаль.

Святослав Ольгович на обратном скорбном пути принял изгнанника с великими почестями.

В следующем году (1152) услышав, что мстительные враги сожгли его Городец, единственную точку опоры на любезном юге, воскликнул: «Они сожгли мой Городец, я им отожгу», и собрался в поход. Повоевав около Чернигова, он должен был вернуться домой, будучи не в силах бороться с подоспевшим на помощь великим князем Изяславом и оставил верному своему союзнику Святославу Ольговичу сына Василька с 30 человек дружины, а сам через вятичи ушел в Суздаль.

Но его тянуло к Киеву, и он в 1154 году собрался в новый поход с ростовцами, суздальцами, со всеми детьми. По дороге, в вятичах, случился в его войсках конский падеж, и он опять должен был повернуть на Суздаль.

Возвратившись, он услышал о неожиданной смерти непримиримого своего врага, великого князя Изяслава Мстиславича. Недолго думая, он поспешил в путь. По дороге в Смоленск узнает он о кончине старшего брата Вячеслава и о занятии великокняжеского стола черниговским князем Ярославом Давыдовичем.

Отпустив сына Мстислава, за которым приходил епископ Нифонт, в Новгород, он поспешил вперед.

Далее встретил его с поклоном старый друг, Святослав Ольгович северский, а потом в Стародубе и Святослав Всеволодович. Следовательно, все главные князья признали его старшинство.

Остановившись у Моровийска, он послал сказать Изяславу Давыдовичу: «Мне отчина Киев, а не тебе. Ступай домой, в Чернигов». «Избезумился я, отвечал Изяслав, виноват», — и Юрий вступил, наконец, с торжеством в Киев на вербницу в 1155 году, достигнув к старости, семидесяти лет, своей желанной цели.

Он раздал все волости своим детям: Андрею Вышгород, Борису Туров, Глебу Переяславль, Василию Поросье, Мстислав оставался в Новгороде.

Суздальское княжество предназначалось им, вероятно, как и Мономахом, младшим его детям: Михаилу и Всеволоду.

Следует сознаться, что оно обязано Юрию Владимировичу Долгорукому первоначальным своим гражданским устройством. Он основал здесь несколько городов: Переяславль, Юрьев, Дмитров, Москву. Многие церкви остались памятниками его княжения.

Старший сын Андрей не хотел оставаться на юге: недолго прожил он в Вышгороде; как отца тянуло всю жизнь на юг к Киеву, так сыну полюбился север с Владимиром.

Ему надоели, кажется, эти нескончаемые, бесплодные войны за Киев; он посчитал, что его отцу, уже семидесятилетнему, недолго оставалось жить на свете, а после этой близкой смерти Киев ему достаться никак не мог при таком множестве соискателей, из которых иные имели и права гораздо больше, чем он, а именно все старшие двоюродные братья, не говоря об Изяславе Давыдовиче, уже сидевшем на киевском престоле, и о Святославе Ольговиче, имевшем притязания даже прежде Изяслава и Юрия. А там еще издали глядели с жадностью на Киев ретивые дети Изяслава… Борьба с ними со всеми, вместе или поодиночке, притом без права, не предвещала верного успеха, а трудов множество; в Суздальском же княжестве ожидало его владение обширное, почти бесспорное; он родился там, или, по крайней мере, провел лучшие годы жизни, привык к земле, людям и обычаям. Жена его была оттуда родом и предпочитала, разумеется, ту спокойную страну новой, незнакомой, исполненной беспрерывных опасностей; ее братья, Кучковичи, близкие к Андрею, твердили беспрестанно о своей родине и убеждали сестру и зятя туда переселиться.

Как бы то ни было, Андрей, вскоре по водворении в Вышгороде, решил оставить этот удел и в 1155 году, без отчей воли и даже ведома, тайно, ночью, с женой, детьми и двором, отправился на нашу далекую, залесскую сторону, взяв с собой из Руси только древнюю икону Богоматери, икону, которая впоследствии получила такое важное значение в Русской истории и ныне составляет первую Московскую святыню в Успенском соборе под именем Владимирской.

Благочестивое предание сообщает об этом, важном по своим следствиям, переселении несколько любопытных подробностей…

Случилось Андрею, уже долго думавшему о своем отъезде, разговориться в искренней беседе с близкими людьми о святых иконах, от которых бывают чудеса — исцеления, указания, пособия и другие. Бояре сообщили ему, что здесь, в Вышгороде, носится слух о греческой иконе Божией Матери, привезенной купцом из Царьграда и поставленной князем Юрием в Девичьем монастыре, будто она не хочет здесь оставаться. Крылошане рассказывают, что они увидели ее однажды висевшую среди церкви в воздухе. Они осмелились перенести ее на прежнее место, и тогда повернулась она лицом к алтарю. Священники отнесли ее в алтарь и поставили за святой трапезой, но после она явилась опять «о себе», вне трапезы.

Андрей, слыша эти речи, разгорелся духом, как говорит предание: ему представилось, кажется, что спутница, покровительница, заступница для задуманного им дела нашлась, — он поспешил в монастырь: лик Святой Девы сиял в его глазах паче всех икон. Князь пал перед ним ниц и взмолился усердно: «Владычице, аще хощеши, можешь помощницею быти нам в Ростовской земле, иде же тщимся шествовати, простри руце свои на мольбу Сыну своему, сохрани и заступи ны от всякого зла».

Собравшись, ночью, путники пришли в церковь и отслужили со слезами молебное пение: князь Андрей взял образ на свои руки, и все, помолясь, отправились в далекий путь. Крылошане церковные, священник Никола и зять его, Нестер, последовали за ними.

Многими чудесами ознаменовалось путешествие святой иконы, перед которой по всей дороге пелись молебны: там, на Яузе, Андрей послал всадника искать брод, и несчастный вдруг стал невидим в переполнившейся реке. Князь, обвиняя себя в его гибели, обратился с молитвой к Божественной Спутнице, и в то же мгновение утопавший всплыл живой и невредимый; там, на полях Рогожских, взбесившийся конь сбил с себя служителя и затоптал жену священника Николы, которая слезла перед тем со своего воза. Муж пал со слезами перед иконой, и увечная очнулась целой и невредимой. Наконец, не доходя до Владимира, на берегу реки Клязьмы, кони, везшие святую икону, вдруг остановились. Никакими усилиями нельзя было побудить, чтобы они двинулись с места. Перепрягли других, и те стали как вкопанные. Князь Андрей понял, что Владычице не угодно шествовать далее, остановился на этом месте, назвал его Боголюбимым и обещал построить церковь.

Андрей, благополучно совершив путь, водворился во Владимире. Ему было тогда под пятьдесят лет. У него было несколько детей — двое взрослых сыновей и дочь. Отец оставил его, кажется, в покое. Хотя старику тяжело было лишиться такой твердой опоры, но возле него оставалось еще много доблестных сыновей… Он, впрочем, недолго прожил в Киеве без Андрея, и через два года скончался, накануне новой опасности, когда новый враг уже стоял перед Киевскими воротами (1159). Андрей сотворил по нему «великую память».

Ростовцы и суздальцы посадили Андрея на отчем столе в Ростове и Суздале, «занеже, сказано в летописи, бе любим всеми за премногую его добродетель, юже имеяше к Богу и ко всем сущим под ним». А впрочем, эти княжества, по завещанию Юрия, должны были принадлежать его младшим детям.

Этих последних Андрей вскоре выгнал, вместе с мачехой, второй женой Долгорукого, и ближними мужами отцовскими, «желая быть самовластец всей земли», а может быть, вместе и в исполнение воли избравших его городов. Княгиня, гречанка родом, отправилась в свой родной город Константинополь, и сын ее, Василько, получил себе в удел от императора четыре города по Дунаю.

Десять лет Андрей спокойно прожил в своем княжестве, приводя в порядок хозяйские дела, ладя с соседями, укрепляя силы для будущих действий, строя церкви и украшая зданиями свой стольный город.

В 1158 г. он заложил во Владимире церковь Успения Божией Матери «об едином верхе» и дал ей много имения, слободы, купленные с данями, лучшие села, десятину в стадах своих и десятый торг. Через два года она была завершена. Андрей украсил ее дивно многими иконами, сосудами и дорогими каменьями, а верх ее позолотил. «Из всех земель, сказано в летописи, по вере его и по тщанию к Святой Богородице, пришли к нему мастера и украсили ее паче всех церквей». Через год она была расписана. На икону Покровительницы своей он пожертвовал более 30 гривен или фунтов золота, кроме серебра, крупного жемчуга и дорогих каменьев, и поставил ее в новосозданном храме.

В 1164 году он соорудил церковь на Золотых воротах, построенных им по образцу и в воспоминание о Ярославовых Золотых воротах в Киеве.

Он также окончил церковь Святого Спаса, начатую его отцом, и несколько монастырей.

Город Владимир заложил больше прежнего.

Десятилетнее спокойное княжение его во Владимире было возмущено только ересью Леонтья, епископа, которого он изгнал прежде вместе с братьями, а потом принял в Ростов, вместо Суздаля: Леонтий начал запрещать скоромное в господские праздники, даже в Рождество и Крещение, если они придутся в среду или пятницу. Великий князь просил у него разрешения на мясо от Воскресения до недели Всех Святых. Епископ дозволял только на Святой неделе. Произошла «великая тяжа между духовными» перед князем и всеми людьми. Суздальский епископ Феодор доказывал Леонтию неосновательность его заповеди, но тот не хотел слушать и уехал за решением в Царьград. На Дунае, в ставке императора Мануила, в присутствии послов суздальского, черниговского, переяславского, киевского решено было, к удовольствию князя Андрея, болгарским святителем Адрианом, это важное прение, растревожившее весь русский православный мир. Леонтий, однако, не был убежден и противоречил столь дерзко, что вельможи греческие хотели утопить его в Дунае (1164).

Другой остовский епископ, Феодор, ослушался Андрея, не захотев ехать в Киев ставиться. Летописи рассказывают ужасы о его жестокостях: много пострадали люди, говорят они, в его держание, не только простцы, но даже монахи, игумены, священники: он брил им головы и бороды, выжигал глаза, вырезал языки, распинал по стене, заточал, предавал работе и мучил немилостиво, «хотя восхитити от всех имений, несытый, как ад». В ответ на увещания князя, он затворил все церкви во Владимире, и ключи взял к себе, так что не было нигде ни звона, ни пения, даже у самой Богородицы Владимирской. Князь, выйдя из терпенья, послал Феодора судиться к митрополиту Константину в Киев. Тот обвинил его во всех грехах, велел отвести на Песий остров, где отсекли ему правую руку, вырезали язык и вынули очи: «зане хулу измолви на Святую Богородицу» (1164).

Из внешних действий Андреевых во все это время примечательна только война против волжских болгар, сильных и богатых его соседей с юго-восточной стороны (1164). Желая ли обезопасить себя с их стороны и внушить страх от русского имени, которое здесь давно не было слышно, или вследствие какой-нибудь распри и за добычей, Андрей с сыном Изяславом и муромским князем, взяв с собой чудотворный образ, отправился за Оку и Волгу. Перед сражением он приобщился Святых Тайн и обратился с молитвой к своей Божественной Помощнице. Вслед за князем и все воины ударили челом перед иконой, и, облобызав ее, смело пошли против врагов. Болгары были разбиты, и великий князь Андрей с конными далеко преследовал их. Пешие остались на полчище под знаменами, около Божией Матери. Князья, вернувшись, пали ниц перед ней, хвалу воздавая со слезами и радостью великой. Андрей взял еще три города, и, наконец, столицу Болгарскую, на берегах Волги, знаменитый Бряхимов, обширные развалины которого мы теперь видим верстах уже в двадцати от реки. С богатой добычей и славой возвратился великий князь суздальский в отчизну и уставил праздновать своей Покровительнице, в благодарное воспоминание о счастливом походе, 1 августа, что совершается православной церковью и до сих пор.

В делах южной Руси Андрей не принимал во все это время никакого участия, если только мы исключим малую помощь, посланную им в 1160 году, с сыном Изяславом, по просьбе союзника его Изяслава Давыдовича, для его племянника, князя вщижского, Святослава Владимировича, за которого выдал свою свою. Но он готовился к действиям.

Соседние князья, рязанские, муромские, смоленские, полоцкие, так или иначе, признали над собой волю Андрея, и во всех следующих его предприятиях находились в числе его воинов.

Первым предметом его замыслов был Новгород, богатое и сильное, не подверженное разделению и междоусобиям, цветущее торговлей княжество, с которого он не спускал глаз с самого своего водворения во Владимире.

Андрей еще тогда (1160) послал сказать новгородцам: «Ведомо вам буди, что я хочу искать Новагорода добром или лихом; целуйте мне крест на том, чтоб иметь меня отцом себе, а мне желать вам добра». «С тех пор, замечает летописец, начали новгородцы мястися и часто творить веча». Почуяло их сердце, что заходит на них от близкого Владимира туча, какой не видывали они еще от далекой Киевской Руси, и что придется им когда-то потерять свою дорогую волю. Андрей, сказав это слово, сделал первый шаг к Новгороду, проложив дорогу, по которой неукоснительно пошли его преемники, князья владимирские, а затем московские, и с которой Ивану Третьему осталось ступить только один шаг, уже последний, до Святой Софии.

В следующем году, чтобы умилостивить Андрея, новгородцы прислали просить у него сына. Сына он почему-то не давал, а предлагал брата, от которого те отказывались, ибо он уже княжил у них и не угодил им; тогда он дал племянника Мстислава Ростиславича, разумеется, на условиях, на каких хотел, или, как говорилось тогда, «на всей воле своей» (1160).

Но вскоре переменил свое решение и вывел племянника из Новгорода, договорившись со своим старшим двоюродным братом, великим князем киевским, Ростиславом Мстиславичем, который прислал туда своего сына Святослава, не без особых выгод для Андрея, уступая ему, кажется, Двинскую дань (1161).

Святослав жил у них долго, но, наконец, они рассорились. Новгородцы, по старой привычке, указали ему путь от себя, поцеловав Святую Богородицу, «яко не хотети его». Андрей заступился за Святослава, как за своего союзника, и отправил к нему помощь на Волгу, куда тот удалился. Изгнанный князь сжег Новый Торг, а прочие союзники, смольняне и полочане, по воле князя Андрея, Великие Луки.

Они ходили было к Русе, но, не дойдя, вернулись, когда услышали о приготовленной встрече (1167). Новгородцы избрали к себе на стол сына великого князя киевского Мстислава Изяславича, Романа. Союзники перехватили послов и заняли все пути, чтобы до него не могло дойти никакой вести о происходившем. Андрей, «силою местяче» (насильно помещая) на стол новгородский своего ставленника, говорил новгородцам: «Нет вам другого князя, кроме Святослава», и новгородцы, не привыкшие к такому языку, возмутились, убили посадника и других чиновников, державших сторону изгнанного князя, и настаивали на своем выборе. Новые послы, с Даньславом Лазутиничем, успели пробраться окольными дорогами, мимо всех засад, в Киев, и привезли, наконец, князя, которого новгородцы ожидали от Семена дня до Велика, сидя с одним посадником Якуном (1168). Новгородцы обрадовались, но Андрей вознегодовал на них за упорство и ослушание, вознегодовал еще более на киевского Мстислава, как тот осмелился, вопреки ему, дать сына строптивому городу.

Он решил наказать и Мстислава, и Новгород, и начать с первого, которого не любил издавна. Ему досадно было, что этот младший князь, хотя и по условию со старшими, занял великое княжество Киевское, к которому сам он, Андрей, по праву был ближе сына Изяславова. Прочие русские князья также завидовали ему, начали сноситься речами на него с Андреем и утвердились крестом между собой.

Многочисленная рать собралась по зову Андрея. К полкам ростовским, суздальским, владимирским, со старшим сыном его Мстиславом, присоединились Роман из Смоленска, Глеб из Переяславля, Олег Святославич и брат его Игорь черниговские, Владимир из Дорогобужа, Рюрик из Вручего, Давыд из Вышгорода, брат его Мстислав, брат Андрея Всеволод Георгиевич, племянник Мстислав Ростиславич, всего 11 князей. Главным воеводой послан был Борис Жидиславич. Сам Андрей не пошел, уверенный, что дело обойдется успешно и без него.

Все полки собрались в Вышгороде, и на второй неделе поста осадили Киев. Мстислав затворился и отчаянно бился из города. Помощников у него не было никого, кроме торков и берендеев, и те «льстили под ним». Три дня приступали полки, и собственная дружина его ослабела. «Что, Князь, стоишь, говорили ему, нам их не перемочи». Мстислав не мог противиться долее: с четвертого приступа город был взят, и Мстислав вынужден был оставить Киев. Бастеева чадь погналась к Василеву, стреляя в плечи ему, и захватила многих из его дружины: Дмитра хороброго, Олекса дворского, Сбыслава Жирославича, Ивана Творимирича, Рода, тиуна его, и многих других. За Уновью Мстислав соединился с братом Ярославом, и оба поспешили в свой Владимир (Волынский), а жена его и дети достались в плен победителям.

Киев был взят в марте, на второй неделе поста (1169). Сборная рать бросилась грабить по горе и подолью, суздальцы, смольняне, черниговцы и Олегова дружина хватали ризы, иконы, книги, колокола из Десятинной церкви, от Святой Софии. Дома, церкви и монастыри загорелись. В монастыре Печерском показался было огонь, но пожар был потушен. «И бысть в Киеве, говорит тамошний летописец, стенание и туга, и скорбь неутешимая, и слезы непрестанные. Сия же вся содеяшася грех ради наших». А суздальский летописец почитает это бедствие наказанием за митрополичью неправду. Какая же была эта неправда? Митрополит незадолго перед тем запретил печерского игумена Поликарпа, не веля ему есть молока и мяса в господские праздники, что казалось страшным грехом, повлекшим общее тяжелое наказание.

Мстислав, разумеется, по мысли и воле своего отца, посадил в Киеве дядю Глеба Юрьевича; никто не смел противиться, хотя и были еще двое старших двоюродных братьев. Слабые, они радовались, что, по крайней мере, у Мстислава Киев был отнят. Сын Андрея возвратился во Владимир с великой честью и славой.

Отец его был очень доволен, исполнив свое желание — примерно наказать ослушника и принять в свое распоряжение древнюю русскую столицу. Брать ее себе он не думал, навсегда утвердив местопребывание в любезном ему Владимире.

Теперь дошел черед до Новгорода. Летописцы разделяют негодование Андрея: им всем было как будто оскорбительно, зачем новгородцы живут не как прочие и могут распоряжаться князьями по своему усмотрению. «Нельзя, говорят они, оправдывать новгородцев тем, что они освобождены прадедами князей наших. Пусть это так, но разве передние князи велели им переступать крест и соромлять своих внуков или правнуков, целовать им крест и после изменять присяге? Злое неверствие в них вкоренилось. До которых пор Богу терпеть над ними! Вот и навел он наказание на них рукою благоверного князя Андрея».

Новгородцы, между тем, успели сходить с молодым своим князем на волости союзников Андрея, Полоцкие и Смоленские, пожгли и разорили их. Данник их, Даньслав Лазутинич, тот, который ходил в Киев за Романом, послан был с дружиной, «по сту мужей от конца», за Волок собирать дань с Двинской области, предавшейся Андрею, и разбил суздальский полк, что выслан был к нему навстречу, взял всю дань, а с суздальских смердов другую.

Новые причины гнева Андрея, который не любил прощать обид. Давно уже он кликнул клич, и собрались у него полки ростовские, суздальские и владимирские; князь рязанский прислал к нему сына с полком; князь муромский прислал сына с полком. «Толико бысть множество вой, говорит летописец, что и числа их нетуть». Андрей поручил их опять сыну своему Мстиславу, победителю Киева, и главным воеводой назначил прежнего, Бориса Жидиславича.

Лишь только вступила рать в пределы новгородские, как и начала предавать все огню и мечу; жгли села, убивали людей, пленили жен и детей, похищали имение. На пространстве трехсот верст все было разорено и опустошено.

Новгородцы решили у себя защищаться и бились так успешно, что вся осаждающая рать предалась поспешному бегству (1170).

Множество суздальцев попало в плен, так что продавались они в Новгороде по две ногаты. Остальные, возвращаясь по местам разоренным, терпели ужасный недостаток в продовольствии, иные умирали от голода, другие в великий пост ели конское мясо.

Новгородцы приписали свое спасение от такой многочисленной рати заступлению Пресвятой Богородицы, и в изъявление своей благодарности положили праздновать ежегодно 27 ноября ее честному Знамению, что после исполнялось ими вместе уже со всей православной церковью, — однако же, долго кроме Суздаля!

Андрей не достиг своей цели, рать его была разбита, он, казалось, должен был уступить, — но нет, побежденный, он все-таки остался победителем, и уступили новгородцы, а не он. Сила его уже не зависела от случайностей: новгородцы вскоре должны были указать путь от себя своему храброму защитнику, князю Роману, и прислали к Андрею просить его о мире и князе. Ужасная дороговизна возникла у них вследствие разорения, недостатка в подвозе из соседних, Андрею подчиненных, областей, или неурожая.

Андрей, довольный их покорностью, дал им Рюрика, брата умершего, между тем, Святослава Ростиславича, из-за которого он начал войну (1171).

Андрей посылал тогда рать на болгар с сыном Мстиславом и воеводой Борисом Жидиславичем. Рязанский и муромский князья также выставили полки со своими сыновьями. Всем не люб был поход: зимой воевать болгар трудно, но, нехотя, все пошли в исполнение воли Андрея. Князья соединились на устье Оки, постояли две недели и, не дождавшись всех ратей, пустились вперед с главной дружиной. Они напали на болгар врасплох, взяли шесть сел, седьмой город, иссекли мужей, пленили жен и детей и отправились с богатой добычей назад. Болгары опомнились, что их было мало, пустились было с шестью тысячами в погоню, но не догнали двадцати верст: Мстислав, отпустивший вперед дружину, был уже на устье и мог свободно уйти восвояси (1172). Он вскоре умер во Владимире.

Между тем, не стало в Киеве брата Андрея, Глеба (1172). Ростиславичи, княжившие в городах окружных, соблюдая свои выгоды, осмелились без ведома Андрея призвать на великое княжение Владимира Мстиславича из Дорогобужа, действительно старшего из потомков Мономаха. Андрей приказал Владимиру идти вон из Киева назад в Дорогобуж, а Роману приказал идти из Смоленска в Киев, послав сказать Ростиславичам: «Вы нарекли меня отцом, и я хочу вам добра; я даю Киев вашему брату Роману». Роман смоленский, по слову Андрееву, пришел в Киев, а Владимир, между тем, умер (1172).

Новгородцы, прогнавшие своего Рюрика, который начал было действовать не согласно с Андреем, отняв посадничество от преданного ему Жирослава, опять просили себе князя у него. Андрей сначала прислал посадничать того же Жирослава, прибежавшего от Рюрика под его покровительство, а потом дал своего младшего сына, Георгия (1172). Новгородцы слушались его во всем, и сам архиепископ Иоанн, который столько прославился во время последней осады города, приходил к нему во Владимир.

Но вдруг один нечаянный слух нарушил его спокойствие: ему сказали, что брат его Глеб в Киеве умер не своей, а насильственной смертью, изведенный киевскими боярами, и он потребовал их у Ростиславичей: «Выдайте мне Григоря Хотовича, Степанца и Олексу Святославця, — это враги всем нам». Ростиславичи не хотели их выдать, и отпустили Григоря от себя. Рассерженный Андрей прислал сказать Роману: «Ты не ходишь в моей воле с братьею своею — иди же из Киева, а Давыд из Вышгорода, Мстислав из Белгорода. Ступайте в Смоленск и там делитесь между собою. Киев я отдаю брату Михалку».

Так был силен Андрей, что одного своего слова он считал достаточным, чтобы выслать многих князей из их княжеств и произвести совершенно новое между ними размещение.

И этого слова было, в самом деле, достаточно: Роман, услышав его, собрался и беспрекословно выехал из Киева, а Рюрик, Давыд и Мстислав огорчились и решили попытаться, не успеют ли переменить гнева на милость. Они послали сказать Андрею: «Брат! Правда, мы нарекли тебя отцом своим, целовали крест тебе и стоим в крестном целовании, хотяче добра тебе, а ты брата нашего Романа вывел из Киева и нам кажешь путь из Русской земли, без всякой со стороны нашей вины. Но Бог и сила крестная над всеми!»

Андрей не давал им никакого ответа.

Между тем, Михалко, которому он назначил Киев, не пожелал переезжать туда, а послал младшего брата Всеволода с племянником Ярополком.

Ростиславичи, видя, что им от Андрея надеяться не на что, напали ночью на Киев, захватили Всеволода и его племянника, всех бояр, и отдали Киев брату Рюрику, договорившись с Михалком.

Ольговичи черниговские, не терпевшие Ростиславичей, рады были этому случаю и послали своих мужей к Андрею, «поводяче его на ослушников»: «Кто тебе ворог, говорили они, тот и нам ворог; мы готовы с тобою».

Андрей уже и сам «разжегся гневом» и послал Михна мечника с новым приказом в Киев: «Поезжай к Ростиславичам и скажи Рюрику, — пусть он идет в Смоленск к брату в свою отчину; Давыду скажи: пусть идет в Берлад; а Мстиславу скажи: все от него, я не велю ему быть в Русской земле!»

Мстислав, привыкший с юности не бояться никого, кроме Бога, как говорит летописец, выслушав этот грозный приказ, велел перед собою остричь голову и бороду Андрееву послу. «Иди же теперь к своему князю, сказал он, и донеси ему: мы считали его до сих пор отцом себе, по любви; но если он прислал тебя с такими речьми ко мне, не как князю, а как подручнику и простому человеку, то я не хочу знать его. Что умыслил он, пусть и делает то, а Бог за всем!»

Обруганный, обесчещенный посол явился во Владимир. Когда Андрей увидел его в таком состоянии, остриженного, без бороды, «образ лица его потускнел, говорит летописец, и взострися на рать, и бысть готов».

Все рати собрались на его зов: и ростовцы, и суздальцы, и владимирцы, переяславцы, белозерцы, муромцы, рязанцы. Сами новгородцы пришли с его юным сыном Георгием. Войско Андрей снова поручил испытанному воеводе Борису Жидиславичу и велел ему — Рюрика и Давыда выгнать из своей отчины, «а Мстислава, взявши, не троньте, и приведите ко мне».

Летописец, передавая эти слова, сам, кажется, трепетал, и так о них рассуждает: «Андрей князь, толик умник сы во всих делех, добль сы, и погуби смысл свой невоздержанием, распалився гневом, такова убо слова похвальна испусти!»

Когда ополчение проходило мимо Смоленска, князь Роман выслал сына со своими полками, вынужденный идти против родных братьев из-за страха перед Андреем.

Потом, по дороге, получив приказ, присоединились князья полоцкие, пинский, туровский, городенский; потом Ольговичи с полками черниговским и новгород-северским; наконец, братья Андрея, Михалко и Всеволод, перед тем выпущенные из плена, племянники Ярополк и Мстислав Ростиславичи, Владимир Глебович переяславский.

Все князья и войско остановились у князя черниговского Святослава Всеволодовича, по указу Андрея, для совещания, и потом пошли на Киев.

Киев был уже пуст: Ростиславичи оставили его и разъехались по своим городам: Рюрик затворился в Белгороде, Мстислав в Вышгороде, а Давыд уехал в Галич, просить помощи у тамошнего князя Ярослава.

Князья, заняв оставленный Киев, поспешили к Вышгороду, где засел главный противник Андрея, Мстислав, которого им было велено представить живого суздальскому великому князю. Святослав Всеволодович черниговский, старший между всеми князьями, которых числом было двадцать, отрядил вперед Всеволода Юрьевича и Игоря с младшими князьями. Мстислав не унывал. Увидев подходившую рать, выстроил свои полки и вышел к ней навстречу на болонье. Полки те и другие ждали боя. Стрельцы сшиблись и начали стреляться, гоняясь между собою. Приметив замешательство между своими, Мстислав подскочил к дружине и воскликнул: «Братья, ударим, надеясь на помощь Божью и святых мучеников Бориса и Глеба!» Противники стояли тремя полками: новгородцы и суздальцы, а посередине Всеволод Юрьевич. Мстислав бросился на середину и потоптал ее; а другие ратные, увидя, что противник малочислен, окружили его, и все перемешалось. «И было ужасное смятение, говорит летописец, и стон, и крик, и голоса незнаемые, лом копийный и стук оружьиный; от множества праха не видать ни конников, ни пешцев». Крепко бились враги и разошлись к ночи; впрочем, убитых, к удивлению, оказалось немного, а больше раненых. Таков был бой первого дня на болонье у Мстислава, с Всеволодом, Игорем и другими младшими князьями. А наутро пришли все силы, окружили город и начали каждый день ходить на приступ; из города также часто выходили биться. Мстислав держался. Много было в его дружине раненых и убитых добрых мужей, но он не думал сдаваться. Девять недель продолжалась осада.

На десятой неделе пришел на Ростиславичей же Ярослав Изяславич луцкий, со всей Волынской землей, и потребовал себе старейшинства перед Ольговичами, которым Андрей предоставлял Киев. Ольговичи не уступили ему Киева, и строптивый Ярослав вступил в переговоры с Ростиславичами, договорился о Киеве и перешел на их сторону.

Между осаждающими разнесся слух, что на помощь к Ростиславичам идут еще галичане, и что черные клобуки готовы перейти на их сторону.

Как бы то ни было, по справедливой или мнимой причине, полки черниговские испугались и, не дождавшись рассвета, бросились через Днепр в великом смятении, так что и удержать их было невозможно, и множество потонуло в реке. За ними последовала и остальная рать суздальская. Мстислав, увидев такое внезапное бегство, «никому не гонящу», выехал из города с дружиной, ударил на стан и взял множество колодников.

Много пота утер он и много мужества показал со своей дружиной, за то и наградил его Бог победой.

Вся сила Андрея со стыдом возвратилась во Владимир. Тяжело было великому князю на старости лет потерпеть такое унижение, но Ростиславичи, — кто бы подумал, — чувствуя его силу, видя, что Киева, переходившего после из рук в руки, от Ярослава луцкого к Святославу черниговскому, получить они не могут без воли и помощи Андреевой, смирились перед ним и послали к нему с повинной головой, просить стольного города русского брату их Роману (1174).

Андрей отвечал: «Подождите, я послал к братьям в Русь. Когда будет весть от них, я дам ответ».

Андрей рассуждал с собой, простить ли Ростиславичей или наказать их и послать на них новую рать, чего требовать от них, или кому отдать Киев, — он рассуждал, а между тем дни, или, лучше, часы его были сочтены, и в темноте ночной точилось уже то острие, которым пресечется завтра нить его жизни.

Старый князь рассердился за что-то на одного из Кучковичей, своего шурина, который находился всегда при нем со времени его женитьбы, провожал его в Киев, уговорил переселиться оттуда в Суздальские области и пользовался особенной его милостью. Он велел взять виновного и казнить. Брат его Яким, услышав о таком приказе, передал его своим родным, и все вспыхнули злобой. В пятницу, накануне Петра и Павла, после обедни, собрались они у Петра, Кучкова зятя, позвав к себе и других княжеских слуг — Анбала ключника, Ефрема Моизовича и прочих, человек двадцать. Яким начал: «Нельзя нам стерпеть этого: князь казнит ныне одного, а завтра доберется, пожалуй, и до нас. Добра ждать нечего. Надо же подумать о себе…» Все согласились с ним, и, нисколько не откладывая, решили на другую ночь убить своего кормильца и господина.

В десяти верстах от Владимира, вправо, на берегу реки Нерли, которая, живописно извиваясь по обширной долине, впадает здесь в Клязьму, на холме, стоит уединенная обитель, под сенью древних широколиственных лип и дубов. Близ нее возвышается старый вал, прорытый большой дорогой Нижегородской. Поодаль, в стороне, вы видите ряды деревянных изб с косятчатыми окнами, с узорными коньками. Эта обитель — Успенская, где соборная церковь построена великим князем суздальским Андреем; это село — Андреев город Боголюбов, где жили его дворяне и служители; эти узкие окна под тоненькими столбиками, между церковью и колокольней, принадлежали к его покоям. Отсюда рассылал он приказы к князьям, кому идти на княженье, кому сходить с княженья; отсюда распоряжался он Киевом и Новгородом; сюда, по его призыву, собирались к нему полки ростовские, суздальские, владимирские, рязанские и пр.