ГЛАВА ТРЕТЬЯ Закат рыцарства

^{ГЛАВА ТРЕТЬЯ}

Закат рыцарства

Рыцарству, созданному под давлением обстоятельств, а не благодаря случайно высказанному предложению, суждено было увидеть, как его мощь и жизненная сила начинают угасать, когда факторы, приведшие к его зарождению, стали утрачивать свое значение в средневековой жизни. В течение трех или четырех веков рыцарство представляло собой найденное опытным путем разрешение конфликта между христианской любовью и военной силой. Общественная значимость этого института, таким образом, стала уменьшаться по мере того, как церковные и светские власти сумели найти наилучший компромисс между силой и милосердием — то, к чему стремились цивилизации во все времена, причем этого компромисса достигали под самыми разными названиями: Божье перемирие, мир короля, равновесие или «европейское согласие», Лига Наций, ООН.

Чтобы проследить, как медленно исчезал институт рыцарства, рассмотрим следующие вопросы:

I. Власть Церкви над рыцарством.

II. Правительства против рыцарства.

III. Придворное и декоративное рыцарство.

IV. Вклад рыцарства в западноевропейскую цивилизацию.

I. ВЛАСТЬ ЦЕРКВИ НАД РЫЦАРСТВОМ

Церковь, практически неоспоримая в то время хозяйка людских душ, в XIII в. по отношению к институту рыцарства проводила умышленно или бессознательно — скорее всего, присутствовали оба этих компонента — двойственную политику: наделяя рыцарей христианской верой, она тем не менее желала превратить их в свое воинство. Кроме всего прочего, надо отметить тенденцию, которая особенно сильно будет ощущаться в конце XV в., а именно медленное ослабление религиозного чувства, которое отчасти притупит у бойцов чувство совестливости, когда им придется исполнять военную обязанность, превращающую людей в убийц на государственной службе.

В данном случае вновь поэтапно проследим три фактора, коренным образом изменившие институт рыцарства:

а) Сакрализация рыцарства.

б) Духовно-рыцарские ордена.

в) Солдат без веры.

а) Сакрализация рыцарства

С того времени, когда Церкви пришлось иметь дело с германскими племенами, обладавшими непреодолимой тягой к войне, она постаралась внедриться в ритуал воинской инициации, чтобы превратить его в обряд рыцарского посвящения. Постепенно она полностью подчинила своему влиянию эту церемонию. Этапы данного «завоевания» прекрасно прослеживаются по изменениям ритуалов посвящения в рыцари и лишения этого звания. Целый набор религиозной символики вскоре чрезвычайно усложнил как одну, так и другую процедуру. Больше не было ни одного жеста, ни одежды посвящаемого или человека, утрачивавшего свое рыцарское звание, которые не содержали бы в себе религиозного смысла, что мы сейчас продемонстрируем на двух ритуалах:

1. Посвящение в рыцари.

2. Изгнание из рыцарских рядов.

1. В церемонии посвящения исповедь, состоявшаяся накануне ночного бдения над оружием, отныне сопровождалась омовением, которое, возможно, напоминает простейшую гигиеническую процедуру в древности, совершаемую перед большими праздниками. Это было свидетельством того, что перед посвящением в рыцари, рассматриваемом тогда некоторыми людьми чуть ли не как восьмое таинство, молодой оруженосец должен был очиститься как от телесной, так и духовной грязи (следует также отметить, что некоторые «теологи» рыцарства станут даже требовать от кандидата на посвящение в рыцари определенной телесной красоты: уродство приравнивалось к греху; в этом мы видим традицию, характерную для Католической Церкви, отказывающей в принятии священнического сана человеку, физически ущербному). После очищения души и тела оруженосец облачался в одежду из белого льна, что в античные времена являлось символом душевной чистоты. На чистую рубаху посвящаемый надевал ярко-красный плащ; согласно христианской символике этот цвет в действительности означал, что человека посвящают в защитники Церкви. Белый пояс, охватывавший его талию, должен был хранить будущего рыцаря от греха плоти, между тем как головной убор такого же цвета — защищать его от греховных помыслов. Даже штаны оруженосца не избежали процесса сакрализации. Они были коричневого цвета, как земля, куда, несмотря на всю славу, которую их владелец может обрести, став рыцарем, он вернется и где его прах смешается с прахом всех христиан прошедших столетий.

После ночного бдения и утреннего причастия начиналось и само посвящение. Не изменив ее основных жестов: вручения оружия и прикосновения посвящающего к плечу кандидата, которые по-прежнему оставались центральными моментами, — Церковь впредь присутствовала там в каждом мгновении церемониала. Она не только благословляла оружие посвящаемого, но также обязывала его к долгим молитвам, посвященным каждой детали снаряжения будущего рыцаря. Эти молитвы, если, конечно, они не являлись пустыми словами в устах человека, становившегося рыцарем, в будущем превратят его вооружение в оружие святого. Но самое главное заключалось в том, что рыцарь, если он следовал до конца пути, на который искренне вступил, был бы весьма близок к тому, чтобы стать человеком, полностью посвятившим себя Богу, ведь церемонию теперь проводил не воин — рыцарь из рыцарей, — а клирик, и чаще всего епископ, который чуть ли не рукополагал в рыцари, и это доказывало безграничную власть Церкви. Очевидно, что тяжелый удар кулаком по шее или плечу, способный сбить человека с ног, уступил место безобидному прикосновению плоской стороны клинка меча к плечу посвящаемого человека, а потом сменился традиционным в Церкви жестом легкого прикосновения, получаемого всеми католиками еще в день их конфирмации. И это прикосновение отныне содержало в себе только христианский смысл, подчеркиваемый сопровождавшей его фразой: «Очнись от сна злобы и бодрствуй в вере Христа…»

2. Одновременно с церемониалом посвящения в том же направлении к сакрализации жестов изменялся и ритуал изгнания из рыцарских рядов. Перед любой церемонией священник зачитывал над рыцарем, приговоренным к изгнанию из ордена, заупокойную молитву, как если бы находящийся перед ним человек был лишь живым трупом. Затем пели псалом «Deus laudem meam», призывавший проклятия Господа на предателей. Потом переходили к уничтожению предметов вооружения и отсечению шпор; иногда у лошади, принадлежавшей человеку, исключаемому из рыцарства, отрезали хвост — поступок, надо сказать, весьма жестокий. После этого совершалось действо, в некотором роде соответствующее процедуре телесного очищения посвящаемого в рыцари — речь идет об омовении головы. Проводящий церемонию лил из таза на голову изгоняемого теплую воду. Таким образом смывали следы «помазания» мечом по плечу. Этим действием человек, утративший рыцарское звание, был в некотором роде «лишен посвящения». Потом его бросали на носилки с навозом, накрывали сукном, словно саваном, и вносили в церковь, где над ним совершались такие же обряды, как и над усопшим.

На щите изгоя со времени, когда на нем стали изображать гербы рыцарей, начали оставлять особо позорные следы. Сначала щит тащили в грязи, одновременно пачкая его, с одной стороны, в нравственном смысле слова, с другой — стирая нарисованный на нем герб; затем щит вывешивали в ходе позорной процедуры наказания его хозяина. При этом щит переворачивали острием кверху, что являлось еще одним традиционным символом бесчестия. После чего его также разбивали и бросали в груду искореженного металла, еще недавно бывшего рыцарскими доспехами, к лому, некогда являвшемуся оружием.

Как для старинного церемониала посвящения в рыцарство, так и для процедуры изгнания из рыцарских рядов новые ритуалы отчасти носили теоретический характер. Мы уже много раз повторяли, что каждая церемония протекала согласно фантазии проводивших ее людей или же воле обстоятельств.

Этой сакрализации ритуалов посвящения и лишения рыцарского звания суждено было в конце концов (без сомнения, вопреки воле его авторов) уничтожить одно из оснований, являвшихся фундаментом рыцарства. Рыцарство желало найти точку равновесия между войной и христианской верой. В день, когда оно целиком оказалось под властью Церкви, стало очевидным, что это равновесие нарушено. Тогда существование рыцарства, которое оказалось, по крайней мере в теории, столь близким к духовенству, перестало быть оправданным. И в дальнейшем рыцарь, полностью подчинившись Церкви, должен был стать не более чем воином-монахом.

б) Духовно-рыцарские ордена

К соединению веры и справедливой войны средневековый мир стал стремиться очень рано. В те времена считали, что данный замысел можно воплотить в реальность, создав одновременно военные и монашеские ордена. Такие братства появились в Святой Земле, по крайней мере, самые первые из них. Христиане в освобожденном ими в 1099 г. Иерусалиме основали или восстановили монастыри и главным образом гостеприимные дома, являвшиеся одновременно постоялыми дворами для паломников и приютами для больных, исповедовавших христианскую веру. Практически немедленно возникла необходимость принять меры, чтобы защитить эти убежища от внезапных набегов мусульман. Личный состав таких гостеприимных домов разделился тогда на две группы: собственно служители Церкви, принимающие путников, и их защитники. И те и другие являлись монахами. Из второй группы, из воинов-монахов, вскоре и были созданы духовно-рыцарские ордена.

В конце XI в. один уроженец Прованса (из Мартиг) основал в Святой Земле странноприимный орден, которому его первый великий магистр, Раймунд дю Пюи, знатный сеньор из Дофине, придал военный характер. Речь идет об известном ордене св. Иоанна Иерусалимского (госпитальеров), который в разное время будет называться по имени местопребывания его великого магистра Родосским, а затем Мальтийским орденом. В 1118 г. в Иерусалиме с еще более четкими военными задачами был создан орден тамплиеров. Среди крупных международных орденов отметим орден Гроба Господня, основанный Готфридом Бульонским, и менее значительный орден св. Лазаря, основным предназначением которого являлась забота о прокаженных.

Но уже появлялись ордена, куда набирали исходя из национальных принципов комплектования, и эти ограничения вскоре пришли в столкновение с христианскими принципами и международной основой рыцарства. Самым знаменитым из таких орденов, в которые принимали рыцарей, принадлежавших к одной национальности, без сомнения, являлся тевтонский орден св. Марии Иерусалимской, сыгравший столь важную роль в распространении христианского вероисповедания на территории Балтики. В Испании нужно упомянуть ордена Калатрава (1157 г.), св. Иакова Меченосца (Сантьяго) (XIII в.) и Алькатара (1156 г.); в Португалии — орден св. Бенедикта Ависского.

Эти ордена, будь они международные или национальные, ждала разная судьба. Некоторые продолжили существование, забыв о довольно глупом аристократическом тщеславии, как в случае с Мальтийским орденом, между тем как другие, исчезнувшие, были воссозданы частными лицами, оказавшимися либо мошенниками, либо мечтателями, как это произошло с орденом св. Лазаря. Однако ныне все функционирующие ордена не имеют ничего общего с теми, что зародились в XII и XIII вв. и мечтали объединить крест и меч.

Может быть, потому, что лучшее часто является врагом хорошего, ордена, которые ошибочно назвали рыцарскими, в немалой степени способствовали уничтожению настоящего рыцарства. И прежде всего, по той причине, что они представляли собой истинно религиозные братства, забиравшие из военного класса, откуда пополнялись ряды рыцарства, людей, способных стать основой светского института рыцарства. Повторим еще раз; рыцарство стремилось примирить воина и священнослужителя. Отныне равновесие между ними было нарушено. В то время как рыцарские ордена давали, по крайней мере на начальном этапе своего существования, приоритет в духовной сфере, воины, оставшиеся в миру, забудут, что они тоже являются христианами, потому что у них не окажется перед глазами ни достойного примера, ни лидера.

Подобное отсутствие лучших, которых заманивали в ордена, ревнивые к своей исключительности, особо ощутимо скажется в XV в., когда рыцарство начнет превращаться в светский институт, клуб, как мы сказали бы сегодня, к которому каждый человек, являвшийся частью «общества», чувствовал себя обязанным принадлежать. Если международные ордена таким способом разорвали единство духовенства с институтом рыцарства, то строгое повиновение, требуемое ими от своих членов, разрушало физическое единение. Рыцарь был рыцарем сам по себе и принадлежал к братству, узы которого были выше патриотизма и сословных различий. Как рыцарь он не подчинялся конкретному человеку, а скорее принадлежал всем остальным рыцарям христианской Европы. Ныне же он стал мальтийским или тевтонским рыцарем. Он перестал быть человеком, движимым общим идеалом рыцарства, и превратился в исполнительного агента сначала одной из религиозных организаций, а затем и верного агента, преследующего частные интересы чьей-то политики. В реальности одновременно обладающие военной и экономической мощью рыцарские ордена (речь идет о тамплиерах) быстро превратятся в настоящие государства, имеющие третейские полномочия, которым были свойственны как эгоцентризм, так и несправедливость, требующиеся государству, если оно стремится выжить.

Эта политизация института рыцарства, проводимая орденами, станет очевидной, когда появятся рыцарские ордена, обладающие национальным характером. Тем же из них, кто сумеет сохранить свой духовный характер, в дальнейшем все же не удастся избежать преобразования — либо добровольного, либо вынужденного — в политическое орудие. Находясь в руках главы государства, на землях которого они размещались, рыцарские ордена содействовали территориальным притязаниям этого монарха или же, оказавшись под властью честолюбивого великого магистра, всем своим авторитетом оказывали давление на этого правителя, преследуя одну постоянную цель, которая вряд ли была прославлением Господа.

Наученные этим примером, императоры и короли, желая полностью подчинить своей власти подобные сообщества, куда стекались лучшие из лучших (точнее, самые преданные государю), в свою очередь, принялись создавать светские и династические ордена, которые, хотя и набирались еще исключительно среди приверженцев одной веры, на деле мало заботились о религиозном идеале былого рыцарства. Мы не станем говорить об этих сбившихся со своего истинного пути орденах: заметим тем не менее, что орден Подвязки в Англии (около 1344 г.), орден Золотого Руна в Бургундии, Австрии и Испании (1430 г.) и орден Святого Духа во Франции (1578 г.) были или являются еще самыми авторитетными из этих игрушек, созданных правителями, стремившимися привлечь к себе сторонников; конечно, эти ордена обладали авторитетом, но они не имели ничего общего, за исключением некоторых ритуалов, с духом великого братства настоящих рыцарей.

Наконец, надлежит заметить, что Церковь, всегда оставаясь изобретательной в выборе средств, чтобы быть бескомпромиссной в своих принципах, время от времени продолжит использовать, когда потребуется, оружие, которым являлись рыцарские ордена. Когда сила частично уступит разуму, Церковь выставит других бойцов против своих неприятелей и отклонений от христианских догматов. Рыцарским орденом нового времени станет орден иезуитов — монахов, которых ненавидели или кеми восхищались, а часто и подражали им, — основанный в 1534 г. испанцем Игнатием Лойолой, посвященным в рыцари, как это происходило со всяким благородным юношей той эпохи как раз в то время, когда институт рыцарства уже агонизировал, если уже не умер.

в) Солдаты без веры

В то время как на территории Европы создавались рыцарские ордена, имевшие как международный, так и национальный характер, как духовную, так и светскую основу, христианская вера, царившая во всем Средневековом мире и занявшая особое положение, начала сдавать свои некогда устойчивые позиции. Низший слой военного сообщества соседствовал с очень красочным и достаточно аморальным миром разбоя с большой дороги. Поэтому предполагается, что такие люди, возможно, были одними из первых, кто меньше всего думал о своей кончине. Человек, сделавший убийство, грабеж и насилие своим ремеслом, предпочитает верить, что никто и никогда не осудит его поступков.

Во время реформации уже и сам христианский мир раскололся, яростно вступив в жестокую братоубийственную войну. Куда же тогда делись милосердие, братство и даже простая доброта, которой учило Евангелие? В этом идейном разброде у солдата вскоре больше не будет ни иной веры, ни иного храма, кроме шайки наемников, к которой он принадлежит, и, помимо военной жизни, других наслаждений, кроме грубых, но осязаемых. И нет более страха, ни даже стеснения в том, чтобы каждый день вступать в противоречия с христианским учением, ставшим только привычкой, исполняя свое предназначение убивать по приказу, благодаря чему он получает хлеб и развлечения. Прошло время, когда меч можно было извлекать только для служения Богу и защиты Церкви (протестанты думали даже творить богоугодное дело, используя меч против нее). Формируется новая военная мораль или, точнее, пережив некое забвение, возрождается: у солдата не должно быть другого закона, кроме патриотизма, который тогда означал верность скорее своему командиру, а не абстрактному понятию «нация». Правительства, очевидно, ничего не предпримут и даже приложат все усилия к тому, чтобы военное сословие опять не знало иного хозяина, кроме их самих.

II. ПРАВИТЕЛЬСТВА ПРОТИВ РЫЦАРСТВА

С того времени, как в хаосе, возникшем после распада римского мира, образовались государства, а правители осознали свою растущую силу, они постарались искоренить то, что в этом новом обществе уклонялось бы от их надзора. Вчера европейские правительства открыто и последовательно, возможно из-за неосознанного стремления выжить, ополчились на феодализм, крупных вельмож (политических наследников феодальной системы) или Церкви, а в наше время — на капитализм (даже в государствах, считающихся капиталистическими, таких как США); завтра они выступят против профсоюзного движения, являвшегося устаревшим памятником, так же как этим самым государствам послезавтра придется сдерживать баронов и рыцарей нового самого бесчеловечного ордена: технократии.

В противостоянии правительств и рыцарства можно последовательно рассмотреть:

а) мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству;

б) право короля и открытая борьба с рыцарством.

а) Мир короля и неосознанное сопротивление рыцарству

Таким образом, рыцарство, по крайней мере теоретически (а реально с X по XII в.), представляло наилучшую часть воинского класса в социальной организации, где воин занимал первое место, потому что без него это общество, атакованное со всех сторон, не выжило бы. Со времени, когда молодые государства, появившиеся в самом раннем Средневековье, почувствуют, что обладают некой властью, они приложат все усилия к тому, чтобы на их территории и границах установился относительный мир. В этот период на их пути, кроме всего прочего, встретится рыцарство, возникшее одновременно с государствами, а может, и раньше них. Это неявное противостояние правительств и рыцарства во время мира короля отражают три фактора:

1. Окончание частных войн.

2. Выдвижение буржуазии и дворянства.

3. Куртуазная любовь и появление утонченных манер.

1. В своих владениях императоры, короли и князья добились (со все более и более гарантированным успехом, но по-разному) прекращения частных войн, разорявших нивы и разрушавших селения. Постепенно мир короля распространился в каждом королевстве. Это «обуржуазивание» государств являлось косвенным следствием ослабления института рыцарства. С одной стороны, рыцарство набиралось почти исключительно из воинственных сеньоров, которые учились войне в бесконечных битвах, сражаясь друг с другом, переезжая от замка к замку. Мир короля постепенно вытеснил эти рыцарские «школы». Тот, кто более не мог свободно сражаться, был вынужден отправиться на поиски возможности размахивать мечом в армиях правителей крупных государств, которые в какой-то мере можно назвать регулярными; а эти правители в своих армиях уже старались приручить рыцарей. С другой стороны, благодаря достойным представителям рыцарство само постепенно создало полицию и личное правосудие. В качестве примера это военное братство можно сравнить с организацией «бдительных», существовавшей в период, когда американские пионеры обосновались на Диком Западе: в то время среди сопутствующих опасностей не последнее место занимала угроза, исходившая от приведенных ими с собой людей, являвшихся отбросами общества. Порядок, установленный монархами шаг за шагом, правление за правлением, в европейских государствах и создание ими собственной полиции лишили рыцарство смысла существования. Вот почему странствующий рыцарь, сблизившийся с рыцарским братством «для защиты народа», когда мир короля был окончательно установлен, стал представлять собой лишь довольно забавного рубаку, воюющего с облаками по образу Дон Кихота; чаще же, чтобы не превратиться в этого печального мечтателя, он начинал рассматривать рыцарское звание как упрочение своего положения в обществе, что не обязывало его стараться быть кем-то другим, чем он был на самом деле.

2. Кроме того, иные события — которые вытекали из установления мира короля — способствовали тому, что рыцарство утратило занимаемое им в средневековом обществе положение, возможно, даже главенствующее. В городах, в которых благодаря постоянно увеличивающемуся авторитету центральной власти устанавливалась относительно мирная жизнь, сформировалась купеческая независимая элита. Вскоре она достигнет того же высокого положения, какое прежде занимало рыцарство, а в XVII в. и в частности во Франции, с приходом к власти Бурбонов,[11] оставит его далеко позади. Это выдвижение буржуазии особенно заметно при рассмотрении двойственной общественной эволюции. Отныне не только лишь воины окружали короля и давали ему советы (а главным образом это были знаменитые пэры королевства, являвшиеся наследниками крупных германских вассалов, «левдов»), но также и «гражданские», владеющие искусством управлять людьми и манипулировать с бюджетом в парламенте (они находились в процессе становления) или торгующие со всей Европой. Одновременно военное ремесло перестало являться единственной возможностью вступить в привилегированный класс, то есть в дворянство, находившееся тогда в расцвете и сумевшее сохранить свои льготы на протяжении почти четырех столетий. В государстве гражданская служба — особенно на юридическом и финансовом поприще — наравне с военной позволяла получить дворянский титул. Отныне честолюбивый выходец из какого-нибудь нового рода, желавший подняться к первым людям королевства, мог выбирать между мечом и гусиным пером. В то время как армия и война всегда позволяли ему совершить блестящую и, по меньшей мере, заметную карьеру, то, что уже могло называться управленческим государственным аппаратом, предлагало честолюбцу следовать дорогой, без сомнения, как самой прямой, так и, в конечном счете, может быть более эффективной, полезной как его правителю, так и ему самому. Уже с конца XIII в. фаблио (самым известным из которых является «Роман о лисе», отрывок которого, чаще всего цитируемый и являвшийся наиболее сатирическим, относится именно к XIII в.) охотно высмеивают тупую силу и тугодумие рыцарей, противопоставляя им хитрость и ловкость буржуа или судейских. В этом выражается эволюция в общественном настроении. А кроме того, рыцари, имеющие фьеф, которые составляли основную часть в институте рыцарства, начали продавать свои земли буржуа, разбогатевшим благодаря своему промыслу, и «судейским крючкам», получившим дворянство из-за занимаемой ими должности;[12] а затем потомки этих рыцарей возвращались в безвестность простого люда в городах или деревнях. Отныне рыцарство было не более чем порывом лучших из лучших.

3. У рыцаря, победителя в битвах один на один, которого мир короля лишил влияния в обществе и вынудил подчиняться власти своего правителя, если он желал дальше воевать, осталась лишь жалкая отдушина, насквозь пропитанная фальшью, являвшаяся выражением некого лицемерия: турниры. В этом деле он даже стал профессионалом. По этой причине рыцарь, участвующий в турнирах, похож на современного фехтовальщика, сравнимого с дуэлянтами до правления Ришелье, или же на этих элегантных молодых людей, колесящих по миру, чтобы под аплодисменты хорошеньких женщин отстаивать свое первенство в чемпионатах по теннису. Рыцарь становился своего рода спортсменом и отчасти, как любой привлекающий всеобщее внимание богатырь, актером (рыцарские ассоциации турниров играли роль современных спортивных клубов). Но где же в этом старинный рыцарский идеал, состоящий в служении Богу, Церкви Господней и тем людям, чье несчастье берет за душу? И если рыцарство еще не было забыто, оно больше не имело ничего общего со старинной молитвой, произносимой над мечом каждого новичка в день его посвящения в рыцари: «…пусть твой слуга никогда не использует этот меч <…>, чтобы безнаказанно обидеть человека, но пусть пользуется им для защиты справедливости и права». Рыцарство становилось всего лишь пустым словом.

Однако этим светским рыцарям, без конца выставляющим себя напоказ, требовалась публика. Они нашли себе зрителей отчасти благодаря миру короля. Процесс усмирения королевств совпал не только с формированием и выдвижением на первый план буржуазии, но и появлением новой силы — женщин. Мир, связанные с ним заботы и удовольствия, целиком и полностью даровали самое высокое положение той, кто прежде, исключая, конечно, матерей, являлась лишь достаточно грубым предметом развлечения воина. Сентиментальная любовь была почти неведома первым песням о деяниях; наоборот же, неотесанные рыцари раннего Средневековья требовали у красавиц, украдкой в то время провожавших их, лишь достаточно примитивного плотского удовлетворения, которое, впрочем, эти самые девы с легкостью и даже немного с неожиданной непристойностью им предоставляли. Но люди, имевшие свободное время, обладали также возможностью совершенствовать свои манеры. Учтивость и даже изящество чувств являются, при ближайшем рассмотрении, лишь способом занять время или, по крайней мере, как-то провести его. Скучавшие в замках знатные сеньоры, их жены и дочери, не тратя понапрасну времени, привнесли в окружавшую их жизнь атмосферу некой придуманной изысканности, где царили эти знатные дамы. В тот же период и даже ранее культ, которому усердно поклонялось все Средневековье, о чем свидетельствуют церкви Богоматери, рассеянные по европейской территории (может быть, самое большое их число находится между Луарой и Рейном), окружил нимбом всех женщин — речь идет о культе Матери Иисуса Христа. Потом он и раскрепостил женщин. И из этой довольно-таки двусмысленной смеси эротизма и священного культа родилась куртуазная любовь, связанная с осенью Средневековья. Не имея возможности воевать друг с другом, рыцари в промежутках между двумя турнирами, разыгрывавшимися, впрочем, перед глазами кастелянов, будут состязаться в рассказах и повестях, чтобы добиться от своих дам ленты, рукава или кольца. Рыцарство настолько подчинилось женской власти, что в песнях о деяниях, таких как «Doon de Мауеnсе» (XIII в.) или «Жофрей» (XIII в.), можно увидеть, как женщины посвящают своих любовников в рыцари (вместо тяжелого удара кулаком от воина или мистического прикосновения епископа, церемония проводилась всего лишь женщиной…). Так, в «Журден де Блеви» (XIII в.) читаем:

И дева юная ему приносит меч,

И саморучно на бок вешает ему

………………………………

Сейчас плеча мечом она коснулась.

«Будь рыцарем, — сказала дама принародно, —

Пусть Бог дарует тебе честь и смелость,

А если есть у вас желанье поцелуя,

Вот он, да и другой в придачу».

Тогда Журден промолвил слово:

«Сто раз за это благодарен вам».

И трижды прикоснулся к ней устами.

Сцена, на первый взгляд наивная и, без сомнения, очаровательная, даже слишком, и в ней можно увидеть скрытую иронию, высмеивавшую какого-нибудь влюбленного рыцаря. Геракл, прядущий у ног Омфалы, вызвал бы меньше смеха. Но следует признать, что уже тогда подобные церемонии были весьма далеки от выражения настоящей мужественности первых рыцарей. И это приручение женщиной стареющего военного института являлось не только признаком общественного развития, но в то же время свидетельствовало о том, что этот институт утратил свою силу. Это стало признаком и отчасти причиной утраты его жизненных соков.

б) Право короля и открытая борьба с рыцарством

Таким образом, мир короля, окончание частных войн, а также возвышение буржуазии и нарастающее влияние женщины на западную цивилизацию постепенно, но не напрямую, лишили рыцарство смысла его существования и отняли общественную значимость. Власти же вступили с этим воинским братством в открытую борьбу. Причина враждебного отношения власть имущих к институту рыцарства была весьма простой. Известно, что средневековое общество, повторим это, являлось в основном военным, и, следовательно, рыцари занимали среди бойцов первое место. Таким образом, правителям, чтобы стать хозяевами в своих землях, необходимо было установить контроль над порядком приема в этот воинский класс, то есть в рыцарство.

Чтобы захватить институт рыцарства, государи постарались монополизировать в свою пользу право посвящения в рыцари. Мы отмечали, что, руководясь естественным стремлением иметь могущественного крестного отца, оруженосцы, готовящиеся к посвящению в рыцари, обращались главным образом к государям с просьбой оказать им честь, став их посвящающими. Те же охотно поверили, что посвящение в рыцари является монаршей привилегией. Однако сами рыцари никогда не соглашались с этими притязаниями и до конца существования этого института рядовой рыцарь мог посвятить желающего в новые члены своего братства (мы уже привели в пример Франциска I, посвященного Байаром).

Если, в конечном счете, власти отказались от этого притязания, то лишь потому, что нашли новое, менее грубое, но более действенное средство, чтобы контролировать прием в рыцарство: они издали законы, по которым рыцарем мог быть лишь тот, чей отец или дед носили это звание. Подобная мера привнесла в институт рыцарства принцип наследования. Вскоре она же нанесет рыцарству смертельный удар.

Это ограничение приема в рыцарские ряды, введенное государями, было охотно воспринято самими рыцарями — хоть и не подозревавшими, что подписывают себе смертный приговор, — поскольку они уже прибегали к подобной мере. В уставах рыцарских орденов, например, уставе тамплиеров в середине XIII в., оговаривалось, что в их организацию не мог вступить тот, кто не был посвящен в рыцари, что само собой разумеется, но так же тот, кто не является сыном рыцаря или потомком рыцаря по мужской линии. И это — вполне естественное человеческое стремление: кому удалось добиться вступления в привилегированный класс, тот старается закрыть за собой дверь. Так рождаются касты.

Власти, осуществляя эту меру, преследовали исключительно политическую цель: контролировать. Так, к примеру, в 1140 г. Рожер II, король Сицилии, в 1187 г. император Фридрих Барбаросса, в 1294 г. Карл II граф Прованский запретили впредь принимать в рыцари тех людей, кто не происходил из этого класса. Во Франции же король Людовик IX Святой издал указ, согласно которому посвящать в рыцари можно только отпрыска рыцарского рода. Конечно, эти правители сохранили за собой право делать исключения из правил: возводить в рыцарское достоинство человека, не имевшего столь необходимого рыцарского прошлого.

Вероятно, что в развивающемся обществе, каким была средневековая Западная Европа, это постановление, сильно противоречившее изначальному духу рыцарства, часто нарушали. Но управленческая машина, ограничившая набор в рыцарство, набирала обороты. Ее эффективность будет возрастать с каждым новым царствованием.

Впрочем, у центральной власти вскоре появился еще один мотив, побуждавший ее внимательно следить за приемом в рыцарство. Начиная с XII в. правители были вынуждены считаться с новым общественным фактором: расцветом обновленного дворянства, постепенно возвышающимся рядом с еще существовавшими древними каролингскими родами; дворянством наследственным, то есть группой семей, где по кровному родству передавалась совокупность прав и обязанностей, делавшая их отличающимися от всех настоящими династиями. Дворянство, первоначально и главным образом набираемое из воинских родов (но это было вовсе не обязательно: одновременно с людьми, получившими привилегии благодаря военной службе, существовали и получившие их на гражданском поприще), было близко с рыцарством, из которого оно черпало себе новых людей; в конце концов они объединились, и так как дворяне считали себя выше простых смертных, то стали титуловать себя во всех публичных актах оруженосцами или рыцарями, даже если в реальности не принадлежали к этому братству и не соблюдали его уставов. Дворянство также поставляло военные (и гражданские) кадры в каждом королевстве и по этой причине стало создавать для центральной власти каждого государства почти те же проблемы, что и рыцарство, но которые будут еще более сложными, ибо оно обладало не только силой оружия, но и судейской мантией. Монархи постарались контролировать процесс его возрождения и сделали это весьма успешно. Для этого правительства ревниво и тщательно заботились о том, чтобы право жаловать дворянство (так же как произошло с рыцарством), то есть право из рядовой семьи делать благородную династию, осталось исключительно монаршей прерогативой. Они добились в этом удачи благодаря поддержке не знающей поражений силы: государственной казны, чьи служащие старались, чтобы новая жертва благодаря финансовым привилегиям дворянства не ускользала от нее.[13]

Рыцарство со времени, когда его испортил принцип наследования, стало, таким образом, одним из способов вступления в дворянство. Позволить рыцарю по его желанию производить в это достоинство других людей означало, в конечном счете, предоставить рядовым лицам власть создавать новые династии, которые получат общественные привилегии. Ни одна европейская монархия не могла согласиться на это недопустимое посягательство на ее права. И, наоборот, можно было без опасений разрешить одному человеку, обладающему привилегиями, награждать другого привилегированного человека титулом, который ничего не добавлял к уже имевшимся у того правам и льготам. Власти могут быть придирчивыми к послужному списку, который надлежит иметь кандидату на генеральский чин. Но оно не станет волноваться, видя, как этого самого генерала принимают в Бургундское содружество знатоков вин.

Рыцари согласились (если не требовали этого) на то, что доступ в их ряды был открыт лишь для отпрысков самих рыцарей; но поступать так значило отрицать сам дух старинного института. Рыцарское звание давали за личную доблесть, и он не был привилегией, полученной по наследству. Запрет на вступление в рыцарство новых людей или закрепление права посвящения исключительно за главой государства, по сути дела, привело к лишению рыцарства притока свежей крови, отваги и честолюбивых стремлений тех людей, кому хотелось все завоевать. Если бы из детей рыцарей, имеющих возможность вступления в это братство, посвящали только самых достойных, рыцарство еще узнало бы славные времена. Этого не произошло. Раз уж лишь сыновья рыцарей получили право вступать в рыцарство, то потом пришлось признать, что любой рыцарский отпрыск являлся рыцарем по праву, и обряд посвящения, таким образом, превратился в формальную церемонию. Постепенно, однако, и он выйдет из употребления, и в XVIII в. во Франции президенты парламента или счетной палаты, единственным оружием которых будет гусиное перо, а единственным щитом — чернильница, станут при всяком удобном случае официально именовать себя рыцарями.

Начиная с этого времени и даже чуть раньше, рыцарство уже умерло, будучи погребенным в пышном саване дворянства. По своей природе это было не гибелью, а превращением или, если предпочитаете, преображением. Дворянство хранило в принципе наследования, послужившем причиной смерти рыцарства, свои силы и заслуги, далеко не ничтожные. Быть дворянином значило держать себя на должном уровне; быть рыцарем значило превосходить других.

III. ПРИДВОРНОЕ И ДЕКОРАТИВНОЕ РЫЦАРСТВО

Для рыцарства началась агония, которой не было видно конца. Так, после XV в. — конец Столетней войны во Франции — институт рыцарства более не имел реальной силы, но вплоть до конца XVIII в. можно найти какие-то оставшиеся от этого братства следы, стершиеся вместе с наступлением XIX в. и торжеством буржуазной культуры. После чего рыцарство исчезло, лишь оставив по себе память.

Медленное исчезновение феномена рыцарства можно изложить вкратце. Постепенно одинокий рыцарь уступил свое место рыцарским орденам, где ощутимо проявился дух старого воинского братства лучших. А свободному рыцарю нанесет последний, добивший его удар, один из собратьев: Мигель Сервантес де Сааведра, которого посвятили в рыцари согласно древнему ритуалу. В других странах ирония убивала так же хорошо, как и во Франции. И если сегодня благородный идальго дон Кихот Ламанчский — разве это не реванш рыцарства? — несмотря на наш смех, завоевывает значительную долю читательской симпатии несмотря на свое благородное безумие, в те времена, когда дон кихоты, в плоти и крови, проходили еще по дорогам Европы в XV в., несчастный идальго и его бродячие собратья скорее рассматривались как юродивые или почти что считались таковыми.

Мы уже объяснили, почему рыцарские ордена с самого своего возникновения отрицали истинный дух рыцарства. В этом исследовании нам не нужно изучать их историю. Им посвящена одна книга: «Ордена и знаки отличия» Клода Дюкуртиаля. Нам остается лишь вспомнить, что под видом духовных, международных и национальных сообществ орден госпитальеров св. Иоанна Иерусалимского (обычно называемый Мальтийским орденом) или такие династические ордена, как орден Святого Духа, сохранились вплоть до начала XIX в.: ныне еще существуют несколько династических орденов, такие как орден Подвязки, а также продолжают жить некоторые из ритуалов старого рыцарства. До нас дошли некоторые из жестов, прежде превращавших человека в рыцаря; и, может быть, вместе с воспоминанием о них мы получили смутную тоску о том прежнем великом идеале.

Конечно, в этих орденах ныне более не существует периода обучения, испытательного срока, похожего на ту суровую школу, прохождение которой предписывало настоящее рыцарство юношам-оруженосцам в Средние века. Церемония посвящения также практически исчезла. И обещание служить Богу и Его возлюбленным чадам — немощным и несчастным во всем мире было заменено клятвой верности земной власти. И если будущий рыцарь претендовал стать членом духовного или династического ордена, то он клялся в верности великому магистру ордена, человеку, состоящему из плоти и крови. Кроме того, этот рыцарь больше не служил высокому духовному идеалу, христианскому вероучению, отныне он являлся всего лишь слугой военачальника или правителя, с которым связывал свои честолюбивые стремления или чей трон поддерживал. Генрих III учредил орден Святого Духа не столько во славу одного из составляющих Святую Троицу, сколько желая привлечь к себе преданных ему лиц и стремясь удержать на своей голове корону, которую хотели повергнуть на землю протестанты, а Гизы стремились заполучить для своей семьи.[14] Чтобы стать рыцарями ордена Святого Духа нужно было являться католиками — так же как рыцарям ордена Подвязки однажды не нужно будет ими быть, — но то были лишь условия, продиктованные обстоятельствами. Разве рыцари-госпитальеры, истовые католики и вассалы Святого Престола, не попросили убежища и покровительства и не предложили титул великого магистра правителю, исповедовавшему православную религию, русскому царю Павлу I, когда сначала Бонапарт, а затем англичане постыдно изгнали их с острова Мальта? Итак, неторопливым шагом рыцарство перешло от личного обязательства служить Господу к коллективной клятве какому-либо правителю. Оно позволило закабалить себя.

Одновременно с этим и благодаря окончательному успеху политики светских властей, направленной против рыцарства, ордена, бесповоротно и вопреки духу своего института смешавшие дворянство и рыцарство, ужесточили условия, ограничивающие вступление в них. Чтобы быть принятым в орден госпитальеров, кажется, уже с конца XV в. послушник должен был привести доказательства того, что он является дворянином в шестнадцатом колене, то есть подтвердить принадлежность своих шестнадцати прадедов к дворянству (сказать по правде, по крайней мере во Франции, герольды ордена довольно-таки легко закрывали глаза на «недостатки происхождения»). Можно было вступить в рыцари ордена Святого Духа, только если, по меньшей мере, прапрадед уже обладал званием дворянина. Более того, в ордене госпитальеров в рыцари вскоре стали принимать по принципу настоящего непотизма. Рыцарями являлись все — от племянника до дяди. В XVIII в. в магистре любого рыцарского ордена было что-то от главы клана, если не главаря банды.

К тому времени, как в 1789 г. Французская революция потрясла всю Европу, рыцарство, закабаленное правителями, не имея будущего из-за ограничения приема, оставалось только словом, единственным предназначением которого было — украшать. В действительности дворянство, являвшееся общественным феноменом, ставшим главным в западной цивилизации, постепенно присвоило себе звание «рыцарь», а равно «оруженосец», чтобы сделать его своим отличительным знаком. Сначала дворянство под давлением правительств, стремившихся подчинить его, стало лишь юридическим статусом. Одной из обязанностей, которую приобретал состоящий в этом сословии человек, будет неизменное внесение во все государственные документы «благородного титула»: оруженосец или рыцарь, последнее — чаще всего. Так что забыть надолго об этих титулах, присущих дворянству, означало в глазах тех, кто разбирался в вопросах сословий, отказ от занимаемого ими благородного положения, как от привилегий, так и от обязанностей.

Существование этого взаимного притяжения и также противостояния между дворянством и рыцарством (в конечном счете второе растворится в первом) одновременно объясняется нравственным содержанием и финансовыми привилегиями, присущими дворянскому сословию. Следовательно, надо вкратце изложить, что же в Западной Европе представлял собой этот выдающийся класс, называемый во Франции «вторым сословием», который, несмотря на некоторые национальные особенности, занимал в европейском христианском мире почти одинаковое во всех государствах положение.

В общем, можно сказать, что дворянство появилось благодаря тому, что люди раннего Средневековья, а затем современники первых Капетингов верили (и это остается для католиков непреложной истиной), как почти во всех древних цивилизациях, что власть монархов имеет божественное происхождение и является даром богов или Всевышнего. Вожди племен, главы крупных родов, правители государств на земле олицетворяли собой сверхъестественную силу. Поэтому этих людей часто станут считать чудотворцами; и коронация короля Франции в Реймсе должна была сделать из него помазанника Божьего.

Но в обществе, которое в муках рождалось на обломках, оставшихся после падения Римской империи, такая власть не могла целиком и полностью принадлежать одному человеку. Чтобы феодальное общество смогло справиться с внешними и внутренними угрозами (нашествиями и междоусобицами), государства распались на тысячи мелких округов (фьефов), чьи сеньоры, хоть и являлись вассалами короля или императора, в реальности были почти независимыми правителями. Представитель суверена, управлявший этими округами и оберегавший их, получал часть полномочий своего господина и в каком-то роде разделял священную миссию своего правителя. Таким образом, такой сеньор был обязан своим положением Господу. Иначе говоря, он находился в числе лиц, обладающих исключительным статусом в средневековом обществе.

Этот исключительный статус первоначально будет личным, но, когда воины добились, чтобы фьеф передавался по наследству, он стал принадлежать не отдельному человеку, а целому роду. И с тех пор наследуемый статус будет нравственным фундаментом, первой силой дворянства и составит его духовную ценность (это звание не будет оспариваться до того времени, пока европейская цивилизация не утратит сакральные черты).

Очевидно, что рыцари, хоть их положение имело индивидуальный характер, тоже будут стремиться передать свое моральное влияние потомкам. Для достижения цели рыцарство охотно соединится с дворянством, и такое слияние монархия не только одобрит, но и поможет претворить в жизнь. Ведь рыцари обладали в феодальном обществе значительным авторитетом, и, в свою очередь, дворяне постепенно сумели завоевать не меньший вес, а с XV в. они если не в нравственном, то по крайней мере в финансовом отношении превзойдут рыцарство.

На самом деле дворянство в виде компенсации за службу (первоначально почти исключительно военную) получило права, которые впоследствии стали привилегиями. Образно говоря, воины (а в то время почти все дворяне были таковыми) платили налоги не деньгами, а кровью. Получив освобождение от налогов, дворянство добилось и исключительных прерогатив: в позднее Средневековье, когда в Западной Европе оформятся нации, на высшие государственные посты станут назначать исключительно выходцев из дворянского сословия.