ЛАБИРИНТЫ ВЛАСТИ

ЛАБИРИНТЫ ВЛАСТИ

Будучи в Самборе, Лжедмитрий заключил договор с Юрием Мнишеком как царевич. Но при этом он обещал, что подтвердит соглашение, когда займет царский трон: «И мы то все... в канцрерии нашей... напишем и печать свою царскую к тому приложим». Личная Канцелярия царевича стала действовать уже в период московского похода, но окончательно сложилась в Москве.

К ближайшему окружению Лжедмитрия принадлежали капитаны Мацей Домарацкий, Михаил Склиньский, Станислав Борша, личные секретари царя Ян Бучинский, Станислав Слоньский, Липницкий. Доказывая щедрость «Дмитрия», Бучинский сослался на исключительно высокие оклады Склиньского и свой собственный. После переворота Исаак Масса перечислил имена «самых важных убитых» поляков: Склиньский, Вонсович, Домарацкийстарший, Липницкий, Иваницкии. Те же лица названы в Дневнике Мнишека. Поляк Немоевский составил «Список главнейших лиц нашего народа... наперед слуг великого князя», убитых при мятеже. Первыми среди них названы Склиньский и 16 его слуг, Липницкий и 10 его слуг, Вонсович и 7 его слуг, Борша и 1 его слуга, Иваницкии и 7 его слуг (Домарацкий-младший, Бучинские, Слоньский, Горский не попали в этот список: они избежали гибели). Таким был круг лиц, в котором следует искать членов польской Канцелярии.

Полагают, что прежняя «Канцрерия» Лжедмитрия после его воцарения, по сути, слилась с Посольским приказом и через этот приказ «оказывала решающее влияние на выработку политического курса» (A.B. Лаврентьев). Так ли это?

Обычная дипломатическая переписка шла через Посольский приказ, секретная — исключительно через личную Канцелярию.

Посольский приказ имел собственное помещение вне дворца. Польские советники — члены Канцелярии занимали помещение подле личных покоев царя — комнат наверху.

Русские современники бранили Лжедмитрия за то, что «в Верху при нем были поляки и литва». По традиции, «в Верху» издавна заседала Ближняя дума самодержца. Теперь она уступила место личной Канцелярии, в которой даже писцы были поляками. В письме государю Бучинский упомянул имя некоего Горского, который «в комнате у тебя... пишет грамоты Вашей... милости».

Польские советники занимали особое положение в пирамиде власти. Согласно заявлениям русских властей, секретари Бучинские жили в Москве «в Верху у того Вора у таеные его думы, у всяких тайных его дел».

Личного вмешательства монарха требовали самые разнообразные дела. По этой причине функции «тайной» Канцелярии были широки и неопределенны. В первую очередь к тайным делам причислено было все, что касалось личных дел государя, его замыслов, трат, прихотей, веры.

Финансовые дела сопряжены были для Растриги с наибольшими затруднениями. Канцелярия принимала в них самое непосредственное участие. Через секретарей очень крупные денежные суммы были переправлены в Польшу.

Ближняя канцелярия изготовляла всевозможные документы. По свидетельству купца Георга Паэрле, он предпринял путешествие в Москву после того, как тайный советник Дмитрия Ян Бучинский вручил немецким купцам «грамоту, за своеручною великого князя подписью и за большой его печатью» с приглашением прибыть в Москву. Польские секретари не желали считаться с московской традицией, воспрещавшей государю подписывать документы.

В наказах, адресованных королевскому двору, дьяки Посольского приказа живо описали делопроизводство Канцелярии: «Листы глентовные посылал вор Розстрига, а писаны по латыне, писали у него ваши же поляки; и государственные печати, все побрав, тот вор ис приказу, где они бывают, к себе, и писал и печатал, и делал все с поляки, как хотел». Как видно, польские секретари свободно распоряжались государственными печатями, подменяя печатника и приказных дьяков.

Канцелярия служила местом, где обсуждались и незначительные вопросы, и делапервостепенной государственной важности. К числу таковых относился вопрос о свержении Сигизмунда III и передаче польского трона Лжедмитрию.

Канцелярия использовала всевозможные рычаги власти. Шведский агент в Москве Петр Петрей отметил, что московиты негодовали на Лжедмитрия за то, что «он не пускает к себе ни одного русского, высокого или низкого звания, без воли и согласия поляков, которые скоро заберут себе все что ни есть в казне, и она вскоре совсем опустеет». Без ведома секретарей невозможно было получить аудиенцию у государя, и это было немаловажное обстоятельство.

Коронация Лжедмитрия не могла быть осуществлена без согласия Боярской думы. Это согласие было связано с рядом условий. Одним из этих условий был роспуск повстанческих сил и отправка на родину польских наемных отрядов. Бояре стремились к тому, чтобы как можно скорее вернуться к традиционным методам управления страной.

Выполнение требований думы привело к тому, что влияние польской «Канцрерии» — Ближней канцелярии пошло на убыль. Это обстоятельство немедленно сказалось на судьбе опальных бояр Шуйских. Они пробыли в ссылке недолго и были возвращены в столицу.

В Москве много говорили о том, что прощения Шуйских добились вдова Грозного старица Марфа Нагая, братья Бучинские и другие поляки.

Нагие действительно просили царя о прощении князя Василия. Зато позиция советников польской Канцелярии была прямо противоположной.

Накануне опричнины царь Иван велел включить в летопись свои речи к думе, записанные им по памяти. Тяжелобольной государь будто бы обратился к верным людям с такими словами: «...чего испужалися? али чаете бояре вас пощадят? вы от бояр первыя мертвецы будете!., не дайте боярам сына моего извести».

Страх перед боярской крамолой обуревал также и мнимого сына Грозного. Сохранилось тайное письмо главы Канцелярии Яна Бучинского к царю. Советник напомнил самодержцу недавний разговор: «Коли яз бил челом вашей царской милости о Шуйских, чтоб их не выпущал и не высвобождал, потому как их выпустить, и от них будет страх... и вы мне то отказали, что наперед всего Богу ты обещал того ся беречи, чтоб ни одной хрестьянской крови не пролилося».

Будучи личным другом самозванца, Бучинский объяснялся с полной откровенностью. Он решительно противился освобождению Шуйских по той причине, что «от них будет страх» и непобедимому императору, и его польским товарищам.

Полагают, что Лжедмитрий провел реформу управления, преобразовав Боярскую думу в «сенат». В доказательство ссылаются на список «сената», написанный рукой Бучинского весной 1606 г. В подлинном польском тексте дума названа «Радой», а ее члены — не сенаторами, а боярами. И лишь на обороте документа имеется помета: «Роспись московским сенаторам».

Реформа думы свелась к учреждению по польскому образцу новой должности — «мечника великого». Этот чин был пожалован юному князю Михаилу Скопину.

Число бояр увеличилось вдвое, и можно было бы ожидать, что увеличится также число приказных. В правление Бориса Годунова в Боярскую думу, по свидетельству английского посла Джильса Флетчера, входили канцлер Андрей Щелкалов и четверо думных дьяков. В 1606 г. польские советники включили в список двух «секретарей великих».

Польские секретари внесли также некоторые другие изменения в штат думы, например, не включили в думный список постельничего С. Шапкина, очевидно, ввиду его незначительности и «худородства». Со времен опричнины постельничие занимали видное место в думе.

Отрепьев не решался на какие бы то ни было перемены в сложном и громоздком механизме управления государством. Однако польские советники из состава Канцелярии, кажется, сознательно стремились потеснить высшую московскую приказную бюрократию, чтобы занять ее место в системе управления.

Бюрократия, зародившаяся вместе с приказной системой, стала важным элементом самодержавной системы правления в целом. Всевластие высших приказных чинов, предмет горьких жалоб Курбского, было следствием концентрации власти в руках царя. Грозный приближал «писарей», рассчитывая на их верную службу. Лжедмитрий окружил себя польскими секретарями.

Яков Маржарет, наблюдавший за механизмом управления изнутри, подвел итог своим заметкам в таких выражениях: «Если говорить начистоту, нет ни закона, ни думы, кроме воли императора... Я считаю его («Дмитрия». —P.C.) одним из самых неограниченных государей из существующих на свете». Польские «дьяки» оставались в тени, но оказывали огромное влияние на управление, потому что действовали именем самодержца.

Последовавший вскоре государственный переворот показал, что представление о безграничной власти монарха не вполне соответствовало действительному положению вещей.

Лжедмитрий щедро жаловал думные чины, надеясь тем самым привлечь на свою сторону всю знать. При нем дума насчитывала более 70 членов. Такой думы не было ни у одного из московских государей. Причиной же было то, что Отрепьев объединил московскую думу со своей «воровской» думой, возникшей в дни московского похода. Такой шаг посеял большие раздоры среди членов высшего органа государственного управления, что было на руку польской Канцелярии.

«Воровской» боярин князь Василий Рубец-Мосальский занял в московской думе пост дворецкого. Лжедмитрий оценил услуги Петра Басманова и вверил ему командование стрелецким гарнизоном столицы.

Растрига возлагал особые надежды на признание мнимой матери — Марии Нагой и прочих Нагих. Еще будучи в Туле, Отрепьев послал гонца в «казанские города» за Нагими. Михаил Нагой был вызван с дальней окраины в Москву и в качестве дяди царевича Дмитрия получил чин боярина конюшего. Братья Андрей, Михаил и Афанасий Александровичи Нагие, а также Григорий Федорович Нагой стали боярами и заняли в думе высокое положение. В Разрядных записях отмечено, что самозванец «подовал им боярство и вотчины великие и дворы Годуновых и з животы». Нагие лучше всех остальных знали, что царевич Дмитрий мертв. Но они охотно «вызнали» в Отрепьеве внучатого племянника, открыв себе путь к почестям и богатствам.

Самозванец попытался привлечь на свою сторону опальных Романовых. Он приказал вернуть в Москву уцелевших Романовых и Черкасских. В свое время Юрий Отрепьев служил в свите у окольничего Михаила Никитича Романова, а затем у боярина Бориса Камбулатовича Черкасского. Оба умерли в заточении, и бывший кабальный слуга не опасался разоблачения. С запозданием, 31 декабря 1605 г. Лжедмитрий I повелел перевезти и похоронить в родовой усыпальнице тела Романовых, умерших в ссылке. Монах поневоле, Филарет Романов был вызван в столицу из Антониева-Сийского монастыря.

По словам архиепископа Арсения, патриарх Игнатий и священный собор в присутствии «Дмитрия» предложили Федору Никитичу снять с себя монашеские одежды, «надетые на него вопреки канонов и силою», вернуться в мир и принять жену, но тот отклонил предложение. Это известие не поддается проверке.

Филарет был деятелен и честолюбив. Самозванец побоялся оставить его в столице и отослал в Троице-Сергиев монастырь, где старец жил не у дел до апреля 1606 г. Лишь в последние недели правления Отрепьев вновь вспомнил о «родственнике». Лжедмитрий не церемонился с духовенством: он отправил на покой ростовского митрополита Кирилла, а митрополичью кафедру тут же передал Филарету Романову.

Самозванец не обошел своими милостями даже малолетнего сына Филарета. В царской казне хранились «посохи: ...рога оправлены золотом с чернью». Согласно казенной описи, один посох был снабжен ярлыком, «а по ерлыку тот посох Гришка Отрепьев Рострига поднес... Михаилу Федоровичу».

Из старших Романовых уцелел, кроме Филарета, один Иван Никитич. Самозванец пожаловал ему боярство, но отвел в думе одно из последних мест.

Государь переусердствовал в стремлении утвердить свое родство с Нагими. Он посадил их в думе выше Голицыных, Шереметевых, Романовых, что вызвало негодование знати.