Глава тринадцатая Азовский собор

Глава тринадцатая

Азовский собор

Соборы 1636–1639 годов. — Повесть об Азовском сидении. — Земский собор 1642 года

Неожиданным для современников следствием Смоленской войны 1632–1634 годов стало возобновление практики земских соборов. Новые соборы собирались по традиционным вопросам, касающимся чрезвычайных налогов и ведения военных действий. Они должны были продемонстрировать, что царь не отказался от идеи земского представительства, занимавшей важное место в политической системе Московского государства в первые годы его царствования. Казалось, что земские соборы возвращались из опалы, куда они попали, скорее всего, по воле патриарха Филарета. Теперь они должны были занять прежнее место в делах внутреннего и внешнего управления страной. И надо сказать, что такой «соборный» совет лучше всего соответствовал духу царя Михаила Федоровича, который и сам был избран на царство земским собором.

Однако царь не всегда мог учесть то обстоятельство, что одного его желания было недостаточно, чтобы собор действительно состоялся, а его решения оказались реальными, а не создавали видимость участия «земли». Тут сказывались и привычное нежелание населения участвовать в выборах, и лукавая игра опытных придворных, заранее готовивших соборные заседания, и принимаемые на них решения. В целом, история соборов второй половины 1630-х — начала 1640-х годов показывает, что этот инструмент власти по-прежнему был необходим прежде всего в чрезвычайных условиях.

Соборы 1636–1639 годов

В октябре — декабре 1636 года состоялся вызов новых выборных на земский собор. Судя по сохранившимся записным книгам московского стола Разрядного приказа, грамоты были отправлены не менее чем в 40 городов. На собор предлагалось выбрать «лутчих и в уме неоскудных людей». При этом выборы касались исключительно уездного дворянства, для которого была установлена новая норма представительства: по два человека из каждой сословной группы внутри служилых «городов» — выборных дворян, дворовых и городовых детей боярских — всего шесть человек. Впоследствии по той же норме проводились выборы на соборы 1637 и 1639 годов[409].

Стремление московского правительства обеспечить как можно более широкое представительство местных дворянских корпораций несколько опередило готовность самих служилых «городов». Уездные дворяне привыкли, что в служилых «городах», по точному определению А. А. Новосельского, существовали «правящие группы», в основном из выборного дворянства. Эта была своя местная, уездная «элита», из которой преимущественно назначались окладчики при разборах и верстаниях, головы на полковой службе. Поэтому логично было доверить именно им представление своих уездов. Более «демократическую» норму, введенную правительством царя Михаила Федоровича в 1636 году, уездное дворянство поначалу не приняло. Судя по сохранившимся материалам о выборах в Галиче, к воеводе по грамотам из Москвы приехало всего 20 человек, или примерно каждый двадцатый из галичских дворян и детей боярских, остальные же «ослушались» царского указа. Эти «немногие» люди и выбрали представителей от Галича на собор, дав на них воеводе свой «выбор» (документ об избрании)[410].

Выборных вызывали в Москву для «государева и земского дела» на Рождество Христово, к 25 декабря 1636 года. Программа собора (как, впрочем, и то, состоялся ли он вообще) остается невыясненной. Сроки его проведения были достаточно удобны для провинциального дворянства, так как многие из дворян и без дополнительного царского вызова съезжались в Москву для решения своих судебных дел. Скорее всего, все вместе съехавшиеся дворяне составили коллективную челобитную служилых «городов», помета на которой сделана 20 февраля 1637 года. Вопрос же о том, связана эта челобитная с проведением земского собора или нет, остается открытым.

В том же 1637 году началась долгая эпопея, вызванная захватом донскими казаками Азова. Принадлежавшая Турции крепость была осаждена 21 апреля и взята штурмом 18 июня 1637 года. Цель казаков была очевидной: взятие Азова создавало возможность для выхода в море казацких стругов и ликвидировало угрозу наступления на казачьи городки, которую постоянно нес в себе Азов. О том, что в результате создалась сложная дипломатическая ситуация, казаки думали меньше всего. Между тем Турция обвинила в поддержке казаков царя Михаила Федоровича. Это грозило новой войной. Поэтому дипломатам царя приходилось отстаивать свою позицию: казаки — люди вольные, действуют по своему усмотрению, если им и посылается жалованье, то за их прежние службы.

Турецкий султан, занятый как внутренними неурядицами, так и внешними проблемами — военными действиями в Кизылбашах против персидского шаха, предоставил решение азовской проблемы своему вассалу крымскому царю. Азов входил в большую область управления, подчиненную крымским татарам. В сентябре 1637 года, немедленно после захвата Азова, был организован карательный поход татарского войска во главе с братом крымского царя Сафат-Гиреем, опустошивший южные уезды Московского государства. Особенно пострадал Новосиль.

В Москве предприняли ответные меры. Еще 14 сентября 1637 года боярин князь Иван Андреевич Голицын делал доклад царю Михаилу Федоровичу о сыске закладчиков, а уже 24 сентября он был назначен собираться с войском в Москве: «по крымским же вестем указал государь быть на Москве бояром и воеводам против крымскаго царевича нурадина». Одной из мер в этом ряду был созыв земского собора, проведение которого Л. В. Черепнин считал возможным приурочить «к одному из чисел, близких к 24 сентября»[411]. Однако то, что сведения о проведении этого собора сохранились в грамоте в Устюжну Железопольскую от 12 декабря 1637 года, заставляет усомниться в такой датировке соборных заседаний.

Выборным на соборе 1637 года предлагалось ответить на самые острые вопросы: «как против таковаго недруга крымскаго царя стояти», «какими обычаи ратных людей сбирати», как собрать войско, потому что «без прибавочных людей с земель быти не мочно»? Думается, что ключевым для всего собора был последний вопрос, требовавший мнения «всей земли». Было принято решение о сборе даточных людей с боярских и дворянских вотчин и поместий, церковных, монастырских и дворцовых земель, а также о сборе денег на жалованье ратным людям «с городов, с посадов и с уездов с черных волостей». Осталось вспомнить, что Приказ сбора ратных людей был организован 25 ноября 1637 года. Примерно этим временем и должно датироваться проведение земского собора.

Еще раз крымские дела стали предметом рассмотрения на земском соборе, открывшемся 19 июля 1639 года. Дело о земском соборе 1639 года было открыто А. А. Новосельским, поэтому дата и программа его проведения известны теперь очень хорошо[412]. Поводом к созыву собора стало беспрецедентно жестокое обращение в Крыму с московскими посланниками Иваном Фустовым и Иваном Ломакиным. Они были ограблены и подвергнуты пыткам, после чего крымцы прислали в Москву своего посланника взыскивать деньги по «вымученным» кабалам. Кроме того, крымский посланник потребовал придачи «поминков» и подарков хану Бегадыр-Гирею и его приближенным. «Поминки» — этот пережиток отношений с Золотой Ордой — дорого стоил правительству царя Михаила Федоровича. Суммы, уплачивавшиеся каждый год в Крым деньгами и рухлядью (мехами), достигали во второй половине 1630-х годов 11 638 рублей. Выплаты крымских «поминок» не было только в 1619 и в 1644–1645 годах из-за крымских набегов. Фактически, по подсчетам А. А. Новосельского, средние годовые траты на отправку крымского посольства достигали 26 тысяч рублей[413].

7 июля 1639 года царь Михаил Федорович решал с Боярской думой, что делать с «неправдами» крымского хана. Дело о крымских посланниках, видимо, получило широкую огласку; во всяком случае, царя достигали челобитные «всяких чинов людей», чтобы «великий государь за такие злые неправды в Крым с казною посланников своих не посылал». Было решено собрать и записать мнения об этом деле на соборе. 19 июля 1639 года собор открылся речью думного дьяка Федора Лихачева, изложившего сведения «о позоре и о мученье, что делают в Крыме государевым людям». Лихачев предложил собору решить, как поступить с новыми требованиями крымцев — «о казне, о посылке, и о многом запросе, и о кабальном платеже». По сути, собор опять собирался в преддверии возможного разрыва и войны с крымским царем, но решение об этом ни царь Михаил Федорович, ни Боярская дума единолично на себя не брали.

Сначала собор выслушал представителей отдельных чинов, начиная с патриарха Иоасафа и освященного собора, а затем, по их просьбе, постановил собрать в недельный срок заручные «письма», подписанные представителями чинов. И в выступлениях на соборе, и в поданных «письмах» звучал протест против действий крымцев. Патриарх Иоасаф советовал прекратить сношения с Крымом и лучше укреплять украинные города. Служилые люди говорили о том же: что они «против крымского царя за такие злые неправды стояти готовы». Практичные гости и торговые люди гостиной сотни также возмущались действиями крымского царя: «За что ему давать твое государево жалованье?» Они предлагали организовать сбор средств для службы и «положить на всю землю», заботясь о том, чтобы «никто в государстве всяких чинов люди в избылых не был».

Скорее всего, правительству царя Михаила Федоровича достаточно было одного совета с выборными от «всей земли», потому что окончательное решение было принято вопреки мнению, высказанному на соборе. Посылка «поминков» была продолжена, здравый смысл возобладал над горячими головами. Очевидно, царь Михаил Федорович не считал, что пришло время для открытого столкновения с Крымом, так как еще не была завершена программа укрепления южной границы и строительства новой засечной черты. Кроме того, война с Крымом означала и войну с Турцией, отношения с которой и так балансировали на грани разрыва из-за азовского вопроса.

Повесть об Азовском сидении

Что же произошло в Азове? В конце июля 1637 года Посольский приказ получил отписку от атамана Михаила Иванова и всего войска донских казаков, извещавших царя о своем походе и взятии Азовской крепости, «потому что оне азовские люди на нас, холопей твоих, умышляли, крымскому царю писали для рати, чтоб нас, холопей твоих, з Дону перевесть и Дон реку очистить». В отписке говорилось о том, что казаки совершили упреждающий удар: «И мы, государь, не дожидая на себя их бусурманского приходу и видя к себе твою государскую милость, пошли под Азов апреля в 21 день, конные и судами, все без выбору». 5 июня 1637 года был убит турецкий посол грек Фома Кантакузин, неоднократно начиная с конца 1620-х годов ездивший с посольствами к царю Михаилу Федоровичу. Казаки давно подозревали его в интригах, направленных на уничтожение вольного казачьего войска, а теперь, получив в свои руки веские доказательства — тайные письма посла об организации помощи Азову, «изрубили» посла и его свиту в войсковом кругу. «И в тех винах наших, ты, государь, волен над нами», — только и нашли что добавить казаки. Дальше говорилось о взятии Азова 18 июня 1637 года, когда «ни одного человека азовского на степь и на море не упустили, всех без остатку порубили»[414].

В Посольском приказе решили проверить сведения казачьей отписки, расспросили атамана и казаков, привезших ее, и специально отправили за «вестями» людей на Дон. Так были выяснены некоторые важные детали азовского взятия. Казаки стояли под Азовом девять недель, помогло им взять казавшуюся неприступной крепость хорошее умение пользоваться подкопами (оно пригодится им затем еще при обороне Азова), ну и, конечно, их безудержная храбрость, родная сестра казачьей жестокости. «Как подкоп взорвало, и они в то ж время приступили к городу со всех сторон с лесницами и в город вошли и азовцев побили всех». Азовский паша и многие другие знатные люди умерли от ран. Впрочем, подобная участь постигла не всех. Как настоящие воины, казаки умели ценить чужую доблесть, и небольшой турецкий отряд в 30–50 человек, в течение двух недель оборонявший последнюю башню Азовской крепости, был отпущен в Крым.

Уже в этих первых известиях заметно, что казаки пытались представить свою борьбу с врагом, угрожавшим их жизни на Дону, как защиту всего христианства от «басурман». Их поход начался после Пасхи, на Светлой неделе. В самом Азове казаки расправились только с «азовскими людьми», то есть с иноверными подданными Турции, оставив в живых греков-христиан. Объясняя причину, по которой они действовали без царского указа, казаки говорили, что пришли в Азов спасти христианских пленных, вняв их мольбам. Этот аргумент не мог не тронуть душу православного царя Михаила Федоровича.

3 декабря 1637 года в Москву была доставлена еще одна отписка казаков с более развернутым объяснением и «идеологическим» обоснованием своих действий. Казаки хотели «Азов город взяти, и в нем утвердити по прежнему наша крестьянская вера». Вот как изображена была осада крепости: «И стоя, государь, под ним восемь недель, многие умыслы нат тем городом Азовом умышляли. И башни многие и стены ис пушек порозбивали. И окопались, государь, около всего града, и подкоп подводили, и твою, великого государя… прежнюю и нынешнюю пороховую и ядерную козну изхарчили. И голов своих преж сего и ныне мы, государь, холопи твои, под тем городом Азовом, за истинную провославную и непорочну веру положили. И тот град мы, холопи твои государевы, взяли июня в 18 день». Против посла Фомы Кантакузина выдвинуты были новые обвинения — теперь уже в волшебстве: посольский толмач Охреян Асанка якобы «сверху по Дону на низ, в наши таборы, нарядные чары деючи пущал». Это было серьезное обвинение, в которое легко могли поверить все — от царя до простолюдина. Решение судьбы Азова казаки отдавали в руки царя Михаила Федоровича, ожидая, что он вознаградит их за службу: «А живем, государь, мы, холопи твои, в городе в Озове, ожидаем Божии милости и твоего, государь, милостивого жалованья». Теперь казаки просили московского царя о поддержке вооружением и хлебом. В Азове было освобождено «пленных православных крестьян тысечи з две», и многие из тех, кого не могли отправить домой в украинные города, голодали вместе с казаками. Все это грозило тем, что казаки могли разбрестись и уйти жить обратно на свои места. «А се, государь, у нас люди самовольной. Терпети в городе голоду и всякие нужи не хотят, идут розна по своим юртам и по речкам, где хто преж се жили. И будет тебе, праведному государю, тот город Азов годен, и тебе б, праведному государю, станицу нашу опять к нам, холопям, отпустить и свой государской указ к нам, холопям твоим, о городе Азове, учинит»[415].

В Москве прекрасно понимали те преимущества, которые давало обладание Азовом. Но Михаил Федорович должен был рассчитать и негативные последствия, с которыми было сопряжено удержание этой крепости. Война с Крымом и Турцией грозила немалыми издержками для казны и серьезными потрясениями для государства. Поторопиться с решением Москву заставили тяжелые последствия похода крымского царевича Сафат-Гирея в сентябре 1637 года: «…пришли татаровя на Украйну, в Новосильские места, и войну распустили». По этой причине царь даже вернулся в Москву из начавшегося осеннего Троицкого похода, доехав только до Братошина, «а у Троицы не был». На следующий, 1638 год были приняты чрезвычайные меры, чтобы не допустить нового прихода войск крымского царя. В наряд на государеву «береговую» службу с 1 апреля 1638 года назначили первостепенных бояр и окольничих. Князь Иван Борисович Черкасский командовал главным полком в Туле, а с ним «без мест» были по городам воеводы князь Иван Андреевич Голицын в Одоеве, Иван Петрович Шереметев в Крапивне, князь Семен Васильевич Прозоровский в Веневе, князь Дмитрий Михайлович Пожарский в Переславле-Рязанском, князь Михаил Петрович Пронский в Мценске[416].

Московские дипломаты предпочли занять выжидательную позицию и предоставить казакам самим расхлебывать начатое дело с Азовом. Посольский приказ больше испугался убийства турецкого посла, сурово выговорил за это казакам и послал извинительные грамоты турецкому султану, отказавшись на словах от поддержки казаков: «А присланного из-под Азова того вашего посла гречанина Фому Кантакузина со всеми людьми побили неведомо за што… А убив посла и Азов взяли воровством… Мы за них не стоим, хотя их воров всех, в один час, велите побить»[417]. В то же время уже в 1638 году казакам в Азов были посланы хлеб и необходимые запасы пороха и свинца. Более того, о намерении поддержать казаков свидетельствовала посылка икон и книг для азовских церквей. Тогда же казаки получили государево знамя. Формально Азов не был включен в число городов Московского государства, туда не послали царского воеводу, но сделали все для того, чтобы город, хотя бы на время, остался в руках казаков.

Турецкий султан Мурад IV, вопреки опасениям Посольского приказа, не слишком озаботился судьбой убитого посла, к тому же грека (для деспота судьба одного подданного не имеет никакого значения). Узнав, что русский царь не поддерживает казаков, султан успокоился, правда, тоже лишь на словах. Посланник турецкого султана с одобрением и несколько витиевато говорил в Москве про царя Михаила Федоровича, «что вы государя нашего другом друг еси, а недругом ево недруг еси». Виновным в потере Азова султан посчитал крымского хана Бегадыр-Гирея, которому не помог и отчаянный рейд в русские земли в сентябре 1637 года. Бегадыр-Гирей был смещен, и на его место султан поставил хана Мухаммед-Гирея IV. Мурад IV занялся в это время главным направлением своей политики — войной с Ираном и во главе своего войска двинулся на Багдад, который был взят штурмом в 1638 году.

Летом 1638 года новый крымский хан стал готовиться выступить со своим войском под Азов. Вполне вероятно, что его поход продолжился бы дальше в Русскую землю. Но тут-то и оказалось, что казаки, постоянно воюя с турками и крымцами, многому научились и были не самыми худшими стратегами. Пока Азов был в их руках, войско крымских татар не могло идти большой войной на русские земли без опасения немедленного возмездия от мобильных казаков, легко достигавших на своих стругах из Азова берегов Черного моря. Поход крымцев успеха не имел.

Но ситуация менялась быстро. Возвратившийся из «Кизылбаш» турецкий султан Мурад IV освободил силы для похода под Азов, назначенного на весну 1640 года. 7 октября 1639 года в отписке от азовского войска казаки вновь просили помощи у царя Михаила Федоровича: «А теперь, государь, у нас около твоего государева Азова города в ыном месте стены оболились, а башни все не покрыты. А город, государь, старой, покрепить города и башни поновить нам нечем. Козны, государь, у нас своей войсковой нету. Да и самим нам, государь, к осадному делу или не к осадному тоже есть и носить нечева. Всем скудны. Акромя Бога и тебя, праведного государя, надежи держать не на ково»[418]. Только неожиданная смерть 31-летнего султана 1 марта 1640 года помешала осуществлению турецкого «похода возмездия».

Решающая битва за Азов состоялась в 1641 году. Сначала, 1 марта 1641 года, под стенами Азова появились крымские послы (они же и разведчики), начавшие торг о выкупе пленных: «Крымский царь нашим казакам, которые у него были в полону, и своим людем, которые были на окупу, велел нам говорити всему донскому войску, чтобы мы, холопи твои, у него, крымского царя, взяли казну великую и нашу братью, которые на боях взяты, без окупу, для того, чтоб мы ему Азов город отдали. И мы, государь, холопи твои, ему, крымскому царю, отказали». Вместо этого казаки, которых находилось тогда в крепости всего около тысячи человек, приняли решение об общем сборе своего войска под Азовом. Опять, как и в год взятия Азова, срок службы был установлен с Пасхи: «А последний срок учинили, что всем атаманом и казаком в Азов собратца на Светлое Воскресенье. А которые де люди на этот срок в Азов не будут, а останутца на Дону, и тех приговорили грабить и побивать до смерти и в воду метать». Так в Азове собралось около 7500 казаков. И вовремя! 7 июня 1641 года объединенное турецкое и крымское войско подошло к Азову. Началось знаменитое Азовское осадное сидение донских казаков.

По турецким источникам, в армии, осадившей Азов, насчитывалось около 240 тысяч человек. То есть она превосходила осажденных в 30 раз! В это огромное войско были собраны турки, крымские и ногайские татары, черкесы, греки, сербы, албанцы, венгры, молдаване и даже два наемных полка во главе с немецкими полковниками численностью в шесть тысяч человек. Командовал турецким войском губернатор Очакова Хаджи-Гурджи Канаан-паша вместе с губернатором Румелии. По-восточному изощренным представляется назначение командующим войска крымцев бывшего царя Бегадыр-Гирея, которому предоставлялась возможность искупить свою вину. Забегая несколько вперед, скажем, что вместо этого в Турции на него свалили чувствительную для султана неудачу осады Азова. В грамоте султана Ибрагима I, привезенной в Москву через год после азовского провала, говорилось: «А прошлым летом ходил под Азов прежней крымский Багадур-Гирей царь, не со многими людьми и не со многими каторгами (морскими судами. — В.К.), не прося у нас многих ратных людей. И промышлял нераденьем»[419].

Основные подробности азовской осады описаны ее непосредственными участниками в составленных ими документах и в «Повести об Азовском осадном сидении донских казаков»[420]. 28 октября 1641 года в Москву приехали казачий атаман Наум Васильев, есаул Федор Иванов и еще 24 азовских сидельца. Они привезли «роспись» азовской осады, развернутую в целую поэтическую «Повесть…», автором которой считается один из членов этого казачьего посольства есаул Федор Иванович Порошин. Казаки описали приход многих десятков и даже сотен тысяч людей под Азов 24 июня 1641 года: «Тех собрано людей на нас черных мужиков многия тысяши, и не бе числа им и писма…», «где у нас была степь чистая, тут стали у нас однем часом, людми их многими, что великия непроходимыя леса темныя». Сведения о численности турецкого войска — 256 тысяч человек, полученные осажденными от «языка», близки к турецким источникам. Хотя казаки и называют себя «черными мужиками», сказано это в ироничном контексте. Казаки осознавали себя государевыми слугами и в челобитных царю писались «холопы твои», как и служилые люди по «отечеству». При этом казачество помнило о своем происхождении от беглых людей, избывших «Доном» свою неволю, и понимало, что никогда оно не будет поставлено в один ряд с родовитыми людьми.

Осада Азова турецкими войсками началась со своеобразной «психической атаки»: «Почали у них в полках их быть трубли болшие в трубы великия, игры многия, писки великия несказанные, голосами страшными их бусурманскими. После того у них в полках их почала быть стрелба мушкетная и пушечная великая…» Автор «Повести…» пишет, что от такой стрельбы даже солнце померкло в ясный день. Защитники Азова по-настоящему испугались в этот момент: «Страшно нам добре стало от них в те поры и трепетно и дивно и несказанно на их стройной приход бусурманской было видети». Янычарские полки вместе с солдатским полком под командой немецких полковников окружили город. Вечером 24 июня от турков пришли послы: «Почал нам говорить голова их яныческой словом царя своего турского и от четырех пашей и от царя крымского речью гладкою». Турки обвиняли казаков в убийстве посла Фомы Кантакузина, захвате Азова и жестокой расправе с его жителями, а также в том, что казаки тем самым «разделили государя царя турскаго со всею ево ордою крымскою». Взятием Азова был нанесен удар и по стратегическим интересам Турции на морском побережье. «Разлучили вы его с корабельным пристанищем, — говорили послы. — Затворили вы им Азовым городом все море синее». В случае капитуляции казакам обещали простить все вины и принять на службу турецкого султана: «Пожалует наш государь, турецкой царь, вас, казаков, честию великою. Обогатит вас, казаков, он, государь, многим неизреченным богатством. Учинит вам, казакам, он государь, во Цареграде у себя покой великий… Станут вас называть вовеки все орды бусурманские, и енычены, и персидские, светорускими богатыри». Ну а чтобы казаки соглашались быстрее, им напомнили о недавней победе турок над персидским шахом. Казаки не прельстились на посулы турецкого султана, понимая, что вряд ли его обещания будут выполнены. Их ответ представляет собой настоящий гимн казачеству: «А мы люди Божии, надежа у нас вся на Бога, и на Мать Божию Богородицу, и на их угодников, и на свою братью товарыщей, которые у нас по Дону в городках живут. А холопи мы природные государя царя христианского царства Московского. Прозвище наше вечное — казачество великое донское безстрашное». Казаки и впрямь осознавали свое бесстрашие, грозя туркам ни больше ни меньше как «крестовым» казачьим походом для освобождения всей христанской земли: «А все то мы применяемся к Ерусалиму и Царюграду».

Турецкие посланники убеждали казаков, что Михаил Федорович не окажет осажденным никакой поддержки. Казаки и сами понимали это, но у них наготове был свой удалецкий ответ: «И мы про то сами и без вас, собак, ведаем: какие мы в государстве Московском на Руси люди дорогие и к чему мы там надобны!.. Не почитают нас там на Руси и за пса смердящего. Отбегохом мы из того государства Московского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да зде вселилися в пустыни непроходные. Живем, взирая на Бога… А запасы к нам хлебные не бывают с Руси николи… Питаемся яко птицы небесные: ни сеем, ни орем, ни збираем в житницы. Так питаемся подле моря синяго. А сребро и золото за морем у вас емлем. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим. А се мы у вас взяли Азов город своею казачьею волею, а не государьским повелением, для зипунов своих казачьих, да для лютых пых ваших». И все же казаки соглашались исполнить волю царя Михаила Федоровича: «Нешто ево, отняв у нас, холопей своих, государь наш царь и великий князь Михайло Федоровичу всеа России самодержец, да вас им, собак, пожалует по прежнему, то уже ваш будет. На то ево воля государева!»

На следующее утро начался штурм Азова. Турецкая армия надеялась быстро овладеть городом, поэтому в бой сразу же были пущены ударные силы янычар, двадцать две с половиной тысячи которых, по подсчетам казаков, были убиты в первый же день осады. Так же без остатка был истреблен солдатский полк, погибли и два немецких полковника. Несмотря на то что подкопы, выведенные казаками из крепости, обвалились под тяжестью тел наступавших («не удержала силы их земля»), осажденным удалось взорвать приготовленный в них «наряд», набитый «дробом сеченым». На казачьей вылазке из крепости было захвачено «болшое знаме… царя турскаго, с коим паши ево перво приступали к нам турские».

Уже через день после неудачного штурма турецкая армия изменила тактику и решила попробовать тот способ, которым она брала города в войне с персидским шахом: насыпать земляной вал выше стен крепости, поставить на него артиллерию и бить из пушек по городу. «Зачали же их люди пешие в тот день, — пишет автор «Повести…», — вести к нам гору высокую, земляной великой вал, выше многим Азова города». За три дня вал был подведен к Азовской крепости, и казаки готовились уже проститься с жизнью. Помогло им только отчаяние обреченных, с которым они вышли из крепости на не ожидавшую нападения пехоту, строившую вал. Захватив восемь бочек пороха, казаки заложили его в подведенную к Азову земляную гору и разметали ее. Сила взрыва была такова, что часть осаждавших — 1500 янычар — еще живыми «кинуло» через стены Азовской крепости.

При строительстве следующего вала турецкая армия учла прежние ошибки, и все получилось, как и было задумано: «И почели с той горы из наряду бить оне по Азову городу день и нощь беспрестанно… Шеснадцать дней и шеснатцать нощей не премолк наряд их ни на единой час пушечной». В городе все было разрушено, казаки могли отсиживаться только в землянках и продолжать свои подкопы. Удивительно, но каждый раз казакам помогали именно «подкопные мудрые осадные промыслы». Так, даже когда обстрел Азова не прекращался ни на минуту, они выходили по ночам через свои земляные ходы на вылазки и терзали турецкую пехоту. Попытки турок, по примеру казаков, использовать свои подкопы, не увенчались успехом, так как казаки «устерегли» их и взорвали в то время, когда по ним в город пытались пройти турецкие войска. «Постыли уж им те подкопные промыслы», — писал автор «Повести…».

После шестнадцатидневного обстрела Азова начался его непрерывный штурм. Днем и ночью к городу приступали сменявшие друг друга янычарские полки, которые едва не одолели казаков: «И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ран своих… изнемогли болезньми лютыми осадными. А все в мале дружине своей уж остались, переменитца некем, ни на единый час отдохнуть нам не дадут… Язык уш наш во устнах наших не воротитца на бусурман закрычать. Таково наше безсилие: не можем в руках своих никакова оружия держать!» Все опять решила внезапная вылазка казаков, вышедших на бой с иконами: «…подняв на руки иконы чюдотворныя — Предотечеву и Никол ину — да пошли с ними против бусурман на выласку… побили мы их на выласке, вдруг вышед, шесть тысящей».

Снова начались попытки переговоров, хотя у казаков не оставалось сил даже ответить толмачам. Турецкие представители «на стрелах почали ерлыки метать» и предлагать выкуп за оставление крепости: «Просят у нас пустова места азовского». Казаки уже почувствовали перемену в настроении турецкого войска, также страдавшего от войны и болезней. Поэтому стояли до конца: «В головах ваших, да костях ваших складем Азов город лутче прежнева!» 93 дня длилась осада, и наконец 26 сентября 1641 года, в преддверии наступавших холодов, грозивших закрыть морской путь, турецкая армия внезапно, ночью, сняла осаду. Казаки, не верившие в то, что им удалось удержать Азов, сделали еще одну вылазку, взяли одних «языков» 400 человек и нашли две тысячи больных и раненых, оставленных турками.

Сохранение Азова казаки могли приписать только небесному заступничеству. Описание видений, бывших казакам во дни осады, пожалуй, больше чем что-либо другое, должно было поддержать мольбу азовских сидельцев, обращенную к царю Михаилу Федоровичу: «Чтобы пожаловал и чтобы велел у нас принять с рук наших ту свою государеву вотчину — Азов город, для светого Предотечина и Николина образов, и што им светом годно тут». Ибо только обладание Азовом, напоминали казаки, могло навсегда избавить Московское государство от татарских набегов: «Сем Азовым городом заступит он, государь, от войны всю свою украину, не будет войны от татар и во веки, как сядут в Азове городе».

Теперь от царя Михаила Федоровича зависело, поддержать или нет не просто ратную удаль, а еще и подвиг благочестия донских казаков, обещавших после азовской осады «принять образ мнишески» в монастыре в честь Иоанна Предтечи. А такой выбор был для царя много сложнее, чем решение одних военных и дипломатических дел.

Поэтическая «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков» — главный, но не единственный источник наших сведений об осаде крепости. Если обратиться к делопроизводственным документам, то в них можно найти некоторые дополнительные сведения. Например, сохранилась отписка донских казаков, привезенная ими в Москву 28 октября 1641 года. В ней приведена другая дата начала осады Азова турецкими войсками — 7 июня. Выясняется также, что казаки просили в случае принятия Азова «прислать своего государева воеводу к Рождеству Христову»[421].

Правительство продолжало придерживаться осторожной политики в отношении Азова. 2 декабря 1641 года вместо воевод в Азов были посланы Афанасий Григорьевич Желябужский и подьячий Арефа Башмаков с наказом осмотреть город и крепость и определить, можно ли восстановить городовые укрепления и ликвидировать («разорить») земляные «валы», подведенные турками к Азовской крепости. Кроме того, требовалось начертить чертеж и привезти его в Москву как можно быстрее, «безо всякого мотчания». Афанасий Желябужский привез первый ответ казакам на их «посольство» в Москву. Царь Михаил Федорович хвалил казаков за службу, но ответа на главный вопрос о судьбе Азова пока что не давал. Казаки могли лишь догадываться о миссии Афанасия Желябужского. Но, в отличие от царя Михаила Федоровича, они не знали о проекте русско-османского соглашения, переданного турецким султаном при посредничестве молдавского господаря Василия Лупулла. Молдавский посланник Исай Остафьев был принят царем Михаилом Федоровичем в Москве 30 декабря 1641 года и просил немедленного ответа.

Вот тогда-то для решения судьбы Азова и ответа донским казакам был созван земский собор. На основе сведений казаков была подготовлена смета, «что им надобно в Азов для осадного сидения». По докладу царю Михаилу Федоровичу оказалось, что для удержания Азова требовалось не менее 10 тысяч людей и 221 тысячи рублей на покупку запасов, оружейного зелья и мушкетов («что дати государева жалованья ратным людем и что положено за запас хлебной, и за порох, и за свинец, и за ручные самопалы»). Но у земского собора была еще одна дополнительная цель, не афишировавшаяся царем Михаилом Федоровичем, Боярской думой и Посольским приказом, — решить, принимать или нет условия соглашения с Турцией[422].

Земский собор 1642 года

Время подготовки к проведению нового земского собора — конец 1641-го — начало 1642 года — совпало с внутриполитическим кризисом, вызванным коллективным протестом служилых людей. Традиционные челобитчики по судным делам оказались в Москве вместе с выборными представителями от уездных дворянских обществ и посадов в конце 1641 года. Воздух столицы был наэлектризован недовольством, выход которого грозил погромами боярских усадеб, забытыми со времен Смуты. Представление о происходивших в Москве событиях дает грамотка рядового нижегородского сына боярского Прохора Колбецкого к своему отцу в деревню, неосторожно отправленная им с ненадежным человеком. В результате письмо Прохора Колбецкого, написанное 15 декабря 1641 года, попало сначала в руки думного дьяка Ивана Гавренева, а затем было передано царю Михаилу Федоровичу. Из грамотки государь узнал, что в Москве «сметенье стало великое». Был организован сыск, в результате которого выяснилось, что Прохор передавал слухи «про бояр, что боярам от земли быть побитым», отнюдь не по умыслу, а «спроста мирскою молвою»[423]. Все это не могло не обеспокоить власти, тем более что и других симптомов нестроения в государстве и столице было предостаточно.

Указ о проведении земского собора состоялся около 3 января 1642 года. По докладу Боярской думы предлагалось «…выбрать изо властей духовного чину и изо всяких чинов людей лутчих и с ними поговорить о том же деле, что их мысль о Азове, — держать ли Азов и кем держать, охочих ли людей называть или послать ково государь укажет и не охочих, и на тот на весь подъем деньги как збирать со властей и со всяких чинов людей, а деньги надобны не малые». Следовательно, на соборе традиционно решался вопрос о возможной войне и об организации сборов денег и запасов для войска. Порядок организации выборов и представительства на соборе представляет собой запутанную исследовательскую проблему, потому что из сохранившихся источников не вполне ясны сроки указа и проведения собора (получается, что они могли совпадать и приходиться на одну дату — 3 января 1642 года). Судя по речи посольского дьяка Федора Лихачева на соборе, в Разрядном приказе составлялись какие-то списки представителей от выборных людей (практика, до этого времени не встречавшаяся на соборах). Подсчитано, что в целом в работе собора приняли участие «10 стольников, 22 дворянина московских, 4 стрелецких головы, 12 жильцов, 115 дворян и детей боярских из 42 городов, 3 гостя, 5 торговых людей гостиной сотни, 4 торговых человека суконной сотни, 20 посадских людей московских сотен и слобод»[424].

При открытии собора дьяк Федор Лихачев прочитал заготовленную Посольским приказом речь, сообщавшую о планах турецкого султана «послать войною на Московское государство, осадя Азов». Затем выборным людям раздали письмо «об Азовском деле и о войне», с тем чтобы они письменно сообщили свое мнение (возможно, с этим связаны дополнительные выборы представителей от «всяких чинов»). В течение января 1642 года продолжался сбор коллективных «сказок» выборных людей — ответов на письмо правительства. Затем материал этих «сказок» был обобщен в докладную выписку и доложен на заседании царю Михаилу Федоровичу и Боярской думе.

Большинство ответов по главному вопросу об Азове заранее утверждало любое решение, принятое царем единолично или вместе с Боярской думой: «…в том волен государь, как изволит»; «в том волен государь и его государевы бояре». Но из сказок служилых людей и гостей складывалось общее мнение о необходимости принять Азов. Главный аргумент привели подавшие свои отдельные сказки московские дворяне Никита Беклемишев и Тимофей Желябужский: «С тех мест, как Азов взят, татарской войны не бывало, а государевы украинные городы были от них безмятежно в покое и тишине немалое время». Азов предлагалось удерживать силами тех же донских казаков, а также набранных к ним в прибавку «охочих людей», стрельцов и «старого сбора солдат». Обсуждение порядка сбора средств для ратных людей превратилось в репетицию бурных парламентских дискуссий в России последующих веков.

Одни дворяне и дети боярские вспоминали злоупотребления «сильных людей» в суде и московскую волокиту, разорявшую их «пуще турских и крымских бусурманов», другие подобострастно называли бояр «вечные наши господа промышленники». Особенно яркие «сказки» подали на соборе 1642 года представители Нижнего Новгорода Василий Федорович Приклонский и Степан Васильевич Онучин (их имена были записаны еще в боярской книге 1627 года), а также муромцы А. Г. Монастырев, Савва Иванович Мертвый, Иван Петрович Власьев. «А ныне при тебе государе, — писали они, — твои государевы бояре и ближние люди пожалованы твоим государским жалованьем… многими поместьи и вотчинами, а твои государевы диаки и подьячие… будучи беспрестанно у твоих государевых дел и обогатев многим богатеством неправедным своим мздоимством, и покупили многия вотчины, и домы свои строили многие, палаты каменныя такие, что неудобь-сказаемыя, блаженные памяти при прежних государех и у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жити»[425]. Нижегородские и муромские дворяне предложили собрать деньги на службу ратным людям со всех землевладельцев по представленной ими росписи крестьянских дворов. Традиционно служилые люди поглядывали в сторону церковной казны, предлагали заново обложить сборами гостей и торговых людей, предъявляли счет к тем дворянам, кто «избывал» полковой службы, находясь «в отсылках» по приказам и воеводствам. О своих нуждах не упустили случая напомнить гости и торговые люди, писавшие об «обнищании» от «государевых безпрестанных служеб и от пятинныя деньги», о «насильствах» городовых воевод и конкуренции иностранных купцов, мешающей их торговле («многие торжища у них отняли иноземцы — немцы и кизылбашцы, которые приезжают к Москве и другие городы со своими большими торгами»).

«Мнения», высказанные выборными людьми на «Азовском» соборе 1642 года, так и не были учтены при окончательном принятии решения царем Михаилом Федоровичем и Боярской думой. 5 февраля 1642 года из Москвы был отправлен молдавский посланник Исай Остафьев, увозивший согласие московского царя на османские условия. Вскоре до Москвы дошли сведения о еще одном неприятном инциденте, еще более осложнившем русско-турецкие отношения. 29 января 1642 года запорожские казаки убили при переправе через реку Донец турецкого посла Мегмет-чеуша и несколько человек из его свиты, ехавших в Москву из Константинополя с русским гонцом Богданом Лыковым. Исполнение задач посольства взял на себя брат убитого турецкого посла Мустафа-челибей, приехавший в Москву 19 февраля 1642 года. В посольских грамотах, забранных казаками в качестве трофея, содержалось требование турецкого султана дать прямой ответ о судьбе Азова, поэтому Мустафа-челибей подал записку об этом в Посольский приказ. Вскоре снова явился посланник молдавского господаря, также передавший устное предложение султана очистить Азов и обещание запретить крымскому хану набеги на русские земли. 8 марта 1642 года возвратились Афанасий Желябужский и Арефа Башмаков, нарисовавшие в своем отчете картину полного разрушения Азова, восстановить который не представлялось возможным из-за полного отсутствия поблизости подходящего материала. Смету о постройке города и чертеж, вопреки наказу, они привезти не смогли, так как с ними не было послано ни горододельца, ни чертежника.

8 апреля 1642 года с посланником молдавского господаря передали известительную грамоту об убийстве турецкого посла, в которой московское правительство по-прежнему убеждало турецкого султана, что оно не поддерживает донских казаков: «Донские казаки город Азов взяли воровством, без нашего царского позволения. То вам брату нашему великому государю и самому подлинно ведомо. Того у нас, великого государя, чтоб Азов взять и в мысли не бывало. И помочи мы, великий государь, донским казакам деньгами и запасами не чинили и за тех воров никак не стоим. Хотя их воров всех в один час велите побить и нам, великому государю, то будет не досадно». Это была капитуляция. В Московском государстве предпочли явные выгоды мира с Турцией неявным преимуществам обладания тем местом, где стояла Азовская крепость. Видимо, тогда еще в Москве не очень хорошо понимали, что на Востоке действия московского царя будут истолкованы однозначно — как проявление слабости.

Оставалось дать ответ донским казакам, уже полгода находившимся в Москве. 27 апреля 1642 года их пригласили на заседание Боярской думы и объявили решение царя Михаила Федоровича. Увы, оно оказалось совсем не таким, на какое рассчитывали казаки, поддержанные земским собором. Казаков мягко, но настойчиво убеждали вернуться «жить на прежних своих местех»: «Великий государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси, жалея об вас атаманех и казакех и о всех православных крестьянех, велел вам атаманом и казаком сказати, что ныне вам в таком разореном месте сидети от воинских людей не в чом… А ныне де у вас Азова принять государь не указал. И воевод и ратных людей послати не к делу и быть не в чом». 30 апреля 1642 года донскому казачьему войску была направлена грамота с указом оставить азовские укрепления из-за вестей о готовящемся походе турецких и крымских войск «и иных государств многих ратных людей больше прежнего» не только под Азов, но и на украинные города. В случае возвращения на свои места казакам обещали прежнее жалованье. Царский указ был исполнен сразу по получении этой грамоты. Собранное султаном войско подошло к Азову три дня спустя после отхода донских казаков[426].

Как известно, снова завоевать Азов сумел только внук царя Михаила Федоровича Петр I. Случилось это более чем полвека спустя, в 1696 году. Но «азовская история» имела и более близкие последствия. Именно после нее окончательно утвердилось значение донских казаков на службе русских царей. Самым зримым выражением этого стала посылка и принятие на Дону 2 ноября 1644 года государева знамени войска Донского.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.