«Крест и слава»

«Крест и слава»

Давайте сейчас вместе с вами вспомним об одном знаменитом объекте, который несколько раз и теряли, и вроде бы находили, причём (что удивительно) тоже несколько раз, но до сих пор толком неизвестно, нашли ли его вообще хотя бы один раз. Речь пойдёт о крайне запутанной истории похищения французами креста с колокольни Ивана Великого. История эта довольно интересна и поучительна не только с точки зрения записного кладоискателя, но даже и обычного человека.

История похищения знаменитого креста, снятого с колокольни Ивана Великого, его утери и последующих поисков составляют особую кладоискательскую тему. И начну я эту захватывающую историю вовсе не с истории постройки знаменитой колокольни, и не с параметров не менее знаменитого креста, а с выдержки из письма человека, который в прямом смысле слова несколько лет тому назад буквально шёл по следу почти что исчезнувшей реликвии.

«...Передо мной лежит документ 1812 года. Письмо французского офицера из главного штаба Великой армии. В письме говорится о том, что повозка, на которой везли большой крест с колокольни Ивана Великого, утонул во время переправы, и рядом с ней утонули два зарядных ящика с московскими трофеями. Где это произошло, в письме не было сказано, была лишь маленькая зацепка — дата, когда это случилось. И я уцепился за эту дату, как утопающий за соломинку.

Дело в том, что императорский обоз был всё время в движении. В сутки он проходил по 30, иногда и 40 вёрст. А раз так, решил я, то, зная дату катастрофы при переправе, я смогу вычислить эту переправу. Согласно этой дате обоз вышел ...ноября из пункта “А” и поздно вечером этого же дня прибыл в пункт “Б”. Между этими пунктами расстояние в “X” вёрст. На подлинной карте 1812 года я отметил все речки и установил, что на этом отрезке дороги было всего “N” переправ. Следовательно, требовалось обследовать все эти переправы между “А” и “Б” на реальной местности.

А начал я с того, что много раз приходил в Кремль и подолгу стоял и смотрел на большой крест колокольни Ивана Великого. Мысленно представлял, как его снимали французские сапёры и плотники, как он покачнулся и сорвался вниз под собственной тяжестью. Как его укладывали на большую телегу и везли в Париж...

Летом 1984 года я выехал на ту дорогу, по которой двигался императорский обоз из пункта “А ” в пункт “Б", имея при себе карту 1812 года. Я ехал на велосипеде по этой дороге и ни о чём не думал, кроме как о том, что везу тяжелый крест на телеге. Подъезжая к очередной переправе, я мысленно говорил себе, что вот здесь утопили повозку с крестом, как бы мысленно топил её. Но не получалось, интуиция и какой-то внутренний голос подсказывали: нет, не здесь. Это было необъяснимо, но так было тогда. Проехав много вёрст, я подъехал к очередной переправе и решил обследовать берега реки. Прошёл вдоль берега, и в одном месте меня почему-то неудержимо потянуло в воду, на небольшой островок, что виднелся на середине реки. Я даже разулся и уже хотел идти через протоку к островку, но остановился и стал туго соображать, почему меня так неудержимо тянет на этот остров. Я долго смотрел на него, потом решил пройти по берегу реки ещё немного. Прошёл ещё метров 500, но нигде меня в воду больше не тянуло. Решил вернуться к островку. Когда пришёл опять на это место, меня вновь потянуло через протоку.  Я было разделся, но чего-то испугался и не поплыл, а просто долго сидел на берегу и смотрел. Запомнил это место и поехал дальше. Обследовал ещё две переправы, но уже никаких эмоций не испытывал.

Я решил капитально обследовать этот островок. Выезжал из Москвы много раз и зимой и летом. И не ошибся. В этом месте произошла катастрофа: утонули два зарядных ящика с трофеями и телега, на которой везли в Париж большой и тяжёлый крест. Я ничего не стал трогать, оставил всё как есть. До настоящего времени там ничего не изменилось, только разрастаются кусты ольхи и черёмухи на берегу реки.

С того времени прошло 12 лет. За этот период я обращался в разные московские организации с просьбой помочь достать со дна реки утонувшие вещи: большой крест и два зарядных ящика с московскими трофеями. Писал заявления на Петровку 38, заказное письмо президенту, в администрацию Кремлёвских музеев, в организацию “Охрана памятников г. Москвы”. Подал три заявления на имя мэра Москвы Ю.М. Лужкова.

Ответы я получил, но... Одни отвечают, что нет средств, другие говорят, что это не их территория, а некоторые даже сердятся и отвечают, чтобы я не морочил им голову, и такое было.

У меня теперь осталась последняя надежда, на фирму “Гера” и ещё газету “Клады и сокровища”».

Вот такое письмо. В чём-то искреннее, в чём-то наивное. Но для большинства из вас оно явно непонятно, так как закодировано и несёт очень мало практической информации. Постараюсь прояснить намеренно скрытые в письме моменты. И вот теперь я начну с самого начала, что называется, от «печки».

«Во второе лето царствования Бориса Годунова (1600) была выстроена восьмигранная Ивановская колокольня. В народе эта колокольня получила название Ивана Великого. На той колокольне крест деревянный, обитый медью позолоченной через огонь, вышина креста две сажени и два аршина».

Выписка дана из исторического описания московского Успенского собора (А.Г. Левшин. С. 242. Издание 1783 г.).

Значит, наш крест был деревянный! Дубовый, если быть совершенно точным. Длиной он был 5,68 метра. Центральный брус имел сечение 210 x 280 мм. Его покрывали медные (по другим данным, серебряные), позолоченные полосы, общим весом 270 кг. И общий вес всей грандиозной конструкции достигал 940 кг!

Неудивительно, что когда его стали снимать с колокольни, он покачнулся, увлекаемый собственным весом, и, падая, чуть не убил и не потянул за собой людей, державших его за цепи. Как они ни напрягались, но всё же удержать почти тонную махину и спустить её на землю им не удалось, и крест при падении сломался. Но тем не менее его всё же погрузили на особо прочную телегу и повезли в императорском обозе в Париж, под усиленным конвоем.

Зачем? Вы не задавались вопросом о том, зачем им понадобилось тащить весь крест? Содрали бы с него металлические полосы, и все дела. Но нет, это был вовсе не простой крест с рядовой колокольни! И Наполеон мечтал вывезти его из России именно целиком, не разбирая. И роль ему, и место для последующего размещения он избрал особые. Остановлюсь на этом моменте немного подробнее. Наполеон лично приказал снять данный крест, поскольку намеревался водрузить его на куполе Дома инвалидов (по-русски этот дом назывался бы Дворец ветеранов).

Этим актом он намеревался поставить окончательную точку в этой войне. Ведь крест на колокольне Ивана Великого был не обычным крестом. Бытовало поверье, что с потерей именно этого креста неминуемо падут и свобода, и слава России, как самостоятельного государства. Поэтому он нужен был императору в любом состоянии, целиком, пусть даже и разобранный на составные части. Характерны и знамения, которые происходили и при его снятии, и при потере. Я уже писал, что когда его спускали на землю, то едва не погибло несколько человек. Так вот, данный крест в конце своего земного пути всё же утянул «на тот свет» несколько человек. То есть как бы и сам не дался, и обидчиков наказал. И это есть истинный факт.

Теперь давайте вернёмся к письму. Что это за пункты «А» и «Б», о которых пишет автор? Попробую реконструировать его шифрограмму. Итак, в тот роковой день императорский обоз двинулся в очередной переход из деревни Корытня. Это-то и был пункт «А» из письма. Где же был расположен пункт «Б»? Откроем карту Смоленской области. Смотрите, накануне обоз выступил из Смоленска и, преодолев за один переход порядка 25 вёрст, расположился вокруг Корытни. Следующий же переход должен был быть ещё более протяжённым. Основные силы Наполеона и, разумеется, самые ценные обозы должны были непременно достичь города Красный.

Это была дорога длиной более 35 километров в современном исчислении. Мороз стоял под двадцать (то есть едва переносимый изнеженными европейцами), и дорога совершенно обледенела. Дул резкий северный ветер, и не привыкшим к таким лишениям теплолюбивым французам казалось, что такое буйство природы наверняка послано им в наказание из одного круга подземного ада. Но и малейшей возможности отсидеться около спасительных костров у них не было. Шла смертельная гонка и бескомпромиссная игра на выживание. Русские войска постоянно стремились охватить авангард французской армии и заставить сойти отступающие колонны с главной дороги. Если бы им это удалось сделать (использовав какой-нибудь удобный естественный рубеж), то гибель Великой армии была бы ускорена многократно.

Поясню, в чём тут было дело. Спасение падающих от истощения и усталости французов парадоксальным образом заключалось в том, чтобы двигаться как можно быстрее. Так быстро, как только возможно, несмотря на отставших людей и гибнущих лошадей. Только так они могли выскользнуть из окружения, которое постоянно грозило со стороны двигающихся параллельно полков Кутузова. Но те обогнать французов никак не могли, несмотря на то, что наши солдаты тоже выбивались из последних сил. Всё дело было в том, что французская армия двигалась по хорошей и достаточно широкой дороге, а российские войска большей частью вышагивали по совершеннейшему бездорожью. И как ни торопились наши генералы, опередить отходящего на запад неприятеля им никак не удавалось. Кстати сказать, на пространных русских равнинах не везде засаду можно было устроить и по чисто географическим причинам. Ведь рельеф, наличие естественных препятствий и тактические особенности той или иной местности играют в военном деле далеко не последнюю роль. Так вот, именно в пункте, обозначенном автором письма как «Б», и было решено устроить врагам практически непреодолимую западню.

А теперь раскроем тайну непонятных букв. Под пунктом «Б» в данном случае автором понимался город Красный (или, как говорили в те времена, Красной, с ударением на последний слог). Примерно в двух с половиной километрах к востоку от этого старинного города есть уникальное место, чрезвычайно удобное для быстрой организации оборонительного рубежа. Достоинство его заключалось в том, что река Лосмина (ныне Лосвинка) своим руслом образовывала естественное препятствие для движения больших масс войск и обозов. Сама по себе речка вовсе не так широка (всего-то 2,5—3 метра), но течение её весьма быстрое, и западный левый берег (на который предстояло взбираться французам) весьма крут. К тому же преодолеть реку вброд практически невозможно из-за того, что Лосмина хоть и не слишком широка, но весьма глубока и берега её в районе столбовой дороги обрывисты. Да что там говорить, они практически отвесны. Для переправь, же гужевого транспорта был переброшен всего один неширокий деревянный мост, через который, как вы прекрасно понимаете, большим массам людей и телег быстро переправиться не было никакой возможности.

Отсюда был понятен и замысел наших генералов. Если установить на высоком берегу реки хотя бы пару артиллерийских батарей, держащих под прицелом мост, то легко можно было бы заставить армию Наполеона свернуть с дороги и направить её в сторону Днепра. К несчастью для наших военоначальников, такую печальную возможность предвидел и император Наполеон. В его оперативных планах значилось во что бы то ни стало достичь города Красный первым. И вот ранним утром 14 ноября смертельная гонка на выживание началась. Великие планы и амбиции «великих мира сего» были поставлены в тот день на карту. И выигрыш в том бескомпромиссном поединке мог быть только — один либо жизнь и слава, либо... смерть и проклятье. И в значительно мере удача способствовала французам.

Вот как писал о дне, предшествовавшем этому эпизоду, Арман де Коленкур.

«Через час после прибытия в Корытню мы узнали, что в расстоянии одного лье (4,16 версты) от нас казаки только что атаковали небольшой артиллерийский парк и войсковой обоз, перевозивший трофеи, захваченные в Москве, а также императорский обоз, присоединившийся к этому парку, то есть тот, который мы только что обогнали. Казаки захватили около десяти лошадей и фургоны императора. Они захватили часть вещей с собой, а всё остальное разбросали. Был разграблен фургон с планами и картами императора. Артиллерия потеряла в этом деле половину своих запряжек: большая часть офицеров ставки лишилась своего багажа».

Обратите внимание, уважаемые читатели, в каких условиях отходила из Смоленска французская армия. Как и описал в своём письме охотник за знаменитым крестом, на пути императорского обоза, выдвинувшегося из Корытни, лежали три переправы. Одна была совсем недалеко от самой Корытни, в «старой» Жорновке. Вторая — в деревне Никулино, где французам предстояло преодолеть речку Дубрава. И третья — через Лосмину. На какой же из них был потерян крест со знаменитой колокольни? Непонятно! Автор письма был прав. Ни в Жорновке, ни в Никулино телега с крестом утонуть просто не могла, потому что просто негде было. Речки в этих населённых пунктах столь малы и узки, что в них даже человеку утонуть невозможно, не то что сразу трём экипажам одновременно!

Нет, нет, первые две худосочные речушки бегущая в страхе армия преодолела без каких-либо ощутимых потерь. Все основные трудности начались только вблизи третьей реки — Лосмины. Туда, на высокий западный берег, русские войска уже успели доставить на санях несколько малокалиберных пушек, и артиллеристы попытались с их помощью затруднить движение головной колонны. Однако в полной мере достичь поставленных задач им не удалось, на их пути встали озлобленные потерей своих трофеев вестфальцы. Им удалось не только отбить нападение русских войск, но и решительной контратакой отбросить с дороги вымотанные длительным переходом части корпуса Платова. Наши войска, не ожидавшие от не менее обессиленных французов такой прыти, бросились бежать назад через Уварово к лесу, побросав свои пушечки в большой пруд (ныне совершенно исчезнувший). Вряд ли они были подняты впоследствии, поскольку на дне пруда уже тогда лежал толстый-претолстый слой ила. И, скорее всего, они так и лежат в земле, неподалёку от еле заметных останков «старой» плотины. То есть ситуация во время отступления из Смоленска была такова, что казацкие сотни и полусотни непрерывно кружили вдоль дороги, выжидая подходящего момента для молниеносной атаки. И нападение у Лосмины (ныне Лосвинка) было лишь одним из многих подобных нападений.

Но давайте зададимся вполне резонным вопросом: где всё же могли одновременно утонуть три весьма большие повозки? На всём пути от Смоленска до Красного в действительности нет ни одной крупной, или, лучше будет сказать, достаточно широкой реки! Ведь не с пятиметрового же (по длине) моста целых три экипажа одновременно свалились в трёхметровую по ширине реку? Если они и утонули, то явно не упав с моста. Но как же всё это произошло?

Загадка исторического эпизода была столь очевидна, что требовала однозначного ответа. И для того, чтобы ответить на этот вопрос, и в самом деле нужно было приехать на место краснинского сражения. Только приблизившись к современному мосту через резвую Лосвинку, можно в полной мере понять, как развивались те трагические события в середине ноября 1812-го.

Спустившимся в речную долину французским обозам можно было безопасно переправиться через практически непреодолимую водную преграду всего в двух местах. По основному деревянному мосту (это само собой), но проехать можно было и по неширокой плотине, которая была выстроена для того, чтобы можно было устроить около неё особое место для вымачивания льна. Данное сооружение было возведено ниже по течению, примерно в полукилометре от основной дороги. Река перед плотиной естественно разливалась на приличном пространстве, течение её сильно замедлялось, и на образовавшемся почти стоячем пруду стоял уже достаточно прочный лёд.

Во всяком случае, так казалось тем из французов, кто не сумели переправиться и вынужденно скопились на правом берегу реки. Но вот по тонкому льду пробежал один солдат, вот другой... Целый взвод, вразнобой бренча развешенной на спинах военной амуницией, перебрался на противоположный берег. Вот открытое пространство преодолела разрозненная группа всадников... проехала одна повозка, вторая... Лёд держал! Держал даже в центре пруда!

А казаки отчаянно и яростно наседали с тыла на заполнившие речную долину обозы. И, к сожалению, вестфальцы, столь деятельно оборонявшие головные обозы, были теперь далеко от переправы, на другой стороне реки. В этот роковой момент они воевали с новой группой русских войск. И эта битва вообще происходила довольно далеко, намного ближе к деревне Уварово, а вовсе не к переправе. Именно там велось основное сражение за контроль над главной транспортной артерией. Здесь же, у моста, казацкие отряды действовали более решительно и дерзко. У них уже явно был наработан богатый опыт нападения именно в таких, неудобных для быстрого продвижения местах. Писал ведь тот же Кастеллан, что казаками в плен было взято несколько человек. Значит, дошло уже и до рукопашной схватки! Со всех сторон неслись воинственные крики, звон сталкивающихся сабель и ружейные выстрелы. И вот тут-то у многих возниц просто не выдержали нервы. Понимая, предчувствуя всем своим естеством, что спасение может быть только на той стороне реки, многие из них очертя голову погнали лошадей через проточный пруд, благо именно там крутой берег сходил на нет, и в принципе у них была вполне реальная возможность даже на отощавших лошадях выбраться к своим передовым частям.

Трагедия произошла именно в этот самый момент. Ещё очень непрочный лёд вполне справлялся со своей задачей, когда по нему перебегали люди и проезжали отдельные повозки. Но когда на него одновременно выкатилось несколько тяжело гружённых зарядных ящиков, одни кованые колёса которых достигали 1,6 метра в диаметре, лёд прогнулся и лопнул сразу в нескольких местах. Всё произошло в считаные мгновения. И лошади, и возницы, и бегущие рядом с ними солдаты под оглушительный треск непрочной опоры мгновенно провалились в чёрную быстро несущуюся воду. Ледяную воду, добавлю от себя. Шок и ужас тут же сковал не только людей, но даже и лошадей. Все провалившиеся пошли на дно, не побарахтавшись и нескольких секунд. Оставшиеся на правом берегу обозные повозки были вынуждены пробираться либо по всё ещё действующему мосту (он лежал ниже зоны огня русских пушек), либо через дальнюю плотину. Но многим было уже не до спасения груза, и поэтому значительное количество повозок и телег было брошено в долине перед мостом. Несомненно, что те, кто наблюдал за затоплением трёх подвод с трофеями, имели возможность видеть, что именно утонуло. Во всяком случае, все свидетели сходились на том, что утонули именно два зарядных ящика и телега с громадным крестом. Всё это имущество пошло на дно, но, в отличие от пушек в деревне Уварово, в слое матёрого ила не утонуло. И здесь момент очень тонкий, для каждого серьёзного поисковика крайне значимый.

Когда я сам прибыл на существующий по сию пору проточный пруд на Лосвинке с целью всесторонне проверить гипотезу автора письма, то сразу обратил внимание на стволы достаточно толстых деревьев, которые торчали из воды чуть ли не в центре реки. Создавалось впечатление, что довольно длительное время плотина была либо случайно разрушена, либо специально перекопана, и река длительное время протекала в довольно узком, т.е. естественном русле. Причём время это было достаточно продолжительным, раз рядом с ним успели вырасти достаточно взрослые деревья, остатки которых торчали теперь из-под воды.

— Стало быть, — подумал я, — много лет назад практически вся территория пруда была осушена и могла быть обыскана вдоль и поперёк. Но догадки — догадками, а мне предстояло однозначно убедиться в том, что на дне проточного водоёма точно нет того, что ожидал там обнаружить человек, приславший мне это письмо. Мои помощники уже натянули над прудом опорную верёвку, и мне оставалось лишь несколько раз пересечь озерко, пытаясь выявить присутствие металла под поверхностью воды. К сожалению, я оказался прав. И сами утонувшие телеги и, разумеется, их драгоценный груз давно были извлечены. Когда это случилось? Большой вопрос. Это могло произойти и сразу после ухода неприятеля. Ведь в поисках брошенного захватчиками имущества тогда спускались многие водоёмы. Да, ствол небольшой пушки или малоразмерные россыпные предметы могли и не попасться на глаза искателям сокровищ, но массивные, совершенно целые зарядные ящики не могли быть не замечены.

Однако был вполне возможен и иной вариант развития событий. Ведь рядом с переправой населённого пункта нет, и нежелательных свидетелей из местных жителей на месте происшествия не могло быть в принципе. Значит, не могло быть и мотивов, по которым кто-то решил срочно спустить водоём, будучи твёрдо уверен в том, что на дне его скрывается что-то ценное. Очень даже могло и так статься, что плотину разрушили много позже, может быть, даже и в XX веке. Естественно, что к тому времени телеги давно распались на составные части и их остатки были постепенно занесены речным илом.

В таком случае раскопки и последующее восстановление плотины могли происходить и относительно в недавнее время. Разумеется, отыскать транспортные средства, столько лет пролежавшие под водой, после спуска плотины визуально было совершенно невозможно. Поиски (если они и в самом деле велись в данном месте) явно проводились целенаправленно и со знанием дела. Но кем и когда было извлечено утопленное имущество, выяснять было некогда, да и незачем. Оставалось только прикинуть примерную стоимость найденного добра, хотя дать точную оценку крайне затруднительно. Но, исходя в своих оценках исключительно из массы металла, можно прикинуть, что в настоящее время извлечённое некогда из Лосминки имущество вряд ли стоит меньше $200 000.

Единственное, что я сделал для успокоения совести, — проверил прилегающую к реке территорию, но и там ничего крупнее чугунного пушечного ядра от двухфунтовой пушки (единственного свидетеля происходивших здесь событий) обнаружить не удалось.

Казалось бы, вопрос полностью исчерпан. Крест с колокольни Ивана Великого вместе с частью прочих трофеев затонул 15 ноября 1812 года в безымянном проточном озерке в полукилометре от шоссе Смоленск — Красный. И сам крест, и прочие трофеи извлечены задолго до наших дней. Местонахождение их неизвестно. Конец истории? А вот и нет! Почитайте-ка другие отрывки из мемуаров и донесений.

«Стоило неимоверных усилий, чтобы сорвать с колокольни Ивана Великого её гигантский крест. От Гжатска до Михалёвки, деревни, расположенной между Дорогобужем и Смоленском, в императорской колонне не случилось ничего примечательного, если не считать того, что нам пришлось бросить в Семлевское озеро вывезенную из Москвы добычу: пушки, старинное оружие, украшения Кремля и... крест с Ивана Великого...»

Кто же это пишет? А пишет эти строки главный квартирмейстер императорской квартиры генерал Филипп Поль де Сегюр. Не последний человек в штабе Наполеона. Должен был быть хорошо информирован по долгу службы. И он утверждает, что наш крест был затоплен давным-давно, аж 2 или 3 ноября, ещё задолго до подхода основной массы войск к Смоленску. Тогда совершенно непонятно, что же утонуло в Лосмине! Другой крест? Но и это ещё не всё, послушайте, что было дальше.

18 ноября штабс-капитан Байков, командир 3-го батальона лейб-гвардии Финляндского полка, был послан из города Красного в Петербург для доклада государю императору. Прибыв в Петербург, Байков доложил Александру I об отбитии у французов большого креста с колокольни Ивана Великого!!!

Вот это фокус! Вот это неожиданный поворот сюжета! Ну не мог обычный штабс-капитан нагло врать императору Александру прямо в глаза. Ложь на таком высоком уровне, да ещё в военное время, просто недопустима и к тому же наказуема. Даже если предположить, что сам капитан креста не видел и говорил с чужих слов... Но ведь сведения для доклада высшему лицу государства утверждались на самом высоком армейском уровне, то есть самим Кутузовым. А тот непроверенные слухи и домыслы вряд ли стал бы докладывать в Петербург. За такую неслыханную дерзость и головы можно было лишиться.

А тем временем донельзя заинтригованный Александр сам пишет Кутузову.

«Князь Михайло Ларионович! Присланный от вас курьер, будучи мне лично представлен, между прочим, объявил, что будто бы похищенный в Москве с колокольни Ивана Великого крест отбит нами у неприятеля, изъясняя, что он основывает сие донесение на изустном Вашем в том приказании...» (Александр I тоже знает связанную с крестом легенду и именно поэтому беспокоится о нём в первую очередь.)

Кутузов, естественно, незамедлительно отвечает на запрос.

«В армии распространился слух об отобранном у французов кресте с колокольни Ивана Великого. Я всеподданнейше доношу, что об отобранном у французов кресте действительно носился слух и в предводительствуемой мною армии, но известию сему я не могу поверить оттого, что после всех донесений, какие сделаны ко мне от частных начальников об отбитых ими вещах, никто из них не упоминает об обозначенном кресте. Неприятель принужден был его или потопить, или зарыть в землю, как обыкновенно делал сие он и со всеми другими вещами».

Какую только что произнёс Кутузов знаменательную фразу, крайне для нас знаменательную! «Потопить или зарыть в землю». Значит, уже не раз наши военные встречались с практикой массового сокрытия вывозимых из Москвы ценностей. Ну да, конечно, ведь брали много пленных, среди которых наверняка встречались и те, кто сам либо что-то закапывал, либо топил. Другое дело, что за военными заботами некогда было заниматься поисками, и это дело оставили «на потом». И это «потом», как мы видим, растянулось до наших дней, считайте, на два столетия.

Но давайте всё же вернёмся к основному предмету нашего обсуждения. Косвенным образом представленная переписка подтверждает нашу версию о том, что знаменитый крест пропал именно при сражении на реке Лосминке. Ведь в руки наших войск попало несколько десятков пленных. А пленные, как мы теперь знаем, были захвачены именно среди тех возниц, кто занимался проводкой обозных повозок. И весьма вероятно, что именно они стали источником тех слухов, которые носились в армии Кутузова, поскольку являлись непосредственными свидетелями произошедшей на озерке трагедии. Вот только, как это часто бывает, слух о том, что крест утонул в реке, трансформировался в сообщение о том, что он якобы найден. Да он и в самом деле был рядом, можно сказать, в двух шагах, от русских войск, вот только, кроме давно отправленных в тыл пленных, никто не знал, где же именно. Судя по общему тону письма Кутузова, он сам об этом даже не догадывался.

Дополним дневник де Кастеллана рассказом о тех событиях, что происходили на этом в принципе небольшом отрезке длинного пути, проделанного наполеоновской армией.

«Дорога от Смоленска до Красного 12 и 13 ноября была свободная, на ней не было ни русских, ни французских войск. 12 ноября в сторону Красного из Смоленска было отправлены вестфальцы под командованием Жюно. С этим отрядом в 700 человек был отправлен большой артиллерийский парк и 500 человек безлошадных кавалеристов. В этот же день выступил к Могилёву, южнее Краснинской дороги, польский отряд в количестве 800 человек (не считая безоружных), но, прибыв в деревню Червонное (существует и поныне) и, встретив там казачьи разъезды, двинулся по просёлочной дороге к селу Волково (ныне не существует) и далее на Краснинскую дорогу в город Красный».

В тот же день в город Красный из Смоленска прибыл большой транспорт в количестве (примерно) 200 подвод и под охраной в 400 человек гренадеров и егерей «старой» гвардии. Этот обоз шёл, опережая армию на два-три дня пути, и состоял из части императорского обоза; он вёз так называемые «московские трофеи» в Париж.

Этот большой транспорт был отправлен из Боровска по приказу императора. Отдохнув и пополнив запасы продовольствия, этот транспорт на другой день (утром 13 ноября) отправился далее в сторону Орши.

«Из Смоленска 13 ноября в город Красный выступила дивизия Клапареда с так называемыми трофеями, казною и императорским обозом» (М. Богданович. История Отечественной войны 1812 года. Т. 3. С. 110).

Д.В. Давыдов, известный своими подвигами партизан, пишет в своих записках следующее. «Взяв направление на деревни Червонное и Манчино, где ещё не было неприятеля, я мог быть у Красного 13 ноября, в тот самый день, как дивизия Клапареда, прикрывавшая транспорт трофеев, казну и обозы главной квартиры Наполеона, выступила из Смоленска по сему направлению. Правда, это известие о том дошло до меня весьма поздно. Как ни слаба была дивизия сияу но она превышала мою партию. Дивизия была пехотная, а моя партия конная».

Надо думать, наш славный партизан, неожиданно для себя наткнувшись в районе Червонной на тысячу поляков, попросту решил не рисковать. Пытаться перерезать основную дорогу, имея у себя в тылу столь мощную группировку, было бы для него сущим самоубийством. Тяжёлого вооружения наши кавалеристы не имели и по большей части промышляли нападением на слабо защищённые обозы. Там они были в своей стихии. А профессиональная пехота, да ещё и с артиллерией, это совсем другое дело! Против неё так лихо не выступишь. Именно это обстоятельство и имел в виду наш поэт-кавалерист, когда заявлял в своё оправдание, что «дивизия была пехотная, а моя партия конная».

Точно так же поступил и командир польского отряда. Не имея понятия о том, какие на самом деле ему противостоят силы, он тоже решил лишний раз перестраховаться. Ведь он-то намеревался по-тихому прошмыгнуть по рокадной дороге до Монастырщины и уже оттуда через Досугово и Палкино доскакать до города Красного, где вскоре должны были сосредоточиться основные силы отступающей армии. А тут на тебе, и здесь оказались зловредные казаки! Поляки, ровно так же, как и полковник Давыдов, решили не рисковать, а торопливо вернулись на торную дорогу.

Весьма вероятно, что именно это небольшое по военным меркам происшествие значительно изменило расстановку сил и предопределило весь дальнейший ход сражения у города Красный. Отступающая от Смоленска группировка, причём самая ответственная её часть (авангард), была усилена крупным кавалерийским отрядом в самый неподходящий момент. Если бы вестфальцы (практически все безлошадные) не получили помощь польской кавалерии, то весьма вероятно, что вся армия Наполеона, и так вынужденно растянувшаяся почти на 50 километров, была бы успешно разрезана Кутузовым на две части. В том случае, если бы русские войска смогли надёжно заблокировать переправу на Лосминке, то последствия были бы куда как более серьёзные, нежели потеря нескольких повозок и какого-то количества пленных.

Давайте вернёмся в своих рассуждениях несколько назад и рассмотрим данную ситуацию более подробно. Как следует из приведённых мною выше выдержек из воспоминаний всевозможных участников тех событий, основная масса вывозимых из страны ценностей распределялась между двумя основными обозами. Первый обоз уже покинул Красный и двигался к Орше. Второй, составной обоз, охраняемый «молодой» гвардией, тащился из Корытни. Взять первый обоз было, в общем-то, нетрудно. Войска, его охранявшие, были хотя и отборны, но малочисленны. Но нападать на него было просто некому, поскольку все боеспособные части Кутузова, Платова, Давыдова, Орлова-Денисова были нацелены на основную армейскую группировку французов, в которой двигался и сам император, и второй обоз с трофеями. И конечно, для них было гораздо важнее остановить и столкнуть с дороги именно эту самую многочисленную и боеспособную группировку. Ведь в случае успеха всей затеи появлялась реальная возможность заставить армию захватчиков свернуть вправо, в сторону Маньково, а затем прижать к Днепру, причём в том месте, где не было мостов вообще, и принудить к сдаче. «Первый золотой» обоз, вестфальцев, польскую дивизию и ещё кое-какие части можно было догнать и добить впоследствии.

Но... военное счастье вообще переменчиво, и совсем небольшое запоздание наших сил не позволило осуществить сей гениальный план в полном объёме. Вот как об этом пишет сержант Бургонь, непосредственный участник сражения.

«В тот день (14 ноября) император ночевал в Корытне, а мы (“молодая” гвардия) немного позади в лесу. На другой день мы выступили раненько (понимали, что надо торопиться) направляясь в Красное, но, прежде чем войти в город, голова императорской колонны была остановлена двадцатью пятью тысячами русских, заграждавших путь. Но гренадеры и егеря сгруппировались тесными колоннами и русские отступили. Два часа спустя после стычки с русскими, в Красное прибыл император с первыми полками гвардии, нашим полком и фузилерами-егерями».

Такому успеху французов способствовало то, что Красный был недавно занят их подразделениями. Там был польский гарнизон (сильно потрепанный впоследствии), подходили вестфальцы с артиллерией, туда же прибыла и польская кавалерия, вынужденно свернувшая с окружной дороги на дорогу основную. Вымотанные длительным переходом, не выстроившиеся толком в боевой порядок русские силы были хотя и многочисленны, но совершенно небоеспособны. Количество наших войск, противодействующих французам, сильно разнится от автора к автору но, разумеется, численность их была невелика. О 25 тысячах (упомянутых Бургонем) речь, разумеется, не шла.

Решительная атака французов одновременно и с фронта и с фланга русской группировки позволила им расчистить себе путь, но не способствовала ускорению продвижения обозных колонн.

Вспоминает месье Булар, командовавший в тот период артиллерией в основной колонне. «Прибыв сюда (к Лосминскому оврагу) вечером, я тот час увидел полную невозможность перейти овраг сейчас же и поэтому отдал приказ остановиться и покормить людей и лошадей. Генерал Киржене, гвардейского инженерного корпуса, командовал моим конвоем. После трёхчасового отдыха мне донесли, что движение экипажей приостановлено, и переход через мост прекращён, так как невозможно проникнуть через скопившиеся здесь экипажи. Зная критическое положение, в котором я находился благодаря близости казаков к моему левому флангу, я решился двинуться вперёд и проложить себе дорогу силой сквозь эту беспорядочную кучу экипажей».

Естественно, ведь лёд на озерце был уже взломан утром (там три подводы утонули, помните?), а до дальней плотины добраться было совершенно невозможно. Фактически для переправь, на левый берег действительно оставался лишь один узкий мостик.

«Я отдал приказ, чтобы все мои повозки следовали бы друг за другом на самом близком расстоянии, без перерыва, чтобы не быть разъединёнными, и сам встал во главе колонны. Мои люди убирали с дороги экипажи, мешавшие нашему проходу, и опрокидывали их, медленно продвигаясь вперёд. Наконец голова колонны достигла моста, который пришлось также очистить, и пробилась через бывшее здесь заграждение. Путь был свободен, но здесь дорога шла круто вверх и земля вся обледенела. Я велел колоть лёд, взять земли с придорожных боковых рвов и набросать её на середину дороги. За час до рассвета вся моя артиллерия была уже на вершине».

Господи, как почитаешь этот отрывок, так кажется, что французы поднимались как минимум на пик Коммунизма. Но в действительности от моста (сейчас, разумеется, от него почти ничего не осталось, только огрызки сгнивших свай) до относительно ровного поля, то есть то расстояние, которое следовало пройти французским артиллеристам в гору, не превышает 250-300 метров.

Вышеупомянутый эпизод косвенным образом подтверждает нашу гипотезу. Если движение через пруд было парализовано после инцидента с одновременным затоплением трёх повозок, то, естественно, что все те экипажи, I что выдвинулись к «старой» плотине в первой половине дня, попали в своеобразную пробку. Вперёд они продвинуться не могли (взломан лёд), а развернуться и переправиться через мост тоже не было возможности, ибо со стороны Корытни прибывали всё новые и новые обозы, артиллерийские батареи, зарядные ящики, войсковые кухни и толпы пехотинцев. Неудивительно, что переправа основной колонны растянулась на двое суток.

Но посмотрите, как известие об утоплении столь весомого по значению раритета, как крест с Ивана Великого, распространялось в массе наших войск. В книге «Русская старина» за 1910 год генерал Адамович пишет, что крест, снятый с кремлёвской колокольни, потоплен в пределах Могилёвской или Минской губернии по дороге от города Орши до города Борисова. В 1862 году он, проезжая по этой дороге, заметил, что запруды на реках спущены. От своего спутника помещика Гурко он узнал причину этих масштабных работ. Тот ответил, что когда он некоторое время жил в Париже, то познакомился с бывшим министром Гино, который сообщил ему, что он был в 1812 году поручиком в армии вторжения. Гино упомянул, что на первом или втором переходе от Орши по приказу Наполеона знаменитый крест был потоплен в озере вправо от дороги. Розысками креста занялся родственник Гурко, некий Лярский. Несмотря на трату больших средств, крест не был найден.

Бывший поручик Гино был не так уж и далёк от истины. Хотя описываемое им событие произошло на втором переходе вовсе не от Орши, а от Смоленска, но слухи об утоплении креста могли распространиться по сильно растянутой французской армии, как раз ближе к Орше или прямо за ней. Причём он правильно указывает на то, что затопление произошло именно справа от дороги, и неправильно на то, что приказ исходил от Наполеона. Последняя ошибка, впрочем, вполне естественна, поскольку приказы по армии издавал именно он, а никто иной.

Значит, основные поиски сокровища велись именно там, где известие об утрате мистического церковного раритета широко распространилось от тех, кто мог быть истинным свидетелем данного эпизода. Ведь от Красного до Орши французские войска практически бежали без остановки, и болтать по дороге было просто некогда. Кстати, ведь именно тогда сведения о данном эпизоде в устном виде дошли и до М.И. Кутузова. Ведь и нашим войскам, едва поспевающим за удирающим противником, тоже было не до праздной болтовни. Следовательно, можно обоснованно предположить, что поиски на лосминской плотине даже не велись. И перекопана данная плотина была только в конце позапрошлого века, после отмены крепостного права (в 1870-1890 годах). К тому времени обломки телег и повозок наверняка были занесены плотным слоем речного ила.

Вроде бы все исследования и свидетельства убеждают нас в том, что крест (или кусок от него) был утоплен именно в речке Лосминка. Кажется, никаких сомнений быть уже не может. Масса косвенных доказательств однозначно указывает на это место. Все остальные потенциальные переправы, озерца и прудики отброшены по разным причинам. Останавливаться на них мы не будем, но поверьте, они были проверены все, и даже совершенно невероятные варианты тоже. Но как же тогда расценивать строки из мемуаров графа Хохберг-Баденского? Смотрите, что он пишет.

«Мы шли по большой дороге из Минска в Строгани ночью 5-го декабря. Недалеко от села Крашены ночью мы нагнали главный штаб итальянского вице-короля, который ещё не выступил дальше, и нам пришлось ждать на морозе, пока он не очистит квартиры. Потом нам сказали, что ещё не продвинулись фургоны с трофеями, взятыми из Москвы, как, например крест Ивана Великого и другие вещи из Кремля. И мы опять должны были ждать. Обиднее всего, что часть этих вещей всё равно погибла в непродолжительном времени в пути, а их остаток около Вильно».

Вы не находите это заявление, этот абзац странным? Через двадцать дней после того, как наш крест точно упокоился на последней переправе перед городком Красным, он словно птица Феникс воскрес вновь! Причём заметьте, говорится об этом событии весьма буднично, в том контексте, что, мол, зря мы его так берегли, всё равно пропал. Откуда же взялся второй крест? Или их в действительности было несколько?

Чтобы разобраться в данной проблеме, давайте сходим в Кремль и посмотрим сами на знаменитую колокольню. Вот мы подходим к громадному белокаменному сооружению, задираем голову и видим... целых три креста! Не один, не два, а целых три! Вот это фокус, вот это поворот! Несомненно, и во время французского нашествия данная постройка была в том же самом виде, и кресты над ней возвышались точно так же, как и сейчас. Теперь становится совершенно непонятно, сколько же крестов было снято в Кремле с колокольни. И заодно не мешало бы выяснить то, какое количество из снятых французы увезли из Москвы!

Поиски дополнительной информации по этому вопросу вскоре дали кое-какие результаты. Выяснилось, что перед уходом французов из Москвы была предпринята попытка взорвать и Ивановскую колокольню, и расположенную рядом с ней Филаретовскую пристройку. Приказ отдал маршал Мортье (будь вечно проклято его имя). Но провидение помогло и здесь. Самая высокая московская колокольня (Ивана Великого) осталась цела, хотя стоящая рядом с ней Филаретовская пристройка развалилась на куски, засыпав обломками площадь перед Чудовым монастырём и Успенским собором.

В марте 1813 года, когда начал таять снег, у северной стены Успенского собора под обломками камней и кирпичей был найден большой крест. По этому поводу начальник Кремлёвской экспедиции тайный советник П. Валуев уведомил епископа Августина в своём донесении, что найденный крест принадлежит Ивановской колокольне. В рапорте было сказано: «Сего марта 5-го числа смотритель надворный советник Аталыков докладывал присутствию (совет директоров), что при обозрении им Кремля, оставшегося после сгоревшего дворца с Грановитою палатою железного материала, который по предписанию экспедиции велено было ему собрать и положить в кладовую, усмотрен им крест, бывший на Ивановской колокольне, лежащий у стены Успенского собора — близ северных дверей — приказано было от присутствия директору чертёжной, архитектору, статскому советнику и кавалеру Еготову и правящему должность архитектора коллежскому асессору Томанскому оный крест осмотреть и в каком положении найдут донести экспедиции, коими и надо знать, что по свидетельству их тот крест оказался действительно с главы Ивановской колокольни, но во многих местах, по-видимому, от падения с большой высоты повреждён и, что, кроме собственного их осмотра, приглашён ими был кузнец Ионов, производивший кузнечные работу, и звонарь Ивановской колокольни, которые тож утверждают».

Так, оказывается, крест нашли! И никуда его не возили, а значит, и не топили! О таком радостном событии незамедлительно уведомила газета «Московские ведомости». 29 марта 1813 года она писала следующее: «Крест с главы Ивановской колокольни найден ныне в Кремле у стен Большого Успенского собора».

Но вы теперь сами можете поправить торопливых репортёров. Ведь среди обломков был найден железный крест, а вовсе не деревянный! Мало того. В тех же обломках был найден и второй крест, на сей раз уже деревянный. Ключарь Архангельского собора А. Гаврилов в рапорте Августину докладывал: «Два креста, поднятые в развалинах Филаретовской пристройки, один железный, резной и вызлащенный, стоявший над большим колоколом, именуемый Елизаветенским, хранится в палатке, что под Грановитою палатою. Другой деревянный, обитый медью и выращенный с простыми каменьями, стоявший над будничным колоколом, хранится в Архангельском соборе за жертвенником».

Вот так! С одной стороны, вроде ясности прибавилось, но с другой -больше её не стало. Ясно, что железный крест никак нам не подходит. А второй, деревянный? Нет, оказывается, и этот деревянный не подходит. Обит простой медью, да и значительно меньше по высоте, чуть более 4-х метров. Вывод один: из трёх крестов был вывезен только один-единственный, самый большой и самый дорогой. Стоп, стоп, что-то мы с вами упустили. Раз самый большой, то, следовательно, и самый тяжёлый... да ещё повреждённый при падении, да ещё с позолоченными цепями... которые одни тянули килограммов на двести... А не везли ли наш крест сразу на двух подводах? На одной ехал вертикальный фрагмент креста, а на другой — горизонтальный с цепями. Так, пожалуй, и правильнее будет. Примерно по полтонны на каждую телегу. И лошадям не так тяжело, и не требуется особо грандиозных транспортных средств для перемещения половинок столь массивного креста.

Если мы правы в своём предположении, то сразу всё встаёт на свои места и разрешаются все противоречия. Значит, правы оказались одновременно и адъютант Кастеллан, и Хохберг-Баденский. Выходит так, что одна часть разобранного креста утонула в Лосминке, а вторую упорно тащили до Литвы, и многие об этом знали и впоследствии писали в своих воспоминаниях. Видимо, от этого и пошла великая путаница, когда одни из бывших завоевателей писали, что крест уже утонул, а другие, ничуть не менее уважаемые, писали, что его гораздо позже всё ещё везли по бесконечным и извилистым белорусским дорогам.