ПАССИВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ИНДИИ И КАНАДЕ

ПАССИВНАЯ РЕВОЛЮЦИЯ В ИНДИИ И КАНАДЕ

Если объединение Италии и Германии повсеместно приводится в качестве классических примеров «революции сверху», или «пассивной революции»[1053], то процессы, происходившие в тот же период на просторах Британской империи, как правило, вызывают меньше внимания. Между тем в ней происходили схожие перемены.

Самые радикальные преобразования пережила в 1860-е годы Индия, изменившая не только свою политическую, но до известной степени — социальную и культурную организацию.

Толчком к началу перемен стало восстание сипаев, вошедшее в английские исторические книги под названием «индийского мятежа» (Indian Mutiny). Это восстание сипаев, спровоцированное оскорблением религиозных чувств индийских солдат британскими офицерами, происходило на фоне мирового экономического кризиса. Армейский мятеж, поддержанный частью традиционной знати, сопровождался массовым выступлением крестьян против помещиков (заминдаров), являвшихся одновременно представителями Компании на местах. Бунты были не только направлены против британских властей, но и против сложившейся социальной системы, что отнюдь не соответствовало целям и идеологии восставших. Досталось и местной буржуазии, имущество которой подвергалось разграблению. Как замечает Лоуренс Джеймс, «совершенно не ясно, смогли бы повстанцы найти общий язык с взбунтовавшимся крестьянством. Зато сразу стало ясно, что разграбление и уничтожение частного имущества, нападения на банкиров и бизнесменов убедили состоятельную часть населения в том, что у них больше общего с британцами, чем с восставшими»[1054]. Парадоксальным образом, «бунт» 1857 года способствовал консолидации союза между колониальными властями и индийской буржуазией. Британский агент в Дели Мохан Лал (Mohan Lal) сообщал что деловые люди независимо от вероисповедания ждали возвращения колониальных войск, вместе с которыми вернутся «британские законы и суды» (British laws and courts)[1055].

Разразившаяся гражданская война сопровождалась многочисленными жестокостями, причем жертвами расправ становились все европейцы, попадавшие в руки сипаев, в том числе женщины и дети. Эти зверства были использованы колониальной пропагандой для обоснования репрессий, причем значительная часть индийского общества была возмущена и напугана не меньше, а даже больше, чем англичане — последние, по крайней мере, могли просто покинуть вышедшую из подчинения страну.

Несмотря на серьезность угрозы, которая нависла над британской властью в Индии, восстание сипаев продемонстрировало также и наличие серьезной поддержки, которую эта власть имела в стране. Английские имперские историки восторженно описывают «проявления верности» (exhibitions of fidelity) местных правителей и части населения.

В Индии бушевала гражданская война, в которой победа британской администрации была возможна лишь благодаря массовому участию индийцев на ее стороне. Индийские войска продолжали сражаться против своих соотечественников в армии Компании, состоятельные люди жертвовали средства на содержание колониальных войск, снабжали их провиантом и припасами. Многочисленные агенты, далеко не всегда платные, информировали генералов о передвижении противника, подсказывали лучшие дороги, вели отряды по тайным тропам. Особую роль в защите позиций империи сыграли сикхи. «Самоотверженная преданность и отвага, с которой этот народ, лишь недавно завоеванный, шел за нашими знаменами, беспрецедентна в мировой истории. Они продемонстрировали высший образец политической честности и те усилия, которые они прилагали для подавления бунта, грозившего разрушить это мирное общество, являются лучшим доказательством справедливости нашего правления и, в любом случае, силы и мудрости нашей расы»[1056].

Подводя итоги этой войны, имперские историки торжествующе констатировали: «Бунт показал, что Индия не была и, видимо, никогда не будет едина в оппозиции к нашей власти»[1057].

Однако как бы ни успокаивали себя идеологи и пропагандисты, восстание продемонстрировало порочность сложившейся системы управления и наличие в стране массового недовольства. Для того чтобы консолидировать власть империи, требовались радикальные перемены, и они последовали. Политическая реформа, начавшаяся после подавления Мятежа, радикально изменила структуру и до известной степени даже природу британского владычества. Ост-Индская компания была национализирована, а в 1876 году королева Виктория после некоторых колебаний приняла титул императрицы Индии. Административная практика резко изменилась, а государство, ранее передоверявшее свои функции заминдарам и другим местным посредникам, теперь непосредственно присутствовало на всех уровнях общественной жизни.

Впрочем, несмотря на наведение порядка в управлении, новая администрация не была единой для всей территории Индии. Прямое британское правление было введено лишь на территориях, ранее принадлежавших Компании. Князья и туземные правители сохранили свои владения, но обязаны были подчиняться регулярным британским инспекциям.

Индийская империя должна была восприниматься не только как новая форма организации колониального режима, но как продолжение и восстановление государственности Великих Моголов. Королевская прокламация, провозглашавшая создание нового государства, подчеркивала, что оно будет основываться на «древних правах, нормах и обычаях Индии» (ancient rights, usages and customs of India)[1058]. Британская администрация действительно руководствовалась в своей деятельности индийскими традициями в том виде, в каком они сложились или сохранились к середине XIX века. Дело лишь в том, что сами эти традиции нормы были уже отнюдь не только плодом древней самобытной истории, но и радикально изменились под европейским влиянием.

Реорганизация административной системы сопровождалась широкомасштабным возобновлением общественных работ, в первую очередь направленных на развитие инфраструктуры — строительство железных и шоссейных дорог, каналов и правительственных зданий. Развитие транспорта сопровождается первыми шагами, ведущими к индустриализации страны, зарождением местного рабочего класса. Во времена Ост-Индской компании железнодорожное строительство было подчинено коммерческим интересам, зависело от частных инвесторов, а потому развивалось слабо. Английские военные, для которых дороги представляли не коммерческий, а стратегический интерес, открыто жаловались, что Компания достигла «столь малого прогресса в материальном развитии Индии» (so little progress in the physical development of India)[1059]. Теперь заботу о «материальном развитии» взяла на себя непосредственно администрация, достигшая за короткий срок впечатляющих результатов.

Параллельно с усилиями по модернизации инфраструктуры в Индии развернулась, по выражению Лоуренса Джеймса, «революция в образовании» (educational revolution)[1060]. В период, непосредственно последовавший за восстанием сипаев, было основано пять университетов, которые открывали свои филиалы в разных частях страны. К 1900 году университет Калькутты был самым большим в мире по числу студентов. Высшее образование предоставлялось на английском языке, причем от молодых людей требовали также знания латыни и греческого. С ростом образованного среднего класса получила бурное развитие и пресса, причем не только на английском, но и на местных языках.

Усилия правительства, направленные на увеличение численности индийцев во всех звеньях государственного аппарата, были столь успешными, что вызвали беспокойство у «белого» населения. Европейская община Индии, составлявшая в 1860-е годы примерно 62 тысячи человек, стремилась сохранить привилегированное положение, доказывая, что привлечение коренных жителей на правительственную службу или в систему управления железными дорогами будет иметь самые плачевные последствия. Ими была даже создана Англо-Индийская ассоциация по защите прав европейцев (Anglo-Indian and European Defence Association), проводившая шумные собрания, о которых с симпатией сообщали лондонская «Times» и «Daily Telegraph»[1061].

Подобные выступления неизбежно породили ответную мобилизацию образованных слоев индийского общества. В декабре 1885 года в Калькутте прошло первое общее собрание Индийского национального конгресса (ИНК). Он объединил многочисленные небольшие общества и группы, ранее уже действовавшие в разных частях страны. Никому и в голову не приходило, что подобная коалиция может посягнуть на фундаментальные основы британского владычества. Лишь в качестве отдаленной стратегической перспективы участники Конгресса видели предоставление Индии самоуправления, как в Канаде или в «белых колониях» тогда еще не объединившейся Австралии.

На собраниях Индийского национального конгресса королеву Викторию называли не иначе как «Матерью» (Mother), а один из идеологов движения Ачьят Ситарам Сат (Achyut Sitaram Sathe) красноречиво объяснялся в любви к Британии: «Образованный индиец лоялен государству и поддерживает его — в этом наши чувства едины с нашим разумом. Английский флаг — наша физическая защита, английская философия — наше духовное пристанище»[1062].

Замирение страны, осуществленное викторианскими администраторами после ликвидации Ост-Индской компании, оказалось столь успешным, что колониальный режим сумел приобрести поддержку в низах общества. Портреты королевы Виктории — своеобразной далекой белой богини — красовались на стенах крестьянских домов. В начале XX века немецкий историк с уверенностью писал, что законом 1858 года «заканчивается самостоятельная история Индии, вошедшей отныне в состав великой Британской империи; все, что произошло там в последующее время, принадлежало уже истории Англии»[1063].

Однако далеко не все были столь довольны ходом дел в Британской Индии. Усилия по модернизации страны ничуть не облегчили положения сельских низов, которые в те самые годы, когда правительство лорда Каннинга (Lord Canning) с гордостью рапортовало об очередных успехах, пережили ужасающий голод, унесший по оценкам самих британцев до полумиллиона человеческих жизней[1064]. По отношению к этим, пока еще бессловесным, массам образованное общество готово было выступить защитником и покровителем, полагая их лояльность по отношению к себе как нечто естественное. Как говорил один из лидеров Конгресса в 1898 году: «Индийцы, получившие английское образование — это разум и совесть страны, законные выразители интересов безграмотных масс, наша миссия — говорить от их имени и управлять ими»[1065].

Если Индия сделалась к концу XIX века образцом для всех остальных «туземных колоний» Британии, то Канада в тот же период становится моделью для поселенческих «белых колоний», превращающихся в доминионы.

Война 1812 года стала первым канадским «национальным» достижением. Население Канады не превышало 300 тысяч человек против 8 миллионов в Соединенных Штатах, однако канадцы вышли из нее победителями. Имперские историки восхищенно описывают, как местные отряды, состоявшие из англо-канадцев и французов, «сражались бок о бок с равной отвагой», нанеся сокрушительное поражение агрессорам[1066]. В ходе войны 1812 года «жители Канады доказали свое право считаться одними из самых патриотичных британских граждан»[1067].

В реальности, однако, все обстояло несколько сложнее. Несмотря на консолидацию общества, вызванную войной против США, английская власть в Канаде отнюдь не всегда опиралась на единодушную поддержку населения. Франкоканадские патриоты под руководством Луи-Жозефа Папино (Louis-Joseph Papineau) требовали расширения автономии и в 1834 году парламент Нижней Канады (Low Canada) направил в Лондон 92 резолюции, требуя предоставления дополнительных прав для провинций Британской Северной Америки. Лондон ответил десятью резолюциями, отвергавшими основные требования канадцев, после чего в 1837 году началось Восстание Патриотов, к которому присоединилась и часть англоканадцев. Провозглашенная восставшими Республика Канада была быстро разгромлена регулярной армией. Папино бежал во Францию, а многие его сторонники были повешены, но уже в 1848 году он смог вернуться в страну и снова заняться политической деятельностью. За военными успехами и репрессиями как всегда последовали уступки и консолидация. В 1867 году был провозглашен доминион Канада, полунезависимое государство в рамках Британской империи. Его статус стал позднее образцом для других стран, получавших самоуправление.

Показательно, что право на самоуправление открыто связывалось с расовой и культурной принадлежностью жителей территории. Имперские идеологи постоянно подчеркивали принципиальное различие между «белыми колониями» и остальными владениями империи. Канада стала образцом для управления в Австралии и Новой Зеландии: поскольку там «население происходит от британцев и европейцев и, конечно, там можно позволить людям самим руководить своими делами. Там где народ колоний принадлежит к другим расам, подобное невозможно…»[1068] Причина, разумеется, не в расизме британских администраторов, а в самих туземцах и их культуре. «В Индии людьми управляют. Они к этому привыкли за столетия, задолго до того, как мы взяли в свои руки власть в этой стране. Сколько потребуется времени, чтобы положение дел изменилось, сказать невозможно. На Востоке перемены происходят очень медленно»[1069].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.