Вознесенский монастырь
Вознесенский монастырь
«Видивши же княгыни его мертва на постели лежаща, и восплакася горкым гласом, огненыя слезыизо очию испущааше, утробою распалавшеся и в перси свои руками бьющи, яко труба рать поведающи и яко арган сладко вещающи: „како умре, животе мой драгий, мене едину вдовою оставив? почто аз преже тебя не умрох? како заиде, свет очию моею? где отходиши, скровище живота моего? почто не промолвиши ко мне? цвете мой прекрасный, что рано увядаеши? винограде многоплодный уже не подаси плода сердцу моему и сладости душе моей; чему, господине, не возриши на меня, не промолвиши ко мне, уже ли мя еси забыл? что ради не взозриши на мя и на детя своя? чему им ответа не да си, кому ли мне приказываешь? солнце мое, рано заходиши; к западу грядеши? Царю мой! како приму тя или послужю ти? где, господине, честь и слава твоя? где господство твое? Осподарь всей земль Русской был еси, ныне же мертв лежиши, ни кем же не владеешь; многыя страны примирил еси и многыя победы показал еси, ныне же смертию побежден еси, изменися слава твоя, и зрак лица твоего применися во истление; животе мой, како повеселюся с тобою?.. аще бог услышить молитву твою, помолися о мне, княгине твоей: вкупе жих с тобою, вкупе и умру с тобою, уность (юность) не отыде от нас, а старость не постиже нас; кому приказываеши мене и дети своя?..“
Плач княгини Евдокии Дмитриевны. Повесть о житии и о Преставлении великого князя Дмитрия Ивановича.
1386 год – первое летописное упоминание. Впрочем, не слишком убедительное, с точки зрения историков. Именно в этом году в Вознесенском монастыре был погребен некий Симеон Яма, о котором никто ничего не мог сказать. К тому же одна из летописей утверждала, что вовсе и не в Вознесенском монастыре, а на Кирилловском подворье.
Попытаться установить истину не представлялось возможным – обитель в ранние советские годы перестала существовать. Не подлежит сомнению другое. В последний год своей жизни – 1407-й – вдова Дмитрия Донского заложила в уже существующем монастыре каменную церковь во имя Вознесения и завещала себя в ней похоронить, что и было исполнено. Так возникла усыпальница всех женских членов великокняжеской и царской семей. И если выход обитательниц теремов в Чудов монастырь был настоящим событием, в Вознесенском они при желании могли бывать ежедневно, да и отношения с обителью у них сложились почти домашние. В случае нужды занимали у матери казначеи деньги, прикупали недостающие сладости, вместе думали над рукоделиями, даже растили царевен и княжон, да мало ли горьких и опасных секретов женской половины хранили монахини, пользовавшиеся неизменной поддержкой своих духовных дочерей.
Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда – сколько примеров беззаветной преданности и любви хранила народная память. В русских анналах подобных примеров, по сути, нет, если не считать супруги князя Игоря Ярославны с ее плачем на стенах Путивля. Остается удивляться, как могла забыться великая подвижническая любовь Дмитрия Донского и его Евдокии?
«Кремленаград». Фрагмент: Вознесенский монастырь.
Брак по любви – о нем никто не говорил в Древней Руси, тем более в XIV веке, да еще в княжеских семьях, где каждый брачный союз был прежде всего союзом политическим. Молодые чаще всего не видели друг друга до венца и впервые могли взглянуть в глаза суженым, только дав священнику согласие на брак.
Им было по шестнадцати лет, когда их судьба решилась – юного Дмитрия Ивановича, будущего Донского, и княжны Евдокии Дмитриевны, дочери заклятого врага Московского великого князя – Дмитрия Суздальского, с успехом претендовавшего на московский стол. Советники Дмитрия Ивановича столковались с суздальцами: за счет каких-то уступок Дмитрий Константинович должен был отступиться наконец от Москвы.
Венчание происходило в Воскресенском соборе Коломны, и под звон свадебных колоколов к ним пришла любовь. Великая. Верная. Вот только далеко не всегда новоявленные родственники хотели помнить о возникших кровных узах. На радость Евдокии, в 1374 году собралась в Москве на крестины второго ее сына – Юрия вся ее семья: отец, братья. Тут и напали татары на оставленный Дмитрием Константиновичем Нижний Новгород. И хоть новгородцы отбились от кочевников и без своего князя, но урон все княжество понесло немалый.
Спустя три года захотел Дмитрий Иванович помочь тестю, прислал против татар своих ополченцев, да сротозейничали русские начальники. По собственному недосмотру были на реке Пьяне побиты. А родной брат княгини, Иван Дмитриевич, как кинулся на коне, спасаясь от врагов, в Пьяну, так на дне и остался.
Пришлось Дмитрию Ивановичу в 1378 году самому выступить во главе рати и разбить на реке Родне посланного Мамаем мурзу Бегича. Куликова поля было не миновать.
И вот на него-то, на главную русскую сечу, не выступил отец Евдокии, не захотел ссориться с опустошавшей его земли Ордой. А князь Дмитрий Московский выступил и одержал великую победу. 150 000 русских ратников под его предводительством собрались в Коломне. 200 000 убитых с обеих сторон приняла земля за один день гигантской битвы, разыгравшейся в долине Дона, Непрядвы и Красивой Мечи. Целая неделя понадобилась оставшимся в живых, чтобы похоронить полегших на поле брани.
А уже в 1382 году двинулся на Москву ставленник Тамерлана – хан Тохтамыш. И снова испугавшийся татар отец Евдокии отпустил в Москву с ханом и под его знаменами двух ее родных братьев – Василия Кирдяпу и Семена. И не была бы взята Тохтамышем Москва, если бы не брат княгини, который «обманно» уговорил москвичей открыть ворота города, обещав им от лица хана полную неприкосновенность. «Солгал, как пес», по словам современников: Москва была нещадно разграблена. Вот только и сам Василий Курдяпа сухим из воды не вышел. Тохтамыш взял его в качестве заложника в Орду и продержал там целых пять лет.
Так или иначе, пришлось княгине вместе с Дмитрием Донским скрываться в Костроме. Между тем что ни год приносила Евдокия князю сыновей. Последнего родила и вовсе за несколько дней до кончины тяжело разболевшегося мужа, так что даже не успел князь включить княжича Константина в свое завещание. Все переложил на плечи любимой жены и сыновьям наказал ее слушаться, все междоусобицы у нее одной и по ее слову разрешать.
Плакала. Да не много отводилось часу на вдовьи причитания. По обычаю, похоронили Дмитрия Ивановича на следующий день после смерти. Отнесли 20 мая из княжеского терема в Архангельский собор Московского Кремля, чтобы положить рядом с отцом, дедом, всеми предками.
Другие вдовые княгини сразу после похорон думать о монастыре начинали. Евдокия на такую долю согласиться не могла: детей мал мала меньше полон дом. Врагов у княжества Московского не перечесть, и где княжичам, даже первенцу Василию, все самим обмыслить.
Что за дело сразу взялась – осудили великую княгиню. Что через год после смерти мужа свадьбу старшего сына сыграла – тоже в заслугу не поставили. А как было поступить иначе, когда еще во время поездок по западным землям покойный Дмитрий Иванович выбрал наследнику невесту? Само собой разумеется, из расчета, – дочь литовского князя-воителя Витовта. Обо всем договорился, а свадьбы сыграть не довелось. Княгиня Евдокия Дмитриевна боялась, как бы не расстроилось дело, – значит, нужное, коли великим князем было задумано.
Память мужа – ради нее берется вдовая великая княгиня за необычное для женщины дело: решает поставить в Кремле новую белокаменную церковь во имя праздника, в день которого состоялась Куликовская битва, – Рождества Богородицы.
Теперь не так уж просто было и с деньгами. Как ни считался с матерью сын, а права свои великокняжеские ревниво берег. Все равно изловчилась и место выбрала всей женской половине семьи особенно дорогое. Велела разобрать старую деревянную церковь Воскрешения Лазаря, под которой, как утверждала легенда, находилась усыпальница великих княгинь, пока не построили здесь же, в Кремле, Вознесенский женский монастырь. Новая церковь Рождества Богородицы предназначалась для женской половины семьи, чтобы все княгини и княжны из рода в род молились за свою семью и самих себя в стенах, которые бы служили памятью великому подвигу ее вечно любимого князя.
С 1393 по 1396 год возводили мастера храм из белых каменных блоков с тоненькими шовчиками. Двери с перспективами, в тоненьких колонках, с порталами. Круглые окна с украшениями наподобие морских раковин.
И еще – был храм расписан знаменитым иконописцем Феофаном Греком вместе с Симеоном Черным и учениками.
Так деятельно и успешно занималась великая княгиня Евдокия Дмитриевна мирскими делами, что и этого не простили ей «добрые люди». Поползли по Москве слухи, что «нечестно» жила великая княгиня в своем вдовстве, будто верности великому князю не хранила. Не то что не стали мать защищать – пришли к ней за ответом. И первым тот самый, в недобрый час родившийся Юрий, когда разорили татары Нижегородскую землю.
Тогда княгиня, как повествует историк, раскрыла перед детьми роскошные великокняжеские одежды, которые всегда носила, и показала им суровую посконную рубаху на теле, иссохшую, увешанную веригами грудь. По кончине Дмитрия Ивановича втайне приняла Евдокия Дмитриевна монашеский обет и свято его соблюла.
Только поставив на ноги самых младших детей, уверившись в царившем в семье мире, отошла от дел, открыто постриглась под именем Ефросинии и заторопилась со строительством Вознесенского монастыря.
«…Не слышите ли, господине, бедных моих словес? не смилять (не смягчат ли) ли ти ся моя горкыя слезы? Звери земныя ко ложа своя идуть, и птицы небесныя по гнездом летять, ты же, господине, от дому своего не красно отходиши. Кому уподоблюся? остала (потеряла) бо есмь царя; старые вдовы, тешите мене, молодыя вдовы, поплачите со мною, вдовия бо беда горчее всех людей…»
Церковь не сочла ее ни праведницей, ни угодницей. Но в народной памяти осталось описание чудес, которые происходили, когда шла великая княгиня на пострижение. Слепой нищий прозрел, утерев глаза рукавом оставленной ею сорочки. До тридцати человек, страдавших различными «падучими недугами», получили исцеление во время шествия в монастырь, на которое собралась масса москвичей.
Недостроенной Вознесенской церковью занялась невестка великой княгини, когда получила всю полноту великокняжеской власти. Супруг ее, Василий Дмитриевич, умер, и Софья Витовтовна осталась одна с малолетним сыном на руках. А ему надо было еще получить в Орде ярлык на великое княжение, а пока за него приходилось решать государственные дела, чтобы не упустить полноты власти. При ней церковь была возведена «по кольцо где верху быти», то есть куполу и главе.
Церковь Рождества Богородицы в Кремле. Интерьер.
Вот только пожары следовали один за другим, мешая завершить строительство, – в 1414, 1415, 1422 годах. А самый страшный вспыхнул в 1445 году. К тому же княжеская междоусобица, в ходе которой великий князь Василий II Васильевич был ослеплен собственным двоюродным братом Дмитрием Шемякой, не оставляла времени для благоустройства монастыря.
И снова судьбой храма занялась очередная великая княгиня, теперь уже овдовевшая после смерти Василия II его Марья Тверичанка, которую сама выбрала для сына Софья Витовтовна.
Княгиня Марья решила обгоревший, со сдвинутыми сводами храм полностью разобрать и на его месте соорудить новый. Но, по счастью, находившийся у нее на службе мастер Василий Дмитриевич Ермолин выступил в защиту старой постройки. Он не стал разбирать церковь до основания, переложил только своды, а обгоревшие стены обложил новым камнем и обожженным кирпичом. В начале ноября того же, 1467 года храм был освящен.
Но, кажется, ни один из ансамблей Кремля не страдал так от пожаров, как Вознесенский монастырь. В 1475 году в Кремле обгорело одиннадцать каменных церквей, а у «Вознесения и нутрь выгорел». Храм очень быстро восстановили, но уже в 1482 году в нем сгорела большая икона Одигитрии греческого письма, сооружения «в меру» чудной Цареградской. Погибли краски и оклад, но самая доска уцелела, и тогда на ней Дионисий возобновил тот же образ.
Бесконечная борьба с огненной стихией приводит к тому, что уже в 1514 году отец Ивана Грозного, Василий III Иванович, приказывает церковь разобрать. Новая на ее месте строится, по всей вероятности, знаменитым Алевизом Фрязином уже в 1520-х годах.
И опять продолжались страшные пожары, уничтожавшие и разорявшие монастырь: 1547-й, когда выгорели без остатка все деревянные постройки и погибли в огне десять монахинь, не говоря об образах, церковных сосудах и всяком прочем имуществе, 1571-й – сгорели игуменья со всеми сестрами. Затем шли 1626 год, 1633-й, 1737-й, и каждый раз от деревянного строения не оставалось ничего.
Заказ на строительство в Вознесенском монастыре Алевизу Фрязину исходил от великого князя Московского Василия III Ивановича, причем некоторые современники связывали решение князя со случившимся в обители именно в это время видением.
28 июля 1521 года у Оки неожиданно появился крымский хан Махмет-Гирей со многими полками из низовых татарских орд, к которым присоединились черкесы и Литва. Началось опустошение сначала Коломенских земель, затем отдельные отряды стали двигаться к Москве. Они выжгли монастырь Николы на Угреши и дошли до подмосковного села Остров.
Москва «села в осаду» вместе с собиравшимися со всех сторон пришельцами из уездов и жителями собственных посадов. Великий князь, по существующему обычаю, отправился в Волок «строить» полки. Но в Москве неожиданно началось смятение. Причиной тому стало не только пророчество юродивого Нагоходца Василия, пришедшего к вратам Успенского собора для тайной молитвы. Стоявшие вокруг юродивого горожане вместе с ним услышали шум внутри храма и увидели, как сошла со своего места и подвиглась к дверям икона Владимирской Богоматери. Одновременно раздался голос, что Богоматерь вместе со всеми русскими святителями хочет выйти и из собора, и из самой Москвы, причем вся внутренность церкви осветилась ярким огнем, который вскоре погас.
Еще больший страх и смятение вызвала престарелая и давно уже слепая инокиня Вознесенского монастыря, которая, стоя на молитве, в своей келье увидела «не яко во сне, но яко на яву – идет из града по Фроловския ворота многочисленный световидный собор святолепных мужей в освященных одеждах, многие митрополиты, епископы, из них были познаваемы великие чудотворцы: Петр, Алексей, Иона и Ростовский Леонтий, и иные многие иереи и дьяконы и прочие причетники. С ними же несома была и икона Владимирския Богаматери, и прочие иконы и кресты и Евангелия, и прочие святыни с кадилами, со свещами, с лампадами, с рипидами и хоругвями, и за ними народ в бесчисленном множестве.
И в то же время от великого Торжища Ильинского навстречу шествию, скоро поспешая, двигался Сергий Чудотворец и к нему доспел Варлаам Хутынский Чудотворец. Оба преподобные, встретя святителей, со слезами вопрошают их: «Чего ради исходите из града, и куда уклоняетесь, и кому оставляете паству вашу в это время варварского нашествия?»
Световидные святители также со слезами ответили, что по Господню повелению они идут из града и выносят икону Владимирскую, потому что люди забыли страх Божий и о заповедях Божьих не ведают и не радят; того ради Бог и попустил придти сюда варварскому языку, да накажутся люди и покаянием возвратятся к Богу. Святая двоица преподобных умолила святителей общею молитвою помолиться о грешных людях, дабы праведный Божий гнев на милость претворить. Последовало совокупное торжественное моление, после которого священный ход возвратился в город».
Монахиня рассказала о своем видении духовнику, и оказалось, что подобные видения были многим москвичам в разных частях города.
В тот же день стало известно, что татары безо всяких сражений в панике бежали от Москвы. Объяснялось это тем, что посланный ханом к Москве передовой полк увидел вокруг столицы бесчисленное воинство. Не поверив этому сообщению, хан дважды повторил опыт, но все посланцы подтверждали первое сообщение. Махмет-Гирей отдал приказ своим войскам уйти в степи. Вскоре, как узнали москвичи, он был убит ногайцами.
Но все же главными в истории монастыря становятся жизнеописания ее вольных или невольных высоких узниц. Именно в этих стенах оказывается дочь Бориса Годунова царевна Ксения. Свидетельница расправы с матерью и провозглашенным уже царем братом Федором, царевна была насильственно пострижена «у Вознесенья» под именем Ольги, но монашеский клобук не спас ее от издевательств.
Появившийся в Москве Лжедмитрий под предлогом сочувствия приезжает в монастырь для встречи с царевной и забирает Ксению во дворец в качестве своей любовницы. Несмотря на всю неприязнь к Борису Годунову, царевну москвичи дарят сочувствием и симпатией. Хорошо образованная, знавшая иностранные языки, игравшая на музыкальных инструментах, – отец мечтал о ее браке с кем-либо из иностранных принцев крови – Ксения, по-видимому, завоевывает сердце Лжедмитрия. Так называемый Самозванец не скрывает своей связи с царевной, вовлекает ее в придворные развлечения настолько открыто, что слух об этом доходит до тронувшихся в путь в Москву из Кракова отца и дочери Мнишков. Юрий Мнишек заявляет Самозванцу о своем недовольстве сложившейся ситуацией и требует удаления царицы из дворца, на что Дмитрий, по свидетельству современников, никак не хочет решиться. Марина в отчаянии от сложившегося положения, понимая, что увлечение ею Самозванца, если только оно вообще имело место, прошло. Но русский престол по-прежнему продолжает ее привлекать. Подняться на него она готова любой ценой.
Политические соображения не могли не перевесить – Самозванец отправил царевну в Белозерский монастырь. Пришедший к власти царь Василий Шуйский вернул Ксению-Ольгу в Москву, разрешив ей жить в Троицком монастыре. Здесь же царевна скончалась в 1622 году. Она сама сочиняла очень популярные в народе песни о своих несчастьях и незадачливой судьбе, которые, кстати сказать, собрал и сохранил англичанин Ричард Джемс.
Следующей знатной жилицей Вознесенского монастыря стала последняя, седьмая, супруга Ивана Грозного – Мария Нагая. Ее судьба как царицы оказалась очень короткой. Почти сразу после появления Марии во дворце – о законном церковном браке не могло быть и речи, поскольку православная церковь допускала их только три – она «стала неугодна государю». Все выглядело так, будто Грозный всего лишь дождался рождения ребенка, чтобы вообще удалить Марию из дворца.
Такая откровенная опала в Кремле усугублялась для Нагой постоянными хлопотами царя о новой супруге. Претенденток на союз с собой он видел только за рубежом. Долгое время его попытки были сосредоточены на английской королеве Елизавете I, которую Грозный убеждал, что, «пребывая в своем девичестве», Елизавета не может должным образом управлять государством и даже просто чувствовать себя в безопасности.
Решительный отказ королевы вынудил царя обратиться к идее женитьбы на одной из близких ее родственниц. Кандидатура была найдена, и начались оживленные переговоры, требование присылки портрета невесты, осмотр ее присланным из Москвы послом. Нагая не могла обо всем этом не знать. Но она знала и о быстро ухудшавшемся здоровье царя. Грозного уже носили в кресле. Он не мог подымать головы и смотреть на стоявшего перед ним человека «согнутый крюком». Страшны были приступы охватывающего его бешенства.
Тем не менее Грозный не обездолил в своем завещании младшего сына. В удел Дмитрию был назначен Углич, куда немедленно после смерти Ивана Васильевича и была отправлена Мария Нагая с ребенком, ближайшими родственниками и под строгим надзором специальных чиновников. Царица кротостью тоже не отличалась, постоянно жаловалась на несправедливость своего положения, поддерживала собственных братьев в желании освободиться от надзирателей.
В смерти Дмитрия Борис Годунов, фактически правивший государством при царе Федоре Иоанновиче, обвинил самоё царицу и ее братьев. Марию Нагую насильно постригли и отослали в «место пусто» – на Белоозеро. Царицыных братьев заточили в тюрьму. Холопов казнили, а сотни угличан отправили в пожизненную ссылку в Сибирь.
Самозванец начал с того, что распорядился о возвращении Марии Нагой в Москву со всей пышностью, соответствующей сану царицы. До ее возвращения он отложил и собственную коронацию: москвичи должны были убедиться в подлинности его царского происхождения. Сохранилось предание о том, что «напред» был послан к ссыльной царице постельничий Семен Шапкин, которому предстояло убедить Нагую в необходимости признать Самозванца, причем перед угрозой расправы. Инокиня не могла не отступить.
Вряд ли в этом случае речь могла идти о расправе. Мария Нагая радостно приняла привезенную весть. В середине июля поезд с царицей достиг подмосковного села Тайнинского. Первым от лица нового царя ее приветствовал племянник Шуйских Михайла Скопин-Шуйский. А спустя два дня туда прибыл сам Самозванец под охраной польского отряда и в сопровождении бояр.
Встречу матери и сына устроили не в путевом дворце, а под открытым небом, на виду у множества заранее оповещенного народа. Народ, по свидетельству очевидцев, рыдал, видя слезы и радость Дмитрия и его матери.
Сцена продолжалась около четверти часа, после чего сын бережно посадил родительницу в экипаж. Сам Дмитрий некоторое время шел около кареты пешком с непокрытой головой. Вскоре весь огромный поезд остановился на ночлег, и только 18 июля Мария Нагая под колокольный звон прибыла в Москву. Сын ехал верхом подле кареты через запруженную народом Красную площадь. После благодарственного молебна в Успенском соборе была роздана нищим щедрая милостыня, а царственная пара вступила во дворец.
Впрочем, местом пребывания царицы был назначен по ее же воле Вознесенский монастырь, куда Самозванец стал ежедневно «для беседы» приезжать. Его коронация состоялась через три дня после возвращения в Москву Марии Нагой. Торжество было обставлено с невероятной даже для Москвы пышностью. Не говоря об убранстве дворца, путь от него в Успенский собор через площадь был застелен золототканым бархатом. У алтаря Самозванец еще раз повторил рассказ о чудесном спасении царевича Дмитрия. Затем патриарх Игнатий надел на него венец Ивана Грозного, а бояре вручили скипетр и державу.
Но даже этого Самозванцу показалось мало. Он распорядился короновать себя дважды: после Успенского собора еще и в Архангельском – у гробов всех предков, а затем поклонился праху покоившихся здесь же, в приделе, Нагих.
Вознесенский монастырь становится официальной резиденцией вдовствующей царицы-матери. Именно сюда, к будущей свекрови, прибывает и царская невеста Марина Мнишек.
С поразившей воображение москвичей пышностью был обставлен сам по себе приезд Марины. Когда поезд невесты в богатейших каретах стал приближаться к Красной площади, собранные здесь музыканты «во множестве» ударили в литавры и барабаны и начали трубить в трубы. Этот гром не умолкал, пока невеста не остановилась перед воротами Вознесенского монастыря. Здесь произошла ее встреча с царицей, а во внутренних помещениях и с женихом.
Пять дней Марина не покидала монастыря, и можно только строить домыслы о том, как она проводила время. В описании Н. М. Карамзина это выглядело так. «Доброжелатели сего безрассудного хотели уверить благочестивых Россиян, что Марина в уединенных недоступных кельях учится нашему закону и постится, готовясь к крещению. В первый день она действительно казалась постницею, ибо ничего не ела, гнушаясь русскими яствами; но жених, узнав о том, прислал к ней в монастырь поваров отца ее, коим дали ключи от царских запасов, и которые начали готовить там обеды, ужины совсем не монастырские. Марина имела при себе одну служанку, никуда не выходила из келий, не ездила даже к отцу; но ежедневно видела страстного Лжедмитрия, сидела с ним наедине, или была увеселяема музыкой, пляскою и песнями духовными. Расстрига вводил скоморохов в обитель тишины и набожности, как бы ругаясь над святым местом и саном инокинь непорочных. Москва сведала о том с „омерзением“. Правда, подробность о скоморохах не находит подтверждения в свидетельствах очевидцев. После торжественного бракосочетания и венчания на царство теперь уже Марина Юрьевна, по титулу царица Всея Руси, перешла жить во дворец.
Мария Нагая не принимает участия в дворцовой жизни Самозванца. Только после его гибели толпа вызывает ее на крыльцо для опознания изуродованного тела: «Точно ли убитый сын ее?» Ответ царицы почему-то до сих пор не привлек внимания историков: своей двусмысленностью: «Об этом надобно было спросить, когда он был жив, а теперь он уже не мой».
Не менее примечательно, что никто не обвиняет царицу в лжесвидетельстве, не высылает из Москвы, не ведет розыска. Нагая продолжает жить в Вознесенском монастыре до своей кончины в 1608 году. И хоронят ее, вопреки установившемуся обычаю, не в том же монастыре, а в виде исключения в Архангельском соборе. В подвалах собора находится могильная плита с надписью: «Преставися раба божия царица Мария Федоровна всея Руси ивана…» Спустя тридцать лет первый царь из рода Романовых – Михаил Федорович распорядился положить на гроб Марии Нагой богатый покров. Это произошло одновременно с сооружением в соборе над гробницей царевича белокаменной резной сени, литой бронзовой решетки и надгробной серебряной доски с изображением Дмитрия, которую выполнил известный чеканщик Гаврила Евдокимов.
Спустя пять лет после погребения последней супруги Грозного в монастыре поселилась Великая старица, мать новоизбранного царя, в миру Ксения Ивановна Шестова. Небогатая костромская дворянка, привлекшая к себе внимание первого щеголя и жениха Москвы Федора Никитича Романова, Ксения слишком недолго пользовалась семейным счастьем. Дворцовая борьба, приведшая к опале семьи Романовых, лишила ее одновременно мужа, детей и права на мирскую жизнь: она была насильно пострижена.
Только с гибелью Самозванца Великая старица Марфа, как ее станут впоследствии называть, получит возможность жить с сыном, будущим царем Михаилом Федоровичем, в костромском Ипатьевском монастыре, воспитывать его и отстаивать его права. Ее независимый нрав и сильная воля во многом помогли решить вопрос об избрании именно в пользу Михаила.
В ожидании приезда в Москву Великой старицы с сыном бояре распорядились отделать для инокини в Вознесенском монастыре палаты Марии Нагой – «устроить великими покои попрежнему». Царский дворец в это время был полностью разорен, стоял без кровель, полов, дверей и окончин, которые были «истоплены» занимавшими его поляками. Придать жилой вид находившимся в нем покоям былой царицы, супруги Василия Шуйского, в такой короткий срок не представлялось возможным из-за недостатка строительного леса и плотников. Зато оставалось время до холодов привести в порядок жилье недавно преставившейся вдовы Грозного. И любопытное совпадение – Великая старица с царем Михаилом прибыли в Кремль в тот же самый день, что и Марина Мнишек: 2 мая.
К сентябрю покои Великой старицы убрали «суконным нарядом» алым и зеленым, обив все оконницы и двери. Но Великая старица предпочла к декабрю выстроить в монастыре «малую избушку». Дверной прибор здесь обили вишневым сукном, а к октябрю 1614 года сменили на английское лазоревое сукно.
Новая жилица монастыря оказалась очень беспокойной и требовательной. Марфа устраивает в Вознесенском храме два придела: во имя государева ангела Михаила Малеина и святого Федора «иже в Пергии», соименных сыну и мужу. В 1624 году позади царицыных хором рубится еще одна «избушка» с шестью слюдяными окнами, большой изразцовой печью, железным луженым дверным и оконным прибором. Перед «избушкой» были сени и в стороне чулан и столчак.
Вознесенский собор Кремля.
Двумя годами позже Марфе понадобилась новая келья, которая, как и «избушка», соединялась с церковью Георгия, обозначавшейся «что у великия государыни иноки Марфы Ивановны на сенях».
Великая старица берет на себя управление всем обиходом царицына ведомства, то есть выполняет все обязанности царицы – Михаил еще не женат, а его отец, патриарх Филарет, находится в польском плену. До его возвращения Марфа вынуждена была «досматривать за государством», а может быть, делала это с охотой. Как настоящая царица, она распоряжалась деньгами по одному своему «слову», которому подчинялись все приказы. Послы от русских земель, в частности купцы, кланялись подарками и царю, и Великой старице.
Постепенно в Вознесенском монастыре сосредоточились все важнейшие работы царицына дворцового обихода, в первую очередь так называемые светличные – шитье, вышивание, низанье. Соответственно к Великой старице поставлялся самый разнообразный материал, шелка, волоченое и пряденое золото, серебро, жемчуг, разнообразный металлический прибор, например «перепелков» – особого рода булавок или шпилек одних на 1624 год было получено 100 золотников белых и 200 золотников золоченых. Жемчуга же на следующий год доставили для работ 6077 зерен разной величины на общую сумму 1557 рублей. Золотым шитьем и жемчужным низаньем выполнялись ризы, пелены, покровы, все виды церковной утвари, для чего использовались также изумруды, лалы – рубины, яхонты.
Судьба отказала Великой старице в семейной жизни. С мужем после свадьбы она не прожила и пяти лет. Дальше был постриг и расставание на целых пятнадцать лет. И все же она продолжает себя чувствовать и женой, и хозяйкой большого, теперь уже царско-патриаршего дома. Филарет Никитич находится в польском плену, но это не мешает жене послать ему «на Литву охабенек объярь таусинная и шубу объярь вишневая на соболях да еще и шесть сороков соболей» – могли пригодиться на подарки да подкуп нужных лиц. Оно и вышло в конце концов, что патриарха Филарета обменяли «с придачей» на полковника Струся и других поляков. А уж когда патриарх получил свободу, Великая старица немедля послала ему полный святительский наряд, чтобы въехал в Москву в должном облачении, чтоб ни в чем не была ущемлена его гордость. Были это «монатья праздничная и монатья будничная и ряска».
Заботы о сыне занимали все мысли инокини. В 1614 году строила ему Великая старица аксамитную шубу с жемчужным кружевом, в которое были вставлены в гнезда 16 больших лазоревых яхонтов. Все рядовые предметы царской одежды строились у матери. Еще в декабре 1613 года на сорочки, например, было поставлено тафты виницейки алой 13 аршин и 66 аршин такой же тафты широкой, и это для будничного обихода. Красный цвет для белья был в Москве самым распространенным. Достаточно сказать, что постели покрывались ярко-оранжевыми простынями, а подушки имели наволочки алого цвета с обшивкой из серебряного кружева, и это не только в царском обиходе.
Но при всей роскоши царских одеяний и Великая старица, и ее сын склонностью к лишним тратам не отличались. Михаил Федорович, например, по совету матери предпочитал использовать нарядные сорочки из имущества Богдана Бельского, растерзанного в Ливнах сторонниками Самозванца, в прошлом приближенного и Ивана Грозного, и Бориса Годунова. По неизвестной причине государь пользовался богатейшим имуществом боярина, имевшего двор в Московском Кремле.
Из «Богданова имущества» в декабре 1613 года Михаилу Федоровичу под наблюдением Великой старицы были поданы четыре сорочки тафтяные, червчатые и белые, «а на сорочках по вороту и на мышках и на прорехах 373 зерна жемчужных на спинех-гнездах серебряных».
Для себя Великая старица определила единственный цвет – черный во всем – от одежды до обивки экипажей. Когда черных тканей не хватало, их специально «чернили». В своих комнатах Великая старица носила ряску, на выход надевала опашень, обычно из багрового киндяка, охабень и горностаевую шубу из черной тафты с собольей шапочкой.
И тем не менее Марфа Ивановна не отказывалась полностью от придворных обычаев. В ее хоромах жила дурка Менка. Другая дурка – Марфа уродливая числилась среди монастырских стариц. Был при Великой старице арап Давыд Иванов и бахарь-сказочник Петруша Макарьев. Подобное уменьшение имени сказателя свидетельствовало о добром отношении к нему Марфы Ивановны.
Самой большой радостью для инокини стало рождение у Михаила Федоровича первого ребенка – царевны Ирины Михайловны, которую бабушка забрала к себе в кельи, много возилась с ней и даже делала и наряжала для внучки кукол, на что в 1629 году из Мастерской палаты было затребовано «20 лоскутов отласных золотых и серебряных и камчатых и тафтяных на потешные куклы».
Царевна стала последней и единственной радостью Великой старицы после возвращения из польского плена мужа, все больше удалявшегося от дворцовой жизни. Крутой нрав патриарха, не допускавший возражений, сыграл в этом немалую роль. Великой старицы не стало 28 января 1631 года. Похоронить ее было решено в Новоспасском монастыре – усыпальнице всех Романовых.
Великая старица всю жизнь пользовалась царской казной, но располагала и собственными доходами – от принадлежавших ей Галицких волостей. Накопившиеся от них деньги – более шести тысяч рублей были полностью израсходованы на поминовение усопшей.
Обиход Вознесенского монастыря был похож и не похож на обиход других женских обителей Московского государства. Самый богатый среди них, непосредственно связанный с царским дворцом, он привлекал монахинь из знатных русских семей, которые поступали в него со своими «послуживицами». Обязательный вклад колебался от 50 до 70 рублей в зависимости от достатка монахини. В 1625 году в монастыре числились: игуменья, келарь, казначея, 9 стариц боярынь, 4 старицы соборные, 3 уставщицы, 26 крылошанок, 88 рядовых инокинь, иначе говоря, всего 133 старицы. Это число примерно сохранялось вплоть до конца XVII века.
Сегодня мало кто из историков вспоминает, что все сестры-старицы состояли на окладе, который им назначался на так называемый келейный обиход. Игуменья, келарь и казначения получали по 4 рубля, рядовые монахини по 2 рубля. Существенное пополнение оклада составляли заздравные деньги, которые выдавались в именинные дни царского дома (тем же трем руководительницам обители по два алтына, всем остальным – по алтыну) и панихидные – в каждый день памяти по скончавшимся членам царского дома («тремя властям» по гривне, остальным по десять денег). Всего в календаре 1697 года числились 17 «ангелов» и 70 «памятей». Сначала эти средства выдавались из государственной казны, но царь Федор Алексеевич в 1681 году предложил покрывать подобный расход из монастырской казны.
Действительно, монастырь обладал немалыми материальными возможностями. В год упомянутого решения царя Федора Алексеевича за обителью числилось почти две тысячи дворов, вотчинные доходы достигали трех с половиной тысяч рублей годовых. Поэтому сестрам выплачивались еще дополнительные дачи. С 1 сентября, когда начинался новый год, «на капусту» сестрам по 40 копеек, «властям» 80 копеек. На дрова на год давалось сестрам по 60 копеек («властям» во всех случаях вдвое больше), в январе на коровье масло – 60 копеек на полпуда коровьего масла, в конце Рождества и Богоявления на кутью – по 2 копейки, также и в Сырной неделе и на Родительскую субботу. Великим постом оплачивались сушеные грибы, стоившие половину цены рыбы. На рыбу в марте выдавалось по 25 копеек.
Особыми привилегиями пользовались крылошанки – певчие на клиросах. На Рождестве они приходили славить к «властям», за что получали на клирос по одному рублю 75 копеек. До вступления в правление Петра I им разрешалось ездить со славленьем по боярским дворам, за что из монастырской казны на оба клироса выдавалось 30 рублей. На Святой неделе каждый клирос получал по два пуда меда и 1 рубль 20 копеек деньгами.
Немалых денег стоили устраивавшиеся для инокинь праздничные столы. В Светлый праздник устраивался «кормстол» на весь монастырь с протопопом и игуменьей. В 1697 году для этого стола было куплено «2 осетра просольных, 2 осетра свежих, во щи 10 тешек, 25 щук свежих на 4 пуда, 12 судаков, 23 язя, 23 леща, пуд семги, 50 пучков вязиги, пуд и 3 фунта черной зернистой икры, 2 четверика снятков, да во всякое кушанье луку пол-осмины, фунт перцу, 8 фунтов хрену, ведро уксусу, 10 паровых стерлядей да ушной рыбы 90 судаков, 200 плотиц. Про игуменью и про соборных старицей к тому же столу особо куплено живой рыбы: 2 щуки, лещ, шерешпер, 3 язя. В пироги 3 налима, 3 окуня росслольных, 15 плотиц, 5 карасей, 5 стерлядей в уху, всего на 1 рубль 30 копеек».
Помимо блюд, на праздничных столах устраивались медовые ставки, для которых на монастырском погребе хранился мед. На каждую ставку выходило около 37 пудов. Варили также и монастырское пиво, для чего в монастырском штате имелся особый пивовар, и настаивались водки. Для «пересиживания» вина закупались гвоздика, бадьян, кардамон, анис. Специально для почетных гостей приобреталось и ренское (белое) вино. Так, по случаю освящения в ноябре 1696 года Вознесенского собора к игуменье в келью для гостей была приобретена четвертная скляница ренского за 50 копеек.
В жизни женской половины царской семьи Вознесенский монастырь являлся еще и своего рода банком, который в любой момент мог предоставить кредит. Учет подобным заимствованиям и последующим расплатам велся очень строго.
Как свидетельствуют документы, «да в долгех прошлых лет со 199 (1681) по нынешний 205 (1697) год: государыня царевна Софья Алексеевна как пошла в Новодевичь монастырь изволила взять 150 рублей. Она же государыня царевна и великая княгиня Софья Алексеевна в 203 (1695) году изволила взять 100 рублей. Брала постельница Ирина Блохина. Государыня царевна и великая княгиня Марфа Алексеевна изволила взять 30 рублей, да в 203 году 40 рублей. Государыня царевна Феодосия Алексеевна изволила взять 25 рублей и в 202 году прислала в уплату 10 рублей; да в 203 году она же изволила взять 15 рублей и в нынешнем 205 году ноября в 1 день за те взятые деньги она государыня изволила прислать золотую цепочку и та цепочка продана, взято 30 рублей и те деньги в монастырскую казну взято. Государыня царевна Феодосия Алексеевна изволила взять 15 рублей, а в закладе положены ефимки. Государыня царевна Татьяна Михайловна изволила взять 10 рублей и в 204 году прислала в уплату 5 рублей. На вдове Прасковье Тарбеевой 20 рублей. На окольничем Петре Ивановиче Потемкине 30 рублей. На игуменье Варсонофии Ивановне Бутурлиной 100 рублей, что взяла невестке своей». На престарелой тетке Петра I царевне Татьяне Михайловне еще в 204 году числилось 3 рубля, которые она уплатила в 205 году.
Власти Вознесенского монастыря не обходили вниманием всех членов женской половины царской семьи, одаривали их различными особенно любимыми монастырскими кушаньями, и прежде всего знаменитыми яблочниками. Умением их варить славилась сама игуменья Варсонофия, которая этим занималась в своих кельях – «в поднос царицам и царевнам». Монахини не забывали даже опальную царевну Софью, которой в декабре 1696 года, например, посылались яблоки и грецкие орехи, за которые было заплачено, судя по расходной книге, 20 копеек. Через два месяца ей снова посылается сотня грецких орехов, как и в апреле. Во всех случаях на московском торге их цена составляла гривенник за сотню.
Насколько разнообразными были связи монастыря с москвичами, можно судить по записям расходного дневника. «1696 года октября 1-го боярину Алексею Семеновичу Шеину, как пришел с государевою силою из Азова со службы, поднесен образ Вознесения окладной (в окладе – серебряном или золотом). Того ж числа снохе стольника князя Ивана Федоровича князя Борятинского, сыновне жене, как после свадьбы пришли к игуменье на поклон в келью, поднесен образ Вознесения окладной.
Октября 12 подмастерью каменщику Ивашке Степанову, как левкасили стены в церкви Вознесения и пробили окна и учинили совсем в отделке и на отходе с дела ему Ивашке игуменья благословила образом Вознесенья, неокладным. Октября 13 у игумении были в келье боярыня Елена Борисовна Хворостинина да царевны Наталии Алексеевны (сестры Петра I) мама и быв обедали и к тому обеду куплено свежие и живые рыбы: 3 щуки, стерлядь, 3 налима, 5 пучков вязиги, 3 гривенки икры зернистой, тешка белужья за все дано 1 рубль 5 копеек; на другой день про них же к обеду щука, стерлядь, 2 налима – 51 копейка. Октября 14 куплено редкое сито цедить монастырское пиво, дано 5 копеек.
Октября 19 куплено игуменье в келью 100 свеч сальных да к келарю да к казначее в келью по 50 свеч, за сто дано по 24 копейки (декабря 22 тоже).
Октября 24 боярину князю Михаилу Яковлевичу Черкасскому как женил сына на дочери боярина князя Бориса Алексеевича Голицына и после свадьбы поднес образ Вознесения окладной.
Декабря 29 кузнецу Михаилу Хаилову от подковки лошадей и от монастырских карет, колясок и избушек (зимних возков) за полгода дано 6 рублей 22 копейки.
Апреля 15 дан рубль келарю Венедикте Пушкиной на загородный монастырский двор, что под Девичьем монастырем, на покупку всяких овощей садить про монастырский обиход.
Мая 17 боярину Льву Кирилловичу Нарышкину поднесен образ Вознесения, как ему Бог даровал дщерь.
Мая 22 куплено в церковь Вознесения листу всякого (трав и цветов) к Троицкой вечерне на 7 копеек.
Мая 26, как ездила келарь со старицами на загородный двор под Девичь монастырь досматривать садов и овощей и в то число слугам, кои с ними были, отпущено окорок ветчины.
Мая 28, как были у игуменьи боярыня княгиня Елена Борисовна Хворостинина да боярыня Анна Михайловна Салтыкова, изволили кушать, куплено при них свежие и живые рыбы на 60 копеек.
Июня 8 куплено для поливания монастырской капусты кувшинов на 3 копейки.
Июня 12 новопоставленному Новгородскому митрополиту Иову поднесен образ Вознесения окладной.
Июня 20 монастырскому слуге Естифею Осипову, что он строил коврижку, которая послана к боярину Борису Алексеевичу (Голицыну) за всякие запасы 75 копеек.
Июля 19 к игуменье в келью, как к ней приходили святейшего патриарха крестовые черные священники со святынею от Двунадесяти Апостолов, дано им рубль.
Августа 8 поднесен образ Вознесения, окладной, стольника князь Михайловой жене Михаиловича Голицына, как ей даровал Бог сына.
Августа 15 служили в конюшне молебен Флору и Лавру, священникам дано 10 копеек…»
Не могло происходить без участия князей церкви и избрание игуменьи Вознесенского монастыря. Так, в 1718 году не стало занимавшей эту должность Евдокии Челищевой. По этому случаю собрался весь монастырский собор – духовник иеромонах Макарий, казначея, 14 боярынь княгинь и соборных стариц, уставщица, головщица и все монахини. Именно они «собором» приговорили быть настоятельницей келарю Венедикте Пушкиной «для того, что она монахиня добрая и такой чести достойна». Выбор подписал один духовник и о благословении Венедикты на игуменство направил указ к преосвященному Крутицкому епископу, который и благословил Венедикту в Успенском соборе на новую ее должность.
Остатки памятника царю-освободителю Александру II.
Вознесенский монастырь стал усыпальницей семьи царя Иоанна Алексеевича. По приказу императрицы Анны Иоанновны в 1731 году с северной стороны соборного храма был пристроен придел Успения Богородицы над гробницей отца царицы Прасковьи Федоровны (деда Анны Иоанновны) – боярина Федора Петровича Салтыкова. Непосредственным строителем был сын покойного московский генерал-губернатор Василий Федорович Салтыков.
Годом позже появился с южной стороны придел Всех Скорбящих Радости над гробом только что скончавшейся сестры императрицы, царевны Прасковьи Иоанновны. В самом соборе была похоронена и первая супруга Петра I – царица Евдокия Федоровна Лопухина.
Последней перед событиями 1917 года «властью» монастыря были настоятельница – игуменья Евгения, казначея – монахиня Иулиания, протоиерея Александр Иванович Пшеничников, член Московского епархиального училищного совета и брат протоирея кремлевского Успенского собора.
В начале 1930-х годов на месте снесенных Чудова и Вознесенского монастырей строится здание Военной школы ВЦИК (архитектор И.И.Рерберг). В 1950-х годах школа перестраивается под Кремлевский театр, а затем переходит в ведение Верховного Совета СССР.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.