Друг мой единственный…

Друг мой единственный…

Нет! Конечно же нет! О таком женихе для своей Машеньки родители и слышать не хотели. Дворянин? Но из немыслимой тверской глухомани. Единственный сын у отца? Но от этого их родовые Черенчицы, что в 16 верстах от Торжка, не становились ни больше, ни богаче. Прекрасно образован? Но с каких это пор образование обеспечивало служебные успехи! Принят в домах самых блестящих вельмож? Так ведь и живет на гостеприимных хлебах у одного из них. Его покровитель, восходящая государственная звезда А.А. Безбородко, действительно докладывал Екатерине Великой все поступавшие на высочайшее имя частные письма. Но ведь с Николаем Александровичем Львовым его связывала всего лишь симпатия – не родство.

И разве не вправе родители красавиц-дочерей, составлявших кадриль наследника престола, Великого князя Павла Петровича, рассчитывать на куда более высокую и связанную со двором партию для каждой из них? Удалось же старшую, Катеньку, выдать за графа Якоба Стейнбока! А вокруг младшей, только что выпущенной из Смольного института Сашеньки, увивался богатейший малороссийский помещик Василий Капнист. При его землях и усадьбах можно себе позволить даже сочинять и печатать стихи. О Николае же Львове поговаривали, будто он и литературой подрабатывал на жизнь. И в который уже раз супруги Дьяковы начинали сетовать на театральные представления и литературные опыты, которыми увлекался высший свет. В доме их влиятельнейшего родственника, дипломата П.В. Бакунина, где дня не проходило без любительских спектаклей, концертов или шарад, Машенька Дьякова была предметом всеобщего поклонения.

Николай Александрович Львов.

Современники сравнивали Машеньку с итальянскими певицами – у нее был красивый, хорошо поставленный голос. И с французскими драматическими актрисами – у нее превосходный сценический темперамент. «Мария Алексеевна, – напишет в декабре 1777 года М.Н. Муравьев, отец братьев-декабристов, – много жару и страсти полагает в своей игре». И никто не остается равнодушным к ее стихотворным экспромтам. Безнадежно влюбленный И. Хемницер посвящает Машеньке первое издание своих басен и тут же получает ответ:

По языку и мыслям я узнала,

Кто басни новые

И сказки сочинял:

Их истина располагала,

Природа рассказала,

Хемницер написал.

Дьякова не посвящает себя поэзии, как жившие в те же годы Александра Каменская-Ржевская или знаменитая Елизавета Хераскова. Но у нее есть ясность мысли, простота слога и тот разговорный, без искусственных оборотов, язык, который введут в обиход русской литературы непосредственно перед Пушкиным поэты окружения Николая Львова.

В 1778 году замечательный портретист Левицкий напишет ее портрет, на обороте которого граф Сегюр оставит восторженные строки:

Как нежна ее улыбка,

как прелестны ее уста,

Ничто не сравнится

с изяществом ее вида.

Так все говорят, но что в ней

любят больше всего —

Это сердце, во сто крат

Более прекрасное,

чем синева ее глаз.

(Перевод с французского)

Со временем автор посвящения, состоявший французским послом в Петербурге, завоюет особое расположение Екатерины II и даже напишет для нее сборник пьес «Эрмитажный театр». Но при первой встрече с Дьяковой граф еще полон идей освободительной войны в Америке, в которой принимал участие, и вольные мысли делают его особенно желанным гостем в бакунинском доме.

На портрете Левицкого она кажется совсем юной: мечтательная красавица в пышных волнах искусной прически в духе королевы Марии Антуанетты, в свечении шелковых тканей, лент и кружев легкого платья – «полонеза». Художник сумел уловить, как нарочитость моды подчеркивает естественность манер девушки. Ее очарование не в правильности черт, но во внутренней мягкости и теплоте облика. Сегюр прав, продолжая свое посвящение:

В ней больше очарования,

чем смогла передать кисть,

И в сердце больше добродетели,

чем красоты в лице.

Все так. Но Машеньке уже 23 года, и она все еще под родительским кровом. Есть от чего приходить в отчаяние любящим родителям, не располагающим к тому же достаточным приданым для дочерей. А ведь отец Машеньки – Алексей Афанасьевич, занимает должность обер-прокурора и очень тщеславен в душе. И дело не столько в родословной Дьяковых, заслуженных служилых дворян, ведущих свою историю от полулегендарного Федора Дьякова, основавшего на рубеже XVI–XVII веков города Енисейск и Мангазею. И не в происхождении матери, Марии Алексеевны, – она из древнего рода князей Мышецких. Для родителей гораздо важнее свойство с Бакуниными, открывавшее дорогу в петербургский высший свет, в том числе к Льву Кирилловичу Нарышкину, где нередкой гостьей, «по свойству», бывала императрица.

Но первый соискатель Машенькиной руки – всего-навсего сын штаб-лекаря из Саксонии, без роду и состояния, служащий горного ведомства Иван Хемницер. (Со временем, правда, его имя войдет в историю русской литературы.) Слава Богу, Машеньке он безразличен! Зато со следующим, Николаем Львовым, ее связывает действительно настоящее чувство. И родители как можно скорее отказывают ему и в руке дочери, и в праве посещать их дом. На всякий случай.

Однако это не препятствие для влюбленных. Львов каждый день прогуливается под окнами дома Дьяковых. Ухитряется пересылать Машеньке записочки, книги для чтения и в одной из них пишет, обращаясь к ее родителям:

Нет, не дождаться вам конца,

Чтоб мы друг друга не любили,

Вы говорить нам запретили,

Но знать вы это позабыли,

Что наши говорят сердца.

Стихи так и назывались: «Завистникам нашего счастья».

На помощь приходят друзья. Их план прост и решителен. На правах официального жениха Василий Капнист везет на бал свою невесту, Сашеньку Дьякову, и ее сестру Машеньку. По дороге карета неожиданно сворачивает в глубь Васильевского острова, где в бедной, едва освещенной церковке все приготовлено к обряду венчания. Священник скороговоркой совершает обряд, и молодые, теперь уже супруги, разъезжаются. Машенька Львова с сестрой и Капнистом отправляются на бал, где давно удивляются их опозданию братья Дьяковы, Львов – на свою квартиру во дворце князя Безбородко. Тайну они будут хранить долгих четыре года. Бесспорно, Машенька была вправе уехать к мужу. Львов не думал ни о каком приданом и ни о каких последствиях своего решительного шага. Зато молодая жена думала иначе. Со временем Львов признается в одном из писем: «Сколько труда и огорчений скрывать от людей под видом дружества и содержать в предосудительной тайне такую связь, которой обнародование разве бы только противу одной моды нас не извинило. Не достало бы, конечно, ни средств, ни терпения моего, если бы не был я подкрепляем такою женщиною, которая верует в РЕЗОН, как во единого Бога». «Резон» Машеньки – это простой здравый смысл. И думает она не о себе – о своем «Львовиньке», как будет всю жизнь называть мужа.

Его творческие возможности, служебные успехи, доброе имя для нее важнее всего…

Впервые Львов приезжает в Петербург записываться на военную службу в 1769 году. Он родился и безвыездно провел первые 18 лет своей жизни в родных Черенчицах. Ни о каком серьезном образовании не приходится и говорить. По словам первого его биографа, он «объявился в столице в тогдашней славе дворянского сына, то есть лепетал несколько слов по-французски, по-русски писать почти не умел и тем только не дополнил славы сей, что, к счастью, не был богат и, следовательно, разными прихотями избалован». Дальше все зависело от него самого, и Львов может сполна удовлетворить свою неистребимую жажду знаний.

В доме родственников – Соймоновых – определяются первые увлечения, которым Львов не изменит до конца жизни. Соймоновы были известны своими научными занятиями. Отец тогдашних владельцев петербургского дома, Федор Иванович – талантливый навигатор, картограф и гидрограф времен Петра I, – при императрице Анне Иоанновне поплатился жизнью за свои политические убеждения. Вот что рассказывает в семейных записках дочь Львовых Елизавета Николаевна:

«При императрице Анне Иоанновне Бирон был всемогущ, и все его боялись. Федор Иванович Соймонов был тогда уже александровский кавалер, ему приходят сказать в одно утро:

– Не езди в Сенат, потому что там будут читать дело Бирона и ты пойдешь против.

– Поеду, – отвечал Федор Иванович, – и буду говорить против: дело беззаконное.

– Тебя сошлют в Сибирь.

– И там люди живут, – отвечал Соймонов.

Поехал в Сенат, говорил против Бирона и от этого четыре раза был ударен кнутом на площади, лишен всего и сослан в Сибирь».

Судьбой Львова занялись сыновья Федора Ивановича. Старший занимался горным делом, младший – строительным и архитектурой. В историю русской техники войдут открытия и усовершенствования Львова по горнорудному делу и работы по технологии строительства. Но это – в будущем. Сначала же Львова ждут гвардейский Измайловский полк и полковая школа – очень необычное для наших представлений учебное заведение, где начинали с азов грамоты и через несколько лет выпускали блестяще образованных разносторонних специалистов.

Учили всему. Российской грамматике, математике, рисованию, фортификационному и артиллерийскому делу, танцам, географии, верховой езде и иностранным языкам… Львов к тому же увлекается литературой, организует с товарищами кружок, где читаются и обсуждаются произведения русских и иностранных авторов, выпускается рукописный журнал «Труды четырех разумных общников». О множестве своих занятий он напишет в автоэпиграмме:

Итак, сегодня день немало я трудился:

На острове я был, в полку теперь явился.

И в школе пошалил, ландшафтик сделал я;

Харламова побил; праздна ль рука моя?

Я Сумарокова сегодня ж посетил,

Что каменным избам фасад мне начертил.

И Навакщенову велел портрет отдать,

У Ермолаева что брал я срисовать…

В 1776 году предоставляется возможность увидеть всю Европу. Львова берет с собой в служебную поездку ставший директором Горного департамента и Горного училища М.Ф. Соймонов. Дрезден, Лейпциг, Амстердам, Антверпен, Брюссель, Париж… Говоря впоследствии об особенностях Львова-архитектора, М.Н. Муравьев заметит: «Много способствовали к образованию вкуса его и распространению знаний путешествия, совершенные им в лучшие годы жизни, когда чувствительность его могла быть управляема свойственным ему духом наблюдения. В Дрезденской галерее, в колоннаде Лувра, в затворах Эскуриала и, наконец, в Риме, отечестве искусств и древностей, почерпал он сии величественные формы, сие понятие простоты, сию неподражаемую соразмерность, которые дышат в превосходных трудах Паладиев и Мишель Анжев (Микеланджело)».

Западный фасад собора Св. Иакова в Могилеве (проектный чертеж Н.А. Львова. 1780 год).

В августе 1777 года Львов возвращается в Петербург. А.А. Безбородко предлагает ему принять участие в конкурсе на проект собора в Могилеве, который предполагалось построить в ознаменование встречи здесь Екатерины II с австрийским императором Иосифом II, скрепившей их союз против Турции. Предложение это последовало сразу после тайного венчания; не забота ли о будущем вдохновляет Львова и дает ему силы выиграть конкурс у опытных профессиональных архитекторов! Императрица одобрила строгий и скромный собор, который стал первым словом нового направления в русской архитектуре – классицизма. Почти одновременно Львову поручается оформление Невских ворот Петропавловской крепости.

Сегодня трудно себе представить ответственность такого задания. Необходимо вспомнить, чем были эти крепостные ворота для России. В XVIII же веке с ними связывались самые торжественные церемонии. Из них выносили и спускали на воду хранящийся в крепости ботик Петра I. Впервые «дедушку русского флота» вынесли из Невских ворот 30 августа 1724 года по случаю заключения мира со Швецией. В дальнейшем это стало традицией. Под гром пушечных залпов и медь военного оркестра ботик помещали на большое судно и отвозили к Александро-Невской лавре, где служился торжественный молебен. С такими же почестями ботик возвращали и обратно.

«Резон» Машеньки полностью оправдался. Свободный от забот о семье и заработке, «Львовинька» самозабвенно работал дни и ночи, приобретая имя и одновременно готовя их с Машенькой гнездо. Очередной ступенью стало строительство Львовым в самом центре Петербурга здания центрального российского почтамта. Заказ исходил от А.А. Безбородко, назначенного в марте 1782 года генерал-почтдиректором. Ну а Львов проявил чудеса работоспособности. К лету того же года проект был завершен.

Невские ворота Петропавловской крепости. Проектный чертеж.

Во вновь отстроенном архитектурном ансамбле Львов получает первую в своей жизни (и какую же великолепную!) казенную квартиру, где начинает собираться многолюдный кружок его друзей. Здесь и Василий Капнист, и композиторы Е.И. Фомин, и Н.П. Яхонтов; и Г.Р. Державин, и Д.Г. Левицкий. А когда хлопотами Львова в столицу на Неве приезжает В.Л. Боровиковский, участвовавший в росписи Могилевского собора, он и вовсе поселяется у архитектора. Львов, по словам биографа, «…содеялся, так сказать, пристанищем художникам разного рода, занимаясь с ними беспрестанно. Мастер клавикордный просит его мнения на новую механику своего инструмента. Балетмейстер говорит с ним о живописном расположении групп своих. Там г-н Львов устраивает картинную галерею. Тут, на чугунном заводе, занимается он огненной машиной. Во многих местах возвышаются здания по его проектам. Академия ставит его в почетные свои члены. Вольное Экономическое общество приглашает его к себе… Будучи свойств отличных, малейшее отличие в какой-либо способности привязывало г-на Львова к человеку и заставляло любить его, служить ему и давать ему все способы к усовершенствованию его искусства».

Только теперь Машенькин «резон» позволяет ей согласиться на объявление их брака. Но необычным путем. В 1784 году Львов официально повторяет предложение родителям жены и на этот раз оказывается принятым с распростертыми объятиями.

Здание Правления петербургского почтамта.

Все просто. За прошедшие четыре года кадриль Великого князя Павла Петровича распалась. Сестра Сашенька навсегда перебралась в украинское поместье Капнистов. Сестра Катенька попала в тяжелое материальное положение. Граф Стейнбок взялся поставить на строительство Исаакиевского собора понравившийся производителю работ инженеру Бетанкуру пудожский камень, вложил в поставки свое состояние, но камень не понравился автору проекта собора Монферрану. Немалые трудности переживают сами Дьяковы, а главное – Машеньке 28 лет, и родители теряют надежду на устройство ее будущего. Дьяковы дают согласие на брак с заваленным множеством выгодных заказов Львовым. И даже на непонятное желание молодых венчаться в Риге у Стейнбоков.

Впрочем, в день свадьбы все разъясняется. В узком семейном кругу, вдалеке от любопытных ушей и глаз, молодые заявляют о своем давно состоявшемся браке. Мария Алексеевна наконец-то входит полновластной хозяйкой в их с «Львовинькой» почтамтский дом, ничего не меняя в заведенных мужем порядках хлебосольства и гостеприимства.

Семейная жизнь требует талантливости от супруга и тем более от супруги. От женщин и почти всегда только от женщин зависит – состоится эта жизнь или нет. Самоутверждение и самоуничижение, способность уступать и разумное умение настаивать на своем, разрядка эмоций и самодисциплина – сколько граней повседневной жизни требуют принятия решений, мгновенных и зачастую роковых! Роковых и для судьбы семьи, и для собственного чувства, и для того ощущения внутреннего равновесия, покоя, без которого в доме не живет счастье.

Мария Алексеевна талантлива во всем. Рядом с ней «Львовинька» обретает еще большую работоспособность. Он в постоянных разъездах – приходится вести авторский надзор за десятками строящихся по его проектам усадебных домов и церквей. А Мария Алексеевна занимается хозяйством, воспитывает детей. В год свадьбы приходит на свет первенец, Леонид, спустя четыре года – ставшая потом историографом семьи – Елизавета, в 1790-м – Александр, будущий камергер, в 1792-м – Вера, родная бабушка замечательного нашего живописца В.Д. Поленова, в 1793-м – Прасковья.

Много времени уходит на устройство собственного поместья под Торжком – Никольского и Черенчиц, где Львов строит для своей семьи настоящий дворцовый ансамбль с множеством архитектурных и пейзажных затей. Мария Алексеевна придумывает и выполняет совсем особенные обои – из расшитой шерстью соломы, которыми обтягиваются отдельные комнаты. И при всем при том былая Машенька остается все той же интересной собеседницей, изящной красавицей.

Невестам и подругам пишут множество стихов. Женам стихи достаются редко. Свою, посвященную Машеньке, «Песню» Львов напишет после рождения последнего ребенка.

Уж любовью оживился,

Обновлен весною мир,

И ко Флоре возвратился

Ветреный ее Зефир.

Он не любит и не в скуке;

Справедлив ли жребий сей.

Справедлив ли рок такой.

Я влюблен и я в разлуке

С милою женой моей,

С милою моей женой.

Красотою привлекают

Ветреность одну цветы,

На оных изображают

Страшной связи красоты.

Их любовь живет весною,

С ветром улетит она.

А для нас, мой друг, с тобою

Будет целый век весна.

Эти строки появляются еще до рождения Пушкина. Одновременно «Львовинька» просит Д.Г. Левицкого написать новый портрет любимой.

Историки искусств спорят, в каком именно году создан этот второй портрет. Стертая в подписи цифра заставляет гадать – был ли это 1781, 1785 или 1789 год. Перемены, произошедшие с Марией Алексеевной, склоняют нас к последнему. Теперь на холсте – светская дама, уверенная в себе, знающая свои обязанности, привыкшая их выполнять. Ни капризов, ни мимолетных настроений. Искусно уложенная прическа с большим шиньоном, крупные кольца локонов на шее, тот же «полонез», но с еще более глубоким вырезом. Мода изменилась, и на смену бесчисленным оттенкам светлых цветов пришли интенсивные краски, звучные сочетания. Густой лиловый шелк платья, ложащиеся глубокой тенью черные кружева помогают рассказу о произошедшей перемене. Отяжелели веки. В уголках рта за привычной полуулыбкой затаилась горчинка. В чем-то все-таки наступило разочарование, исчезла былая поэзия, может быть, несмотря на «резон», померкло романтическое восприятие мира. Все труднее становится совмещать множество обязанностей с литературными и музыкальными занятиями. Но в супружеской жизни неизбежно кто-то должен поступаться своими интересами ради другого. Для Марии Алексеевны вопроса не существовало – этим единственным оставался ее всегда увлеченный, всегда перегруженный «Львовинька».

Ему мало проектирования и строительства зданий – его начинает занимать совершенствование отопительных систем. Научный труд Николая Александровича «Русская пиростатика» заключает интересное решение воздушного отопления жилых и общественных зданий, храмов и русских бань, основным недостатком которых архитектор считал мерзлые полы. Сущность «воздушных печей» Львова заключалась в том, что благодаря вмонтированным в стены каналам помещения обогревались и проветривались одновременно.

Львову мы обязаны и началом разработки в России каменного угля. Его мечта – обеспечить Россию отечественным каменным углем, и в 1797 году «Львовинька» назначается «директором угольных приисков и разработок оных в империи». В своей книге «О пользе и употреблении русского каменного угля» Львов напишет: «Ни о славе, ни о труде я действительно не мыслил, посвятив себя с лишком десять лет… на обретение в России на выгодном месте минерального угля, нашел уголь, и много».

Забота о варварски истребляемом русском лесе подсказывает Львову интереснейшее строительное новшество – глинобитные дома, из «битой», иначе – прессованной и скрепляемой известковым раствором – земли. Он обучает новой технике собственных крепостных, которые возводят опытные строения в Павловске под Петербургом и домик в деревне Аропокази, вблизи Гатчины, принадлежавшей близкому другу Павла I фрейлине Е.И. Нелидовой. Павел I поддерживает идею открытия соответствующего училища для строителей. Одно из них, под руководством самого Н.А. Львова, открывается в Черенчицах, другое – в Тюфелевой роще в Москве. Император дает архитектору заказ на возведение в Павловске замка в новой технике – сохранившегося до наших дней Приората.

Львов придумывает и новый вид кровельных материалов – род рубероида, мягкой кровли, более легкой и более стойкой, чем все традиционные покрытия. «Свинец дорог, – пишет Львов, – железо на земле ржавеет, дерево гниет и горит, черепицею бьет еще больше людей, нежели самим ядром; кровле сей крепостной, следовательно, должно быть мягкой, негниющей и несгораемой».

Но, как гласит народная мудрость, нет такого доброго дела, за которое не пришлось бы поплатиться. Судьба Львова – не исключение. Со смертью в 1797 году А.А. Безбородко против него тут же возбуждается дело по поводу расходов на землебитные постройки. В результате нервных перегрузок Львов оказывается на 9 месяцев прикованным к постели. Но достаточно вступить на престол Александру I, как едва оправившегося архитектора направляют на Кавказ «для устроения и описания разных необходимостей при тамошних теплых водах». Не подчиниться невозможно. Между тем надорванное здоровье сразу же дает о себе знать. На обратном пути с Кавказа Львов успевает доехать только до Москвы. В Черенчицы Марии Алексеевне доставляют уже его тело. Смерть настигла архитектора 21 декабря 1803 года. Львову исполнилось 52 года.

О чем думает осиротевшая Мария Алексеевна? То, что она испытывает, трудно назвать горем. Это отчаяние. Машенька выдержит только четыре года и доживет до тех же, что и ее «Львовинька», 52 лет. Достигшая шестнадцатилетия младшая дочь, кажется, развязала матери руки. В храме села Никольское-Черенчицы, рядом с надгробием Николая Александровича, появилась новая плита: «При вратах храма сего почиет прах освятившей оный Марьи Львовой, родившейся в 1755 году, скончавшейся 1807 г., 14 июня, на 52-м году от рождения». Храм был построен по проекту Львова.

Г.Р. Державин, женившийся к тому времени на младшей сестре Дьяковой – Дарье Алексеевне, отозвался на смерть старого друга стихотворением «Поминки».

Победительница смертных,

Не имея сил терпеть

Красоты побед несметных,

Поразила Майну – смерть…

Майна – так звали Машеньку друзья. И от себя поэт добавил, что супругам было подарено высшее человеческое счастье – единственной в жизни взаимной любви. Многим ли удается его испытать!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.