Новгородская крамола

Новгородская крамола

Присоединение Новгорода к Русскому государству в 1478 г. не означало полного слияния новгородских земель с Северо-Восточной Русью. Огромные пространства Великого Новгорода включали территорию, по размерам превосходившую Великое княжество Московское. Границы старинных новгородских владений доходили до Северного Ледовитого океана и Уральского хребта. Новгород, как центр международной торговли, соперничал с самой столицей России — Москвой. В условиях неизжитой феодальной обособленности земель Новгород сохранял специфическую социальную и политическую структуру, порожденную особенностями его экономико-географического положения и многовековой истории. Не был еще разрушен фундамент былой новгородской вольницы — крупное боярское, купеческое и владычное землевладение.

В 1478 г. Иван III торжественно обещал не рушить эту основу могущества новгородской знати. Власть в Новгороде принадлежала отныне наместникам, присылавшимся из Москвы. Но авторитет новгородского владыки оставался непоколебленным. Речь шла не только о реальном авторитете, но и о реальном участии архиепископа в новгородской жизни. Так, когда в городе строили в 1489/90 г. каменный детинец, треть средств дал Геннадий, а две трети — государь. Владыка активно участвовал в строительстве города. Рассказывая о возведении укреплений в 1502 г., летописец подчеркивал, что оно происходило при архиепископе Геннадии и «старостах новгородских» И. Елизарове, В. Тараканове, Ф. Салареве.[238]

В Новгороде сохранились монетный двор и денежная система («новгородки»), лишь приравненная к московской. Отличалась от московской и система обложения с новгородской «обжой» как окладной единицей. Наместники под покровительством Москвы обладали правом дипломатических сношений и заключения договоров с северными и северо-западными соседями (Ливонией, Ганзой, Швецией, Данией). При заключении договора с Ганзой в 1487 г. по повелению наместников «крест целовали» бояре Григорий Михайлович и Кузьма Остахенович и купеческие старосты Иван Елизарович и Никита Леонтьевич.[239]

Словом, новгородская проблема в 1478 г. не была решена. 26 октября 1479 г. Иван III выехал в Новгород. Все началось с «поимания» 19 (или 24) января 1480 г. архиепископа Феофила, с которым были связаны воспоминания о былой независимости Новгорода. Объяснялась эта мера тем, что «не хотяше бо той владыка, чтобы Новгород был за великим князем». Это обвинение вызывает сомнения, но конфискация половины монастырских волостей в Новгороде в 1478 г. явно не могла прийтись по нраву Феофилу. Он был смешен и отправлен в Чудов монастырь, где и умер через два с половиной года.[240] Расправившись с архиепископом, Иван III 13 февраля вернулся в Москву. Сохранилось глухое сведение Волоколамского летописца, что в 1479/80 г. великий князь «поимал… новгородцев».[241] В какой степени оно достоверно, не ясно.

После стояния на Угре в 1480/81 г. Иван III «поимал» боярина Василия Казимира с братом Яковом Коробом, Михаила Берденева и Луку Федорова. Но до 1483 г. государь не нарушал в целом договоренности с новгородским боярством и в их вотчины «не вступался». Около 1482 г. закончился первый этап переписи («старого письма»), которая должна была учесть наличный фонд земель. Период решительного наступления на новгородское боярство Г. В. Абрамович датирует 1483–1488 гг.[242]

В конце 1483 г. у новгородцев произошел конфликт с новоназначенным архиепископом Сергием, который вынужден был оставить престол. Тогда же поступил донос «на новгородци от самих же новгородцев» о «ссылке» бояр с Литвой. Человек 30 «больших и житьих людей» были схвачены, а их дома разграблены. От казни бояр спасло, видимо, то, что даже на пытке от них не удалось получить признания в измене. Опала постигла и некую «Настасью славную», и Ивана Кузьмина, что «бегал в Литву да вернулся обратно». 17 недель в Новгороде стояла «застава ратная». Боярство было окончательно разгромлено. Возможно, о том же событии говорят и другие летописи, сообщая, что зимой 1483 г. «поимал князь великий болших бояр новогородцкых и боярынь, а казны их и села все велел отписати на себя, а им подавал поместья на Москве по городом; а иных бояр, которые коромолу держали от него, тех велел заточити в тюрмы по городом». Устюжский летописец сообщает, что в июле 1484 г. великий князь «поимати велел многих боляр новогородских в Новегороде и розвел и весь Новъгород одолел и за себя взял».[243] Возможно, «выводы» 1483–1484 гг. связаны были с подготовкой тверского похода, с необходимостью иметь прочные тылы. Тогда же начался второй этап составления «старого письма».

Не прошло и трех лет, как гнев великого князя снова обрушился на новгородцев. Опала совпала по времени с началом преследования Геннадием еретиков. Типографская летопись помещает известия о репрессиях против новгородской знати сразу же после записи о том, что зимой из Новгорода привели «боле седми тысящ житих людей на Москву, занеже хотели убити Якова Захарича, наместника новгородцкого, и инных думцев много Яков пересече и перевешал».[244] В Иоасафовской, Никоновской и других летописях говорится, что в 1486/87 г. Иван III перевел во Владимир «лучших гостей новогородцких пятьдесят семей». Отголосок «выводов» новгородского купечества имеется в сообщении, отправленном из Дерпта в Ревель 25 июня 1487 г.[245]

Следующая волна «выводов» падает на 1488 г. В Типографской летописи сообщается, что зимой 1489 г. (дата неверна, надо: 1488 г.) опала коснулась «житьих людей». Причиной ее опять был обговор: «обговору деля, что наместники и волостели их продавали и кои на них продаж взыщут, ини боронятца тем, что рекши, их думали убити». Иван III вывел «житьих людей» «по инным городом, а многих пересечи велел на Москве, что и думали Юрья Захарьича убити». Как видим, имя наместника, вызвавшего негодование, здесь иное. Но Юрий действительно в 1488 г. наместничал в Новгороде. На место выведенных поселили в Новгороде «на житье» москвичей и жителей иных городов. В других летописях запись о «выводах» датируется зимой 1488 г.: тогда Иван III «переведе… многых бояр и житьих людей, гостей, всех голов болши тысячи, и жаловал их на Москве, давал поместья, и в Володимери, и в Муроме, и в Новегороде Нижнем, и в Переславле, и в Юрьеве, и в Ростове, и на Костроме и по иным городом; а в Новгород в Великый на их поместья послал московскых многих лутших гостей и детей боярскых и из иных городов».[246]

Итак, в 1487–1488 гг. в Новгороде разыгрались бурные события.[247] Самовластные действия наместников вызвали протест, очевидно затронувший не только верхние слои Новгорода, но и широкие круги населения. Поговаривали даже о намерении убить наместников. Скорый на расправу Яков Захарьин перевешал зачинщиков. Но этим дело не ограничилось: 7 тыс. «житьих людей» было выведено зимой 1487 г., а еще 1 тыс. купцов и «житьих людей» — зимой 1488 г. Их земли были розданы в поместья купцам и детям боярским из других городов. Согласно подсчетам Г. В. Абрамовича, в Новгороде в 1476–1481 гг. было конфисковано 19,3 тыс. обеж земли, в 1483–1486 гг. еще 12,3 тыс., а к 1489 г. великокняжеский фонд земель уже превышал 70 тыс. обеж.[248] Так было покончено с боярским и купеческим землевладением в Новгороде. Впрочем, есть сведения, что там в январе 1499 г. еще какие-то церковные и монастырские земли были розданы в поместье.[249] В 1495–1505 гг. происходила новая перепись земель в Новгороде, которая должна была подвести итог земельной реформе. Тогда ввели «твердое количество окладных единиц», установили единый размер окладной единицы (обжу приравняли к 15 десятинам), а Новгородскую землю разделили в административном отношении на пять частей — пятин.[250] Тем самым единство Новгородской земли было значительно ослаблено.

Состав новых помещиков был довольно пестрым. Это были и представители московской знати (особенно до 1488 г.), но в основном рядовые дети боярские и послужильцы из распущенных боярских дворов (последних, по данным Г. В. Абрамовича, было 13,7 %). Поместья давались небольшие, права распоряжения урезывались. Словом, если на первых порах новые помещики могли быть довольны своими пожалованиями, то позднее они, их дети и внуки с завистью смотрели на более богатых и знатных родичей, т. е. становились очагом недовольства.

Постепенно жизнь в Новгороде налаживалась. Развернулись крупные строительные работы, причем не только церковные. В 1483 г. была построена каменная трапезная, в 1484 г. — церковь Ризположення. Особенное внимание уделялось военно-оборонительным сооружениям. В 1484 г. начали строить каменный детинец, как бы бастион в центре Новгорода. Сооружение «града каменного» было завершено в 1489/90 г. Деревянная стена вокруг всего Новгорода была построена в 1502 г.[251]

Власть в городе все более и более сосредоточивалась в руках наместников. Сначала их число доходило до четырех. В январе — феврале 1481 г. на владычной стороне наместничали кн. Ярослав Васильевич Оболенский и кн. Иван Васильевич Булгак, на купеческой — Иван Зиновьевич и кн. В. Ф. Шуйский (в 1481–1482 гг. Шуйский наместничал с Г. В. Морозовым).[252] Шуйские и, возможно, Морозовы были и раньше связаны с Новгородской республикой.[253] Вскоре число наместников сократилось вдвое (о наместниках в 1483 — первой половине 1485 г. известий нет). Посылка в Новгород двух наместников (вместо обычного одного) и отвечала исторически сложившейся структуре города, состоявшего из двух «сторон», и не давала возможности сконцентрировать власть в этом крамольном городе в одних руках.

Упрочение власти наместников связано с деятельностью в середине 80-х годов Якова и Юрия Захарьичей (из старомосковского рода Кошкиных-Кобылиных), последовательных проводников московской политики. Яков Захарьич ездил с Иваном III в Новгород в конце 1479 — начале 1480 г. и имел полное представление о политике государя. Наместничал Яков Захарьич с августа 1485 по июнь 1493 г. (в 1487–1489 гг. — с братом Юрием, с 1490 г. — с П. М. Плещеевым). Проводя жесткий правительственный курс, наместники не забывали и о личном обогащении. Якову Захарьину в Вотской и Шелонской пятинах принадлежало 800 коробей земли. Его брат Василий женился на дочери посадника Василия Никифорова, убитого новгородцами за его преданность Москве. Прозвище «Ляцкий» Василий Захарьич получил от Лядского погоста Шелонской пятины, где располагались его владения. Были у него земли и в Деревской пятине. Наместники распоряжались судебно-административными делами, им докладывались полные на холопов грамоты, не проходили мимо них и важнейшие церковные дела. Заключали они и договоры с иностранными державами и возглавляли новгородскую рать в общерусских походах. Наместники получали значительные кормы с местного населения. Дворцовые земли находились в распоряжении дворецкого (в 1495 г. — Василия Михайловича Волынского, а в 1499 г. — его брата Ивана).[254]

По мере укрепления власти наместников падала реальная власть архиепископа. Впрочем, авторитет его был достаточно высок. После «поимания» Феофила временно установилось церковное безвластие: при живом, хотя и опальном, владыке государь не решался назначить его преемника. 17 июля 1483 г. состоялись выборы на архиепископский стол. Жребий пал на старца Троице-Сергиева монастыря Сергия (одним из трех кандидатов был и чудовский архимандрит Геннадий). Эта промосковская креатура вызвала неудовольствие новгородцев («не хотяху новгородци покоритися ему, что он не по их мысли ходить»). Сергий якобы говорил, что «от Москвы прииде к гражданом, яко плененым». Недовольны были тем, что Сергий «многы игумены и попы исъпродаде и многы новыя пошлины введе». 27 июля 1484 г. он оставил архиепископию. Поговаривали, что пастырь сошел с ума. Сергий пробыл в Новгороде всего 10 месяцев.[255]

На место Сергия 12 декабря 1484 г. избран был чудовский архимандрит Геннадий, прибывший в Новгород весной (в «мясоед») 1485 г. Злые языки говорили, что за поставление Геннадий заплатил Ивану III 2 тыс. руб. Новый владыка зарекомендовал себя верным исполнителем воли Ивана III, поддержав его в 1481/82 г. в споре с митрополитом Геронтием.[256] С именем Геннадия — властного церковно-политического деятеля, не брезгавшего никакими средствами в борьбе с противниками, — связана решительная борьба с новгородской «крамолой», развернувшаяся с 1487 г., когда наносился решительный удар по новгородской землевладельческой и купеческой знати. Думается, связь этих событий отрицать трудно.

В Новгороде с XIV в. сложилась прочная традиция религиозного вольнодумия. В 1375 г. там казнили «стригольников» дьякона Карпа с товарищами.[257] Ересь получила распространение и во Пскове. «Стригольники» выступали против церковной иерархии, как поставленной «по мзде», и некоторых таинств православной церкви. Связь вспыхнувшей в конце XV в. в Новгороде ереси со «стригольнической» видна не только из сходства учений, но и из того, что Геннадий одного из еретиков (Захара) прямо называет «стригольником».[258]

Наиболее обстоятельный рассказ о появлении ереси находится в «Сказании о новоявившейся ереси» Иосифа Волоцкого (предисловие к его «Книге на еретики», т. е. «Просветителю», написанное в начале XVI в.). Иосиф сообщает, что в свите литовского князя Михаила Олельковича в Новгород в 1470/71 г. прибыл некий «жидовин именем Схариа», который был «изучен всякому злодейства изобретению, чародейству же и чернокнижию, звездозаконию же и астрологы, живый в граде Киеве». Вот от Схарии-то и от других иудеев, пришедших из Литвы, и началась ересь. Схария «прелсти попа Дениса и в жидовство отведе». Денис же привел к нему протопопа Алексея с Михайловой улицы. Оба они «научиша жидовству» своих жен и детей. Алексей совратил в ересь своего зятя Ивана и его отца попа Максима «и многих от попов и от диаков и от простых людей». Денис «научи» протопопа софийского Гавриила, а тот Гридю Клоча. Последний обратил в новую веру Григория Тучина, «его же отец бяше в Новегороде велику власть имеа». С этого и началось широкое распространение ереси в Новгороде.[259]

В рассказе Иосифа Волоцкого настораживает назойливое стремление связать еретиков с эмиссарами из Литвы, что для новгородцев грозило самыми тяжелыми последствиями. Попытка отыскать корни вольнодумия в «жидовстве» не может не показаться крайне тенденциозной, учитывая прочные местные традиции ереси. Поэтому вопрос о роли Схарии является одним из наиболее спорных в литературе. Если А. И. Клибанов о Схарии не упоминает вовсе, то Я. С. Лурье признает рассказ о нем недостоверным, ибо ни в одном достоверном источнике сведений о нем нет. Он считает, что легенда о «жидовстве» новгородских еретиков позднего происхождения, так как Геннадий ее не знает.[260] Ряд исследователей возражают против критического подхода Я. С. Лурье к тексту «Сказания».[261]

Проблема, на наш взгляд, имеет две стороны. Первая — вопрос о реальном существовании Схарии и его роли в зарождении ереси. Вторая — удельный вес иудаизма в круге идей новгородских еретиков. Первогонитель еретиков архиепископ Геннадий действительно не называет имени Схарии. Но это понятно. В 1480 г. Денис (ученик предполагаемого Схарии) был взят в Москву ко двору Ивана III, а писать о его учителе в конце 80-х годов было невозможно. Я. С. Лурье сравнивает «Сказание о новоявившейся ереси» и «Послание о соблюдении Соборного приговора 1504 г.», написанные Иосифом Волоцким, с посланиями Геннадия Прохору и Иоасафу и делает вывод, что еретики первоначально (Геннадием) обвинялись в «мессалианстве», а позднее (Иосифом) — в «жидовстве». Однако уже Геннадий разоблачает еретиков как «жидовская мудръствующих» и знает некоего «жидовина» (под которым можно понимать Схарию) при князе Михаиле Олельковиче.[262] Словом, отрицать реальное существование Схарии достаточных оснований нет.

Возможно, Схария Иосифа Волоцкого — «Захарья евреянин», «Захарья Скара жидовин», который упоминается в грамотах Ивана III. В них речь идет о Захарии Гвизольфи, «таманском князе», отец которого происходил из аристократической генуэзской фамилии, а мать была черкешенкой. С 1483 по 1500 г. Иван III неоднократно приглашал его поселиться в Москве, но тот предпочел двор Менгли-Гирея. В 1496 г. инок Савва писал, что «жидовин Захарья Скара» пытался обратить в свою веру посла в Крым Д. В. Шеина.[263] Г. М. Прохоров предположил, что Гвизольфи мог быть караимом и «жидовином» называли его по вере.[264] Пребывание Схарии в Киеве в 1470/71 г. весьма вероятно. Оно было не измышлено, а использовано Иосифом Волоцким для подкрепления обвинений еретиков в «иудействе». Можно привести и еще некоторые соображения о возможности распространения реформационных настроений в окружении кн. Михаила Олельковича. Исследователи считают, что ко времени княжения Михаила в Киеве относятся элементы Ренессанса в украинской культуре конца XV в.[265] Кстати, сестрой Михаила Олельковича была мать Елены Стефановны, связанной с кружком московских еретиков.[266]

Появившись в начале 70-х годов XV в., новая ересь долгое время оставалась невыявленной. Зная печальный опыт предшественников, еретики предпочитали держать свои взгляды в тайне. Вскоре движение перекинулось в столицу. После поездки Ивана III в Новгород в 1479/80 г. вместе с ним в Москву приехали два лидера новгородских еретиков — Денис и Алексей. Первый стал протопопом кафедрального Успенского собора, второй — священником придворного Архангельского. Знал ли о еретичестве обоих попов Иван III — сказать трудно. Иосиф Волоцкий говорит, что вначале в Москве они еще «не смеюще проявити ничто же». Впрочем, тайно пропаганду они вели.[267] Источники позволяют определить круг новгородцев, обвинявшихся в еретическом вольномыслии. В 1487 г. Геннадий называет еретиком попа Наума, в январе 1488 г. — Гридю Клоча. В феврале 1488 г. в грамоте Ивана III среди еретиков упомянуты семеновский поп Григорий, Никольский поп Герасим (Красим, Ереса), сын Григория дьяк Самсон и дьяк Гридя борисоглебский. В октябрьских посланиях Геннадия 1490 г. названы также поп Денис, протопоп Гавриил с Михайловой улицы (у Иосифа — «Гавриил Съфейский»), умерший уже протопоп Алексей (бывший ранее попом с Михайловой улицы), чернец псковского Немчинова монастыря Захар, подьячий Алексей Костев, что жил на поместье. Наконец, в соборном приговоре 1490 г. (и в послании митрополита Зосимы) названы дополнительно попы Максим и Василий, дьякон Никольской церкви Макар, дьяки Васкж и Самуха. Василия Иосиф называет попом Покровским, а Васюка — Сухим, Денисьевым зятем. К этим 16 новгородцам надо добавить еще 11 лиц, которых (кроме ряда перечисленных выше) знает Иосиф Волоцкий. Это зять протопопа Алексея — Иван Максимов (сын еретика попа Максима), боярин Григорий Михайлович Тучин, Аавреш, Михаил Собака, поп Федор Покровский, Яков Апостольский, Иван Воскресенский, Юрий Семенов сын Долгово, крылошане Авдей и Степан и Евдоким Люлиш «и инех многых».[268] Всего, следовательно, 27 человек.[269]

Приведенные сведения показывают, что основную массу еретиков, известных гонителям, составляли представители белого духовенства — священники, дьяконы, крылошане. Кроме них непосредственно в движение были вовлечены 1 боярин, 1 подьячий и 1 монах. Социальный состав еретиков отлично рисует в 1489 г. один из сподвижников архиепископа Геннадия — Тимофей Вениаминов: «В то лето здесе в преименитом ту Неуполес (Новгороде. — А. З.) мнози священники и диакони и от простых людий диаки явилися сквернители на веру непорочную». По словам самого Геннадия, «та прелесть здесе распрострелася, не токмо в граде, но и по селом. А все от попов, которые еретики ставили в попы». Немного позднее (начало 90-х годов) Иосиф Волоцкий писал суздальскому епископу Нифонту: «…отступиша убо мнози от православный и непорочныя… веры… ныне и в домех, и на путех, и на тръжищих иноци и мирьстии и вси сомнятся, вси о вере пытают…»[270]

Несмотря на реальную возможность преувеличения со стороны ревнителей правоверия, картина остается однозначной. Вольномыслие охватило широкие круги городского населения, затронуло даже деревню. Идеологом ереси было белое духовенство, что характерно для средневековья. По словам Ф. Энгельса, сельские и городские священники, «несмотря на свое духовное звание… разделяли настроения бюргеров и плебеев. Участие в движениях того времени, являвшееся для монахов исключением, для них было общим правилом. Из их рядов выходили теоретики и идеологи движения…».[271]

О радикальном характере взглядов новгородских еретиков, свойственном плебейскому направлению средневековых ересей, можно судить по обвинениям их гонителей. Согласно Геннадию, еретики отрицают божественность Христа и богоматери, признают только Ветхий завет, не верят в чудотворцев, не хотят поклоняться кресту и иконам. Примерно то же повторил и соборный приговор на еретиков 1490 г. Говорили также о надругательствах над святынями («святыя иконы щепляли и огнем сжигали», а «инии крест… зубы искусали»).[272] Возможно, ревнители православия сознательно сгущали краски, но методика определения степени достоверности рассказов обличителей еще в полной мере не разработана.[273] Однако борьба велась с реальными противниками, а главное, с целью воздействовать на массы сочувствующих вольнодумцам, поэтому было необходимо опровергать действительные взгляды еретиков.[274]

История обнаружения и разгрома ереси сводится к следующему. В 1487 г., в разгар движения против самоуправства наместника Якова Захарьича, Геннадий в послании к влиятельному церковному деятелю епископу Прохору Сарскому сообщает, что им обнаружена в Новгороде ересь. Некий поп Наум «покаялся» и рассказал о ереси архиепископу. Тот сразу же «послал грамоту да и подлинник к митрополиту, что Наум поп сказывал, да и тетрати, по чему они молились по-жидовскы». Геннадий излагал также основные прегрешения еретиков. Очевидно, ответа не последовало. А тем временем ересь приняла широкие размеры. Обеспокоенный положением в Новгороде, Геннадий в январе 1488 г. пишет краткое послание другому видному иерарху — суздальскому епископу Нифонту. В нем он упомянул о посылке грамоты Прохору и грамот и «подлинника» великому князю и митрополиту. Как бы оправдываясь, что он сначала не сообщил о ереси самому Нифонту, Геннадий просит «посмотреть» об этом в его послании Прохору. Его беспокоит, что начатому делу «обыск… не крепок чинитца», а это создает впечатление, что «еретикам ослаба пришла». Поэтому архиепископ просит Нифонта подействовать на великого князя и митрополита, чтобы «тому делу исправление учинити».[275]

Нифонт давно был связан с окружением Софьи Палеолог, решительной противницы ереси. В бытность игуменом Кирилло-Белозерского монастыря у него в 1478/79 г. произошла «брань» с архиепископом ростовским, которого поддерживал Иван III. Сам же Нифонт ориентировался на белозерско-верейского князя Михаила Андреевича (близкого к Софье). В 1482 г. Нифонт был переведен из Кириллова на Симонове и 9 декабря 1484 г. стал епископом суздальским, пользуясь покровительством митрополита Терентия, фрондирующего против Ивана III. Тем временем Геннадий велел еретиков «имати да подавати на поруку, и те еретики, поручников выдав, да збежали к Москве».[276]

Время наступления выбрано было удачно. В феврале 1488 г. Геннадию направляют грамоты Иван III и митрополит Геронтий, сообщая о мерах, принятых против еретиков, бежавших в Москву. В присутствии государя состоялось заседание церковного собора (без участия Геннадия). Отцы собора решили, что попы Григорий Семеновский и Герасим Никольский и попов сын Самсон «дошли (достойны. — А. З.) градские казни, потому что на них есть свидетельства в твоем списке». Их подвергли наказанию и отослали с архиепископским боярином кн. И. Кривоборским к Геннадию, чтобы тот также наказал их. Если же они не покаются, их следует передать в руки Якова и Юрия Захарьичей, которые предадут их «градской казни». Имущество виновных должно было быть переписано и, очевидно, конфисковано. Дьяк Гридя был отослан к Геннадию без наказания, так как на него не было другого «свидетельства», кроме оговора попа Наума, которому, вероятно, особого значения не придавали. Впрочем, о Гриде Геннадий должен был произвести специальный розыск. Архиепископу следовало продолжать дознание о ереси.

В общем-то Иван III, соблюдая видимость покровителя чистоты православия, не склонен был раздувать дело о ереси. Его, скорее всего, представляли как досадное недоразумение. Один из летописцев писал, что зимой 1487 г. в Москве «биша попов новугородских по торгу кнутьем, приела бо их из Новагорода к великому князю владыка Генадей, что пьяни поругалися святым иконам; и посла их опять ко владыце». В этом сообщении важно не только известие об иконоборчестве еретиков, но и представление о них как об обычных пьянчугах. Позднее Иосиф объяснял мягкость наказания еретиков тем, что Геронтий «бояшеся державного».[277]

Но дело о ереси на этом не закончилось. В феврале 1489 г. Геннадий пишет послание бывшему архиепископу ростовскому Иоасафу (в миру кн. Оболенский). Иоасаф стал архиепископом из игуменов Белозерского Ферапонтова монастыря после смерти Вассиана Рыло (23 марта 1481 г.) и сразу вместе с Геннадием энергично поддержал Ивана III в споре с митрополитом. Так что Иоасаф был единомышленником Геннадия. Совершенно неожиданно летом 1486 г. он покинул свой стол, а 15 января на его место назначен был Тихон. Геннадий писал, что со времен крещения «ни слуху не бывало, чтобы быти в Руси какой ереси», а сейчас она распространилась по всей стране. Выполняя распоряжения великого князя, Геннадий вместе с наместниками Яковом и Юрием Захарьичами провел новое расследование, но еретики «всех своих действ позаперлись». Впрочем, были и такие, кто покаялись «да и действа свои писали сами на себя своими руками». Среди них был Самсон, которого пытал великокняжеский сын боярский. Результаты обыска Геннадий направил в Москву — великому князю и митрополиту. Однако «вы, — писал Геннадий Иоасафу, — положили то дело ни за что, как бы вам мнится, Новъгород с Москвою не едино православие». Геннадий советовал Иоасафу в интересах общего дела примириться с Иваном III. Говорили, что бывший архиепископ отказался даже ехать к «державному», несмотря на его неоднократные вызовы.[278]

Стремясь мобилизовать силы церковников на борьбу с вольномыслием, Геннадий просил Иоасафа организовать ему встречу с виднейшими церковными деятелями Паисием Ярославовым (близким к А. Меньшому) и Н. Сорским, тесно связанным с Кирилловым монастырем. Знакомый с ересью только по грамотам Геннадия, игумен Волоколамского монастыря Иосиф Санин в 80—90-е годы пишет большое послание иконописцу Дионисию, в котором подвергает суровому обличению еретиков.[279] Тревога Геннадия из-за того, что в Новгороде и Москве было разное православие, имела реальные основания. В мае 1489 г. умер митрополит Геронтий. Более года кафедра оставалась вакантной. В начале сентября 1490 г. митрополитом избрали архимандрита симоновского Зосиму. На поставлении присутствовали адресаты посланий Геннадия — Нифонт Суздальский, Прохор Сарский, а также Тихон Ростовский и Филофей Пермский. Геннадий ограничился тем, что прислал «повольную» грамоту с согласием на избрание.[280] Позднее Иосиф Волоцкий обвинит Зосиму в еретичестве, но он, вероятно, просто занимал умеренную позицию по отношению к ереси.[281] Во всяком случае 17 октября Зосима вынужден был созвать церковный собор, который осудил еретиков.[282]

К собору Геннадий написал два послания. В первом — архиепископ сообщает Зосиме, что он по распоряжению государя и Геронтия произвел розыск о еретиках и список с изложением его результатов отправил в Москву. Но «Геронтий, митрополит, о том великому князю не подокучил, да тем еретиком конца не учинили». А Денис и Гаврила тем временем служат в московских церквах. Геннадий настаивает, чтобы на соборе были прокляты и те еретики, которые сбежали в Литву. Если же государь не казнит еретиков, то «как ему с своей земли та соромота свести». В послании членам освященного собора Геннадий сообщает, кроме того, о показаниях дьяка Самсона (данных под пыткой) на самого дьяка Федора Курицына. Архиепископ призывал членов освященного собора стать крепко за правую веру.[283] Собор был созван весьма представительный. На нем присутствовали кроме Зосимы архиепископ Ростовский, епископы Нифонт Суздальский, Симеон Рязанский, Вассиан Тверской (в миру кн. В. И. Оболенский), Прохор Сарский, Филофей Пермский, троицкий игумен Афанасий, а также, возможно, и Паисий Ярославов и Нил Сорский. По сообщению Никоновской летописи и Степенной книги, в нем якобы участвовал и княжич Василий «вместо самодержавного отца своего». С. М. Каштанов убедительно показал недостоверность этого известия, появившегося, вероятно, из-за путаницы с соборами (Василий присутствовал на соборе 1504 г.). На соборных заседаниях Ивана III не было, но он «в свое место прислал бояр своих — князя Ивана Юрьевича (Патрикеева. — А. З.), Юрья Захарьича, Бориса Васильевича (Кутузова. — А. З.), диака своего Андрея Майка». Великий князь согласился на проведение собора в силу ряда причин. Разномыслие, отражавшее рост социальных противоречий в стране, было ему не по нутру. Приближалась война с Литовским княжеством, а многие еретики именно там находили себе пристанище. Это также было опасно, как и вообще литовские связи новгородцев. Недаром Геннадий в октябре 1490 г. решительно от них отмежевался: «Ниже к Литвы посылаю грамоты, ни из Литвы ко мне посылают грамот, ни пакы литовские ставленикы служат в моей архиепископьи».[284] 7 марта 1490 г. умер наследник престола Иван Иванович, при дворе которого свила глубокие корни ересь. Вопрос о том, кто будет теперь наследником — сын Ивана Ивановича Дмитрий или княжич Василий, в 1490 г. еще не был решен, но чаша весов склонялась вначале к сыну Софьи Палеолог и ее союзникам из числа ревнителей православия.

Итак, собор состоялся. Его участники прежде всего изгнали из Архангельского собора Дениса (Алексей к тому времени умер). Затем расследовалось дело девяти еретиков: Захара, Дениса, протопопа Гавриила, попов Максима и Василия, дьякона Макара, дьяков Гриди и Васюка (зятя Дениса) и Самухи. В палату к Зосиме пришел Иван III «с многыми своими боляры и дьакы» и велел в присутствии обвиняемых прочесть материалы, присланные Геннадием. Выслушал он и показания московских свидетелей. По его указу Зосима сообщил, что говорят о ереси священные правила. В соответствии с ними Зосима и собор отлучили еретиков от церкви по обвинению в хуле на Иисуса Христа, богоматерь, святые иконы. Денис составил особое покаяние. Теперь дело было за великодержавной властью. И вот тут-то Иван III проявил непоследовательность. Он не только не выдал головою московских еретиков из окружения Елены Стефановны (в том числе Федора Курицына), но и не произвел никакого «градского» наказания новгородских еретиков. Они были просто переданы Геннадию. В 1490 г. Геннадий с завистью писал Зосиме об испанской инквизиции и препроводил в Москву речи имперского посла Г. фон Турна про «шпанского короля, как он свою очистил землю» от еретиков.[285]

Геннадий решил произвести впечатление на мятежных новгородцев. Он велел за 40 «поприщ» от Новгорода посадить еретиков задом наперед на лошадей, надеть им на головы «шлемы берестены остры, яко бесовьскыа, а еловци мочалны, а венци соломены, с сеном смешаны, а мишени писаны на шлемех чернилом: «Се есть сатанино воиньство!» И повеле водити по граду, и сретающимь их повеле плевати на них, и глаголати: «Се врази божий и христианьстии хулници!»» Затем шлемы еретиков были сожжены. Некоторых из них отправил в заточение и изгнание сам Иван III. Вскоре (очевидно, от мучений) умерли Денис и Захар. В одной из новгородских летописей рассказывается, что расправа была более жестокой: Геннадий «овех велел жечи на Духовском поли, а инех торговой казни предати, а овех в заточение посла, а инии в Литву збежали, а инии в Немцы».[286] Таков был финал первого этапа борьбы воинствующих церковников с ересью.

Новгородская ересь была одним из наиболее ярких проявлений классовой борьбы в Русском государстве конца XV в. Она переплеталась с растущим недовольством политикой подавления, которую неуклонно осуществляли в Новгороде московские наместники в 80-е годы. Но значение новгородской ереси этим не исчерпывалось.

Еретики сыграли заметную роль в оживлении общественной мысли и литературы в России. Сами сочинения новгородских еретиков до нас не дошли. Трудно сказать, были ли они вообще. Но по посланиям Геннадия можно, хотя бы приблизительно, установить круг чтения и литературно-публицистических интересов новгородских вольнодумцев. Это прежде всего библейские книги Ветхого завета, подвергавшиеся всевозможным толкованиям (псалмы, например, еретики «правили по-жидовскы»),[287] житие папы Сильвестра (современника императора Константина) и слова александрийского патриарха Афанасия против ариан. Эти церковно-полемические сочинения содержали информацию о взглядах древних еретиков и, очевидно, с напряженным вниманием изучались новгородцами. Особый интерес для них могло представлять обширное послание византийского патриарха Фотия болгарскому князю Борису-Михаилу об осуждении ересей на семи вселенских соборах. Критика Козмой Пресвитером болгарских еретиков-богомилов, обвинявшихся в месальянстве, в какой-то степени перекликалась с выступлением Геннадия против новгородских вольнодумцев. Сочинение Козмы было распространено в Новгороде. Примыкали к этой литературе и сборники изречений библейских мудрецов — «Притчи Соломона» и «Иисус Сирахов», а также сборник изречений греческого драматурга IV в. Менандра. «Мудрости Менандра» принадлежат к памятникам внецерковной литературы. Среди многочисленных афоризмов Менандра содержались и такие весьма сомнительные, с точки зрения ортодоксов, изречения, как «Всегда благо и более всего человеку мудрость», «Ум наш себе комуждо в бога место», «Велико есть богатство человеку ум».[288]

Памятником философской литературы была «Логика» — компиляция трактатов еврейского мыслителя Моисея Маймонида (XII в.) и арабского ученого Аль-Газали (конец XI — начало XII в.). «Логика» была своеобразной энциклопедией философской мысли и давала представление об античном и арабском материализме. Из богословских сочинений, приписывавшихся Дионисию Ареопагиту (легендарному современнику Христа), еретики могли почерпнуть неоплатонические идеи, которые примерно в то же время использовали и итальянские гуманисты.[289]

Итак, даже отрывочные сведения о книгах, читавшихся еретиками, говорят не только о реформационных устремлениях вольнодумцев, но и о поисках ими реальных философских и естественнонаучных знаний, о гуманистической направленности их интересов. Вынужденный вести с ними ожесточенную полемику, Геннадий и его окружение способствовали распространению тех же книг, что читали еретики.[290] Все это пробуждало новые интересы, оживляло научную, философскую мысль и жажду познания.