Конфликт, не похожий ни на какой другой?

Конфликт, не похожий ни на какой другой?

В течение двух веков разные силы собирались, чтобы разжечь и подтолкнуть эту борьбу — от честолюбивых амбиций пап, которые хотели достичь якобы «предписанного свыше» церковного превосходства, до экономических стремлений итальянских купцов, от идей социальных обязанностей и уз родства до зарождающегося чувства рыцарского долга. Лидеры — мусульмане и христиане, светские и духовные — осознавали, что идеалы священной войны могут использоваться, чтобы оправдать программы объединения и милитаризации и даже чтобы облегчить навязывание автократического правления. В этом отношении крестовые войны соответствовали системе понятий, свойственной многим периодам человеческой истории, — иными словами, они были попыткой контролировать и направлять насилие, якобы ради общего блага, но часто для того, чтобы служить интересам правящей элиты.

Однако в случае христианских Крестовых походов и исламского джихада «народная» война была пропитана мощными религиозными чувствами. Это не обязательно ведет к конфликту, отмеченному только варварскими актами насилия или особенно укоренившейся враждой. Однако это значит, что многие из тех, кто был вовлечен в соревнование за господство на Святой земле, искренне верили, что их действия были связаны с духовными интересами. Папы, такие как Урбан II и Иннокентий III, проповедовали Крестовые походы, чтобы утвердить собственную власть, но они также делали это в надежде помочь христианам найти путь к спасению. Венецианские крестоносцы, возможно, и думали о земных прибылях, но все же, как и другие участники крестовых войн, были движимы стремлением получить духовное вознаграждение. Даже рвущийся к власти военачальник, такой как Саладин, использовавший борьбу для достижения собственных целей, очевидно, испытывал нарастающее чувство набожности, которое заставило его завоевать и защищать Иерусалим. Конечно, не все крестоносцы, франкские поселенцы или мусульманские военачальники ощущали религиозные импульсы в равной мере, но пульс веры, всюду проникающий и сильный, продолжал биться в течение двухсотлетнего сражения за Левант.

Религиозный элемент придавал этим войнам несколько иной характер, вдохновлял людей на чудеса выносливости, стойкости, а иногда и нетерпимости. Он также помогает объяснить, как и почему десятки тысяч христиан и мусульман продолжали участвовать в этой затянувшейся борьбе на протяжении стольких десятилетий. Энтузиазм представителей ближневосточного ислама понять легче. Джихад — религиозная обязанность, а вовсе не добровольная форма покаяния, и поколения мусульман могли черпать вдохновение из череды побед Зангидов, Айюбидов и мамлюков. Продолжительная привлекательность крестоносного движения в Западной Европе является более удивительным явлением на фоне бесконечной череды угнетающих поражений и перенаправления священных войн на новые театры военных действий. Сам факт непрерывной вербовки крестоносцев на протяжении всего XII и XIII веков и даже после этого иллюстрирует неотразимую привлекательность принятия креста — участия в предприятии, которое соединяет идеалы военной службы и покаяния — и, в конце концов, очищения души от греха. Начиная с 1095 года латинские христиане всем сердцем приняли идею о том, что участие в Крестовом походе — позволительная и действенная форма религиозного рвения. Людей не тревожил вопрос о союзе насилия и религии. И даже когда критика крестоносного движения стала набирать обороты, возникавшие вопросы относились к таким аспектам, как нерешительность в исполнении обязательств и финансирование, а не к основополагающему принципу о том, что Бог поддержит и вознаградит тех, кто участвует в войне за него.[416]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.