Глава XVI «СУДЬБА БЫЛА СТОЛЬ ЖЕСТОКА КО МНЕ»

Глава XVI

«СУДЬБА БЫЛА СТОЛЬ ЖЕСТОКА КО МНЕ»

Возможность брака с Норфолком уже обсуждалась, когда Марию начал склонять к этому епископ Росский. Морей высказал свое одобрение — после того как Мария разведется с Босуэллом, — поскольку это покончило бы со слухами о супруге-иностранце. Норфолк был 33-летним вдовцом безупречного происхождения, хотя довольно скучным и совсем не романтичным. По его мнению, жизнь холостяка была неприемлема, а брак с шотландской королевой повысил бы его статус в рамках сообщества аристократов. Со своей стороны, Мария готова была принять его предложение, если оно означало конец ее плена. Она говорила: «Судьба была столь жестока ко мне в течение всей моей жизни, особенно в том, что касается моих браков, поэтому мне трудно даже подумать о новом муже». Первый ее брак был платой за помощь французов против «Грубого ухаживания» английской стороны, второй, как считала Мария, должен был удовлетворить Елизавету и ее знать, а третий, как она утверждала, стал результатом похищения и плена. Мария никогда не встречалась с Норфолком, но предоставленные ей епископом Росским описания были достаточно приятными; дело продолжил неизбежный обмен драгоценностями и портретами. Только Елизавета не знала о сделанном предложении, и даже Сесил старательно выбирал момент, чтобы упомянуть об идее династического брака.

В мае Мария опять заболела. Ей прописали пилюли от разлития желчи, однако она «несколько раз впадала в конвульсии» и ее мучила рвота; у нее случился новый приступ болезни, от которой она страдала в Джедбурге. Но на следующий день она достаточно оправилась, чтобы в одиннадцать часов вечера наброситься на Шрусбери со слезами и жалобами на то, что одного из ее слуг, Джорджа Бартли, задержали в Бервике.

Как всегда практичная Елизавета прислала для лечения Марии двух докторов — Калдуэлла и Фрэнсиса, и та ухватилась за возможность поблагодарить кузину через них, уверяя, что «ни одно лекарство не помогает ей лучше, чем это утешение в несчастье», то есть неизменная любовь Елизаветы. Шрусбери писал, что Мария «молилась о том, чтобы понять истинное расположение и намерения Елизаветы и чтобы Ему было угодно позволить ей увидеть английскую королеву: здесь на глаза ее навернулись слезы». Даже попустительствовавший ей Шрусбери уже успел усвоить тот факт, что эпические потоки слез были неизбежным приложением к действиям Марии.

Доктора указали, что в комнате, соседствовавшей со спальней Марии, даже в комфортабельном Уингфилде «стоял неприятный и очень сильный запах, вредный для ее здоровья», поэтому Шрусбери устроил переезд Марии во дворец Бесс в Чатсуорте, в восьми милях, так что Уингфилд можно было «очистить». Пребывание Марии в Чатсуорте было кратким, в конце того же месяца она вернулась обратно в Уингфилд.

Мария по-прежнему просила о помощи Францию и Испанию, а письмо Филиппа II своему послу в Лондоне дает представление о диких планах, которые она строила: «Королева Шотландии не имеет власти над своим сыном, чтобы отправить его к испанскому двору для воспитания». Не предлагала ли Мария отправить Якова в Испанию как символ своей доброй воли, в то время как Альба, генерал Филиппа II в Нидерландах, вторгся бы в Англию? Все узники быстро теряют реальное представление о мире за пределами их тюрьмы, и им представляется вполне возможным то, что на самом деле является лишь их фантазиями.

28 июля 1569 года Морей созвал представительное собрание в Перте, где обсуждались предложения Елизаветы по восстановлению Марии на престоле, они были отвергнуты большинством в сорок голосов против девяти. Мария должна была оставаться в Англии, и Елизавете надлежало самой найти способ решить эту проблему. Шрусбери страдал от приступа подагры, в то же время бедняга получил суровый нагоняй от Елизаветы за то, что посмел покинуть Уингфилд и отправился на лечебные воды в Бакстон. Граф оставил Марию на попечении непобедимой Бесс, указав, что его дом в Уингфилде, где обитали 240 человек, «источает нездоровый запах». Он предложил перевести Марию в Шеффилд, где у него было два дома, и, соответственно, ее легко можно было бы перемещать из одного в другой без необходимости отправлять через полстраны длинные караваны. Елизавета настаивала на том, чтобы Шрусбери лично присматривал за своей узницей: 14 августа ему отказали в разрешении посетить воды в Бакстоне в качестве лечебной меры против подагры, а 29 августа Марию «без всяких церемоний, собиравших толпы чужаков», перевезли в Шеффилд. Она стала камнем на шее Джорджа Тэлбота.

За пять дней до того, однако, Мария писала «своему Норфолку», что отказывается выполнить его просьбу и приказывать ему, поскольку охотнее выказала бы ему покорность жены. Выходили памфлеты, высказывавшие различные мнения относительно их брака. «Рассуждение о предполагаемом браке между герцогом Норфолком и королевой Шотландии», например, утверждало: «Безопасность нашей правительницы зависит от брака между герцогом Норфолком и королевой Шотландской, в противном случае брак с иностранным государем может так усилить ее, что наша государыня окажется не в состоянии сопротивляться ей, а это весьма опасно, учитывая ее высокомерие. Если она изменит вере, никакие мольбы не помогут, лекарством станет меч». Считалось, что трактат был написан «неким проповедником Сэмпсоном».

Джон Лесли, епископ Росский, вступил в публичную полемику, издав памфлет «Защита чести королевы Марии». Печатник Александр Харви утверждал, что памфлет был плодом совместного творчества епископа, Херриса и Бойда. В нем утверждалось, что Мария — законная наследница Елизаветы, что она не имела никакого отношения к убийству Дарнли и, самое удивительное, что члены комиссии были убеждены в ее полной невиновности и вине Морея и его сторонников: «Я говорю фи! фи! в ответ на дерзость этих злонамеренных изменников… Дворяне Англии, назначенные выслушать и оценить все обстоятельства, вменяемые в вину королеве мятежниками, не только сочли ее невиновной в смерти мужа, но поняли, что сами обвинители замыслили и исполнили это преступление».

Учитывая все это, епископ Росский утверждал, что Мария свободна выйти замуж за Норфолка, если она того пожелает. Слухи о предполагаемом браке дошли до ушей Елизаветы «благодаря придворным дамам, которые быстро разнюхали все, касавшееся любовных дел». В Фарнэме (Сарри), загородном поместье епископа Винчестерского, во время прогулки в саду Елизавета предостерегла Норфолка «остротой», попросив его подумать, «на какую подушку он кладет свою голову». Норфолк осознал, что ему грозит впасть в серьезную немилость и дал подобающий ответ: «Стал бы я жениться на ней, грешной женщине, известной прелюбодейке и убийце! Я предпочитаю спать на безопасных подушках». Елизавета приказала ему покончить с помолвкой, и обиженный герцог удалился от двора. Шотландским послам было поручено посоветовать Марии «вести себя тихо, иначе она вскоре увидит, как те, на кого она полагается, лишатся головы». Однако слухи по-прежнему распространялись, а улицы наводнили памфлеты, высказывавшиеся «за» и «против» брака герцога и Марии.

Елизавета же впала во впечатляющую тюдоровскую ярость и приказала перевести Марию обратно в Татбери и усилить режим, причем дополнительным тюремщиком должен был стать презираемый шотландской королевой граф Хантингдон. Предлогом послужила болезнь Шрусбери, хотя, если не считать приступа подагры, он был совершенно здоров. Презрение Марии к Хантингдону основывалось на том, что граф имел права на английский престол, так как происходил от дочери герцога Кларенса[102]. Тот был братом Эдуарда IV, и именно ему Шекспир приписал смерть в бочке с мальвазией в 1478 году.

Мария и Хантингдон встретились 21 сентября 1569 года; он нашел, что она отчаялась получить помощь от Елизаветы и вновь начала угрожать обращением за помощью к «другим государям». Четыре дня спустя Елизавета приказала, чтобы Марии не разрешали покидать замок, количество ее слуг подлежало сокращению, а все сундуки, принадлежавшие королеве и ее слугам, должны были подвергнуться обыску. Ответом Марии через четыре дня стала трагическая жалоба на Елизавету. Обыск провели с применением силы, причем проводившие его люди были вооружены, ее слуг прогнали из дома, а она теперь превратилась в настоящую арестантку. Мария просила Елизавету встретиться с ней, отослать ее обратно в Шотландию или даже отпустить ее за выкуп, но не позволить ей «увянуть от слез и бесплодных сожалений». Елизавета обезопасила Норфолка, отправив его 11 октября в Тауэр, а Джона Лесли поместили в доме епископа Лондонского.

9 ноября Мария опять заболела — «цвет ее лица и кожа сильно пострадали», и обеспокоенный Шрусбери известил об этом столицу, тем временем он и Бесс по очереди сидели у постели больной. Мария всегда принимала решение, сначала выслушав советы — братьев Гизов, Летингтона или Морея. Теперь у нее не было советников, она не могла попробовать свое очарование на ком-либо, облеченном властью, и понятия не имела, что делать. Она поняла — хотя так никогда и не признала этого, — что бегство в Англию было ужасной ошибкой, и по мере того, как условия ее содержания становились все строже, а количество членов свиты сокращалось, ее статус арестантки становился все более очевидным. Очередной поклонник Марии, которого она не искала, но которого бездумно поощряла, ведь кокетство было ее второй натурой, теперь испытывал последствия королевской опалы в Тауэре. Единственным выходом была болезнь, и тело не подвело Марию.

Но в середине ноября Мария невольно подверглась еще большей угрозе со стороны Елизаветы. Северяне — графы Уэстморленд[103] и Нортумберленд были полны решимости восстановить католическую веру и выступили на юг с плохо организованной армией в тысячу пехотинцев и полторы тысячи кавалеристов. Они выслушали мессу в Даремском соборе, восстановили алтари и купели с освященной водой и сожгли все протестантские служебники. Смотритель Северной марки Сассекс не посмел атаковать численно превосходящие силы восставших, и те быстро захватили замок Барнард и нацелились на Йорк. К 23 ноября они подошли к Тадкастеру, всего в пятидесяти милях от Татбери, и возможность того, что они в течение ближайших нескольких дней освободят Марию и провозгласят ее королевой Англии, стала вполне реальной. Епископ Росский написал им, стараясь убедить восставших захватить Харлтпул, который можно было бы использовать как порт высадки прибывшей из Нидерландов армии Альбы. Понятно, что эти события породили в Татбери настоящую панику. Сама Мария опасалась, что у Хантингдона есть приказ убить ее, если освобождение покажется вероятным. По прямому приказу Елизаветы Марию поспешно перевезли в Ковентри.

Поскольку елизаветинский совет в Лондоне рассматривал Ковентри как удобно расположенную точку на карте, он и не подозревал, что там нет подходящего замка или дворца аристократа, в котором могла бы остановиться Мария. Отчаявшийся Шрусбери разместил ее сначала в Булл-Инне, куда она прибыла, когда уже стемнело, и была заперта в комнате, чтобы избежать «скопления народа». С Елизаветой чуть не случился удар от ярости, когда она узнала, что предполагаемый центр притяжения Северного восстания помещен в обычную таверну. Королева немедленно потребовала, чтобы Марию отправили «в более удобный дом».

Силы восставших рассеивались по мере продвижения на юг, а к 20 декабря их остатки повернули на север и искали убежища в Шотландии. Шестьсот человек повесили, Морей захватил Нортумберленда и, словно в насмешку, поместил его в замок Лохливен, а затем отправил на юг — на казнь. Немногие выжившие бежали в Испанские Нидерланды, превратившись в вечных изгнанников. Не в последний раз неразумная привязанность к лишенному власти представителю рода Стюартов приводила к гибели или изгнанию.

Оба графа, Нортумберленд и Уэстморленд, пытались утверждать, что Норфолк был причастен к неудачному восстанию, но он прямо отрицал это в длинном письме Елизавете, а также тот факт, что просил Марию выйти за него замуж. В начале 1570 года Мария вернулась в Татбери и паника начала стихать.

Тем не менее один из людей Эрендела, а тот был одним из многочисленных родственников Норфолка[104], планировал «увезти ее из Татбери, переправить в Эрендел в Сассексе, а оттуда — на корабле во Францию». Когда об этом сообщили шотландской королеве, она ответила: «Если граф Эрендел или Пемброк пошлют для этого своего рыцаря, я соглашусь на этот план, в противном случае я не рискну». В конце декабря 1569 года Мария написала Норфолку, благодаря за подаренный ей бриллиант, поклялась носить его «незаметно на шее», любить его «верно до самой смерти» и предостерегала его от вернувшегося в Лондон Хантингдона. 15 января она умоляла его «не верить ни одному человеку, который скажет, что я когда-либо хотела оставить вас». Хотя Мария и использовала шифр, она должна была знать, что Сесил читает ее корреспонденцию, поэтому, поощряя Норфолка, все еще находившегося в Тауэре, она надевала веревку на шею несчастного очарованного мужчины. Тот факт, что они никогда не встречались, делает ее девчоночье поведение еще более достойным порицания, но для Марии Стюарт граф Норфолк олицетворял возможность освобождения. В сочетании с романтической идеей о том, как ее спасет благородный лорд, этот план вытеснил из ее головы всяческое представление о реальной политике, если оно у нее вообще было.

Во время восстания Мария нашла возможность отправить своему сыну, трехлетнему Якову, несколько предметов одежды, а также «двух пони-иноходцев», а Джон Лесли, епископ Росский, подобающим образом запросил паспорта для сопровождавших их слуг. Как и в прошлом, воспитание Гизов не дало Марии забыть о тщательном исполнении своих общественных и семейных обязанностей, хотя материнский долг для арестантки превращается в трагедию. Паспорта выдали, однако их задержали до 29 декабря 1569 года. Около месяца спустя, 22 января, Мария написала Якову, напоминая ему, что у него есть «любящая мать, которая желает Вам в надлежащее время научиться любить и бояться Бога». Получил ли Яков подарки, сомнительно, ведь его воспитание находилось в руках Джорджа Бьюкенена, автора самой отвратительной клеветы на Марию. Королева также послала сыну несколько нарядов и букварь — «показывающий, как пишутся буквы», — при посредничестве графини Мар, умоляя ее не дать Якову забыть, что у него есть любящая мать.

Казалось, Морей полностью контролировал Шотландию, перепуганный Норфолк был готов выполнять все желания Елизаветы. Северное восстание подавили, а за Марией постоянно наблюдали — с дверей комнат, где спали ее слуги, сняли замки, так что их можно было проверять в любое время, даже когда они спали.

В начале 1570 года наступил период спокойствия. Но дипломатические маневры продолжались по-прежнему. Испанский посол Герау де Спее уверился, что, если Альба и Филипп окажут помощь, английские католики «поднимутся в один день и будут сражаться до тех пор, пока страна опять не станет католической, а на престоле не утвердится королева Шотландская». В некоем противоречии с этим Филиппу поклялись в том, что Мария всегда желала «найти убежище в его владениях». Английских католиков должна была поощрить к восстанию папская булла, объявлявшая об отлучении Елизаветы от церкви. Филипп, которому не хватало денег, не собирался делать ничего, кроме как высказывать свое ободрение письменно и ждать. К хору просивших освобождения Марии присоединил свой голос французский посол Монлюк.

Трудно поверить, что все эти махинации были чем-то большим, нежели вежливыми ответами на мольбы Марии, передававшиеся через епископа Росского. Ни Франция, ни Испания не имели ни малейшего намерения провоцировать войну с Англией ради восстановления на престоле шотландской королевы. Они отправили подобающие благочестивые обращения в Рим, который в тот момент был практически бессилен, и старались предотвратить взрыв, раздавая невнятные обещания, которым никто не верил.

Спокойствие, однако, было нарушено 23 января, когда, игнорируя многочисленные предостережения, касавшиеся его личной безопасности, регент Морей медленно ехал верхом по улицам Литлингоу. Из принадлежавшего архиепископу Сент-Эндрюсскому дома прозвучал выстрел: его произвел Джеймс Хэмилтон из Босуэллхолла, прятавшийся за развешанным бельем. Ждавший поблизости мул помог убийце скрыться. Пуля попала регенту «немного ниже пупка», тем не менее он смог спешиться и пешком добраться до своего жилища. Однако в течение дня его состояние резко ухудшилось, и в одиннадцать часов вечера он был мертв.

Морей был сводным братом Марии и одним из ее доверенных советников по ее возвращении из Франции. Вместе с Летингтоном он всегда находился рядом с Марией в течение ее короткого царствования; он и сам стоял рядом с престолом, а шотландская знать наделила его властью регента. Но он никогда не пытался использовать политические меры, чтобы отвратить династические претензии клана Хэмилтонов, а вместо этого погрузил страну в состояние не прекращавшейся гражданской войны. Сам Хэмилтон, с типичной для его семьи нерешительностью, не воспользовался открывшейся благодаря гибели Морея возможностью, и конфликты, едва не развязавшие новую гражданскую войну, продолжались всю весну. Только летом 1570 года был назначен новый регент — Леннокс, в затылок которому дышали Хэмилтоны. Отец Дарнли, Леннокс был заклятым врагом Марии, он также был противником партии Хэмилтонов, но Елизавета считала, что его регентство может быть полезным Англии. Как только стало известно о ее поддержке, королева получила длинное умоляющее письмо от Маргарет, графини Леннокс: «Я не представляю, как его кошелек сможет выдержать такое дорогостоящее путешествие, какое ему предстоит… Я была вынуждена заложить мои драгоценности».

Хотя Северное восстание было подавлено, опасность все еще существовала: ее олицетворял кузен Нортумберленда Леонард Дейкр[105], «один из самых буйных людей», планировавший освобождение Марии. 19 февраля Генри, лорд Скроуп, смотритель Уэльской марки, издал предостережение к населению относительно Дейкра. Еще в январе Сесил говорил о нем: «Если бы Ее Величество правильно поняла, какую роль мистер Леонард Дейкр играл с начала до конца Северного восстания, она бы повесила его выше всех остальных». Различие между Дейкром и восставшими графами заключалось в том, что Северное восстание было политическим движением, ставившим своей целью восстановление католической веры, Марию предполагалось использовать как замену Елизавете. Дейкр же планировал просто освободить ее из сурового заключения. В своих собственных глазах он был странствующим рыцарем, собиравшимся освободить прекрасную принцессу из «отвратительного заключения» у жестокого тирана. Мария, уже имевшая рыцаря — хотя и колеблющегося — в лице Норфолка, отговорила его. Так же поступил и Норфолк, опасавшийся, что действия Дейкра помешают его собственным брачным планам. Епископ Росский утверждал, что Дейкр встретился с Марией «в окрестностях Уингфилда и изложил ей план побега, но по совету Норфолка она решила отказаться от него». Поощрение Марией Норфолка было частью той же игры, и после того, как ее фантазия получила подпитку в виде идеи побега при помощи верного ей рыцаря, всякое чувство реальности было потеряно и Мария с готовностью приняла новую роль окруженной врагами принцессы, заключенной в темной башне. Вместе со всеми людьми, которых он сумел завербовать, Дейкр 20 февраля атаковал армию Хансдона у Карлайла и был наголову разбит. Дейкр, однако, сумел бежать и даже отправил свои извинения Елизавете при посредстве Шрусбери. Извинения приняты не были.

В марте Мария написала графине Мар, справедливо жалуясь на то, что все ее подарки — пони, книги и наряды — были перехвачены на пути к Якову. Их так никогда и не доставили, и благодаря воспитанию Джорджа Бьюкенена Яков вырос, имея ложное представление о Марии как о бесчувственной и никогда не заботившейся о нем матери.

Европейские монархи продолжали с интересом наблюдать за событиями в Англии, пока Мария слала напрасные просьбы Екатерине Медичи и Карлу IX. Столь же неэффективными оказались действия папы Пия V, который 15 мая издал буллу, столь желанную английским католикам. Озаглавленная «Regnans in Excelsis» [106], она отлучила Елизавету, но не привела к восстанию «в один день», как было обещано. Де Спее считал, что «Его Святейшество в своем рвении зашел слишком далеко, и булла заставит королеву и ее друзей еще сильнее преследовать немногих добрых католиков, еще остающихся в Англии». По легенде, некий Джон Фелтон прибил экземпляр буллы к двери дома епископа Лондонского, оспорив тем самым его власть.

9 августа посол наблюдал за тем, как Фелтон за свою дерзость был казнен «с великой жестокостью»[107]. Булла была издана в феврале вопреки совету Филиппа и Альбы и невзирая на противодействие Екатерины Медичи, которая прямо отказалась обнародовать ее во Франции. Это представляло собой разительный контраст с временами, когда папы обладали некоторой светской властью, теперь же булла просто означала, что папа признал предполагаемую незаконнорожденность Елизаветы. Булла, впрочем, придавала духовное измерение любой кампании, ставившей целью посадить Марию на английский трон.

Это также означало, что католические подданные Елизаветы больше не были связаны клятвой верности, а оппозиция больше не являлась изменой. Краткосрочное воздействие буллы оказалось минимальным, однако долговременные последствия стали огромными.

Елизавета использовала возможность преследования остатков сил Северного восстания, послав Хансдона с карательной армией в Шотландию. Он достиг значительного успеха в грабежах и разрушениях, завершив кампанию сражением с Дейкром. Считается, что это заставило саму Елизавету обратиться к стихосложению:

Ни один иностранный беглец не бросит якоря в этой гавани,

Он не приведет вражеские армии в наше королевство,

Им придется искать другое убежище.

Наш заржавевший меч успокоится лишь после того, как срежет своим лезвием

Головы тех, кто стремится к переменам, и издаст клич радости.

Качество этого стихотворения невысоко по сравнению с тем, на что она была способна. Кампания Хансдона дала, однако, Шотландии знать, что было бы разумнее оказать искреннюю поддержку приемлемому для Елизаветы регенту. К несчастью, в июне Шотландия снова была на грани гражданской войны между сторонниками Леннокса — партией короля и теми, кто поддерживал Марию, — партией королевы.

Лесли был освобожден из своего заключения в доме епископа Лондонского и нанес визит Марии в надежде, что сможет отправиться в Рим и начать юридические процедуры, необходимые для аннулирования брака королевы с Босуэллом. Ему были даны инструкции встретиться с испанским послом и сказать ему: «Если его господин поможет мне, я через три месяца стану королевой Англии и по всей стране зазвучит месса». Мария также рекомендовала Норфолку Лесли как верного слугу. Саму королеву в конце мая перевели в более комфортабельный Чатсуорт, там она охотилась в хорошую погоду и вышивала в плохую. В июле начали проявляться первые внешние признаки того, что вынужденное воздержание от физических упражнений подрывало ее здоровье: Мария жаловалась, что у нее опять начались боли в боку из-за того, что новое платье «слишком тесно». Другими словами, Мария Стюарт опять набрала вес.

Мария по-прежнему не могла избавиться от интриг безумных романтиков, и следующим в череде странствующих рыцарей стал Джон Холл. Холл был уроженцем Уорикшира, получил образование в судебных иннах и служил у графа Шрусбери. Совершенно не зная графа и Марию, которую он никогда не видел, Холл отправился на остров Уайт и даже в Уиторн и Дамбартон, чтобы прозондировать возможность побега. Во всех упомянутых местах он встретил осторожную поддержку его идее в принципе, если не на практике. Он нашел полных энтузиазма союзников во Фрэнсисе Роллстоне и его сыне Джордже, а 28 июля к заговору присоединился сэр Томас Джерард, местный землевладелец-католик, хотя Холла предупреждали: Джерард может «говорить слишком свободно». На этой стадии заговорщики предполагали увезти Марию на остров Уайт через Ливерпуль, а потом — в другое, неназванное место. Джерард, в свою очередь, завербовал сэра Томаса и сэра Эдварда Стенли. Теперь уже всем было ясно, что в планы заговорщиков вовлечено слишком много людей, к тому же не все они были надежными, однако Холл и Ролстон были слишком большими романтиками, чтобы обращать внимание на такие практические детали. 3 августа, в пять часов утра, на высоком холме неподалеку от Чатсуорта они встретились с камергером двора Марии Джоном Битоном. Сэр Томас Стенли замыслил вывести Марию из Чатсуорта через окно и укрыть ее в близлежащем лесу. Мария проявила разумную осторожность относительно безумного плана и через Битона спросила об именах заговорщиков и деталях их плана, а также об использовавшихся ими шифрах и о том, куда ее увезут. Более всего она желала гарантий собственной безопасности, которых явно не могла получить, однако все детали были должным образом записаны, зашифрованы и переданы Битону во время еще одной встречи на холме, состоявшейся двумя неделями позже.

Через два дня Роллстон сообщил детали заговора Томасу Стенли, который «даже не прочел письмо, но немедленно разорвал в клочья и его, и шифр, сказав: мы все погибли». Заговорщики скрылись, а затем попытались бежать, однако их преследовала неудача. Роллстон 2 марта 1571 года бежал на остров Уайт, к 27 мая он через Дамбартон добрался до Лондона, а Холл был захвачен в Дамбартоне 2 апреля 1571 года. Все остальные заговорщики тоже были арестованы. 15 июля Стенли отрицал все, однако просил прощения у королевы за то, что не предпринял никаких действий против Холла. 20 июля Фрэнсис Роллстон признал, что доставлял зашифрованные послания, встречался с Битоном и знал некоторые детали заговора, но утверждал, что никогда не встречался с епископом Росским, и «умолял о прощении во имя своего возраста, болезни и бедности и неспособности выдержать тяготы тюремного заключения». Сам Холл рассказал о планах заговорщиков: «Я никогда не слышал ничего определенного о том, как освободить королеву Шотландии; предполагалось, что ее освободят во время охоты или поездки верхом». Битон «от имени своей госпожи, королевы», заявлял, что умолял их «отказаться от этого и отверг их планы». Стенли не был первым, кто придумал освободить королеву Шотландии, и никогда не имел намерения воплотить планы в жизнь. Все они должны были умереть смертью изменников, и Холл действительно был казнен, однако остальным вынесли мягкие приговоры, вероятно из-за их полной некомпетентности, сэр Томас Джерард провел в Тауэре всего два года.

16 июля 1570 года Леннокса наконец утвердили в качестве нового регента Шотландии. Он был «обременен тяжелыми и опасными обязанностями государственного управления». Летингтон подытожил для Марии состояние дел в Шотландии, где ее сторонники находились в растерянности. Мария обещала Елизавете, что они не превратятся в вооруженную оппозицию, но противоборствовавшие партии справедливо опасались встречаться друг с другом безоружными. Летингтон и Аргайл «никак не могли решить, как себя вести». Киркалди из Грэнджа все еще удерживал Эдинбургский замок, где хранилась большая часть драгоценностей Марии, в частности «ее золотая и серебряная утварь», наряды и мебель. Летингтон послал лорда Сетона вместе со своим братом Томасом Мейтлендом к Альбе в Нидерланды, а затем во Францию. Он надеялся получить помощь для возвращения Дамбартона, который был захвачен Хансдоном от имени Елизаветы.

Норфолк поклялся отказаться от любого контакта с Марией и в августе 1570 года был освобожден из Тауэра, где разразилась вспышка чумы, и отправлен под домашний арест. В письме Джону Лесли, епископу Росскому, Летингтон написал, что это лучшие новости, на какие он мог надеяться, не считая восстановления Марии на престоле или же вести о том, что «королева Англии отправилась к праотцам». Он также сослался на более раннее письмо епископу, в котором шла речь о возможном побеге Марии — возникли планы увезти ее «за западные моря», но точная цель не была определена, — и Норфолк умолял его быть осторожным: «Я смертельно боюсь коварства ее врагов, которые не постесняются предложить увезти ее, а затем заманить в ловушку и так привести в исполнение свои злобные намерения в отношении нее». Его осторожность была оправданна.

Елизавета опять попробовала решить проблему положения Марии путем переговоров. В октябре Сесил и сэр Уолтер Майлдмэй отправились в Чатсуорт с проектом договора об урегулировании. В нем не было никаких новых уступок со стороны Елизаветы, но предполагалось, что Шотландия вернется к состоянию, в котором находилась до сражения при Карберри (15 июня 1567 года). Марию неизбежно просили ратифицировать Эдинбургский договор и отправить Якова на воспитание в Англию. Можно и не говорить, что, хотя обсуждения продолжались в Чатсуорте, а затем в Лондоне и обе стороны вплоть до середины 1571 года посылали своих представителей на переговоры, никакого соглашения достигнуто не было. Они, однако, создали впечатление, что Елизавета желает мирных переговоров: она могла утверждать, что все ее мирные предложения были отвергнуты ее неблагодарной кузиной. Тем не менее Сесил встретился лицом к лицу со своим заклятым врагом — Марией и нашел, что она «по натуре мягкая и податливая и склонна подчиняться тому, кому доверяет». Лесли сообщил Норфолку, что Сесил «потрудится» для того, чтобы устроить встречу двух королев. Сесил, казалось, благоволил браку Марии и Норфолка, но говорил, что, по мнению королевы, если эта пара поженится, то «окажется слишком влиятельной».

26 октября Сесил и Майдлмэй вернулись в Виндзор, поблагодарив Шрусбери от имени Елизаветы за его гостеприимство и посоветовав ему не позволять Марии отъезжать дальше чем на милю-другую от его дома, «за исключением пустошей на холмах» — другими словами, где можно не опасаться возможных контактов с людьми.

Упражнения на свежем воздухе по-прежнему были жизненно необходимы Марии, и 27 ноября она писала: «По правде говоря, наше состояние здоровья оставляет желать лучшего… В нашей голове есть сосуд, который наполняет ее великой болью, отдающейся в живот, так что последнее время у нас не было аппетита». Шрусбери позволял Марии проводить на свежем воздухе так много времени, сколько считал безопасным. Позже она писала: «Мы отправились на небольшую прогулку верхом и, пока находились на воздухе, чувствовали себя прекрасно, но с тех пор наше состояние ничуть не улучшилось». Шрусбери перевез свою свиту в Шеффилдский замок, и 11 декабря туда приехал епископ Росский с двумя докторами. Мария все еще была тяжело больна, ее часто рвало, а аппетит практически отсутствовал; она испытывала боль в левом боку, «под малыми ребрами, она не спала по-настоящему 10 или 11 дней, что вызвало приступы истерики». Доктора дали ей лекарства, которые она немедленно извергла обратно, и епископ написал Сесилу и Елизавете, что ее болезнь была вызвана продолжительным заключением. Поскольку сходные симптомы беспокоили Марию с подросткового возраста, можно считать, что они усилились из-за того, что сократилась физическая активность. Эта болезнь останется с Марией на всю жизнь.

Шрусбери продолжал присматривать за Марией, получив от Хансдона информацию о том, что из Эдинбурга едет юноша, которого можно опознать по примечательному шраму на левой щеке, а в пуговицы его камзола зашиты секретные письма. Юноша был немедленно задержан, а письма отправлены Сесилу. Представители сторон продолжали формулировать доводы, уже многократно звучавшие на прошлых переговорах с Марией и не имевшие никакого успеха. Мария писала длинные письма Елизавете, умоляя ее о личной встрече, но они не привели к каким-либо переменам в отношении к ней.

В начале 1571 года, 25 февраля, Елизавета возвела своего верного сэра Уильяма Сесила в ранг пэра, даровав ему титул барона Бёрли. Среди его многочисленных занятий, которым он предавался еще со времен предыдущего царствования Марии Тюдор, было устройство финансовых дел, причем не только короны, но и различных аристократов. Одним из многих иностранных финансистов, с которыми он контактировал в этих делах, был некий Роберто Ридольфи, флорентиец, брат которого управлял банком в Риме. Бёрли использовал Ридольфи как собственного банкира; тот, подобно всем иностранцам в Британии, находился под постоянным надзором, а его дела с Норфолком были отмечены особо.

В начале марта Шрусбери обнаружил под камнем письма и отослал их Бёрли, сумевшему их расшифровать. Это были, во-первых, послания Марии к герцогу Альбе, подтверждавшие, что она поддерживает Ридольфи, и, во-вторых, письма Марии к Грэнджу и Летингтону, удерживавшим Эдинбургский замок от имени королевы; в последних говорилось, что они должны вскорости ожидать отправки к ним денег. В том же месяце Мария передала Ридольфи длинное письмо, написанное по-итальянски. В нем содержалась информация для папы, герцога Альбы и испанского короля. Мария горько сетовала на обращение с ней Елизаветы, на преследование католиков в Англии и Шотландии и на заговоры против нее. Герцог Норфолк упомянут в качестве лидера движения за восстановление католической веры в Англии, а Ридольфи было поручено убедить папу римского в благочестии герцога. Мария затем заверила Ридольфи, что разорвала все связи с Францией, а когда она станет королевой Англии, то подпишет соглашение между Англией и Нидерландами, более того, она желает для Якова брака с испанской инфантой. Она объявила также, что лично поведет армию на Дамбартон и Эдинбургский замок, что Босуэлл изнасиловал ее и что брак был заключен под принуждением.

Это полное компрометирующей информации письмо почти наверняка не было перехвачено Бёрли, поскольку оригинал находится в секретных архивах Ватикана вместе с написанным примерно в то же время письмом аналогичного содержания от Норфолка. В этом письме Норфолк просил Ридольфи от его имени, а также от имени других аристократов, находившихся в том же положении, что и он сам, и неспособных публично свидетельствовать о вере, заверить папу и короля Испании в преданности католической религии. Он просил Филиппа II одобрить его брак с Марией. Затем он приложил список необходимого количества военной силы и оружия: 20 тысяч пехотинцев, три тысячи кавалеристов под командованием опытного капитана, шесть тысяч аркебузиров и почему-то всего четыре тысячи аркебуз, две тысячи кирас, 25 легких пушек и, конечно, побольше звонкой монеты. Из этих сил две тысячи человек должны были отправиться в Ирландию, столько же — в Шотландию, а главным силам надлежало высадиться либо в Хариче, либо в Портсмуте; Филипп должен был нести расходы на всю экспедицию. Целью этой экспедиции было предотвратить брак Елизаветы с французом, герцогом Анжуйским, — Норфолк полагал, что переговоры об этом браке вели французские протестанты! — а затем восстановить католическую веру в Англии и возвести Марию на престол Англии и Шотландии. Все это нужно было проделать как можно быстрее.

Письмо Норфолка, несомненно, было изменническим; узнай о нем Елизавета, она превратилась бы в непримиримого врага Марии. Несмотря на все заявления о том, что она прервала свою переписку с Францией, в конце месяца Мария писала Фенелону, выражая полную уверенность во французской поддержке. Однако было ясно, что если бы Елизавета вышла замуж за герцога Анжуйского — что было маловероятно, — тогда всякая поддержка Марии со стороны Франции немедленно прекратилась бы. Эта поддержка была уже ослаблена Блуаским договором 1571 года, скрепившим англо-французский оборонительный союз; обе стороны проявляли разумную обеспокоенность маневрами Филиппа и герцога Альбы в Нидерландах.

Ридольфи доставил оба письма адресатам, и никакой опасной информации не просочилось вплоть до марта 1571 года, когда Томас Крауфорд из Джорданхилла, член партии короля, захватил в ходе ночного рейда замок Дамбартон, находившийся под контролем человека королевы лорда Джона Флеминга. Он захватил не только замок, но и документы, принадлежавшие Клоду Хэмилтону из партии королевы и предоставлявшие детальную информацию о состоянии переговоров с Альбой. Бёрли немедленно оповестил все порты Ла-Манша, и в том же месяце в Дувре был арестован некий Шарль Бальи, прибывший в Англию из Нидерландов.

29-летний фламандец Шарль Бальи в течение семи лет был курьером Джона Лесли, епископа Росского. Он вез копию «Защиты чести королевы Марии». Эта книга была напечатана в Льеже в 1571 году, ее автором значился Морган Филипс, хотя на самом деле то была версия первоначального памфлета епископа, переписанного, чтобы показаться более приемлемым Елизавете. Бальи также вез письма от Ридольфи Норфолку, испанскому послу и самому епископу. Бальи быстро доставили в тюрьму Маршалси, где он удивительным образом сумел наладить общение с внешним миром. Под его окном находилась крыша дома некоего бедного человека, в которой была дыра; «туда», сообщал он, «я мог легко просунуть руку». Бальи передал своему корреспонденту, что каждый день он будет находиться у окна в семь часов утра, в полдень, в три часа дня и между семью и восемью часами вечера. Бальи также подружился с другим заключенным, Уильямом Херлом, не зная, что Херл был двойным агентом, работавшим на Бёрли. Херл сообщил, что Бальи — человек шотландской королевы и слуга Лесли, из которого «можно вытянуть многое», а также человек «легко предсказуемый и быстро тонущий в бутылке».

От всех этих компрометирующих вопросов отвлекает письмо Шрусбери Бёрли от 11 мая 1571 года, в котором граф просил даровать ему право опеки над юным сэром Энтони Бабингтоном, чей отец, его сосед, недавно умер. Просьба была удовлетворена, и Бабингтон встретился с Марией, возможно, испытав первую юношескую любовь. Пятнадцать лет спустя за это чувство Бабингтона четвертовали.

На тот момент Бёрли собрал толстую папку документов, сообщавших детали различных планов побега Марии; одни были посланы ему графом Маром, ставшим регентом Шотландии в августе 1571 года после смерти Леннокса, другие — вечно нервным Шрусбери. Мария скорее всего ничего о них не знала, но попросту использовала все дипломатические источники, какие только могла, обещая что угодно всем, кто только мог помочь. Бёрли допросил Бальи в Маршалси 26 апреля и запугал его до крайности угрозой отрезать ему уши. Бальи посетил его наниматель епископ Росский, который попросил его предоставить шифр и сказал, что арестанту не стоит бояться, а угрозы Бёрли — «только слова». После безрезультатного допроса Бальи в пять часов утра 29 апреля был передан на попечение лейтенанта Тауэра Уильяма Хэмптона. Ему Бальи рассказал, что встречался с Уэстморлендом, графиней Нортумберленд и Дейкром в Мехельне — неподалеку от нынешнего Маастрихта — и те передали ему письма. Он утверждал, что понятия не имеет об их содержании и никогда не слышал о Ридольфи. Бальи сказал своему палачу: Ils те mennent sur la gehenne[108]. (Геенна — место человеческих жертвоприношений, посвященное Молоху, также именуется Долиной убийства.) Другими словами, его должны были отправить на дыбу, чтобы заставить раскрыть шифр.

Дыба — инструмент пытки; подвергавшегося мучениям мужчину — только одну женщину подвергли пытке на дыбе[109] — клали на спину, затем его ноги привязывали к неподвижному пруту, а руки прикручивали над головой к большому вращающемуся блоку. При повороте блока суставы растягивались, а затем смещались. Обычно это касалось плечевых суставов, но страдали и запястья, локти, бедра. Боль была невероятной, а инструмент предоставлял палачу дополнительные возможности, потому что в отличие от ударов или ожогов боль была постоянной, ее можно было длить, не опасаясь убить арестанта, а потом жертве грубо вправляли вывихнутые суставы и отправляли «отдохнуть», прежде чем допрос возобновлялся.

Бальи выдержал первый допрос на дыбе, но был обманут другим двойным агентом Бёрли, человеком по имени Стори, и раскрыл ему шифр: цифра «40» обозначала Марию, а «30» — испанского посла. Получив эту информацию, Бёрли ослабил свою хватку, и епископ снова посетил Бальи, наказав ему не беспокоиться. На самом деле Бальи освободили в 1573 году, и он умер в Брюсселе в почтенном возрасте восьмидесяти пяти лет.

Шрусбери теперь усилил охрану Марии, потребовав, чтобы слуги покидали ее покои в девять часов вечера и не возвращались до шести часов утра; чтобы ни один из них не имел шпаги; чтобы никто из них не имел луков и стрел, за исключением тех случаев, когда они сопровождали Марию; чтобы не было никаких прогулок, если его не предупредили за час; и наконец, если бы прозвучал сигнал тревоги, вся свита Марии должна была немедленно вернуться в свои покои. По всему королевству запирали двери конюшен.

Мария сразу потребовала от епископа Росского обратиться к Елизавете за разрешением для нее отправиться на воды в Бакстон ради излечения от ее болезни «и приступов дурноты», а также попросить, чтобы из Франции к ней прибыли врачи, «которые лучше знают мою болезнь», и чтобы, «поскольку королева решила держать меня в этой стране постоянно», ей разрешили выезжать на псовую и соколиную охоту. Мария заверяла Елизавету, что не станет пытаться бежать, но просила увеличить число ее слуг, а также выплатить ей доход от владений в Шотландии. Мария устанавливала условия того, что она считала жизнью в плену. Она стала бы ее уделом, если бы все заговоры провалились, а помощь не пришла. Ей предлагали много планов заменить ее другой женщиной или освободить с применением силы. Тайные письма прятали внутри посоха, однако благодаря постоянной бдительности Шрусбери все попытки провалились, а в Лондоне продолжалось расследование заговора Ридольфи.

Третьим адресатом перехваченных писем был епископ Росский. 13 мая 1571 года его арестовали и поместили в доме епископа Илийского в Холборне. Условия его заключения были мягкими: он путешествовал в свите епископа и получал в подарок дичь и даже надушенные перчатки. Лесли признался, что Ридольфи вез написанные в марте письма от Марии герцогу Альбе, папе и Филиппу II. Некоему персонажу, обозначенному в письме шифром «40», должны были быть выплачены деньги; «после длинной паузы» Лесли подтвердил, что цифра «40» обозначала Марию. От имени Марии Ридольфи должен был убедить Альбу высадиться в Дамбартоне или Лите с полученными от папы деньгами. Ридольфи рекомендовал Херрису и Флемингу в Дамбартоне некоего Джонсона как «человека, испытанного в боях». Он также предложил испанцам высадиться на восточном побережье, возможно в Хариче, который он ошибочно помещал в Норфолке.

В ходе длинного признания Лесли сказал Бёрли, что еще в августе 1570 года, будучи в Эренделе, Ридольфи предложил Норфолку, Эренделу и Пемброку захватить казначейство в Тауэре. Он также привел детали того, что Ридольфи делал в прежних поездках. Бёрли сообщили, что Мария верила — папа и Филипп на ее стороне, друзья в Англии помогут освободить ее — и просила епископа выяснить мнение Норфолка. Она также просила папу выдать Ридольфи 12 тысяч крон, а поскольку его брат был банкиром в Риме, это легко было устроить. Ридольфи должен был выделить средства для Уэстморленда и леди Нортумберленд и сохранить остальное для собственных целей. Норфолк теперь запрашивал меньше средств, чем в марте, а Лесли явно брал свои цифры из воздуха. Ридольфи убедил епископа уговорить Норфолка написать для него рекомендательные письма, хотя герцог «был против этого». Заботившийся только о собственном выживании Лесли сообщил Бёрли, что Норфолк вскоре открыто объявит себя католиком. Он также утверждал, что Норфолк был доволен договором об урегулировании, но боялся появления короля Якова в Англии, и предложил, чтобы о ребенке заботился граф Шрусбери.

Со своей стороны, Шрусбери допросил Марию, решительно отрицавшую факт переписки с Ридольфи или кем-либо, обозначенным шифром «40» или «30». Она признала, что писала иностранным государям, прося помощи против шотландских мятежников, но решительно отрицала, что злоумышляла против Елизаветы.

В результате допроса епископа и предательства Бальи в руках правительства оказалось более чем достаточно улик, и 3 августа 1571 года сэр Ральф Сэдлер арестовал Норфолка в его лондонской резиденции Ховард-Хаус. При Норфолке «находилось два человека, пять или шесть поваров, готовивших ему еду, и не более того». За герцогом присматривали сэр Генри Невилл и шесть охранников. Норфолк получил 600 фунтов золотом от французского посла и отправил деньги в Шотландию. По пути гонец открыл сумку и обнаружил там золото и зашифрованное письмо, которые были немедленно переправлены Бёрли.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.