Глава XIV ЖЕЛАЕМОЕ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ

Глава XIV

ЖЕЛАЕМОЕ И ДЕЙСТВИТЕЛЬНОЕ

Клод Но сделал все что мог для мифологизации прибытия Марии в Англию. «Когда королева переправилась через залив и выбиралась из лодки, она упала на берег, что многие истолковали как знак успеха, понимая его в соответствии с обычаем и имея в виду, что она претендовала на Англию, обладая на это законным правом». Такую же историю рассказывали о Вильгельме Завоевателе, так что падение прибывающих монархов имеет под собой солидную традицию.

Мария высадилась у небольшого порта Уоркингтон — теперь эта деревня называется Мэрипорт — 16 мая 1568 года около семи часов вечера. Пока она ела свой ужин, лорд Херрис отправил посланца к сэру Генри Карвену из Уоркингтон Холла. Пытаясь — и совершенно напрасно — скрыть личность Марии, Херрис сообщил Карвену, что он сопровождает молодую шотландскую наследницу, которая не прочь будет выйти замуж за его сына. К несчастью, Карвена не оказалось дома, но его особняк и слуги были немедленно переданы в распоряжение Марии. Местные жители тут же догадались, кто она такая, а один из слуг Карвена это подтвердил, поскольку видел Марию «в лучшем положении, нежели сейчас». Присутствие Марии в Англии теперь стало общеизвестным.

Известие о бегстве Марии из Шотландии поразило всех, кто его получил. В своих фантазиях Мария вскоре по прибытии встречалась с Елизаветой и рассказывала ей, как знать отвергла ее, помазанную королеву, как угрожала ей смертью и принудила отречься от престола. Кроме того, если, конечно, Мария продумывала свои действия на много шагов вперед, она сказала бы кузине, что желает вернуться в свое королевство, а Елизавета незамедлительно предоставила бы ей армию. Реальность оказалась совсем иной. Мария прибыла в Англию вопреки всем советам, повинуясь внезапному импульсу. Она вряд ли имела какой-то план действий, если не считать желания доверить разрешение своих проблем кому-нибудь другому. Чтобы добиться этого, она, находясь в Уоркингтоне, написала второе, более длинное письмо Елизавете, описывая свое положение и все оскорбления, нанесенные ей ее дворянами. Оно начиналось с описания «Загонного рейда» — было там и единственное упоминание о Дарнли: le feu roy mon mari[85] — причем Мария подчеркивала, что простила его участников по совету Елизаветы, хотя эти люди убили Риццио у нее на глазах. Мария просила помощи не как королева, а как несчастная, лишившаяся всего женщина, которая проскакала шестьдесят миль, а потом боялась передвигаться в дневное время. Она подписалась как «добрая сестра, кузина и беглая пленница». Елизавета могла считать письмо формальным началом переговоров о том, как оказать помощь шотландской кузине и при этом получить выгоду для Англии.

Однако Сесил и Елизавета внимательно наблюдали за сильно изменившейся ситуацией. С Шотландией под управлением Морея было легко иметь дело: регент согласился бы заплатить высокую цену за признание Англией его режима. Но возвращение Марии поставило бы это соглашение под угрозу. С другой стороны, если бы Елизавета отказалась помочь Марии, та могла бы обратиться к другим монархам, и ее очевидным выбором стала бы Франция. Францию разрывали Религиозные войны, дворяне враждовали между собой и не были готовы поддерживать дело католической церкви, а у короля Карла IX отчаянно не хватало денег. Годом раньше Карл конфисковал церковные земли на сумму в 1,8 миллиона ливров, но этого все равно не хватало даже на внутренние потребности, так что военное вмешательство Франции в шотландские дела было маловероятно. Однако Мария по-прежнему могла выйти замуж. Выпущенная на просторы континентальной Европы, дважды овдовевшая королева превратилась бы в неконтролируемое и сексуально привлекательное орудие. Поэтому ей нельзя было позволить покинуть пределы страны, хотя в Англии она теперь стала центром притяжения для католиков, число которых увеличилось благодаря агитаторам из Европы. Елизавета не могла просто посадить Марию в тюрьму — сама мысль о том, чтобы поступить так с помазанницей Божьей, заставляла кровь стыть в жилах, но если бы удалось доказать, что Мария принимала активное участие в убийстве Дарнли, то открылись бы новые возможности. Самым суровым вариантом из них было бы отослать ее в Шотландию, чтобы ее там судили как убийцу короля, а самым мягким стало бы заключение в Англии. Елизавете удалось достичь оптимального решения: она согласилась встретиться с Марией, но лишь после того, как будет доказана невиновность последней. То был блестящий образец умения потянуть время.

Необходимо было урегулировать практическую сторону дела, поскольку Мария, чья свита разрослась до двадцати человек, явно не могла оставаться в Уоркингтоне. С визитом к Елизавете прибыл помощник коменданта Карлайла Ричард Лоутер, он также привез письмо от изумленного Сесила, в котором тот писал, что Марию отвезут в Карлайл, где она останется до тех пор, «пока я не узнаю, какова воля Вашего Величества». Лоутер также желал знать, является Мария почетной гостьей королевы или же пленницей.

Елизавета отправила к Морею Томаса Лейтона, дав ему инструкции сначала посетить Марию и обрисовать ей условия, на которых она могла остаться в Англии на пока неопределенный срок. Послание Елизаветы начиналось с выражения радости по поводу того, что Мария теперь свободна, далее сообщалось, что всем подданным английской королевы приказано подчиняться ей, что она «не замедлит получить помощь той властью, что Господь даровал королеве (Елизавете). Если она согласна оставаться в распоряжении королевы, пока та улаживает противоречия среди ее подданных, не призывая на помощь Францию, она получит от королевы всю необходимую помощь, чтобы убедить или принудить их».

Однако если бы Мария стала искать помощи Франции, тогда «Елизавета заключила бы, что ее главная цель — разжечь старые распри», и Лейтон должен будет объявить о ее недовольстве. Таким образом, Марию заверяли в том, что Елизавета окажет ей помощь лишь в том случае, если не будет военного вмешательства Франции. Морея же Лейтон «должен убедить передать спорный вопрос» на суд королевы Елизаветы. Елизавета и Сесил сразу поняли, что Мария может спровоцировать вооруженное вторжение, замаскированное под попытку освободить ее из английской тюрьмы.

Тем временем Лоутер, все еще не получивший разъяснений относительно статуса Марии, 18 мая перевез королевскую свиту в замок Карлайл. Замок, основанный в 1092 году Вильгельмом II, был достаточно величествен, чтобы разместить там королеву, однако не мог противостоять пушечным залпам. Поэтому в долговременной перспективе он был неподходящим местом для Марии, если бы Елизавета решила, что та — и в самом деле пленница и необходимо исключить возможность побега. Лоутер опасался, что Мария, которую разместили в покоях коменданта, «сбежит ночью из окна спальни при помощи полотенец, ведь женщина, столь крепкая духом и телом, легко может сбежать, находясь столь близко от границы». Он писал Сесилу: «Одежда ее милости износилась», однако с удовольствием сообщал, что оплатил все долги Марии в Кокермуте и обеспечил лошадей для ее переезда. Лоутер стал первым в длинном списке вынужденных оказывать Марии гостеприимство людей, которые посылали счета за расходы Елизавете. Им редко возмещали траты и практически никогда — полную сумму. Мария Стюарт недорого обошлась Шотландии, но в Англии стала очень дорогим иммигрантом.

Лоутер по-прежнему выражал сомнения относительно статуса Марии: «Если Ее Величество примет ее при дворе… то как и в какой форме?» Мария проливала слезы, получив известия о том, что Морей казнил некоторых из ее сторонников, и призвала отомстить за них Елизавету или — неразумная угроза! — она будет просить об этом своих друзей во Франции.

Всего лишь через два дня после прибытия Марии в Карлайл ее положение прояснилось, что явствует из письма английского Тайного совета: «Совет приказывает шерифу, мировым судьям и джентльменам Камберленда оказать шотландской королеве и ее свите почетный прием, который устроит граф Нортумберленд[86], и не позволить никому из них сбежать». Упоминание о побеге показывало, что Мария — скорее пленница, нежели гостья.

В конце месяца ситуация стала еще яснее. Граф Нортумберленд попытался получить право охранять Марию, но Лоутер отказал ему в доступе к ней. Елизавета же официально препоручила Марию заботам лорда Скроупа из Болтона[87]. Скроуп был попечителем Восточной пограничной марки и комендантом замка Карлайл. Елизавета также направила туда своего вице-канцлера, сэра Фрэнсиса Ноллиса[88], которому предстояло стать попечителем Марии. Ноллис был 55-летним опытным придворным, близким другом Елизаветы, а его многочисленные родственники связывали его с большинством знатных семей Англии. Его дочь Летиция, овдовевшая после смерти графа Эссекса, недавно вышла замуж за Роберта Дадли, графа Лестера[89]. Хотя Ноллис был пуританином, он оставался другом Марии, тогда как многие другие из близкого окружения Елизаветы были заклятыми врагами шотландской королевы. В Лондоне граф и графиня Леннокс нанесли визит Елизавете и истерически требовали, чтобы Марию судили за убийство.

Тем временем Мария создавала собственную дипломатическую службу: она послала Херриса в Лондон с письмами для Елизаветы и Сесила, лорду Флемингу были даны инструкции нанести визит во Францию с письмом к Екатерине Медичи, заверяющем ту в неувядающей любви Марии. Екатерина, со своей стороны, написала Елизавете и поблагодарила ее за то, что та заботится об интересах Марии, а также отправила в Лондон месье де Монморена в качестве посла. Подразумевалось, что Екатерина от души благодарна Елизавете — ведь теперь Мария была ее проблемой. Инструкции Марии Флемингу были, однако, гораздо более взрывоопасными. Поскольку Елизавета не собиралась употреблять силу для того, чтобы восстановить Марию на шотландском престоле, и, более того, оказала поддержку Морею, Мария теперь просила Францию предоставить ей две тысячи пехотинцев, а также деньги для найма пятисот кавалеристов, приобретения артиллерии и боеприпасов и отправки их в Дамбартон. В качестве платежного средства могли быть использованы ее драгоценности, все еще находившиеся во Франции. Мария предупредила французского короля о шотландских агитаторах, прибывавших во Францию, и советовала ему не принимать никого, кроме носителей паспортов, подписанных ею. Флеминг также вез письмо с аналогичными требованиями кардиналу Лотарингскому. На самом деле Флеминг не уехал дальше Лондона, где его остановил Сесил. Карл IX был избавлен от постыдной необходимости ему отказать. Мария отправила Херриса в Лондон, с тем чтобы разрешить все сомнения, какие могла иметь Елизавета. Письмо начиналось с искренней просьбы о личной встрече, однако Мария добавляла: «Если по какой-либо причине я не могу приехать к Вам, хотя я добровольно предала себя в Ваши руки, Вы, я уверена, позволите мне искать поддержки других союзников — ведь, благодаря Господу, у меня их достаточно». То была неразумная угроза человека, находившегося в уязвимом положении, и Елизавета спокойно проигнорировала ее. Мария жаловалась дальше: «Меня держат в Вашем замке как пленницу уже 15 дней, а по прибытии Ваших советников мне было позволено не отправиться к Вам, но всего лишь поведать Вам истину о моих бедствиях». Под конец она вспомнила о своих манерах: «Я не могу не поблагодарить Вас за благожелательный прием… особенно со стороны помощника коменданта мистера Лоутера, который оказал мне любезность без прямого на то приказа».

В тот же день Скроуп и Ноллис встретились с Херрисом, который собирался отбыть в Лондон, и все трое принялись обсуждать сложившееся положение. Одно из самых серьезных опасений Елизаветы, несомненно, состояло в возможности, хотя и весьма отдаленной, появления в Шотландии освободительной французской армии. Тогда Елизавете пришлось бы ответить на это введением туда собственных войск; восемь лет назад она уже оказывала помощь силам Реформации. Эта кампания оказалась весьма дорогостоящей, и Шотландия выиграла больше, чем Англия. Все стороны согласились, что Мария не может быть допущена к аудиенции у Елизаветы до тех пор, пока полностью не опровергнет обвинения в соучастии в убийстве Дарнли. Сойдясь на этом, Скроуп и Ноллис были впервые приняты Марией. Они передали, что Елизавета сокрушается относительно «достойного сожаления бедствия и вынужденного обстоятельствами приезда». Против обыкновения, двое мужчин не высказали Марии комплиментов по поводу ее красоты, однако «нашли, что она весьма красноречива и хладнокровна, а из ее действий следует, что она обладает мужеством и щедрым сердцем». Когда ей сообщили об условиях встречи, выдвинутых Елизаветой, Мария разрыдалась и немедленно попросила об охранной грамоте на проезд через территорию Англии, поскольку Франция и Испания непременно окажут ей помощь. Оказавшись на грани истерики, она обвинила шотландских лордов в том, что они силой захватили земли, которые она собиралась вернуть короне в день своего рождения. Она опять пригрозила обратиться за помощью к Франции, и на этом встреча закончилась. Скроуп и Ноллис считали, что предоставленная самой себе, она не вернется в Шотландию без французской помощи, но может попытаться пробраться через Шотландию по пути во Францию, хотя это легко предотвратить, вовремя передав сообщение Морею. Кроме того, они осознали, что дилемма состояла в следующем: хотя Марию нельзя было держать в настоящем заключении, сама ее близость к границе требовала бдительной охраны. Однако перемещение ее вглубь страны рассматривалось как «путь к опасному мятежу». Любой выбор таил угрозу, а Марию было невозможно уговорить. Елизавета желала услышать совсем не это, и Сесил, как обычно, подготовил длинный меморандум, обрисовывавший ситуацию.

К Марии не должны были допускать посетителей, не имевших особого разрешения, а все тайные письма надлежало перехватывать. Любого человека, подозревавшегося в соучастии в убийстве Дарнли или в поддержке брака с Босуэллом, следовало «заключить под стражу и призвать к ответу». Францию нужно предупредить не вмешиваться. Необходимо найти неопровержимые доказательства соучастия Марии в убийстве Дарнли. Если она окажется невиновной, Елизавета может помочь восстановить ее на троне, но в случае, если она виновна, Елизавета должна поселить ее в Шотландии, свободной от французской тирании. Марию ни в коем случае не следует отпускать из королевства. «Ее Величеству подобает разрешить любые споры относительно шотландской короны — ведь она по древнему праву принадлежит английской короне, что можно доказать множеством документов, исторических примеров и прецедентов». Если бы Марию оправдали, тогда Литский договор — здесь Сесил допустил редкую ошибку, ведь договор, подтверждавший права Елизаветы на престол, назывался Эдинбургским — следовало немедленно ратифицировать. Если бы Марию сочли виновной, тогда ее могли бы восстановить на престоле при определенных условиях. Далее в меморандуме говорилось:

«…Если ее преступления окажутся слишком велики, ее следует поселить в безопасном месте, но не возвращать ей королевство. Если восстановить ее на престоле, она и ее сын станут править совместно, а регент сохранит свою должность вплоть до совершеннолетия сына. Если она уедет во Францию, Англия окажется окруженной могущественными врагами, а Франция обладает большими силами, чем мы. Если она останется, то поощрит дурных подданных к мятежу. Если она вернется в Шотландию, то друзья Англии потеряют свое положение, а друзья Франции возвысятся».

Это был длинный документ, в котором проанализирована каждая возможность и предусмотрены все варианты. Хотя Сесил и не говорит этого прямо, подразумевается, что Мария останется в заключении до тех пор, пока не состоится некое подобие суда, и хотя его результаты и не предсказывались, понятно, что Сесил предпочел бы держать Марию под арестом в Англии. Сесил также опасался, что в Шотландии Хэмилтоны совершат переворот, который поставит границы Англии под угрозу — тем самым увеличивая расходы на их оборону. (Если Елизавета прочла меморандум — а она скорее всего так и сделала — то, несомненно, пришла в ужас от мысли, что ей придется действовать против кузины, и от объема возможных расходов.) Сесил также приказал, чтобы «ни англичане, ни французы или шотландцы не допускались к ней… и были приняты серьезные меры для перехвата писем, которые будут ей тайно посылать».

За ужином в воскресенье, 30 мая, Ноллис прямо заговорил с Марией о ее предполагаемом участии в убийстве Дарнли, и «в своей обычной манере» она расплакалась. Три дня спустя он обсудил с Сесилом возможные места ее содержания под стражей — места, где «папизм не так силен, как у нас на севере», — от души надеясь, что не он окажется «постоянным тюремщиком» Марии. Шпионы Сесила донесли, что, по их подозрениям, она уже состоит в секретной переписке с Францией. Патовая ситуация затягивалась. Мария вела себя так, как если бы находилась на свободе, Ноллис же, со своей стороны, обязан был держать ее под постоянным наблюдением, одновременно он и Сесил пытались подготовиться к ее длительному заключению под стражей. Ноллис жаловался Тайному совету: ему вменили в обязанность следить, чтобы королева не сбежала, однако «у нас нет приказа оправдать ее или держать в заключении». Елизавета позволила событиям идти своим чередом, уверенная в том, что Сесил обеспечит ее безопасность. 8 июня она написала длинное письмо Марии, вновь заверяя в вечной любви и горячем желании увидеть, как она очистится от «обвинений, которые эти люди выдвинули против вас». Письмо было доставлено Миддлмором, новым посланником, «хорошо известным», однако, Марии.

Бездействие Елизаветы делало Марию все более нетерпеливой. Она намекала Ноллису, что использует свою вдовью долю — 12 тысяч фунтов стерлингов в год, — чтобы нанять солдат против Англии и Шотландии и удовлетворить «страстное желание пролить кровь своих врагов».

Мария первый раз приняла Миддлмора в воскресенье 13 июня в восемь часов утра. Она потребовала объяснить ей, как она может доказать свою невиновность Елизавете, если та не изволит ее принять. «Никто не может заставить меня обвинить себя, однако если я и скажу что-то о себе, то только ей и никому другому. Но я вижу, что дело оборачивается не в мою пользу. У меня много врагов среди приближенных моей доброй сестры-королевы». Миддлмор сообщал, что все это было произнесено со слезами и жалобами на дурное обращение с ней. Если Елизавета не желает помочь, говорила Мария, «не позволит ли она мне отбыть к другим государям? Я бы обратилась к турецкому султану за помощью». Мария также жаловалась, что Елизавета явно предпочитает ей Морея. В надежде успокоить впавшую в истерику королеву хорошими новостями, Миддлмор сказал ей, что Елизавета пожелала перевезти ее ближе к себе, «где ей будет удобнее и спокойнее и не будут угрожать ее враги». Мария «немедленно спросила, отправляется ли она в качестве пленницы или же по собственному выбору», сообщал Миддлмор. «Я сказал: уверен, что ее величество не имела в виду помещать ее под стражу… но считаю, что она хотела доставить ей удовольствие, перевезя поближе к себе». Миддлмор полагал, что Мария не хотела переезжать дальше на юг, так как это затрудняло побег. Встреча завершилась, когда Мария, исполненная жалости к себе, пленнице своей сестры, передала Миддлмору письмо для Елизаветы, состоявшее из одних жалоб. Мария так и не поняла, что угрожать Елизавете означало лишь укрепить свойственную Тюдорам решимость, а жалобы, адресованные женщине, пережившей ужасы Тауэра[90], воспринимались как жалкое нытье и сочувствия не вызывали. То, что могло тронуть сердце льстеца-придворного, не оказало совершенно никакого действия на королеву Елизавету.

Однако на следующий день все это было забыто. Ноллис сообщал:

«Вчера она вышла на прогулку на площадку для игр, обращенную в сторону Шотландии. Ее сопровождали Скроуп и я сам, а также 24 алебардщика Рида и некоторые из ее джентльменов. 20 человек из ее свиты в течение двух часов играли перед ней в мяч — сильно, ловко и без обмана. С момента прибытия она уже дважды наблюдала за игрой и один раз выезжала на охоту на зайцев; она скакала так быстро, а ее свита имела таких хороших лошадей, что мы не раз опасались, что ее шотландские друзья выручат ее, и не собираемся позволять такого в будущем».

Вероятно, Мария и не думала о побеге, а просто наслаждалась летним солнцем и ветром, развевавшим ее волосы. Она и ее дамы регулярно гуляли вдоль южной стены замка, это место и в наши дни по-прежнему именуется Тропой королевы.

Переговоры относительно условий пребывания Марии в Карлайле зашли в тупик. В Лондоне Тайный совет с тревогой прочел отчет Миддлмора о его встрече с Марией и немедленно рекомендовал перевести ее в Ноттингем, Фотерингей или в Татбери. Поскольку Мария отказалась предстать перед публичным судом, о ее несговорчивости следовало информировать королей Франции и Испании.

Тем временем Морей проводил карательную кампанию на юго-западе Шотландии, вешая «воров», уничтожая имущество и усмиряя противников голодом. Клод Но назвал его действия «актом отвратительной и беспрецедентной жестокости». Мария продолжала писать Елизавете, настаивая, чтобы они, две королевы, уладили дела между собой. 22 июня она написала: ей стало известно, что Морей хвастает, будто располагает доказательствами ее соучастия в убийстве Дарнли, жаловалась на «изготовление фальшивых писем». На заднем плане постоянно присутствовали письма из ларца.

Обращения Марии к Елизавете спустя несколько дней звучат еще жалобнее: «Уверяя себя в том, что Вы либо призвали бы меня к себе, либо позволили бы отбыть в другие страны так же свободно, как я прибыла сюда… я умоляю Вас, королева, сестра, кузина, посочувствовать равной себе». Мария явно писала свои письма под влиянием обуревавших ее чувств, не думая ни о стратегии, ни об убедительности доводов. Ее главной — и практически недостижимой — целью было убедить Сесила признать справедливость ее дела и открыть дверь к Елизавете. Однако Мария вела себя так, как если бы Елизавета была другом ее детства и только и ждала случая ответить на ее детское нытье.

Ноллис пришел к убеждению, что Марию необходимо перевезти дальше на юг, и выбрал для этой цели принадлежавший Скроупу замок Болтон в Йоркшире. Мария отказалась дать согласие на переезд, однако обрадовалась возвращению своей придворной дамы Мэри Сетон, ведь «теперь каждые два дня она делала новую прическу совершенно бесплатно, и это приносит ей великую радость».

Но радовалась Мария недолго: 5 июля Ноллис официально объявил ей, что ее переводят в замок Болтон. Мария отказалась переезжать. Ноллис сказал ей, что замок гораздо удобнее и комфортнее, чем «это шумное и нездоровое место», но она продолжала отказываться сделать «хотя бы один шаг» из Карлайла без прямого приказа Елизаветы, если только ее не принудят к этому силой. Ноллис возразил, что если Мария отказывается переехать в замок, находящийся всего в двух или трех днях пути от места, где пребывает Елизавета, тогда речь явно идет «о некоем тайном умысле». Мария, проливая потоки слез, ответила: ему не стоит опасаться, что она «ускользнет», и вновь написала Елизавете длинное и довольно драматическое письмо, соглашаясь перебраться в Болтон «под принуждением», но прося о возвращении ей лорда Херриса. Повторила она и просьбу о личной встрече: «Если бы Цезарь не пренебрег прочтением предостерегающих писем или прочел жалобу советника, он бы не умер жалкой смертью… Я не обладаю натурой василиска… И даже если бы я была такой опасной и несла на себе проклятие, как говорят люди, Вы достаточно вооружены силой, удачливостью и справедливостью». Мария понимала, что проигрывает сражение, а после того, как получила три сундука с одеждой от Морея, ее печаль усилилась: в них, помимо седел и «прочих вещиц», было только одно целое платье. Большая часть ее туалетов по-прежнему находилась в замке Лохливен.

В качестве посла Марии в середине июля Херрис встретился с Мидштмором в Лондоне и, если верить письму Миддлмора Сесилу, полностью отрекся от Марии, резко переменив свои взгляды. По утверждению Мидштмора, Херрис предложил, чтобы Елизавета правила Шотландией, французов вышвырнули вон, а Мария никогда не возвращалась бы домой. Так как Херрис постоянно оказывал поддержку Марии, это письмо выглядит полной клеветой. Бестактность Миддлмора привела к его полному провалу в роли посланника к Марии, хотя, как мы увидим, он достиг большего успеха у Морея. Возможно, при помощи этой довольно неуклюжей уловки он пытался вернуть расположение Сесила.

Первая стадия перемещения недовольной Марии в Болтон — в сопровождении сэра Джорджа Боуэса и сорока вооруженных всадников, которые якобы должны были защищать ее от врагов, — привела королеву в дом Доутера в Уортоне, в двадцати милях от Карлайла. Здесь Ноллис нашел Марию более сговорчивой. В конце концов, все было решено без нее, а у нее не было никаких средств к сопротивлению, хотя прямых приказов от Елизаветы Ноллис до сих пор не получил. Мария добилась права отправлять и принимать посланцев от своих сторонников в Шотландии; она также сказала Ноллису, что пожаловала управление страной на время своего отсутствия герцогу Шательро.

Королевский кортеж прибыл, наконец, в Болтон 15 июля, когда уже стемнело. Мария была «тихой, сговорчивой и не создавала никаких неприятностей». Ее свита выросла до 51 человека, 21 из которых были «простолюдинами». Их было больше, чем ожидал Ноллис, поэтому ему «пришлось нанять 4 маленькие повозки, 20 тяжеловозов и 23 верховых лошади для ее слуг — все это к большому ее удовлетворению». Марию поселили на третьем этаже северо-западной башни, в просторной комнате с камином и прекрасным видом на долины Йоркшира. Рядом была ее спальня, так что здесь королева располагала большими удобствами, нежели в Карлайле.

Строительство замка Болтон было завершено в 1399 году, он представлял собой великолепный пример соединения дворца и крепости. Ноллис сообщал: «Этот дом хорошо укреплен, красив и величествен. Он выдержан в старинном стиле и является самым высоким укрепленным дворцом, какой я видел; у него всего один вход. Его можно защищать с половиной солдат карлайлского гарнизона… Там [в Карлайле] покои королевы выходили в сторону Шотландии, и если подпилить оконную решетку, она смогла бы выбраться, а между замком и Шотландией лежит равнина».

Теперь Шотландия находилась на расстоянии 150 миль, и Мария была вне досягаемости шотландских налетчиков, которых так опасались в Карлайле. Более того, были предприняты особые меры по усилению защиты Болтона. Пять дней спустя после прибытия Марии из Лохл и вена доставили «5 небольших повозок и 4 тюка одежды». Сэр Джордж Боуэс прислал Марии ковры и гобелены, а граф Нортумберленд регулярно поставлял к ее столу дичь. Наконец прибыли и ее парчовые занавеси. Теперь двор Марии обустроился на новом месте; кроме того, определился ее статус в Англии — хотя Мария и не хотела этого признавать, но она была здесь пленницей.

Через несколько дней, 24 июля, к Марии явился Херрис с предложением от Елизаветы. Та не должна была председательствовать на суде над Марией, поскольку Марию, как помазанную королеву, нельзя было предать суду. Вместо этого Елизавета вызвала бы Морея, чтобы он объяснил свои действия. Если бы его объяснение оказалось удовлетворительным, в чем Елизавета сомневалась, Мария вернулась бы в Шотландию, но ее статус еще следовало определить, а лорды сохранили бы свои привилегии. Однако если бы объяснения оказались неудовлетворительными, Елизавета восстановила бы Марию на престоле силой, но на определенных условиях: Мария должна отказаться от всяких претензий на английский престол, от союза с Францией, отречься от мессы и принять Книгу общих молитв. Это предложение на самом деле было не чем иным, как способом заставить Марию согласиться на судебный процесс. Более того, от нее требовали отречься от своей религии и стать отступницей. Мария ни в коем случае не приняла бы это предложение, но, вместо того чтобы впасть в ярость, услышав это, королева, по сообщению Ноллиса, «отправилась на охоту и приятно провела время».

Елизавета оказалась в состоянии сделать Марии такое предложение потому, что неделей ранее Миддлмор вернулся со встречи с Мореем и сообщил, что лорды шотландского Тайного совета имеют в своем распоряжении письма, «убедительно, по нашему мнению, доказывающие, что она [Мария] выразила согласие на убийство короля, ее законного мужа». Механизм подготовки к судебному процессу был уже запущен, и Сесил с Елизаветой уверились, что смогут доказать вину Марии. Мария не знала, что Морей уже уверил Елизавету: «шотландские лорды не стали бы обвинять Марию без веских на то оснований».

К удивлению Ноллиса, Мария согласилась на все предложения Елизаветы, в том числе на принятие Книги общих молитв. Мария даже включила в состав своей свиты капеллана, принадлежавшего англиканской церкви, и посещала службы, хотя Ноллис сомневался в ее искренности. Он завершил свой доклад Сесилу очередной просьбой о деньгах, но Сесил обычно игнорировал такие просьбы.

Всего три недели спустя, 16 августа, Морей созвал парламент. Пока тот заседал, он продал часть драгоценностей Марии, чтобы расплатиться с армией. Парламент также объявил всю семью Хэмилтонов вне закона. Несмотря на это, Мария не отдала приказ о возмездии, к ярости Херриса: его земли также были конфискованы вместе с имуществом других сторонников королевы. Он обвинял Елизавету в том, что та задерживала восстановление Марии на престоле, тем самым запутывая шотландские дела.

Пока Сесил с помощью исполненного энтузиазма Морея готовил обвинительное заключение против Марии, в Болтоне жизнь текла спокойно. Мария убедила себя в том, что увещевания Елизаветы были на самом деле написаны не ею, а одним из ее «влиятельнейших подданных» — она явно имела в виду Сесила, — и выразила пожелание, чтобы ее дело слушалось в Вестминстер-холле. Из ее корреспонденции исчезла просьба о личной встрече с Елизаветой, и она прилагала больше усилий к тому, чтобы задобрить своих хозяев в Йоркшире. Мария даже посещала церковные службы. Стоит вспомнить, что сама Елизавета в свое время спрашивала сестру, католическую королеву Марию, может ли она получить наставления в католической вере, и даже посещала мессу — все это ради выживания. Мария Стюарт вряд ли была столь искусна в обмане, но, подобно многим заключенным, стремилась к разнообразию. Мария никогда, даже на мгновение, не сомневалась в своей вере. Единственная жалоба Ноллиса состояла в том, что численность ее свиты продолжала расти: теперь даже ее пажи имели слуг. Ноллис подпал под чары Марии и, когда ему сообщили о возможности побега, устроенного неким Джорджем Хероном, просто отказался поверить, что она предпримет «такую опасную авантюру».

В конце августа Мария высказала Ноллису свое особое расположение, написав ему по-английски и обещая подарить его жене памятный подарок. То была первая попытка Марии писать по-английски. Обычно Мария говорила по-французски, а когда возникала необходимость, употребляла вариант шотландского наречия с сильным французским акцентом. Современный ученый, доктор Чарлз Маккин, назвал ее речь «франко-шотландской». Мария, несомненно, чувствовала себя комфортно, только говоря по-французски. Написанные по-английски послания Елизаветы переводились для нее на шотландский.

Пока Мария пребывала в Англии, Морей улаживал англо-шотландские дела, а его первостепенной задачей было убедить Елизавету, что она укрывает убийцу короля. Через пять дней после Лэнгсайда Морей отправил в Лондон Джона Вуда с копиями документов, ставших известными как «письма из ларца». Странно, но эти копии представляли собой переводы французских оригиналов на шотландское наречие. Поскольку Елизавета с трудом понимала шотландский язык, но свободно говорила по-французски, непонятно, почему Морей приказал сделать такой перевод, но это лишь первая загадка, из которых состоит запутанная история «писем из ларца». Морей, впрочем, прекрасно знал, что Елизавета нуждается в «таких явных доказательствах, которые удовлетворили бы совесть ее величества». С этой целью регент 27 мая отправил «секретные документы» в Сент-Эндрюс Джорджу Бьюкенену, которого сам ранее назначил главой колледжа Святого Леонарда. Эти документы явно представляли собой еще один набор копий, которые Бьюкенен должен был использовать при подготовке обвинительного заключения. Бьюкенен был 62-летним поэтом и другом Марии в ее счастливые годы в Холируде, писал тексты для масок и придворных представлений, наставлял ее в латыни и вел себя словно придворный мудрец шотландской королевы. Теперь, после нескольких лет весьма выгодной для него дружбы, он превратился в главного обвинителя, написав «Detectio Mariae Reginae»[91], оскорбительный памфлет, прямо обвинявший Марию в том, что она изменила мужу с Босуэллом. В одном из эпизодов Бьюкенен поведал, что леди Рерс опустили из окна на поясе от ее платья в покои Босуэлла. Пояс будто бы порвался, но «добрая» женщина тем не менее вытащила Босуэлла из постели, в которой он спал с женой, и отправила его прямо в похотливые объятия королевы Марии. Эта невероятная история была рассказана Джорджем Далглишем непосредственно перед казнью, когда воспоминания о недавних пытках могли заставить его поклясться в чем угодно. В любом случае леди Рерс была любовницей Босуэлла и вряд ли стала бы сводничать.

Прежде чем написать клеветнический памфлет, Бьюкенен подготовил официальное «Обвинение», которое противоречиво назвал «информацией о возможных и неопровержимых заключениях и соображениях». Первый вариант был готов к 22 июня. Памфлет был написан на латыни, но переведен на шотландский и послан Ленноксу, отцу Дарнли, который уже давно требовал суда. Теперь Морей предлагал Елизавете устроить суд «торжественно и с великими церемониями», чтобы принять окончательное решение. Используя свое дипломатическое искусство, Морей предложил, чтобы объектом рассмотрения на суде стали его собственные действия в качестве регента «против… моих соотечественников»; таким образом, он получил бы возможность привести в качестве оправдания необходимость сместить с престола преступницу — убийцу и прелюбодейку. При этом все стороны смогут утверждать, что сама Мария не подвергалась суду.

Это было важно Елизавете, хорошо понимавшей, как внимательно наблюдают за ней из Лувра, Эскориала и Ватикана[92], ожидая, посмеет ли она предать суду помазанную королеву. Поэтому она прилагала огромные усилия к тому, чтобы избежать слова «суд» и казаться беспристрастной, в то время как уже формировалась стратегия, которая должна была подтолкнуть ее к решению. Стратегия состояла в том, чтобы обе стороны представили свое дело перед назначенной Елизаветой беспристрастной комиссией. 27 августа Мария узнала, что возглавлять комиссию должен герцог Норфолк[93], обязанный потом доложить о том, что будет установлено. Сесил и Елизавета затем могли поразмышлять о решении комиссии. Поскольку Марию не предавали суду, она не подвергалась унизительной обязанности лично появиться перед судьями. Сначала сочли, что комиссия будет заседать в Ньюкасле, однако потом место сбора перенесли в Йорк. В середине сентября Мария подала просьбу о выдаче охранных грамот графу Кассилису, епископам Росскому и Гэлоуэйскому, лордам Херрису и Бойду, сэру Джону Гордону[94] и сэру Джеймсу Кокбёрну. Мария была настолько уверена в том, что ее оправдают, что 15 сентября заверила своего свояка, Карла IX Французского, в том, что Елизавета обещала восстановить «ее честь и королевское достоинство в ее стране». Морей, со своей стороны, получил паспорта для ста человек свиты; кроме того, графы Мортон и Гленкайрн, лорд Линдси, епископ Оркнейский и коммендатор Данфермлайнский[95] также явились со свитами в сто человек.

Наконец, 24 сентября Елизавета отправила членам комиссии «Меморандум, как надлежит поступать Норфолку, Сассексу[96] и Сэдлеру по отношению к королеве Шотландии и посланцев ее сына в городе Йорке». Рассмотрению должны были подвергнуться обвинения Марии в соучастии в убийстве Дарили, а также история ее предполагаемого прелюбодеяния с Босуэллом; в случае полного оправдания Елизавета должна была восстановить Марию на престоле. Морей, со своей стороны, хотел ни больше ни меньше, чем осуждения Марии и признания Елизаветой его режима. Елизавета лично дала детальные инструкции членам комиссии. Им надлежало выслушать обе стороны отдельно, причем первой — сторону Марии, и если бы обвинениям не нашлось твердых доказательств, ее следовало восстановить на престоле. Условия будущего договора должны были исходить от Марии или Морея и быть принятыми Елизаветой, Марией и Мореем совместно. Условия договора должны были включать в себя акт о прощении прошлых преступлений; в помощь Марии назначался совет; все три сословия должны были дать согласие на будущий брак Марии; Босуэлл подлежал наказанию; нужно было утвердить правовой статус реформистской церкви; младенца Якова отправляли в Англию, но воспитывать его должны были шотландцы; права шотландской династии на английскую корону должны были быть уточнены. Гарантом договора явилась бы Елизавета, и если бы Мария нарушила хотя бы одно его условие, правителем немедленно стал бы Яков. Эдинбургский договор подлежал обязательной ратификации, а Марии запрещалось вступать в союз с иностранными державами.

Елизавета и Сесил рассматривали работу комиссии как прекрасную возможность разрешить старую проблему и считали, что могут положиться на ее членов. Норфолк был единственным английским герцогом и недавно овдовел в третий раз. Официально он был протестантом, однако имел множество родственников-католиков и нуждался в разрешении Елизаветы на новый брак; таким образом, на него можно было положиться. Сэдлер, который двадцать шесть лет назад видел Марию младенцем, был, как и граф Сассекс, придворным до мозга костей, и королева могла рассчитывать, что он выполнит волю монарха без особых размышлений. Марии пришлось бы полагаться на доклады, которые доставляли бы ей в Болтон из Йорка. Ее жизнь подверглась бы публичному рассмотрению, однако она смогла бы отвечать лишь через доверенных лиц.

29 сентября Мария отправила членам своей комиссии документ, который должен был стать для них единственным правовым основанием выступать от ее имени, поскольку ее личная печать осталась в Шотландии. В документе она перечислила все преступления лордов: захват ее после Карберри и заключение под стражу в замке Лохливен, настаивала на том, что ее отречение было незаконным, так как совершилось под влиянием угроз и было ратифицировано парламентом, который она не созывала. Подобным же образом коронация Якова без ее разрешения являлась недействительной. Затем, ступив на тонкий лед, она отвергла обвинения в том, что знала о готовившемся убийстве Дарнли, и заявила, что «следовала совету шотландской знати». Мария явно знала о существовании тайных «писем из ларца», она настаивала на том, что, если эти письма попытаются использовать в качестве улик против нее, ей должны позволить взглянуть на оригиналы «и дать на них ответ». Она также указала, что в Шотландии есть люди, которые могут подделать ее почерк и копировать ее стиль письма. Она не просила отомстить Морею, но обещала принять суждение Елизаветы, признать свободу протестантов и уверяла ее, что вопрос о наследовании престола согласован. Здесь не было нелепых угроз иностранного вторжения, а обвинения в адрес мятежных лордов были изложены разумно и спокойно. Мария была уверена, что ее оправдают и восстановят на престоле.

Пятью днями раньше, 24 сентября, Мария написала длинное письмо подруге детства — испанской королеве Елизавете. Она заверила ее в том, что окружена обожающими ее католиками, более того, Елизавета Английская завидует крепости ее, Марии, веры, которая поможет ей вернуть утраченное, несмотря на возводимые на нее несправедливые обвинения. Мария рассказала Елизавете о своих планах женить Якова на испанской принцессе, однако не знала, что Елизавета умрет родами прежде, чем ее найдет письмо подруги прежних дней, делившей с ней давние развлечения — турниры в Шамборе и детскую в Сент-Жермене. Мария Стюарт выдавала желаемое за действительное, и Сесил, перехватывавший ее корреспонденцию, был хорошо об этом осведомлен. Он также знал о том, что его католическое величество Филипп II Испанский был теперь свободен и мог вступить в новый брак. Получив удовлетворительный вердикт из Йорка, Сесил смог бы увязать все концы этой истории, которые пока что напоминали разъяренных змей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.