Глава XIII «ПОДДАННЫМ НЕ ПОДОБАЕТ НАКАЗЫВАТЬ СВОЕГО ГОСУДАРЯ»

Глава XIII

«ПОДДАННЫМ НЕ ПОДОБАЕТ НАКАЗЫВАТЬ СВОЕГО ГОСУДАРЯ»

Совет решил, что Марии не следует дозволять «предаваться своей неразумной страсти», поэтому «ее нужно лишить общества упомянутого графа Босуэлла», чье местонахождение было по-прежнему неизвестно. В оказавшуюся бесплодной погоню за графом были посланы Грэндж и Таллбардин, которых он оскорбил при Карберри. Тем временем сэру Уильяму Дугласу был отдан официальный приказ содержать Марию под стражей, «не нанося ей вреда», до тех пор, пока «не созовут новый суд по случаю жестокого и коварного убийства благородного короля Генри, супруга королевы».

В числе прочих обитателей замка Лохливен была мать сэра Уильяма, «старая дама»; то была не кто иная, как Маргарет Эрскин, также приходившаяся матерью незаконнорожденному сыну Якова V графу Морею. Она всем сердцем ненавидела Марию за то, что та была законной дочерью. Из остальных членов семьи в замке присутствовал лишь младший сын — красавец Джордж Дуглас. Тюремщиками королевы должны были стать Рутвен и Линдси. Остров почти полностью занимали замковые строения. Замок, построенный в XIV веке, представлял собой четырехэтажное здание с единственным входом на уровне третьего этажа и соседствовавшей с ним круглой башней; вид из нее на озеро закрывался основным зданием замка. Именно в эту мрачную башню после пребывания в покоях Гордонов в конце концов поместили Марию. Местоположение башни лишало королеву возможности подавать сигналы людям на берегу. Теперь она была полностью отрезана от друзей и находилась в руках совета, который 16 июня отдал приказ о ее аресте, подписанный Мортоном, Гленкайрном и Хоумом. На Линдси и Рутвена была возложена неприятная обязанность оставаться на острове и присматривать за заключенной. Остров представлял собой идеальное место для тайного убийства.

Аргайл, Хантли, Арброт и восемь менее влиятельных лордов поклялись спасти Марию, но были бессильны сделать что-либо, разве что объявить о своей верности. Враждебные ей лорды теперь пытались завершить дело, уничтожив католический алтарь в Королевской капелле Холируда, затем захватили посуду и одежду во дворце; впрочем, большая часть драгоценностей Марии находилась в Данбаре под защитой Патрика Уилсона. Лордам было необходимо опровергнуть обвинения в их причастности к убийству Дарнли, но даже если они знали о том, что в распоряжении Марии находится копия Крейгмилларского соглашения — хотя трудно себе представить, что она смогла оставить ее при себе, несмотря на все ожидавшие ее в Эдинбурге испытания, — она не могла использовать ее. Что же до остального, то лорды выследили всех людей, вовлеченных в заговор Кирк-о-Филд, начав с несчастного капитана Блэкаддера, которого, хотя он скорее всего ни в чем не был виновен, повесили; ему также вспороли живот и четвертовали. Схватили Поури, Хэя, Хёпберна и остальных; они под пыткой дали показания, очернявшие Босуэлла. Всех их повесили. Единственных независимых свидетельниц — двух домохозяек — так и не допросили подробно; вероятнее всего, им сказали, что от их молчания зависит их жизнь. Французский Парис дал довольно путаные показания, подтверждавшие, впрочем, принятую всеми версию, а когда Сесил стал настаивать на повторном его допросе, несчастного пажа поспешно повесили. Уилсону и Ормистону удалось бежать, и они бесследно исчезли. Так удалось установить удобную всем истину: Босуэлл с согласия королевы и при помощи подчинявшейся ему банды головорезов убил Дарнли, намереваясь захватить корону. Все остальные были невиновны. Некоторые даже поверили в эту историю.

19 июня, возможно, произошло событие, породившее многотомные исторические труды. Мортон утверждал, что в тот вечер он ужинал с Летингтоном, когда слуга доложил ему: в Эдинбурге видели Томаса Хёпберна, Джона Кокбёрна и Джорджа Далглиша. Все они были людьми Босуэлла, всех их разыскивали, так что Мортон отправил своих людей арестовать их. Томас Хёпберн бежал, Джона Кокбёрна арестовали. У Далглиша нашли «различные улики и письма», однако он отрицал, что хранит другие документы. Мортон не поверил ему и приказал поместить его на ночь в Толбуте в клетку, настолько маленькую, что в ней невозможно было встать во весь рост или лечь. В Тауэре подобное устройство называлось «малой клеткой». После ночи, проведенной в клетке, в дальнейших пытках не было необходимости: на следующий день Далглиш с готовностью отвел Роберта Дугласа, агента Мортона, в свою комнату и вытащил из-под кровати серебряную шкатулку. Эта шкатулка принадлежала Босуэллу, но ранее находилась на хранении у Балфура в замке. Перед сражением при Карберри Босуэлл послал за шкатулкой, однако предатель Балфур передал ее в руки Далглиша. На следующее утро в присутствии Атолла, Мара, Гленкайрна, Летингтона и еще пяти лордов вскрыли замок шкатулки. В ней обнаружили «письма, контракты, сонеты и прочие бумаги». Мортон лично хранил шкатулку. Он не сообщает о том, что свидетели удосужились хотя бы просмотреть ее содержимое. Впрочем, все они желали очернить Марию и Босуэлла и предпочли бы сначала внимательно прочесть документы, а уже потом делать утверждения. Шкатулка стала знаменитой бомбой замедленного действия в истории Марии Стюарт, причем к тому времени, когда ее содержимое было предано гласности, Джордж Далглиш — единственный человек, который мог подтвердить или опровергнуть историю Мортона, — был к всеобщей радости казнен.

Письма подтверждают участие Марии в собственном похищении Босуэллом и ее вину в убийстве Дарнли. Теперь они находились в руках ее врагов. Противники, впрочем, все еще пребывали в замешательстве. 1 июля лорды продолжали утверждать, что Босуэлл захватил королеву силой, хотя могли бы заявить, что располагают весомыми доказательствами обратного.

23 июня 1567 года Елизавета написала Марии, которой в Лохливене позволили получать письма:

«Всегда считалось, что преуспеяние привлекает друзей, а бедствия подтверждают истинность их дружбы. Мы знаем о Вашем положении и о Вашем браке от Вашего доверенного слуги Роберта Мелвилла. Говоря откровенно, наше горе весьма велико; ведь невозможно было сделать худший для Вашей чести выбор, нежели в такой спешке выйти замуж за подданного, которого помимо прочих недостатков молва обвинила в убийстве Вашего покойного супруга, указывая и на Ваше соучастие, хотя мы полагаем, что это последнее сообщение ложно!»

Затем английская королева посочувствовала бедствиям Марии и уверила, что сделает все, что в ее власти, во имя ее чести и безопасности, а также даст подданным Марии знать, что поддерживает ее. Другими словами: «Если Вы настолько глупы, чтобы выйти замуж за убийцу, сделавшего Вас соучастницей, чего же Вы хотели?»

Елизавета отправила Трокмортона в Шотландию с подробными инструкциями: «Надлежит призвать к согласию между правительницей и лордами, а также провозгласить, что, будучи сестрой-правительницей, их королева не может содержаться в плену или быть лишена монаршего статуса». Послу надлежало также предупредить шотландцев, что «подданным не подобает наказывать своего государя, они могут лишь давать ему советы». В качестве посла Елизаветы Трокмортон получил свободу пожурить Марию за ее ошибки — его положение давало право на подобное оскорбление величества. Елизавета всегда подчеркивала нерушимость прав помазанника Божьего. Шотландцев также предостерегли против союза с Францией.

Трокмортон, которому нельзя не посочувствовать, принимая во внимание возложенную на него задачу, получил также меморандум Сесила: необходимо установить фактические доказательства вины Босуэлла, Мария должна поручить лордам начать судебное разбирательство в его отношении; надо созвать парламент; все земли Босуэлла нужно конфисковать и передать Марии для обеспечения приличного образования принца Якова; вопрос о престолонаследии должен быть «заново подтвержден» — конечно же на условиях Эдинбургского договора; реформистская церковь должна быть официально признана всеми, за исключением «только самой королевы»; наконец, четыре или шесть советников должны регулярно раз в месяц совещаться с ней. Трокмортону не дали никаких инструкций относительно того, каким образом он должен был добиться всего этого от мятежных лордов, однако наставления хорошо согласуются со страстным желанием Сесила установить протестантский режим, действующий в рамках закона. Затем министр добавил к меморандуму постскриптум: латинский текст «Athalia 4 regum, interrempta par Joas Regem». Это — ссылка на Ветхий Завет, где говорится о том, как царица Израильская Гофолия была убита священниками и знатью на четвертом году правления за искоренение «королевского семени Иуды»; она рвала на себе одежды и восклицала: «Измена! Измена!» Царицу сменил юный царь, мальчик Иоас, при котором правили регенты, пока он, повзрослев, сам не занял престол. Итак, Трокмортон должен был соблюдать букву закона, однако, если бы случилось что-то еще, Сесил не стал бы удивляться: ведь существовал библейский прецедент.

Трокмортон, явно в ходе личной беседы, ответил, что согласен с Сесилом: принцу Якову будет лучше жить в Англии, а он сам обеспокоен усиливающимся конфликтом лордов — сторонников Марии и сторонников возможного регентства. Он также добавил, что будет сопровождать французского посла, «чтобы узнать о его инструкциях». Джеймс Мелвилл сообщает о том, какие были образованы коалиции: с одной стороны Мортон, Хьюм, Атолл, Летингтон и сэр Джеймс Балфур — партия короля, а с другой стороны их враги Хэмилтоны и Хантли — партия королевы. «Лорды, которым было отказано в дружбе, собрались в Дамбартоне под предлогом освобождения королевы с оружием в руках… Они бы и не подумали этого делать, если бы были допущены в общество остальных».

Другой причиной, по которой Трокмортон желал держаться поближе к французскому послу, была информация о том, что все еще находившийся во Франции Морей обращался за помощью к кардиналу Лотарингскому и пытался оказать давление на Екатерину Медичи. Достигнув Уэра, что лежит в двадцати милях от Лондона, отправлявший депеши по мере своего продвижения Трокмортон все еще считал освобождение Марии главной «мишенью, по которой нужно стрелять». Из Ферри Бриддж в Йоркшире он написал, что Аргайл, Флеминг, Сетон и Бойд присоединились к Хэмилтонам и Хантли, а замок Дамбартон предоставлен в распоряжение Босуэлла — если тот вернется. В Берике, где, судя по его жалобам, жилье было больше похоже на тюремную камеру, чем на место отдыха, Трокмортон встретил Летингтона. Когда того спросили, на чем стоят лорды, Летингтон улыбнулся, покачал головой и ответил: «Для нас было бы лучше, если бы вы оставили нас в покое, в противном случае плохо будет и нам, и вам; боюсь, что в конце концов так и выйдет». До Трокмортона дошел слух, что Марии предложили убежище во Франции, в аббатстве, которым управляла ее тетка, а принц Яков будет сопровождать ее «во время благочестивого паломничества во Францию», оставив Шотландию под управлением регентского совета. Но поскольку ни французский посол, ни какой-либо другой дипломат не имели доступа к Марии, этот слух явно был абсурдным. Трокмортону не оставалось ничего другого, кроме как «вскочить в седло и отправиться в Эдинбург». Там он получил новое письмо от Елизаветы, предписывавшее ему уверить Марию, что для нее лучше всего отослать принца Якова в Англию, где с ним будут обращаться как с сыном английской королевы, а он «познакомится с ее страной». Трокмортон также быстро усвоил, «что ни один посол или иностранец не должен говорить с Марией до тех пор, пока не арестуют графа Босуэлла». Его доля на самом деле была незавидной.

Тем временем Мария восстанавливалась после сильного потрясения, вызванного пленением. 14 июля Трокмортон сообщал, что при шотландской королеве находились пять или шесть дам и две служанки и что она предавалась всем активным развлечениям, какие только были возможны на острове. Мария все еще могла присматривать за делами своей свиты и дала Трокмортону разрешение прибыть в Эдинбург, хотя на самом деле он уже был там. Вполне возможно, что эта информация не соответствовала действительности, поскольку Трокмортону представили приукрашенную картину жизни Марии в надежде смягчить гнев Елизаветы: при Марии по-прежнему находились только две служанки, прибывшие с ней из Холируда. Однако ее соблазнительное очарование возвращалось к ней. И молодой Рутвен, находясь так близко к несравненной красавице, свалял большого дурака.

Однажды он ворвался в спальню Марии в четыре часа утра, упал на колени и стал умолять ее выйти за него замуж в обмен на организацию ее побега. Это не стало для Марии сюрпризом, ибо Рутвен раньше отправил ей любовное письмо. Поэтому в ту ночь Мария приказала служанке спрятаться за гобеленом и засвидетельствовать происходящее. Можно предположить, что Рутвен предварительно уведомил Марию о своих намерениях, а затем, собравшись с духом — не без помощи алкоголя, — сделал предложение. Мария была на четвертом месяце беременности, все еще замужем за Босуэллом, а ее будущее казалось весьма туманным, но Рутвен был молод и самоуверен. Мария с негодованием отказала ему и сообщила о его поведении леди Дуглас. Рутвена отозвали. Эту историю Мария рассказала Клоду Но во время своего английского плена, поэтому она вполне может быть одной из сказок, какие любят рассказывать стареющие красавицы, с сожалением вспоминающие: «Конечно, все они были влюблены в меня!» — но кажется вполне вероятной, учитывая характер Рутвена.

Трокмортона не допускали к Марии, однако он регулярно сообщал об улучшении условий ее содержания, а также о ее решительном нежелании порывать с Босуэллом. Женщины Эдинбурга «были полны ярости и оскорбляли королеву», так что, находясь среди них, Трокмортон опасался за собственную безопасность. Все затаили дыхание, ожидая, пока лорды решат, какой следующий шаг стоит предпринять. Некоторые из дворян начали раздумывать, как отнесется к ним Мария, если выйдет на свободу. Все они косились на календарь: всего через пять месяцев Марии должно было исполниться двадцать пять лет, когда она по закону могла отменить сделанные ею ранее земельные пожалования в их пользу, лишив их доходов. Трокмортон передал лордам просьбу об освобождении Марии и проведении разбирательства в отношении Босуэлла. В лучших традициях дипломатии лорды попросили время на размышление.

Около 16 июля Марию посетил Роберт Мелвилл. К тому времени Трокмортон уже подозревал, что ее принудят отречься от престола. Существует вполне правдоподобная история о том, что он написал ей, сообщая, что подпись, данная под принуждением, не имеет законной силы. Мелвилл обернул письмо Трокмортона вокруг острия своей шпаги, вложил ее в ножны и таким образом доставил королеве. Мария, однако, передала ему свои просьбы к лордам. Нельзя ли перевести ее в Стирлинг, чтобы она могла быть рядом с сыном? Нельзя ли прислать к ней еще дам, аптекаря, «скромного пастора», кружевницу и пажа? Мария попросила разрешения увидеться с иностранными послами и сказала, что если лорды не желают обращаться с ней как с королевой, то не могли бы они обращаться с ней как с дочерью покойного короля и матерью молодого принца. Она отказалась отречься от Босуэлла, потому что это сделало бы ее нерожденного ребенка незаконнорожденным. Она также заявляла, «что уже семь недель беременна». Это означало, что ребенок был зачат, когда она уже была замужем за Босуэллом, однако она скорее всего изменила дату — на самом деле ребенок был зачат до свадьбы, в Данбаре, так что она была беременна уже три с половиной месяца.

Проблема законности ее ребенка была решена самым жестоким образом около 24 июля, когда Мария выкинула близнецов неопределенного пола. Тот факт, что эмбрионы были достаточно большими, чтобы их смогли разглядеть ее служанки — повивальной бабки при этом не случилось, — ясно указывает на то, что зачатие состоялось в Данбаре.

Учитывая ее состояние после выкидыша — у Марии было сильное кровотечение, следующий шаг лордов был чрезвычайно жестоким. Они наконец решили разрубить гордиев узел, и королеву посетил Линдси в сопровождении нотариев. Линдси привез с собой письма, в которых Мария официально обвинялась в соучастии в убийстве Дарнли и в совершении прелюбодеяния с Босуэллом. Кроме того, были три документа, которые Мария должна была подписать. Первый из них представлял собой отречение от престола. В нем говорилось, что она «столь опечалена и сломлена» бременем правления, что не может его больше выносить и по собственной воле и «из материнской любви» отдает корону и власть своему сыну. Поскольку Мария должна была признать, что бремя власти сломило ее, возложение этого бремени на младенца-сына вряд ли выглядит как акт материнской любви, но у составителей документа не было времени продумать такие тонкости — он был призван расчистить путь для коронации Якова. Второй документ передавал Морею власть регента вплоть до достижения Яковом семнадцати лет, а третьим документом Мария должна была назначить регентский совет из Шательро, Аргайла, Мортона, Гленкайрна и Мара, которому надлежало править, пока в Шотландию не вернется Морей, а потом и помогать ему в делах управления, если бы он того пожелал. Лорды предусмотрели всё. Линдси попросил Марию прочитать документы, но из его поведения было ясно: не имеет никакого значения, прочтет она их или нет. Некоторые источники утверждают, что на самом деле она их вовсе не читала.

Мария, находившаяся в постели и все еще очень слабая от потери крови, естественно, отказалась подписать документы, и атмосфера резко изменилась. Ей намекнули, что, если она не подпишет, ее выведут из замка и утопят в озере или же отвезут на «некий остров посреди моря, где будут содержать всю оставшуюся жизнь, и никто об этом не узнает». Мария «настойчиво» попросила дать ей возможность ответить перед парламентом на все содержавшиеся в письмах обвинения. Линдси сказал, что у него нет полномочий вести переговоры, а нотарии зачитали королеве документы. Затем они вновь спросили, каково ее решение, и Мария опять отказалась подписать их. Теперь, однако, Мария встала с постели и перебралась в кресло. Она осознала, что в мире реальной политики корона ей больше не принадлежит: ее отберут у нее либо законным образом — через отречение, либо силой — убив ее. Поскольку ей некуда было деваться, она подписала документы, попросив нотариев засвидетельствовать, что подписывает их под принуждением. Она запомнила совет Трокмортона, содержавшийся в переданном ей тайно письме. Так началась длинная череда заговоров и тайной переписки, которая будет продолжаться до самой ее смерти.

Именно тогда Марию перевели из покоев Дугласов в средневековую башню и отобрали бумагу, перья и чернила. Как обычно в безвыходной ситуации, Мария заболела, на этот раз желтухой, вызвавшей отеки и «окрашивание всего ее тела в ярко-желтый цвет». Отек, вероятно, был вызван спровоцированным выкидышем тромбозом вен. К ней допустили врача, который давал ей стимулирующие сердечные средства и делал кровопускания до тех пор, пока она не поправилась. Болезнь и более строгий режим содержания отрезали Марию от новостей, не давая ей возможность узнать о том, что происходило в Эдинбурге и Стирлинге.

Трокмортон сначала встретился с Летингтоном, немедленно известившим его, что любая попытка Англии оказать поддержку Марии поставит под угрозу ее жизнь. Затем посол встретился с лордами — уже надевшими шпоры и готовыми скакать в Стирлинг — и просил их повременить с отречением, поскольку не на благо государству передавать власть ребенку. Ему ответили: «Королевство еще никогда не управлялось хуже, ведь королева получала дурные советы или не получала их вовсе», а затем лорды удалились. Потом Трокмортон просил Сесила, и совершенно напрасно, как оказалось, отозвать его в Лондон, потому что ему больше нечего здесь делать. Это спасло бы его от неловкости, ведь лорды пригласили его принять участие в коронации, и его согласие означало бы, что Елизавета признала свершившееся. Дилемма была разрешена 26 июля, когда Трокмортон получил длинное письмо от Елизаветы, приказывавшей ему оставаться в Эдинбурге и продолжать настаивать на освобождении Марии. Она должна знать, насколько «мы не одобряем их действия», писала Елизавета. Однако Сесил вычеркнул слово «их» и вставил вместо него «ее», изменив тем самым весь тон письма. Трокмортон должен был передать лордам: «Мы откровенно выступим против вас, мстя за вашу правительницу в назидание потомству… Вы можете заверить их, что мы не менее их ужасаемся убийству нашего кузена короля и нам точно так же не нравится брак королевы с Босуэллом. Однако им не пристало… призывать ее… к ответу на обвинения силой; ведь мы считаем неестественным, чтобы голова отвечала перед ногой». Наконец, ему «ни в коем случае» не разрешалось присутствовать на коронации.

Мелвилл написал Елизавете 29 июля 1567 года, что Мария «предпочла бы, чтобы она сама и принц находились скорее в Вашем королевстве, нежели где бы то ни было еще в христианском мире». Что более важно, в тот же самый день тринадцатимесячного мальчика короновали в приходской церкви Стирлинга как Якова VI, а шотландские дворяне прикоснулись к короне в знак своей верности. Мятежники держали все под контролем: Мортон и Эрскин из Дана принесли за принца присягу, Рутвен и Линдси подтвердили отречение Марии, а Нокс произнес проповедь на текст из Первой книги Царств, где речь шла о коронации восьмилетнего Иосии, «делавшего угодное в очах Господних»[83]. Единственная причина разногласий состояла в том, что Яков был помазан священником, против чего «протестовали Нокс и прочие проповедники», однако собравшийся для коронации кортеж торжественно проследовал к замку: Атолл нес корону, Мортон — скипетр, Гленкайрн — меч, а Мар как королевский гувернер — самого короля. В записях значится, что церемонию засвидетельствовали Нокс, судебный клерк и Кемпбелл из Кинзенклоха. В Эдинбурге жители провозгласили Якова королем «с радостью, танцуя и восхваляя его», а «по всей Шотландии трещали фейерверки, палили пушки и звонили церковные колокола». Дуглас из Лохливена, злонамеренно продемонстрировав отсутствие такта, устроил фейерверк, а вся его свита танцевала в саду. Мария в своей темнице со страхом осведомилась о причине торжеств, и кто-то из слуг бестактно объяснил ей, что «в своем бахвальстве она утратила власть и не имеет больше силы отомстить им». В ответ Мария сказала, что теперь у них есть король, который отомстит за нее, а затем с полным на то основанием упала на колени и «долго и горько плакала». Можно сказать, что она не была больше шотландской королевой, однако когда в середине августа она написала Трокмортону «из своей тюрьмы на острове Лохливен», то подписалась «Marie R»[84]. Раньше ее подпись представляла собой просто «MARIE», но теперь она утверждала свой королевский статус.

Мария, впрочем, была отнюдь не лишена друзей. Ходили слухи, что на западе собирает силы партия Хэмилтонов, стараясь не спровоцировать лордов на действия против нее. Партия королевы, однако, не позволила герольдам объявить о ее отречении и коронации Якова. В день коронации в Дамбартоне было подписано соглашение между Хэмилтоном, архиепископом Сент-Эндрюсским, Аргайлом, Хантли, Арбротом, Гэллоуэем, Джоном Лесли, епископом Росским, Херрисом и другими. Документ требовал освобождения Марии. В Англии гнев Елизаветы не уменьшался, и Сесил боялся, что она может решиться на открытую войну. Впрочем, он доверительно сообщил Трокмортону, что причины ее поведения состояли в том, что, во-первых, она желала создать у народа впечатление, что ни в коем случае не одобряет содержания монарха под арестом, а во-вторых, она не хотела допустить прецедента, который можно было бы впоследствии обратить против нее самой.

Как только 12 апреля Морей прибыл в Эдинбург, Трокмортон нанес ему визит. Морей сказал ему, что примет на себя регентство, хотя и не без дипломатичного колебания. Вместе с Мореем приехал французский посол де Линьероль, который открыто заявлял: тонкости дипломатии требуют создать впечатление, будто Франция оказывает давление с целью освободить Марию, которая была суверенной правительницей, невесткой его короля, а между странами существовала долгая традиция дружеских отношений. Посол не имел намерений добиваться доступа к Марии и, сообщив о своем поручении лордам, должен был немедленно вернуться во Францию.

Три дня спустя, 15 августа, Морей в сопровождении Атолла, Мортона и Линдси навестил Марию. После ужина Морей проговорил со своей сводной сестрой два часа наедине. Их беседа странным образом напоминала их встречу в Реймсе шесть лет назад, в 1561 году. В тот раз Морей, тогда еще просто лорд Джеймс, был отправлен лордами узнать, «что у королевы на уме»; вместе они выработали условия, на которых Мария могла вернуться и править в Шотландии. Теперь Морей должен был указать причины, по которым она не могла больше оставаться королевой, а он заменял ее в качестве регента. Существуют две сильно отличающиеся одна от другой версии этой встречи.

Первая версия была изложена Мореем Трокмортону. «Он (Морей) вел себя по отношению к ней скорее как духовный наставник, нежели советник». Мария вынуждена была посмотреть в лицо фактам: она пришла к власти в относительно благополучной стране, поддерживавшей добрые отношения с Англией и Францией, официально признавшей Реформацию и теперь постепенно ее принимавшей; прошлые раздоры знати постепенно отходили в прошлое по мере того, как дворяне принимали власть сильного монарха, а торговля с Англией и континентальной Европой процветала. Вместо сильного монарха Шотландия получила прекрасную девушку, предпочитавшую политике развлечения и своим своевольным браком испортившую отношения с Англией; ее игнорировала французская королева, пришедшая в ужас из-за ее возможного участия в убийстве короля, а ее невнимание к государственным делам поставило страну на грань гражданской войны. Морей оставил Марию в тот вечер, «не надеясь ни на что, кроме милосердия Божьего». Неудивительно, что Мария горько плакала.

Собственную версию событий Мария изложила Клоду Но десять лет спустя. Морей прибыл на берег озера, высокомерно оседлав одну из лошадей Марии, и, к ее большому удовольствию, свалился с нее прямо в воду. Как именно она рассмотрела это происшествие из своей тюрьмы, остается тайной. Морей повел себя вовсе не так почтительно, как подобало бы человеку, ужинавшему в обществе своей правительницы; позднее ей пришлось напомнить ему о долге по отношению к королеве. Он спросил ее совета относительно того, стоит ли ему принять регентство, ведь другие кандидаты могут и не относиться к Марии со свойственной ему мягкостью. Она напомнила ему, что единственная обладает законной властью перед Богом, а те, кто готовы ее узурпировать, с легкостью заменят его. Мария сказала Морею: «Тот, кто не держит слова, когда должен, вряд ли сдержит его, когда нет обязательств». Все его слова о ее покровительстве и защите Мария сочла обманом. Она попросила вернуть ей кольцо, которое было подарено ей Генрихом II. Морей отказался, заявив, что лорды вынуждены конфисковать ее драгоценности на тот случай, если она решит использовать их, чтобы финансировать свой побег. Клод Но прокомментировал: «Тут проявилось все высокомерие этого несчастного, который не поколебался обратить личную собственность королевы против нее».

Как всегда, истина лежит посередине между этими двумя версиями, ведь оба участника помнили только то, что им хотелось помнить в соответствии с их намерениями. Морей был по понятным причинам зол на свою сводную сестру и сожалел, что в свое время отправился за ней во Францию, тогда как Мария, словно бы заткнув уши, не слышала ничего, кроме несправедливых упреков в адрес монарха, который по данному ему от Бога праву стоял над людьми.

Шесть дней спустя, 22 августа 1567 года, «герольды и трубачи» у Хай-кросс в Эдинбурге провозгласили Морея регентом Шотландии. Он поклялся, подчиняясь королю, охранять истинную веру, созывать парламент и не поддерживать контактов с Марией без ведома Тайного совета. Де Линьероль уехал во Францию с обычной коллекцией серебряной посуды, а Трокмортон немедленно сообщил о произошедшем Елизавете, которая в ответ дала ему позволение сообщить партии Хэмилтона о ее поддержке. Партия королевы опять отказалась позволить герольдам сделать объявление на западе страны.

Когда Мария прослышала о том, что 15 декабря Морей созывает парламент, то увидела в этом возможность публичного рассмотрения ее дела и написала Морею длинное письмо. Она напомнила, что всегда обращалась с ним как с родным братом, а не как с незаконнорожденным, и доверяла ему управление всем королевством с тех пор, как оно перешло к ней. Она требовала разрешения на парламентские слушания, обещая, что, если парламент того потребует, она «отречется от власти, данной ей Богом».

Морей отказался дать разрешение, а 4 декабря Тайный совет подтвердил существование бумаг, «написанных ею собственноручно», которые указывали на соучастие Марии в убийстве Дарнли и даже обвиняли ее в заговоре с целью погубить младенца Якова. Постепенно стали распространяться слухи о Крейгмилларском соглашении, и, по сообщению Друри, Летингтон сжег все существовавшие его копии, за исключением одной, касавшейся «участия королевы; сохраненной, чтобы показать при случае». Чтобы увязать между собой тюремное заключение Марии и регентство Морея, собравшийся 15 декабря парламент придал действиям мятежных лордов законную форму. Убийство Дарнли, мятеж Босуэлла и заключение Марии в Лохливене произошли «по вине самой королевы». Босуэлла описали как «главного исполнителя указанного ужасного убийства». Прозвучало требование заслушать письма Босуэлла и Марии, но их не предъявили, хотя парламентариев заверили в том, что они доказывали: «Она заранее знала и соучаствовала в упомянутом убийстве короля, своего законного супруга». Парламент также отметил «передачу короны и власти в королевстве, совершенную ее милостью королевой, дражайшей матерью нашего господина, подтвержденную ее письмами, подписанными лично и запечатанными ее личной печатью 24 июля». Парламент также мудро ратифицировал все сделанные Марией земельные пожалования, тем самым не давая ей возможности отозвать их в день своего рождения. Мария больше не была королевой Шотландии, она сама провозгласила: «Мы так расстроены и опечалены, что наши тело и дух не в состоянии сохранять силу в данной ситуации. Поэтому мы отказались от управления нашим королевством».

Довольно неуклюже высказывая пожелание, чтобы такое никогда больше не случалось в будущем, парламент выступил против женщин в целом: «Женщин не дблжно ни в коем случае допускать к публичной власти в королевстве или позволять им иметь ее в стране».

Лорд Херрис объявил протест в отношении писем об отречении, назвал их недействительными и потребовал нанести визит Марии, чтобы лично услышать ее пожелания. Он возглавил парламентское меньшинство, отказавшееся подписать акт об отречении. Этот акт тем не менее был принят наряду с остальными актами, укреплявшими реформированную церковь, включая исповедание веры, заново утверждавшее положения кальвинистского учения, а также более радикальными актами, направленными против католиков. Партия Хэмилтонов на заседании парламента не присутствовала.

Морей провел два дня в Эдинбургском замке, а затем начал свое регентство с конфискации всего имущества Босуэлла, немедленно вынудив Патрика Уилсона, объявленного убийцей короля, передать ему замок Данбар. Эти действия имели более важное значение, нежели просто подчинение территорий, ведь именно в Данбаре хранилась основная часть драгоценностей Марии. Как она справедливо полагала, Морей наложил руку на всё, включая ее кольца. Мария знала, как это случается: так было с Дианой де Пуатье после смерти Генриха II и с ней самой после смерти Франциска II. В обоих случаях драгоценности становились собственностью короля, однако теперь Морей подарил некоторые из них жене, а остальные сохранил для себя.

В сентябре Морей принял делегацию лордов, преподнесших ему позолоченную посуду и задавших вопрос о его намерениях в отношении Босуэлла. Морей ответил им, что «не стоит делить шкуру неубитого медведя». Трокмортон также отметил, что Хэмилтоны «созвали вассалов на западе страны». 5 сентября Бедфорд сообщил Сесилу, что Морей собирается выступить против них с оружием в руках. Однако 15 сентября Морей принял Аргайла и Хэмилтонов для обсуждения спорных вопросов. Это, должно быть, оказалось бесполезным, поскольку 17 сентября Хэмилтоны потребовали освободить королеву и призвать к ответственности убийц Дарнли. Они поклялись в верности Якову, однако как принцу, а не королю, и вознамерились «помочь лордам, которые поддержали наше дело». К тому времени они смогли собрать 400 пехотинцев и получили обещание, что будут присланы еще 9 тысяч. Ясно обрисовались противоборствующие стороны, хотя 14 октября Морей уверял Сесила: «Состояние королевства указывает на всеобщее спокойствие». Однако подводный камень — тайные письма из шкатулки, становившиеся все менее и менее тайными, — оказался на виду 16 сентября, когда Морей в присутствии лордов Тайного совета подписал расписку в получении ларца. Как и Мортон, он объявил письма подлинными.

Морею также пришлось столкнуться с извечной проблемой любого правительства: у него теперь «почти не осталось денег», и он начал распоряжаться драгоценностями Марии, продав некоторые из них всегда готовой к новым приобретениям Елизавете. Сама Мария постепенно смирялась со своим заключением, «нарастила жирок», «вместо ярости проявляла благодушие и уже разжалобила многих». Вероятно, она всегда имела склонность к полноте, но раньше контролировала свой вес при помощи постоянной физической активности. Лишенная этой возможности, она быстро располнела. Начиная с июня в замок стали приходить сундуки с одеждой и прочими вещами для пленной королевы, к которой теперь присоединилась Мэри Сетон, хотя от прежней роскоши королевского гардероба не осталось и следа. Среди присланного были ткань для вышивания и для платьев, новые туфли, головные платки, нижнее белье и даже накладные волосы для прически. Подобно всем заключенным, Мария постоянно надеялась на освобождение, но в то же время страшилась событий, которые разворачивались за стенами ее темницы.

У второстепенных участников заговора против Дарнли исторгли признания, и они были казнены с варварской жестокостью. Их признания показывали, что главным организатором заговора был Босуэлл, теперь благополучно пребывавший в заграничной тюрьме, а его жена, бывшая королева, являлась его соучастницей. Все это было вполне удовлетворительно, и прочие лорды, подписавшие Крейгмилларское соглашение, могли спать спокойно в своих постелях. Лорды даже размышляли о возможности нового брака для Марии — она все еще оставалась женой Босуэлла, но эту неприятную деталь легко было исправить — и приняли во внимание целый ряд возможных кандидатов из числа знати, хотя саму Марию вряд ли спросили.

Она все еще оставалась пленницей, мечтавшей о побеге. Однако Мария хотела бежать из Лохливена не для того, чтобы бороться за королевскую власть, но скорее чтобы вновь наслаждаться жизнью принцессы. Она написала Екатерине Медичи и Елизавете, прося о помощи, причем ей удалось тайно переправить письма за пределы замка. Впрочем, ни одна из правительниц не была склонна рисковать, чтобы спасти королеву, обвинявшуюся в убийстве мужа. Возможности самой Марии организовать побег были незначительными, ведь, чтобы написать эти письма, ей даже пришлось изготовлять чернила из каминной сажи. Она смогла очаровать лодочника, переправившего ее послания, но вся остальная прислуга находилась под постоянным наблюдением: тюремщики Марии были такими же пленниками, как и она сама. Королева, однако, превратила в своего добровольного помощника Джорджа Дугласа, младшего брата сэра Уильяма. Когда брат приказал ему покинуть остров после одной из многочисленных ссор в семействе Дугласов, Джордж сумел вступить в контакт с лордом Сетоном, верным сторонником Марии.

Первая попытка побега Марии, состоявшаяся в конце весны, предполагала переодевание в прачку, а Мэри Сетон в это время должна была оставаться на острове и играть роль королевы. Однако один из лодочников заподозрил, кем на самом деле являлась служанка шести футов ростом, и попытался сорвать закрывавший ее лицо шарф. Мария инстинктивно схватилась за шарф, выдав себя — ведь руки у прачки красные и огрубевшие от постоянной стирки, а руки женщины в лодке были белыми, с изящными длинными пальцами. Хотя королева вернулась в свою тюрьму, лодочник никому не сказал о попытке побега.

Теперь Мария использовала в качестве курьера юного сироту Уилли Дугласа, однако он был ненадежен и даже умудрился потерять адресованные ей письма, которые нашла дочь лэрда. Девочка обещала сохранить все в секрете, если Мария возьмет ее с собой, но та, почувствовав возможную ловушку, ответила, что не имеет намерения бежать. Уилли, которого Мария вознаградила золотыми, был обвинен в подготовке побега и изгнан с острова. Удивительно, но сэр Уильям и леди Дуглас не усилили мер безопасности, однако похвалялись перед самой Марией, что хорошенько о ней позаботятся. Тем временем Джордж Дуглас и лорд Сетон собрали группу вооруженных людей в прибрежной деревне у Лохливена и ждали там известий. Юному Уилли позволили вернуться, и он сообщил Марии, что ее побег запланирован на 2 мая.

Незадолго до назначенного срока произошла случайная заварушка, когда слуги подняли ложную тревогу, обернувшуюся бедой: один из людей сэра Уильяма схватил аркебузу — считая, как он утверждал позднее, что она заряжена только пыжом, — и выстрелил в толпу, ранив двоих зевак.

2 мая Уилли организовал праздник Неразумия, на котором он сам был Аббатом Беспорядка, и настоял на том, чтобы Мария следовала за ним повсюду, куда бы он ни пошел. Благодаря этому ему удалось нарушить заведенный в замке распорядок и отвлечь внимание от действий, которые в обычной обстановке вызвали бы всеобщую тревогу. В прибрежной деревне появилась большая группа вооруженных всадников во главе с Джеймсом Хэмилтоном из Ормистона, а сама Мария до ужина удерживала леди Дуглас беседой, чтобы та не увидела их. Сэр Уильям заметил, как Уилли сковывал цепью и привязывал все лодки на острове, кроме одной, но Марии удалось отвлечь и его внимание. Мария получила от Джорджа Дугласа жемчужину при посредничестве подкупленного крупной взяткой лодочника — это был сигнал, означавший, что все готово.

Сэр Уильям лично подал ужин Марии и затем оставил ее на попечении «человека по имени Драйсдейл», который позднее ушел играть в ручной мяч. Мария покинула двух дочерей хозяина замка, сказав им, будто идет молиться, что и делала весьма благочестиво до тех пор, пока не пришло время надеть плащ с капюшоном. Так же поступила одна из ее служанок. Все фрейлины Марии, в том числе Мэри Сетон, Джейн Кеннеди и француженка Мари де Курселль, были посвящены в план побега. Тем временем Уилли, прислуживая сэру Уильяму, выкрал ключ от главных ворот. Затем он и Мария на глазах нескольких слуг миновали главный двор и вышли в ворота, Уилли запер их за собой и бросил ключ в дуло ближайшей пушки. Марию узнали несколько прачек, но Уилли приказал им молчать, а затем королева села в лодку. Лодочник посоветовал ей лечь на дно лодки на случай, если начнут стрелять. Путь через озеро — от заключения к свободе — занял всего несколько минут. На берегу королеву встретили Джордж Дуглас и Джон Битон с лошадьми, а также верный Уилли Дуглас. После того как они проехали две мили, к эскорту королевы присоединились лорд Сетон и лэрд Риккартона, они переправили ее через реку Форт у Квинсферри. На южном берегу реки Марию приветствовал Клод Хэмилтон, второй сын герцога Шательро, приведший еще двадцать лошадей. Около полуночи кортеж благополучно прибыл в замок Сетона в деревне Ниддри.

Наши познания о последующих событиях основываются на воспоминаниях Марии, записанных Клодом Но. Она припоминала, что в Ниддри ее ожидали — нет, не новости о политических делах в Шотландии — «платья и прочие вещи, подобающие ее полу и положению». Поскольку личный гардероб Марии находился в руках Морея и лордов-конфедератов, эти платья, должно быть, у кого-то одолжили. Из замка Ниддри Мария, проехав двадцать пять миль, попала в Хэмилтон, где могла не беспокоиться о возможном нападении лордов. Трокмортон, впрочем, не доверял побуждениям Хэмилтонов: «Те, кто организовал побег, сделали это исключительно ради того, чтобы захватить власть в королевстве».

Тем временем в замке Лохливен дочери Дугласа быстро обнаружили отсутствие Марии, и сэр Уильям осознал, что самая важная заключенная в Шотландии только что сбежала у него из-под носа. Его театральная и неудачная попытка совершить самоубийство, заколовшись, была отмечена властями, и возмездия не последовало. Сэр Уильям не производил впечатления очень умного человека, однако он находился в сложном положении: ему приходилось угождать своему сводному брату Морею и одновременно вести себя благородно по отношению к Марии на тот случай, если бы ей удалось вернуться к власти. Как многие люди, застигнутые государственным переворотом, он вполне разумно воздерживался от того, чтобы открыто принять ту или иную сторону. Три дня спустя он отправил вслед Марии ее вещи, так что она опять получила обратно часть имущества.

При Марии теперь находились два новых человека — Джордж и Уилли Дугласы; оба они поддались ее чарам и добровольно продолжали ей служить. Королева — теперь в качестве свободной женщины — стала магнитом для своих сторонников. 8 мая в Хэмилтоне было подписано новое соглашение. Среди подписавших были девять графов, девять епископов, восемнадцать лордов и многие другие; они обещали «служить и повиноваться королеве, отдавая ей свои тела, земли, друзей и т. п.». Тем не менее «их силы не слишком велики и совсем не организованы».

Регент Морей в это время отнюдь не бездействовал. 3 мая он, как говорят, «пребывая в сильном изумлении», приказал собрать армию в Глазго, а четыре дня спустя Роберт Лепревик напечатал объявление, ставившее всех сторонников Марии вне закона как изменников. Поскольку сам Морей находился в Глазго, всего в восьми милях от Хэмилтона, и обе стороны могли быстро встретиться, шансы на повторение нелепого «Загонного рейда» были невелики. Мария объявила свое вынужденное отречение недействительным, а Друри сказал Трокмортону: он сомневается, что она вообще прочла документ. Мария теперь вела себя так, как если бы вернула себе полную власть. Она отправила Хёпберна из Риккартона в Данбар с инструкциями захватить замок, а потом отправиться в Данию и отозвать Босуэлла. Путешествие оказалось досадно неудачным, и ни одна из целей не была достигнута.

Марии, однако, надлежало решить, насколько жестко она будет добиваться восстановления собственной власти. Мелвилл сообщал, что «она не собиралась сражаться или рисковать в полной превратностей битве» — вполне объяснимое настроение после Карберри, — но Хэмилтоны посоветовали ей начать войну, так как поняли, что имеют численное преимущество над силами Морея, причем рекомендовали наступать и немедленно ввязываться в сражение. Мария 5 и 6 мая написала письма «всем королям, принцам, герцогам, владетелям и магистратам, нашим подданным… всем нашим законным и благонамеренным друзьям». Письма были крайне резкими: королева назвала Морея «бесчестным ублюдком», «чудовищным изменником», убившим Дарнли и подстрекавшим Босуэлла похитить ее. Шательро теперь был ее «приемным отцом»; она отказалась от собственного отречения и назначила Шательро и его наследников регентами и наставниками Якова «на случай ее отсутствия за границей». В случае ее смерти Шательро и дом Хэмилтонов должен был унаследовать корону. Летингтона и Балфура осудили как изменников вместе с лэрдом Крейгмиллара, а Сессфорд и Керр из Фаудонсайда были названы бездушными проклятыми тиранами. Список продолжался в том же духе, однако сомнительно, чтобы письма были подписаны или доставлены по назначению. Историк Хэй Флеминг считает, что Мария, безусловно, видела их и одобрила, возможно, даже участвовала в их составлении, но подлинным автором был Хэмилтон, архиепископ Сент-Эндрюсский.

Наилучшим решением было бы занять выгодную оборонительную позицию и там сосредоточить объединенную армию для выступления против Морея, отряды которого уже начали переходить на сторону Марии и присоединяться к ее войскам под командованием Аргайла. Быстрое передвижение на север, чтобы обойти Глазго с востока, открыло бы дорогу на Дамбартон, а численное преимущество сдержало бы действия Морея. В Дамбартоне Мария смогла бы перевести дух и собрать силы — «постепенно призвать своих подданных к подчинению». Более того, если бы она двигалась достаточно быстро, то смогла бы достичь Стирлинга, находившегося под контролем Мара, прежде, чем последний успел бы соединиться с силами Морея. К несчастью, возобладали воинственные намерения Хэмилтонов и Аргайла, и Мария, отвергнув свой прежний план «не рисковать в сражении, а отправиться к замку Дамбартон», приняла худшее решение и выступила на северо-запад с шестью тысячами человек. Морей был удивлен этим шагом, однако направился на юго-восток к воротам Галлоугейт и разместил свои куда менее внушитедьные силы на холме у деревни Лэнгсайд. Мария не ожидала никаких военных действий и вела свою армию как обычно — словно бы «на парад».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.