Глава VII РЕФОРМЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА КОМПРОМИССА 1549–1552 гг

Глава VII

РЕФОРМЫ ПРАВИТЕЛЬСТВА КОМПРОМИССА 1549–1552 гг

Как показали последующие события, успехи, одержанные представителями боярской группировки Шуйских, после московского восстания 1547 г. оказались кратковременными ввиду узости той социальной базы, на которую они опирались. Уже к началу 1549 г. окончательно формируется правительство компромисса, отражавшее интересы широких кругов феодалов. Фактическим главой нового правительства Ивана IV стал Алексей Федорович Адашев[1341]. Пользуясь большим влиянием на Ивана IV, Адашев уже в 1549 г. берет в свои руки важнейшую текущую правительственную работу. В то же время происходят серьезные изменения состава Боярской думы, показывающие постепенную потерю позиций феодальной аристократии в этом учреждении. Состав Думы резко увеличился: вместо 12 человек бояр, входивших в нее в 30-х годах XVI в., в Думе к концу 1549 г. насчитывалось 32 боярина, причем характерно, что десять бояр получили свои звания уже после февраля 1549 г.[1342] В их числе был ряд сподвижников главы правительства Алексея Адашева. О князе Дмитрии Ивановиче Курлятеве как о «единомысленнике» князя Курбского и его «приятелей» говорит сам Иван Грозный[1343]. Близок к Адашеву был и Иван Васильевич Шереметев[1344], постриженный позднее в цитадели нестяжательства Кирилло-Белозерском монастыре, который поддерживал Сильвестра. Входил в Избранную раду Михаил Яковлевич Морозов[1345]. Всего боярами стали после московского восстания 1547 г. 18 человек, т. е. больше половины состава бояр Думы в конце 1549 г. получило свои Звания после восстания. Из числа бояр, вошедших в Думу в начале 1547 г. или в конце 1546 г., остались в живых к концу 1549 г. всего четверо[1346]. Остальные 10 бояр получили звание еще до этого[1347].

Сходная картина наблюдается и при изучении состава окольничих. Из девяти человек шестеро получили свои звания в 1549 г., двое в 1547 г. (в годы боярского правления было всего 2–3 окольничих). Увеличение в три раза численного состава Думы свидетельствовало

о стремлении правительства ослабить политическое влияние нескольких аристократических фамилий, монопольно распоряжавшихся Думой в малолетство Ивана Грозного. Однако в силу существования системы местничества это мероприятие было половинчатым: в Думу попадали новые лица, но все же из знатнейших боярских и княжеских фамилий. Резкое увеличение состава окольничих особенно существенно: этот думный чин получали по преимуществу нетитулованные представители старо-московского боярства, поддерживавшие централизаторские устремления правительства. Отец Алексея Адашева Федор Адашев, М. Я. Морозов, В. М. Юрьев сделались окольничими именно в 1547–1550 гг.

Перемены произошли и в составе дворцовых учреждений[1348]. После января 1549 г. был отставлен от казначейства И. И. Третьяков, поддерживавший в годы боярского правления Шуйских. Не будучи формально казначеем, решающее влияние на дела государственной канцелярии приобрел А. Ф. Адашев[1349]. В литературе уже ставился вопрос о так называемой Избранной раде, которая, по словам Курбского, в 50-е годы XVI в. осуществляла правительственные мероприятия. С. В. Бахрушин показал, что это название было переводом термина «Ближняя дума»[1350]. С этим объяснением в целом следует согласиться. Выделение Ближней думы было одним из следствий расширения состава Боярской думы. Состав Этой думы для 1549 — начала 1550-х годов определить почти невозможно, да вряд ли он был постоянным.

Во время мартовских событий 1553 г. ближними боярами были князья Иван Федорович Мстиславский и Владимир Иванович Воротынский, поддерживавшие кандидатуру сына Грозного, Дмитрия, на русский престол[1351]. С. В. Бахрушин включает в Ближнюю думу еще И. В. Шереметева Большого, князя Д. Ф. Палецкого, М. Я. Морозова и князя Д. И. Курлятева, приходивших к присяге первыми в марте 1553 г. и участвовавших в разборе дела князя Семена Васильевича Лобанова-Ростовского[1352].

В состав Близкней думы, на его взгляд, входили также думные дворяне А. Ф. Адашев, И. Вешняков, дьяк И. Висковатый, печатник Никита Афанасьевич Фуников[1353].

Возможно, позднее в Ближнюю думу входили бояре Ю. М. Булгаков, Д. И. Курлятев, В. М. Юрьев, И. И. Пронский, В. С. Серебряный, И. В. Шереметев, И. М. Воронцов, окольничий А. Ф. Адашев и постельничий И. М. Вешняков, подписавшие в январе 1555 г. приговор о разбойных делах[1354]. К правительству Адашева был близок протопоп придворного Благовещенского собора Сильвестр, пользовавшийся после восстания 1547 г. огромным влиянием на молодого царя. В своей деятельности и идеологии Сильвестр выражал интересы дальновидных кругов боярства и нестяжательского духовенства[1355].

Состав правительства Ивана IV 50-х годов XVI в. явился предметом специального исследования И. И. Смирнова, который дал обстоятельные очерки, посвященные участию в правительственной деятельности митрополита Макария, Захарьиных, Адашева, Сильвестра и дьяка Висковатого[1356]. Эти лица, по его мнению, играли наиболее крупную роль в политике Русского государства в середине XVI в.[1357]. Действительно, и Макарий, и Сильвестр, и другие названные И. И. Смирновым лица были видными политическими деятелями. Однако с оценкой характера их деятельности, данной автором, на наш взгляд, согласиться в ряде случаев трудно. Так, митрополит Макарий содействовал оформлению идеологии русского самодержавия, сыграл заметную роль в деле венчания Ивана IV, в идеологическом обосновании борьбы за Казань и т. п.[1358] Но вместе с тем Макарий активно боролся против царской программы секуляризации церковных земель, защищая своекорыстные интересы духовных феодалов. Выпустив из поля зрения церковную реформу середины XVI в. (Стоглав), И. И. Смирнов дал идеализированную картину деятельности такого яркого представителя воинствующей церкви, каким был Макарий[1359]. Реформы конца 40-х — начала 50-х годов XVI в. проводились в известной мере за счет ущемления интересов церкви и были враждебно ею встречены.

Как «о доверенном лице митрополита Макария» говорит И. И. Смирнов о Сильвестре[1360]. Но это превращение идейного противника осифлян в их соратника достигается путем отрицания единодушных показаний большинства сохранившихся источников о деятельности Сильвестра (Послания Ивана Грозного, сочинения Курбского, Царственная книга)[1361]. Вопреки им И. И. Смирнов считает, что Сильвестр скорее был доверенным исполнителем, чем руководителем и вдохновителем правительства[1362].

Достаточно вспомнить рассказ Пискаревского Летописца, чтобы усомниться в правильности подобного пересмотра всех показаний источников. В Пискаревском Летописце прямо указывается, что Сильвестр «правил Рускую Землю» вместе («заодин») с Адашевым и что они сидели «в ызбе у Благовещения»[1363]. Совокупность всех сохранившихся источников позволяет считать Сильвестра представителем определенной части духовенства нестяжательского толка[1364]. Не входя формально в состав правительства (из-за своего духовного сана), Сильвестр оказывал большое влияние на всю правительственную деятельность конца 40-х — начала 50-х годов XVI в. и явился инициатором секуляризационных проектов и других важных государственных мероприятий.

Если И. И. Смирнов стремится преуменьшить роль Сильвестра в правительственном кружке 50-х годов XVI в., то Захарьины-Юрьевы у него незаслуженно попадают в число деятелей, определявших политическую линию Русского государства того времени[1365], Д. Р. и В. М. Юрьевы (а о них и идет речь в данном случае), будучи свойственниками молодого царя, занимали видное место в дворцовом аппарате. Но функции дворцовых управителей нельзя преувеличивать. Так, И. И. Смирнов пишет, что Д. Р. Юрьев, как дворецкий, «возглавлял то ведомство, через посредство которого правительство Ивана IV осуществляло политику борьбы против иммунитета»[1366] Но ведомство дьяка Ю. Сидорова, проводившего в мае 1551 г. пересмотр иммунитетных грамот, находилось под непосредственным руководством казначеев, а не дворецкого[1367]. Из факта наличия среди многочисленных жалованных грамот, подтвержденных в 1551 г., некоторых документов, выданных в 1547–1549 гг. «по приказу» дворецких, отнюдь не следует непосредственная связь майского пересмотра 1551 г. с Большим дворцом и Д. Р. Юрьевым как его главою.

Когда в 1553 г. в Боярской думе обсуждался вопрос о наследнике престола, противники кандидатуры сына Анастасии Романовой говорили лишь об опасности прихода к власти Захарьиных-Юрьевых. Усиление политической роли Захарьиных-Юрьевых относится к самому кануну опричнины, введение которой в какой-то мере связано с их инициативой.

Алексей Адашев, Сильвестр, Дмитрий Курлятев и другие деятели Избранной рады составляли тот правительственный кружок, который группировался вокруг молодого царя. Но какова же была роль самого Ивана Грозного в выработке и осуществлении программы реформ? Вопрос этот крайне запутан в историографии. Даже такой крупный исследователь, как И. И. Смирнов, в 1944 г. приписывавший Ивану IV инициативу в проведении важнейших правительственных мероприятий, в своей последней монографии вообще отказался от оценки значения деятельности Ивана Грозного в годы реформ середины XVI в.

Обратимся к показаниям источников. Сам Иван IV в послании Курбскому рисует дело так, что все государственные преобразования 50-х годов были проведены Адашевым и Сильвестром, а не им самим[1368]. Лукавый благовещенский поп якобы «подошел» простодушного царя, который позднее с горечью писал, что Сильвестр «ничто же от нас пытая, аки несть нас, вся строения и утверждения по своей воле и своих советников хотение творяще. Нам же еще что и благо советующу, сия вся непотребна изчиняху»[1369]. Тенденциозный характер этих высказываний царя очевиден: Иван IV хотел задним числом обосновать свою опалу на когда-то всесильных временщиков. Но вот что важно: пытаясь доказать губительные последствия политики Адашева и Сильвестра, царь в ряде случаев противопоставляет их действиям свои собственные решения. Однако все это относится ко второму периоду реформ (мартовские события 1553 г., споры о Ливонской войне и т. д.). Говоря о внутренней политике 50-х годов XVI в., Иван Грозный не находит в своем распоряжении конкретного материала, чтобы обвинить правительство Избранной рады в нарушении царских предначертаний того времени. Внутренняя политика Адашева и Сильвестра вполне соответствовала представлениям самого Ивана IV[1370].

Как это ни парадоксально, идейный противник Ивана IV — князь Андрей Курбский дает сходную с ним характеристику роли царя в проведении реформ середины XVI в.: царь выступает лишь как простое орудие предначертаний Сильвестра и Адашева, которые окружают его советниками, причем он не мог «без их совету ничееоже устроити или мыслити», «и нарицались тогда оные советникы у него Избранная рада… понеже все избранное и нарочитое советы своими производили»[1374].

Курбский не менее субъективен, чем Грозный. Он также противопоставляет время Избранной рады годам опричнины, только в отличие от царя рисует последние мрачными красками. И у Курбского нет и намека на расхождение между царем и его советниками по внутриполитическим вопросам.

Свидетельства Грозного и Андрея Курбского можно подкрепить оценкой деятельности Адашева и Сильвестра, данной Пискаревским Летописцем[1375].

В данном случае мы сталкиваемся с попыткой объяснить, почему при одном и том же царе столь различна была политика в разные периоды его правления. Ответ был один: «правили Русскую землю» в 50-е годы XVI в. временщики, а не сам царь.

Совсем другую картину рисуют официальные акты; в них творцом важнейших государственных преобразований везде называется царь. Иван IV открывает собор 1549 г. и обращается с речью к присутствующим. В царских вопросах 1550 г. изложена программа дальнейших реформ. Выступление на Стоглаве и царские вопросы к церковному собору 1551 г. как будто рисуют нам активную роль Ивана IV и в проведении церковных реформ. Конечно, этим источникам полностью доверять нельзя, ибо они не раскрывают самую процедуру подготовки государственных актов. Однако если сопоставить Эти материалы с публицистическими памятниками, то общий вывод можно сделать более или менее определенный. В конце 40-х — начале 50-х годов XVI в. представления Иванам о путях преобразования государственного аппарата совпадали с предложениями Адашева и Сильвестра. Избранная рада не противостояла царю, а проводила единую с ним политическую линию. В какой мере при этом Иван IV находился под влиянием временщиков, установить гораздо труднее, но вопрос этот имеет значение скорее для изучения характера царя Ивана, чем для исследования самой сущности реформ середины XVI в.

* * *

Перед новым правительством встал вопрос о путях преобразования государственного аппарата. Первый приступ к реформам выразился в созыве 27 февраля 1549 г. расширенного совещания, на котором присутствовали Боярская дума, освященный собор, воеводы, а также дети боярские и дворяне «большие» (очевидно, московские).

Иван IV объявил боярам и дворцовым чинам, что «до его царьскаго возраста от них и от их людей [д]етем боярским и христианом [ч]инилися силы и продажи и обиды великие в землях и в холопех и в иных во многих делех и они бы вперед так не чинили» под угрозой опалы. В свою очередь и бояре били челом царю, чтобы он «опали им не учинил некоторые». Если же «дети боярьские и христьяне на них и на их людей учнут бити челом о каких делех ни буди, государь бы их пожаловал, давал им и их людем с теми детми боярьскими и со христьяны суд». Царь пожаловал как бояр, которым он заявил, что «сердца на вас в тех делех не держу и опалы на вас ни на кого не положу», так и воевод и детей боярских, которых «наказал всех с благочестием умилне».

28 февраля парь вместе с митрополитом Макарием и боярами «уложил, что во всех городех Московьские земли наместником детей боярьских не судити [н]и в чем, опричь душегубства и тать[бы] и розбоя с поличным; да и грамоты свои жаловальные о том во все городы детем боярьским послал»[1371].

Февральское совещание 1549 г. («Собор примирения») было фактически первым Земским собором. Его созыв знаменовал превращение Русского государства в сословно-представительную монархию, создание центрального сословно-представительного учреждения[1372]. Правда, совещание 1549 г. не обладало всеми чертами позднейших соборов: на нем не участвовали представители городского торгово-ремесленного населения (они впервые были участниками Земского собора только в 1566 г.), совещание, вероятно, не носило выборного характера. Но чрезвычайно важно было то, что важнейшие государственные мероприятия начинают приниматься с санкции представителей господствующего класса, в числе которых значительную роль играли дворяне.

Решение Собора 1549 г. показывало, что правительство собиралось в дальнейшем использовать поддержку как боярства, так и дворян. Оно недвусмысленно намекало, что феодальная аристократия должна поступиться рядом своих привилегий в пользу основной массы служилого люда.

Отмена подсудности дворян наместнической власти (в дальнейшем санкционированное статьей 64 Судебника 1550 г.) означала постепенное оформление сословных привилегий дворянства.

В связи с тем, что в феврале 1549 г. решено было «давать суд», если «дети боярские и христиане» обратятся с челобитием («учнут бити челом») на бояр, казначеев и дворецких, как установил С. О. Шмидт, создается особая Челобитная изба, которой ведал Алексей Адашев и, возможно, Сильвестр[1373]. Автор Пискаревского Летописца так описывает деятельность Адашева как главы Челобитной избы: «А кому откажет, тот вдругорядь не бей челом; а кой боярин челобитной волочит, и тому боярину не пробудет без кручины от государя; а кому молвит хомутовкою (т. е. уличит в плутовстве. — А. 3.), тот болыни того не бей челом, то бысть в тюрьме, или сослану. Да в ту же пору был поп Силивестр и правил Рускую землю с ним заодин, и сидели вместе в ызбе у Благовещения»[1374]

Земский собор 1566 г. Миниатюра из Лицевого свода XVI в.

Ряд возражений С. О. Шмидту сделал И. И. Смирнов. Он обратил внимание на то, что местоположение Челобитенного приказа по Штадену иное (юго-восточный угол Кремля), чем место избы у Благовещения. Ему кажется также сомнительным, чтоб Адашев сидел в одной канцелярии вместе с попом Сильвестром. Наконец, статьи 7–8 Судебника говорят о подаче челобитных не в Челобитную избу, а вообще боярам и приказным людям[1375]. Действительно, местоположение Челобитной избы в середине XVI в. не вполне ясно: у Благовещения находилось помещение казны, о которой и мог упоминать автор Пискаревского Летописца. Не будучи формально казначеем, Адашев в 50-х годах XVI в. фактически возглавлял деятельность государевой казны[1376]. Но во всяком случае связь возникновения Челобитной избы с реформами середины века несомненна. К 1562 г. ее существование документально засвидетельствовано описью Царского архива[1377].

В Челобитную избу поступали челобитные на имя государя, здесь же по ним принимались решения. Челобитная изба была своего рода высшим апелляционным ведомством и контрольным органом, надзиравшим над другими правительственными учреждениями[1378].

Одновременно с «Собором примирения» происходили заседания и церковного собора, который в дополнение к канонизированным в 1547 г. 23-м русским «святым» установил церковное празднование еще 16 «святых» и рассмотрел жития этих «чудотворцев»[1379]. В числе канонизированных были виднейшие церковные иерархи (архиепископы новгородские Нифонт и Евфимий, епископ Стефан Пермский), русские князья (князь Всеволод-Гавриил Псковский, князь Михаил Ярославич Тверской) и ряд основателей монастырей (Савва Вишерский, Ефросин Псковский, Григорий Пельшемский)[1380] В условиях роста реформационного движения церковь канонизацией своих видных деятелей стремилась укрепить свой падающий авторитет.

* * *

После февральских соборов правительственная деятельность в 1549 г. развернулась в различных областях.

Рост народных движений в городе и деревне заставил возобновить проведение губной реформы, замедленное после торжества Шуйских в 1542 г. 27 сентября 1549 г. был выдан губной наказ крестьянам Кириллова монастыря[1381]. Этот наказ свидетельствовал о росте влияния дворянства: так, если по грамотам 1541 г., которые получил Троице-Сергиев монастырь, разбойные дела должны были ведать выбранные из крестьян десятские, пятидесятские и сотские[1382], то теперь губные дела передавались в ведение выборных губных старост из числа детей боярских. Восстанавливалось полностью в своих правах центральное ведомство по разбойным делам — комиссия бояр, «которым разбойные дела приказаны»[1383]. Кирилловскую грамоту скрепил своею подписью дьяк Борис Щекин, которого в 1555 г. мы находим сидящим в Разбойной избе[1384]. Так постепенно зарождался будущий Разбойный приказ.

Если Разбойная изба оформилась лишь к 1555 г., то ряд других «изб» возник, очевидно, уже в 1549 г., хотя долгое время связь этих «изб» с казною все же сохранялась[1385]. В отличие от дворцов размежевание между «избами» прежде всего происходило по функциональному различию, а не по территориальному. Это свидетельствовало о значительном успехе централизации управления.

Однако пережитки феодальной раздробленности в стране не были еще ликвидированы, поэтому значительная часть изб не порывала окончательно с территориальным принципом управления. Это особенно было заметно в судебно-финансовых приказах-избах и в приказах, которые наряду с основными имели финансовые прерогативы.

Первоначально избы получали название не по функциям, которые они исполняли, а по дьякам, которые ими руководили[1386]. Наиболее раннее свидетельство об «избе» как учреждении относится к 1548 г. В 1543 г. упоминается Конюшенный двор[1387], а в 1548 г. говорится уже о Конюшенной избе[1388], которая еще входит в ведомство конюшего. К 1547/48 г. относится первое упоминание Сытного дворца[1389]. Гораздо интереснее история возникновения Посольской избы или избы дьяка И. М. Висковатого, как она вначале называлась. Датой основания этой избы в литературе считается поручение посольского дела казенному подьячему Висковатому: «В 57-м году… приказано посольское дело Ивану Висковатого, а был еще в подьячих»[1390]. Уже в 1549 г. в источниках упоминается изба подьячего Висковатого, ставшего в конце этого же года дьяком[1391]. Так постепенно из казны выделилась Посольская изба как учреждение с определенными функциями и штатом, возглавлявшаяся дьяком. Первоначально с руководством дипломатическим ведомством Висковатый совмещал функции «кормленого дьяка», оставшиеся за ним в силу связи Посольской избы с государевой канцелярией — казною[1392]. Зто совмещение давало возможность финансировать потребности учреждения, но зато усложняло его деятельность. Вместе с тем Эти дополнительные обязанности были явным пережитком и постепенно их значение все уменьшалось[1393]. В октябре 1550 г. мы уже имеем свидетельство о существовании Ямской избы[1394].

О возникшей вскоре после февральского собора 1549 г. Челобитной избе нам уже приходилось говорить выше.

Оформление к 1550 г. Ямской избы, ведавшей сбором основного налога — ямских денег, неслучайно: правительство в это время изыскивало пути к укреплению государственных финансов.

Важнейшее изменение, происшедшее в организации ямской службы в середине XVI в., сводилось к тому, что население отныне переставало само выполнять ямскую повинность, стоя на ямах с подводами и делая ямские дворы[1395], а должно было приискивать особых лиц — «ямских охотников», на содержание которых оно платило наряду с ямскими деньгами еще и «подмогу»[1396]. Обеспечение этих охотников во многом напоминало комплектование служилых людей по прибору и в частности стрельцов. Организация ямских слобод в конце 50-х годов XVI в.[1397] содействовала налаживанию службы связи, одного из основных нервов в государственном аппарате.

1549 г. был годом активного наступления на иммунитетные привилегии духовных феодалов. Еще к 1548 г. относится первая попытка в этом направлении: Николо-Песношский монастырь был отныне обязан платить ямские деньги, от сбора которых его только недавно (в 1547 г.) освободили[1398].

4 июня 1549 г. в Дмитров послали грамоту, согласно которой ряд монастырей (Симонов, Песношский и др.) лишался права беспошлинной торговли в Дмитрове, Кимрах и Рогачеве. Правда, крупнейшие монастыри (Троице-Сергиев, Соловецкий, Кириллов и Новодевичий) свои тарханные привилегии сохраняли[1399].

В новых жалованных грамотах, выданных в 1549 г., как правило, нет уже освобождения иммунистов и от главных прямых налогов — ямских денег и посошной службы, т. е. фактически выдача тарханных грамот прекратилась[1400].

* * *

К концу 1549 г. все настойчивее и настойчивее стали раздаваться голоса, подталкивавшие правительство на проведение реформ. Царю подал свой проект преобразований Ермолай-Еразм, предлагавший ценою некоторых уступок «ратаям» предотвратить возможность новых крестьянских «волнений скорбных». Ермолай-Еразм намечал меры по унификации системы поземельного обложения, по обеспечению землей служилого люда и т. п.

Разносторонностью и вдумчивостью отличались проекты И. С. Пересветова, защитника сильной самодержавной власти. Централизация суда и финансов, кодификация законов, создание постоянного войска, обеспеченного денежным жалованием, — вот только некоторые из предложений этого «воинника»-публициста, выражавшего думы и чаяния передовой части дворянства, затронутого реформационно-гуманистическим движением[1401].

Еще в ноябре 1547 — марте 1548 г. состоялся большой поход на Казань[1402]. Несмотря на личное участие царя, это крупное военное мероприятие окончилось неудачей. Казанская проблема оставалась нерешенной, а от нее зависело и обеспечение безопасности юго-восточных рубежей государства и дальнейшее развитие Экономических и культурных связей со странами Востока.

В ноябре 1549 г. начался новый поход на Казань. Одной из страшных язв в организации русских вооруженных сил было местничество. Местнические споры воевод не раз губили даже хорошо организованные военные экспедиции. Мы уже говорили, например, о неудаче похода на Казань 1530 г., когда город не был взят из-за споров «о местех» князей Глинского с Бельским. Поэтому ^правительство решило начать военную реформу с ограничения местничества. Еще накануне казанского похода, очевидно, в ноябре, Иван IV после совета с боярами издал приговор «о местех в воеводах и в всяких посылках в всяком розряде не местничатися, кого с кем куды ни пошлют, чтобы воиньскому делу в том порухи не было; и всем бояром тот был приговор люб»[1403].

Текст приговора не сохранился. Известно лишь, что его дважды подтвердили во время похода на Казань; во Владимире[1404] (декабрь 1549 г.) и в Нижнем Новгороде (январь 1550 г.).

Запись о приговоре во Владимире До нас дошла в разрядных книгах. Согласно этой записи, на время казанского похода все местнические счеты между служилыми людьми отменялись («розни бы и мест меж их однолично никоторые не было… для земского дела все ходили без мест»). Все местнические счеты должны были быть разобраны по возвращении из похода («А кому будет каково дело о счете, и как оже даст бог с своего дела и с земского придет, и государь им счет тогды даст»)[1405]. По мнению М. Н. Тихомирова, во Владимире состоялось заседание Земского собора, на котором царь советовался с боярами и детьми боярскими по вопросам, связанным с началом похода против Казани[1406].

Владимирский приговор (декабрь 1549 г.) сохранился не только в записи разрядных книг, но и в одной дефектной копии, изданной П. Свиньиным[1407]. В этом списке имеются пометы дьяка Ивана Елизарова, печатника и дьяка Никиты Фуникова и дьяков Андрея Васильева и Угрима Львова, говорящие о том, что список восходит к официальному тексту. После слов «велел написати» идут слова: «дьяком своим Ивану Елизарову с товарищи велел руки свои приложити». В конце документа помещена фраза: «Дьяк Андрей Васильев уложил о наряде и применения ему доведется разряде».

Список Свиньина дает более точные сведения о приговоре 1549 г., чем запись разрядной книги. Приговор 1549 г. был принят как чрезвычайная мера. Однако он был явно недостаточным. Об этом свидетельствуют местнические споры воевод под Казанью, чем в известной мере объясняется неудача похода («ино всякой розместничается на всякой посылке и на всяком деле»)[1408]. Все это заставило Ивана IV, еще находясь под Казанью, поставить более широко вопрос о проведении военной реформы и других преобразований.

Правительственная программа сохранилась в одном любопытном проекте из сборника волоколамского игумена Ефимия Турков[1409], ученика видного церковного деятеля середины XVI в., участника Стоглавого собора новгородского архиепископа Феодосия. Впервые издал текст проекта И. Н. Жданов, приурочивший его к Стоглавому собору, ибо по своему стилю и содержанию он напоминал царские вопросы на Стоглаве, помещенные также в сборнике[1410].

Н. Кононов не согласен с датировкой И. Жданова. Он обратил внимание, что в проекте ставился вопрос о монастырских слободах, тогда как он был решен в сентябрьском приговоре 1550 г.; таким образом, проект, по его мнению, мог быть составлен только до сентября 1550 г.[1411] С. О. Шмидт относит составление проекта реформы к июню — июлю 1550 г., основываясь на отсутствии в нем упоминания об июльском приговоре 1550 г. относительно отмены местничества (решения о местничестве конца 1549 — начала 1550 г. там отмечаются). С. О. Шмидт связал проект с предполагаемыми им заседаниями Земского собора, который могли иметь место в июне — июле 1550 г.[1412]

Однако есть основания для более точной датировки памятника. Проект реформ во всяком случае составлен до издания Судебника Ивана IV в июне 1550 г., ибо в нем имеются ссылки на «уставные книги» Ивана III и Василия III и ни слова нет о Судебнике Ивана IV, хотя поднимаются вопросы, так или иначе нашедшие отражение в Этом законодательном своде (например, о боярском землевладении). Тот факт, что Судебник до Стоглавого собора, возможно, не был еще действующим кодексом, отнюдь не уменьшает убедительности этого аргумента, ведь как раз в «вопросах» царя и представлялся случай, ставя перед митрополитом и боярами некоторые положения Этого кодекса, сослаться на составленный в июне 1550 г. текст законодательного кодекса или хотя бы как-то его использовать. Однако никаких следов влияния Судебника «в вопросах» не обнаруживается.

Проект не мог быть составлен ранее похода на Казань, т. е. ранее ноября 1549 — марта 1550 г. Но вероятнее всего, что царь отдал распоряжение о составлении проекта еще под Казанью. Проект, составленный в виде царских предложений, обращенных к церковному собору, князьям и боярам, начинается с упоминания об ограничении местничества, которое было проведено во время этого похода. По тексту получается, что во время написания проекта царь находился под Казанью: «И как приехали х Казани, и с кем кого ни пошлют на которое дело, что всякая розместничается… бывает дело не крепко; и отселе куды кого с кем посылаю без мест… всякому делу помешька бывает»[1413] (Курсив наш. — А. 3.).

Царь отправился под Казань из Нижнего Новгорода 23 января 1550 г., а вернулся в Москву в марте 1550 г. Таким образом, разбираемый проект был написан около февраля 1550 г.[1414] Если поводом для его составления было местничество воевод под Казанью, то причины Этого лежали глубже; они коренились в необходимости серьезных преобразований государственного аппарата, к которым было приступлено еще в феврале 1549 г.[1415]

Уже в преамбуле царских вопросов ставилась задача издания законов, которые должны были восстановить порядок, существовавший при Иване III и Василии III[1416]. Ссылка на «отца» и «деда», встречающаяся позднее в законодательстве середины XVI в.[1417], означала, что реформам старались придать вид мероприятий, направленных против тех злоупотреблений властью боярами, которыми были наполнены «несовершенные годы» самого Ивана IV. Тот же мотив мы встречаем и в речах Ивана IV на февральском соборе 1549 г. и в Стоглаве и в его письмах к Курбскому.

Но, конечно, это была лишь та идеологическая форма, в которую облекались новые правовые установления.

После постановки вопроса об отмене местничества в проекте излагался ряд соображений о необходимости навести порядок в вотчинном и поместном праве. По мнению автора проекта, необходимо было провести проверку земельных владений (вотчин, поместий) и кормлений с целью выяснения размеров владений и исполнения воинских обязанностей служилыми людьми. В результате Этого пересмотра можно было перераспределить имеющийся в распоряжении служилых людей земельный фонд, чтобы обеспечить малоземельных и безземельных феодалов. Дворянский смысл земельного проекта бесспорен. Несмотря на то, что хотели перераспределение провести «по достоиньству» (т. е. с учетом служебной и родовой иерархии), оно нарушало исконные вотчинные права феодальной аристократии.

В этом, очевидно, заключалась причина того, что проект осуществления не получил.

Для контроля над вотчинным землевладением предлагалось завести специальные книги, куда записывались бы все сделки на землю светских феодалов с целью контролировать, «за кем сколько прибудет и убудет» земли. «И по вотчине и служба знать», — прибавляет автор «вопросов».

Таким образом предполагалось ввести строгое соответствие служилых обязанностей и вотчинного землевладения. Частично эти предложения были осуществлены в Уложении о службе 1556 г. и в указе 11 января 1558 г.

Строгий контроль предлагалось ввести и над порядком верстания земли в поместье; тем, кто запустошит свою землю, грозила царская опала.

Согласно сложившемуся в середине XVI в. обычному праву поместная земля не должна была выходить из службы. Поэтому в «вопросах» говорилось, что молодая вдова служилого феодала должна была обязательно выйти вторично замуж за сына боярского, который и выполнял служилые обязанности с земли, переходившей к нему вместе с этой вдовой. Если боярыня была стара, ей следовало выдать замуж свою дочь. В случае отсутствия у нее дочери земля этой боярыни должна была перейти к ее племяннику или (при отсутствии такового) отписывалась государю, а сама вдова постригалась в монахини.

В «вопросах» говорилось о необходимости ликвидации податных привилегий светских и духовных владельцев слобод, ибо от нарушения законодательства Ивана III и Василия III «государьская подать и земская тягль изгибла»[1418].

Для осуществления земельной реформы и упорядочения финансов необходимо было привести в известность наличный земельный фонд. В середине 40-х годов правительству Воронцовых не удалось завершить проведение переписи земель; теперь этот вопрос снова встал на повестку дня. Царь сообщал в «вопросах», что «приговорил есми писцов послати во всю свою землю писать и сметити… земли всякие, чьи ни буди». Если в дальнейшем «утяжют кого черес писмо лишьком, и то имати на меня, царя и великого князя»[1419].

Это начинание, как будет показано далее, было осуществлено в 50-е годы XVI в.

К числу финансовых реформ относился проект ликвидации проездных пошлин (мыта) внутри страны за счет увеличения тамги. Мыт на порубежных заставах должен был взиматься по-прежнему. Таможенные перегородки между отдельными землями Русского государства, отражавшие незавершенность процесса изживания экономической раздробленности, препятствовали дальнейшему развитию товарно-денежных отношений.

Правительство Ивана Грозного в своем проекте ликвидации мыта хотело в какой-то мере удовлетворить требования торгово-ремесленного населения. Однако в середине XVI в. не сложились еще экономические предпосылки для осуществления намеченной реформы и только торговым уставом 1653 г., принятым в условиях складывания всероссийского рынка, проездные пошлины были ликвидированы[1420].

В связи со стремлением упрочить отношения с Ногайской ордой, союзником Русского государства в борьбе с Казанью, в «вопросах» предполагалось обеспечить безопасность проезда ногайских послов и купцов на Русь и обратно под угрозой суровых санкций. Наконец, особым пунктом в «вопросах» выдвигалось пожелание ликвидировать корчмы, которые в годы обострения классовой борьбы представляли особую опасность, как место скопления элементов, недовольных существовавшим строем. Еще 28 декабря 1547 г. корчмы были уничтожены в Новгороде. В 1549 г. резко выступал против корчем в Пскове Ермолай-Еразм. Однако окончательно провести в жизнь ликвидацию корчем не удалось: слишком была велика заинтересованность в денежных поступлениях с продажи «пития». Дело ограничилось строгим наказом, чтобы корчмы держали специальные «излюбленные головы», и установлением высоких «заповедей» (штрафов) с тех крестьян, которые будут сами незаконно «питье держать на продажу», да и с самих «питухов»[1421].

Если подвести некоторые итоги рассмотрению царских «вопросов», то можно констатировать далеко идущие намерения правительства удовлетворить земельные требования дворян за счет боярского землевладения, укрепить армию и государственные финансы.

* * *

Поход на Казань кончился неудачей. 23 марта 1550 г. царь вернулся в Москву[1422]. Настало время осуществлять ту программу, которая была провозглашена еще в феврале 1549 г. и разработана в феврале 1550 г.

В соответствии с правительственными планами военной реформы в июле 1550 г. был издан новый приговор о местничестве[1423], подтвердивший и конкретизировавший постановление 1549 г. о местнических делах[1424]. Впрочем, приговор стремился не отменить, а лишь урегулировать местнические счеты. В нем прежде всего устанавливалось старшинство первого (большого) воеводы большого полка по отношению к воеводам всех других полков. Таким путем укреплялось единоначалие в армии. Эта реформа вполне соответствовала пожеланиям И. С. Пересветова, высказанным в сентябре 1549 г., о том, чтобы все военачальники подчинялись мудрому «паше», назначенному царем[1425].

Челобитная И. С. Пересветова (начало). Список XVII в. Государственный Исторический музей.

Приговором были упорядочены местнические взаимоотношения между воеводами. Второй воевода большого полка должен быть «без мест» с большим воеводой полка правой руки (т. е. оба они приравнивались в служебном и местническом отношениях). Остальные воеводы — правой руки, передового и сторожевых полков — должны быть «не менши» большого воеводы правой руки; а воеводы левой руки — не меньше воевод передового и сторожевых полков. Следовательно, первые воеводы передового и сторожевого полков приравнивались к первому воеводе правой руки, который был «без мест» со вторым воеводой большого полка. Воеводы левой руки соответствовали воеводам передового и сторожевого полка, но признавались «меньшими» воеводами по сравнению с воеводами правой руки. Приговор повышал роль и самостоятельное значение воевод отдельных полков на время военных операций. Вместе с тем принятое решение было явной уступкой княжеско-боярской знати, которая по преимуществу и назначалась на командные должности. Приговор в этой части был сформулирован так, что устанавливалось соподчинение воевод, но не устранялись возможности для их местнических счетов. Приговор говорил, что воеводы должны быть «без мест», «не менши» других и т. д., не предрешая вопроса об их местнических счетах. Это давало возможность правительству при назначении на высшие командные должности лавировать, избегать наиболее вопиющих несуразностей, порождаемых местничеством, не отменяя его окончательно.

Заключительная часть приговора запрещает местничество на «службе» с воеводами. Эта часть приговора безусловно содействовала укреплению дисциплины в дворянской армии, повышала роль воевод на время военных действий. Приговор в то же время давал какую-то гарантию боярской аристократии, что их чести «порухи» не будет. Компромиссный характер приговора объясняет его жизненность (он действовал около 100 лет)[1426].

В целом июльский приговор 1550 г., ограничивший местнические счеты на основе сложившейся практики взаимоотношения воевод в полках, имел большое значение для поднятия боеспособности дворянской армии. Однако его значение уменьшалось тем, что боярская Знать не желала считаться с принятыми решениями и Зачастую нарушала запреты, принятые в 1550 г. К тому же никаких санкций за нарушение постановления приговор 1550 г. не вводил.

Наряду с попытками укрепления дисциплины дворянской конницы в середине XVI в. закладывается основа формирующегося постоянного (стрелецкого) войска. Уже с начала XVI в. в связи со значительными сдвигами, происшедшими в вооружении (распространение огнестрельного оружия), в составе русских вооруженных сил появляются отряды пищальников, свидетельствующие о зарождении на Руси элементов постоянной армии. Пищальники составили то основное ядро, из которого выросло стрелецкое войско.

На необходимости учреждения стрельцов «огненного боя» настаивал И. С. Пересветов, убежденный сторонник постоянного войска, оснащенного огнестрельным оружием.

Большинство советских исследователей датирует появление стрельцов 1550 г. и связывает его с известным сообщением Продолжения Хронографа 1512 г. о «выборе» Иваном Грозным «стрельцов ис пищалей»[1427]. При этом все исследователи подчеркивают важность организации стрелецкого войска, явившегося зародышем постоянной армии на Руси. Только А. В. Чернов относит возникновение стрелецкого войска к 1545 г.[1428], основываясь на сведениях автора «Казанской истории» о стрельцах под 1546 г. и 1547 г.[1429] Сведения автора «Казанской истории» за 1546–1547 гг. нельзя воспринимать без должной критики. В этом произведении, составленном в 1564–1566 гг., т. е. спустя 15 лет после реформы 1550 г., стрельцами могли называться отряды пищальников, имевшиеся в русском войске[1430]. Но пищальники известны значительно ранее 1546–1547 гг.

Между сентябрем 1549 и августом 1550 г., очевидно, летом 1550 г.[1431], Иван Грозный учредил «выборных стрельцов ис пищалей 3000 человек, а велел им жити в Воробьевской слободе, а головы у них учинил детей боярских». Было создано 6 «статей» (или «приказов») по 500 человек стрельцов с «головами» во главе. Стрелецкие «статьи» делились на сотни, имевшие своих сотников, пятидесятских и десятских[1432]. Иван IV «жалованье стрельцом велел давати по четыре рубли на год»[1433]. Итак, речь шла о реорганизации старых отрядов пищальников: «выборные стрельцы» созданы были «ис пищалей», т. е. из среды пищальников. Войско пищальников отныне стало именоваться стрелецким. Из него Иван Грозный выделил «выборный» отряд в 3000 человек. «Казанская история» сообщает, что Иван Грозный «еще ново прибави к ним огненных стрелцов много, к ратному делу гораздо изученых и глав своих не щадящих»[1434]. Вся организация стрелецкого войска представляла развитие отрядов пищальников. Реформа 1550 г. имела целью учредить «выборных стрельцов», правда, в какой мере она была осуществлена, остается неясным[1435]. Во всяком случае с этого времени термин «пищальники» постепенно исчезает[1436]; им только изредка именуются пушкари-пищальники[1437]. Для обеспечения стрелецкого войска вводился новый подворный налог — «пищальные деньги», который до этого собирался не повсеместно[1438].

Стрельцы, сыгравшие большую роль в походах 1551–1552 гг. на Казань[1439], сделались ядром постоянного войска. Хорошо вооруженное стрелецкое войско имело значительное преимущество над дворянской конницей, постепенно уступавшей ему место. Недаром Энгельс отмечает, что «с развитием бюргерства пехота и артиллерия все больше становятся решающими видами вооруженной силы…»[1440]

Однако прежде чем постоянное войско доказало свою жизненность и преимущества над дворянской конницей, должно было пройти немало времени. Пищальники-стрельцы в XVI в. и войска «нового» строя в XVII в. были этапами становления постоянной армии в России.

* * *

Бесспорно, самым крупным начинанием правительства Ивана Грозного после февральской декларации 1549 г. было составление в июне 1550 г. нового законодательного кодекса, который заменил устаревший Судебник 1497 г. Из 99 статей нового Судебника 37 были совершенно новыми, а в остальных текст предшествующего кодекса подвергся кардинальной переработке.

В литературе высказывались различные суждения о том, в какой обстановке началась работа над составлением Судебника. В речи на Стоглавом соборе 1551 г. Иван Грозный, обращаясь к освященному собору, сказал: «В преидущее лета бил есми вам челом и з бояры своими о своем согрешении, а бояре такоже, и вы нас в наших винах благословили и простили, а яз по вашему прошению и благословению бояр своих в прежних их винах во всех пожаловал и простил, да им же заповедал со всеми християны царствия своего в презних во всяких делех помиритися на срок. И боляре мои и все приказныя лица и кормленщики со всеми землями помирилися во всяких делех. Да благословилъся есми у вас тогды же Судебник исправити по старине и утвердити, чтоб был праведен суд и всякия дела непоколебима во веки. И по вашему благословению Судебник исправил и великия заповеди написал, чтобы то было прямо и брежно, суд бы был праведен безпосулно во всяких делех»[1441].

Опираясь на упоминание «преидущего лета» в речи Ивана Грозного, исследователи обычно относили их к 1550 г., т. е. ко времени составления Судебника: Стоглав датируется февралем 7059 г., а предшествующее лето падает на 7058, т. е. на сентябрь 1549 — август 1550 г. Однако в речи имеется как будто прямая ссылка на «Собор примирения», состоявшийся в феврале 1549 г.

Не противоречил ли Грозный себе, когда говорил о том, что приступил к составлению Судебника в 7058 г.? И. И. Смирнов, прямо не отвечая на этот вопрос, начало подготовительных работ все-таки связывает с собором 1549 г.[1442]

Б. А. Романов предполагает «преидущее лето» отсчитывать не от последних заседаний Стоглава, а от предварительных совещаний накануне собора, например 15 сентября 1550 г., когда рассматривался приговор о церковных слободах. Но если не впадать в педантизм, пишет далее Б. А. Романов, то не следует «примеривать составление текста речи царя непременно к первым двум сентябрьским неделям 1550 г.». В этом случае хронологического разрыва не будет: «преидущее лето» по отношению к июлю — августу 1550 г. (7058 г.) будет 7057 г. (1548/49), т. е. когда и состоялся «Собор примирения». Следовательно, именно его и упоминает Иван Грозный, говоря о начале работ над Судебником[1443].

С построением Б. А. Романова согласиться очень трудно уже потому, что речь Ивана Грозного все-таки была произнесена на Стоглаве, а не полугодом раньше, и «преидущее лето» неумолимо ведет нас к 1550 г. и возможно даже к февралю месяцу, когда были составлены так называемые «царские вопросы». С. О. Шмидт предположил, что в июне — июле 1550 г. состоялось заседание нового Земского собора[1444]. На этом соборе, вероятно, в присутствии многочисленных служилых людей, вернувшихся из казанского похода, были приняты решения об отмене местничества, составлен Судебник, решено было испоместить тысячников, а также учреждено стрелецкое войско. Если не считать трудного для понимания текста Стоглава, остальные соображения С. О. Шмидта вполне убедительны[1445].

Поскольку Судебнику 1550 г. в литературе посвящены обстоятельные исследования Б. А. Романова и И. И. Смирнова, а также тщательно выполненный историко-правовой обзор А. Г. Поляка, постольку мы в настоящей работе коснемся лишь тех сторон этого памятника, которые раскрывают основные черты его социальной и политической направленности.

Социальное законодательство, вошедшее в Судебник 1550 г., касается двух важнейших вопросов — землевладения и зависимого населения (крестьян и холопов).