Глава 5 Деятельность советской разведки на территории Восточной Пруссии

Глава 5

Деятельность советской разведки на территории Восточной Пруссии

Предшественники

Одним из оснований успешной работы разведывательных служб является всемерное использование опыта, методологических и практических наработок их предшественников. Известно, что многие специалисты-разведчики царской армии перешли на службу в Красную армию, используя их знания и опыт, большевики смогли удержаться у власти в условиях Гражданской войны. Достаточно упомянуть фамилии таких крупных разведчиков-практиков, как Н. М. Потапов, В. Н. Егорьев, A. A. Самойло, A. A. Свечин и многих других. Они внесли важный вклад в формирование советских разведывательных служб, сохранив определенную преемственность в практической работе между старыми и новыми службами.

После вхождения Польши в состав Российской империи в конце XVIII века ее ближайшим географическим соседом на западе стала Германия в виде ее крайней восточной земли — Восточной Пруссии. У специалистов российского Генерального штаба в первое десятилетие прошлого века не было ни малейшей доли сомнения, что общие тенденции мировой политики рано или поздно приведут Европу к мировой войне, а Восточная Пруссия станет одним из важнейших театров военных действий. Поэтому ее разведывательный «мониторинг» русской военной разведкой осуществлялся со всей тщательностью и основательностью[258].

В соответствии с указаниями тогдашнего начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Ф. Ф. Палицына с 1906 года из офицеров Генерального штаба при западных военных округах начинают создаваться разведывательные отделения. Их задачи заключались «в сборе и обработке сведений о вероятном противнике, а также и в выборе и подготовке лиц, не принадлежащих к составу армии, которые могли бы во время военных действий быть разведчиками как на неприятельской территории, так и в наших пределах…»[259]

Тогда же начала определяться «зона ответственности» штабов военных округов в проведении разведки на Западе и Востоке Российской империи. Так, штабу Виленского военного округа была отведена территория Пруссии, «заключающаяся между нашей границей и рекой Вислой». Штабу Варшавского военного округа — «районы, заключающиеся между Балтийским морем и линией Эльблонг-Алленштайн-Лыкк на севере, нашей границей с Пруссией — на востоке…»

Но за короткий промежуток времени руководству Генштаба стало ясно, что такое распределение носит случайный характер, не связанный с планируемыми действиями войск на начальном этапе предполагавшихся военных действий. Следующее распределение зон ответственности было уже связано не с территорией, а с дислоцированными на этой территории военными округами.

На этот раз штабу Петербургского военного округа вменялось изучение I, XX, XVII и II германских корпусов. Штабу Варшавского военного округа — районы XX, XVII, II, V, VI и отчасти I германских корпусов[260].

После решения организационно-штатных вопросов, связанных с формированием разведывательных отделений штабов военных округов, началась планомерная работа по созданию постоянно действующих агентурных сетей (по дореволюционной терминологии — «разведывательных организаций»). Первые более или менее значимые результаты были получены в 1910 году. Начальник штаба Виленского округа докладывал в Главное управление Генерального штаба: «В настоящее время завязаны уже прочные отношения с военным писарем кёнигсбергского гарнизона (не открывающим пока своего настоящего имени), доставившей штабу округа секретный документ. Ведутся переговоры еще с двумя лицами, предложившими свои услуги по негласной разведке. По выяснению пригодности их они вероятно будут приняты на службу и посланы за границу».

Уже в 1912 году тот же начальник штаба докладывал в ГУГШ: «Главнейшим источником сведений штаба округа служила… агентурная сеть за границей, состоявшая к концу года из 9 агентов-резидентов наблюдательной разведки (в Кёнигсберге — два; в Тильзите, Гумбиннене, Эйдткунене, Юрбурге, Гольдапе, Инстербурге и Кибартахе — по одному) и двух агентов документальной разведки (оба в Кёнигсберге)». Далее в отчетных документах отмечалось, что особенно ценные сведения исходят от двух указанных агентов-документалистов.

От своих коллег пытались не отставать сотрудники разведки штаба Варшавского военного округа. За тот же отчетный год они доложили о наличии 13 агентов-резидентов в Пруссии, включая трех агентов документальной разведки. Один из них, по фамилии Велькерлинг, несколько позже был разоблачен германской контрразведкой. В ходе предварительного изучения его деятельности и последующего судебного разбирательства выяснилось, что, исполняя обязанности писаря крепости Торн, он имел непосредственный доступ к важной секретной документации. После вербовки, осуществленной старшим адъютантом разведывательного отделения полковником Н. С. Батюшиным, Велькерлинг, используя фотоаппарат, сделал фотокопии практически всех находившихся у него на хранении документов[261].

Только с 1 января по 20 марта 1910 года от агента в виде оригиналов и фотокопий было получено 32 секретных немецких документа общим объемом свыше 2000 страниц, которые, как писал дававший им оценку сотрудник ГУГШ, имели «общее стратегическое для нас значение на случай войны с Германией»[262].

В своих послевоенных воспоминаниях бывшие начальники разведслужб Германии и Австро-Венгрии Вальтер Николаи и Макс Ронге много места уделили полковнику Н. С. Батюшину, который руководил деятельностью Велькерлинга. Причем, волей-неволей, у них вырисовывается облик этакого «супермена» от разведки, от которого невозможно было скрыть никаких секретов. То, что Батюшин был личностью действительно незаурядной, видно из характеристики, данной ему бывшим сослуживцем — будущим начальником Генштаба Красной армии Б. М. Шапошниковым:

«Старшим адьютантом разведывательного отделения состоял полковник Батюшин, человек твердый, хорошо знавший германскую и австро-венгерскую армии. Он не действовал через крупных агентов, а работал с помощью писарей штаба, мелких гражданских чиновников и т. д. Все отчеты о военных играх, маневрах, о численном составе частей вероятного противника в штабе Варшавского округа были всегда налицо. Недаром и немцы, и австрийцы боялись этой массовой агентуры Батюшина»[263].

Операции по вербовке «негласных» агентов не всегда были успешными по нескольким причинам. Одна из них заключалась в том, что кандидаты на вербовку подчас не в полной мере соответствовали предъявляемым к ним требованиям. В апреле 1907 года в штаб Виленского военного округа поступило письмо от некоего Мюллера, предложившего свои услуги в добывании разведывательной информации по германским вооруженным силам. Для ведения переговоров об условиях сотрудничества был выделен капитан Левицкий.

Обусловленные встречи проходили дважды. Первый раз на приграничной станции в Эйдткунене в гостинице «Русланд», где, собственно, и состоялось личное знакомство Левицкого с Мюллером. Для «подстраховки» в операции принимал участие другой агент Левицкого, который изучал обстановку вокруг намеченного места встречи.

Оказалось, что «инициативник» по профессии является парикмахером и проживает в Кёнигсберге. В ходе беседы выяснилось, что он через своих знакомых военнослужащих может получать интересующую русскую разведку информацию. Левицкий определил перечень таких сведений: подробные планы укреплений Мазурских озер, крепости Кёнигсберг, данные о мобилизационных возможностях германской армии и организации железнодорожного движения в случае объявления мобилизации.

На очередной встрече в Кёнигсберге, где Мюллер предложил к покупке топографические карты участков Восточной Пруссии масштаба 1:25 000, его поведение показалось Левицкому подозрительным, и он от поддержания дальнейших контактов уклонился[264].

Добытая накануне Первой мировой войны русской военной разведкой информация по Восточной Пруссии освещала практически все значимые с точки зрения военного планирования вопросы. Были получены мобилизационные планы ряда частей и соединений, подробные планы крепостей и других фортификационных сооружений, сведения о структуре военного управления и т. д.

О высокой результативности действовавших в Германии и Восточной Пруссии русских разведчиков и агентов красноречиво говорят слова бывшего начальника германской разведслужбы (отдел III/Б) Вальтера Николаи: «Добыча в битве под Танненбергом доставила доказательства того, что русские армейские штабы обладали таким материалом о Германии как театре военных действий, лучше которого не могло быть ни в одном германском штабе. По завоевании Варшавы были захвачены печатные списки 120 строго секретных документов и планов германских и австрийских вооруженных сил, которые уже в 1907–1910 гг. были доставлены русскому Генеральному штабу разведывательным отделением в Варшаве»[265].

О доскональной изученности вопросов фортификационного строительства в Восточной Пруссии свидетельствуют, например, материалы секретного военно-статистического описания Восточного фронта Германии, выполненные в 1914 году Главным управлением Генерального штаба России (ГУГШ).

Для того чтобы представить высокий уровень аналитической работы сотрудников ГУГШ по описанию будущего театра военных действий, представляется целесообразным процитировать несколько абзацев из дополнения к военно-статистическому описанию крепостей Восточной Пруссии.

Так, при описании крепости Кёнигсберг неизвестный автор из отдела генерал-квартирмейстера ГУГШ писал: «Укрепления Кёнигсберга расположены по обводу, поперечником до 13 верст и протяжением в 40 верст; имевшаяся центральная ограда, постройки 1840–1870 гг., продана городу и постепенно срывается. Форты обвода, числом 12, большие, постройки 1874 года, представляли первоначально обеспеченную позицию для батарей крепостных орудий. Теперь на них остались лишь рекогносцировочные пушки. Первоначально кирпичные форты постепенно бетонировались.

По определению рекогносцера-специалиста, слой бетона, которым прикрыт кирпич, чрезвычайно тонок — 3, редко 4 фута. Трехфунтовые бетонные тюфяки встречаются даже на фортах…

Промежуточные малые форты, числом 3 (Iа, IIа, Va) — более нового типа, особенно форт Va, но не имеют закрытой пушечной обороны рвов; форт Va имеет казематы с очень слабыми сводами…

Южный отдел (крепости), на левом берегу Прегеля, образуется пятью фортами VIII–XII (VIII — короля Фридриха, IX — Дона, X — Каниц, XI — Денгоф, XII — Эйленбург), расположенными до полуверсты впереди кольцевого шоссе. Местность в районе фортов и перед фортами имеет равнинный характер. Обсаженное деревьями кольцевое шоссе резко выделяется. Особенно удобными артиллерийскими позициями крепостная артиллерия здесь не располагает, но и наступление придется вести по открытой местности, причем грунт вообще в окрестностях Кёнигсберга легко заболачиваемый и поэтому являющийся в дождливую погоду весьма неудобным для выполнения земляных работ, представляет особые сомнения именно на южном участке…»[266]

С такой же высокой степенью детализации описываются гарнизон Кёнигсберга, расположение и состав артиллерийской группировки, инженерные средства обороны крепости и т. д.

О высоком уровне штабной культуры русских офицеров-аналитиков и их возможности прогнозировать ход военных операций свидетельствует, например, такой абзац: «Крепость Кёнигсберг хотя и расположена в 10 переходах от русской границы, но, по-видимому, первая из больших крепостей окажется в соприкосновении с неприятелем. Движение с Немана к Висле русских сил возможно при выставлении небольшого заслона против южного фронта крепости, при одновременном перерыве сообщений крепости через Пиллау. Качественная и количественная слабость гарнизона исключает возможность серьезной угрозы крепости нашим сообщениям; взятие крепостцы (так в тексте) Бойен сделает наши сообщения еще более независимыми от Кёнигсберга. Ослабление действующей на Висле германской армии выделением к Кёнигсбергу крупных сил признается прусским генеральным штабом крупной ошибкой…»[267]

Одним из авторов военно-статистического описания Восточной Пруссии как театра военных действий являлся будущий начальник разведывательной части Главного управления Генерального штаба Павел Федорович Рябиков. Он в своих записках отмечал, что указанное описание явилось итоговым продуктом аналитической обработки всех секретных материалов русской разведки кануна Первой мировой войны[268].

Как известно, русские армии в наступательной операции 1914 года в Восточной Пруссии потерпели серьезное поражение. Не в последнюю очередь это поражение было обусловлено серьезными ошибками в организации управления наступающими русскими войсками, когда, вопреки инструкциям по обеспечению секретности, часть важных оперативных приказов направлялись по радио открытым (незашифрованным) текстом. Германской радиоразведке без особых усилий доставались самые секретные приказы русских штабов, что в значительной степени предопределило успех германского контрнаступления[269].

Советская разведка в 1930-е годы. Краткая характеристика

Прежде чем приступить к описанию деятельности советской разведки на территории Восточной Пруссии в межвоенное двадцатилетие, необходимо сделать некоторые предварительные замечания, которые позволят читателю составить собственное представление о тех сложностях, с которыми она сталкивалась при решении своих задач.

В межвоенный период советские разведывательные службы представляли собой хорошо действующий механизм по получению, аналитической обработке и реализации в заинтересованных государственных институтах актуальной разведывательной информации по широкому кругу военных и военно-политических вопросов. В 1920–1930 годы структурно они входили в состав ВЧК — НКВД (внешняя разведка) и Генерального штаба Народного комиссариата обороны (военная разведка)[270]. В этот период обе разведывательные службы подвергались неоднократным реорганизациям, целью которых было совершенствование их деятельности по добыванию важной информации в интересах политического и военного руководства страны. С этими реорганизациями подчас были связаны и изменения названий спецслужб.

Непосредственное получение разведывательной информации по линии Разведуправления Генерального штаба и Иностранного отдела (ИНО) НКВД осуществлялось с позиций многочисленных легальных (под прикрытием дипломатических учреждений СССР) и нелегальных разведаппаратов (резидентур), действовавших за рубежом. Кроме того, агентурной разведкой занимались также структурные подразделения пограничных войск, территориальных органов безопасности, войскового управления (разведотделы штабов военных округов и т. д.).

До времени начала репрессий в 1937–1938 годах советская внешнеполитическая и военная разведка располагала более чем 400 источниками важной военной, военно-политической, научно-технической информации, работа с которыми проводилась через зарубежные аппараты. Многие ее агенты работали в жизненно важных для обеспечения интересов советского государства объектах: иностранных спецслужбах, внешнеполитических ведомствах, их дипломатических представительствах. Несмотря на исключительно сложные условия работы разведки в европейских странах, советское руководство обладало информацией, необходимой для принятия важных внешнеполитических решений.

Начавшиеся в 1937–1938 годах репрессии в органах безопасности и военной разведке нанесли им невосполнимый урон, заключавшийся не только в ликвидации наиболее подготовленных и преданных интересам дела кадровых сотрудников, но, что самое важное, в нарушении преемственности процесса добывания и обработки важных секретных сведений. Численный состав зарубежных резидентур резко сократился, связь со многими источниками навсегда была утрачена, многие агенты попали под подозрение как связанные по своей прошлой работе с «врагами народа» и т. д. Это привело к тому, что Сталин в течение нескольких месяцев вообще не получал из разведки никаких сведений[271].

Для восстановления потенциала советской разведки потребовалось много усилий и времени. Пришедшие на смену репрессированным коллегам молодые сотрудники (не по возрасту, а по опытности), в силу отсутствия элементарных практических навыков и необходимого опыта, не могли в полном объеме восстановить утраченные позиции. И их ни в коем случае нельзя обвинять в отсутствии значимых результатов. В сложнейших условиях они сделали все что могли. Была восстановлена связь с рядом ценных агентов советской разведки, созданы условия для формирования новых нелегальных резидентур, несколько расширился кадровый состав зарубежных точек. Но это был необходимый для регулярного функционирования зарубежного аппарата минимум. Качественных изменений в работе добывающих аппаратов разведки в условиях приближающейся войны не произошло.

Пришедшие к руководству советскими разведслужбами новые начальники (П. М. Фитин (внешняя разведка) и Ф. И. Голиков (военная разведка) необходимыми знаниями и опытом в организации разведывательной деятельности не обладали. Его отсутствие, в числе других причин, привело в начале войны к целому ряду катастрофических провалов разведывательных сетей в странах Западной Европы. Достаточно сказать, что несколько на первый взгляд незначительных технических ошибок привели почти одновременно к ликвидации около десятка резидентур и агентурных групп во Франции, Германии, Бельгии, Нидерландах[272].

Как известно, к началу Великой Отечественной войны руководство СССР и Верховное командование РККА допустили ряд серьезных, принципиальных ошибок, приведших к катастрофическим результатам на ее начальном этапе. В послевоенной литературе усилиями пропагандистской машины КПСС и руководителей советских спецслужб в общественном сознании был прочно сформулирован миф о непогрешимости советской разведки, которая якобы в сложных условиях сумела добыть убедительные материалы о подготовке Германии к войне против СССР.

В соответствии с предлагаемой для доказывания аргументацией приводятся многочисленные рассекреченные документы ГРУ и внешней разведки СССР, подтверждающие тезис о том, что «разведка докладывала точно» и только лишь просчеты и ошибки Сталина, являвшиеся следствием его «параноидального» недоверия к такой информации, привели к катастрофе 1941 года[273].

Для многих специалистов по истории внешней политики и отечественных спецслужб такая трактовка трагических событий начала войны выглядит упрощенно и недоказательно. И действительно, если проанализировать совокупность находящихся в научном обороте рассекреченных документов советской разведки кануна войны, однозначного ответа на вопрос, «выполнила ли советская разведка стоящие перед ней задачи в полном объеме», мы не получим[274].

И основной причиной такого ответа будет крайне противоречивый характер самой информации, полученной по каналам советской разведки. Например, игнорирование Сталиным данных разведки о сроках начала войны, содержащихся в сообщениях советских разведчиков, в ряде исследований преподносится подчас как главная причина понесенных летом — осенью 1941 года поражений Красной армии. При этом забывается, что отдельные резидентуры, докладывая о ходе подготовительных мероприятиях германского командования к войне, неоднократно ложно указывали либо на конкретные даты, либо на временные периоды, в рамках которых начнется война.

Иначе чем попыткой защитить «честь мундира», вопреки находящимся в научном обороте рассекреченным документам советской разведки, да и просто здравому смыслу, не назовешь выступления некоторых руководителей советских и российских спецслужб.

Так, бывший начальник ГРУ Генерального штаба В. Корабельников в своей публикации «Роль и место военной разведки в достижении победы в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов», доказывая тот же тезис, обращается к документу исключительной важности для оценки эффективности всей работы советской военной разведки кануна войны — докладу начальника Разведывательного управления Генштаба Красной армии генерал-лейтенанта Голикова в НКО СССР, СНК СССР и ЦК ВКП(б) «Высказывания (оргмероприятия) и варианты боевых действий германской армии против СССР» от 20 марта 1941 года[275].

В частности, характеризуя содержание самого документа, В. Корабельников отмечает, что «ни в одном пункте доклада не отрицалась возможность начала Германией военных действий против СССР». Во-первых, трудно отрицать очевидное.

Во-вторых, какими средствами пользуется автор публикации для доказательства своего излюбленного тезиса, видно из выводной части, касающейся доклада Голикова, который следует процитировать полностью: «Однако, как известно, Голиков сделал выводы, которые не соответствовали содержанию доклада. В частности, он считал, что наиболее возможным сроком начала действий против СССР будет являться момент после победы над Англией или после заключения с ней почетного для Гитлера мира. Тем не менее, этот вывод не должен был дезориентировать руководство страны»[276].

Последнее предложение можно толковать двояко: либо как простое сетование, либо как попытку переложить ответственность «с больной головы на здоровую».

Если обратиться к тексту самого доклада, то выяснится, что Голиков не только в итоговой части делает принципиально неверный вывод, но и в первом же абзаце твердо указывает на первоисточник всех сведений о возможности войны с СССР: «Большинство агентурных данных… исходит от англо-американских источников, задачей которых на сегодняшний день, несомненно, является стремление ухудшить отношения между СССР и Германией». Это положение доклада в один момент снижает ценность всех ранее полученных разведкой агентурных сообщений, так как, во-первых, изначально навязывает неверную посылку, а, во-вторых, заставляет читающего критически относиться к содержанию всего документа.

Второй пункт заключительной части доклада Голикова о том, что «слухи и документы, говорящие о неизбежности весной этого года войны против СССР, необходимо расценивать, как дезинформацию, исходящую от английской и даже, быть может, германской разведки», окончательно «добивает» ценность крайне противоречивых, но в большей части достоверных сведений разведки.

Даже без явных принципиальных ошибок в итоговой части доклада его содержание носит крайне неоднозначный характер. Из трех вероятных планов действий германских вооруженных сил против СССР руководством разведки ни один из них не оценивается с точки зрения достоверности, объективности и возможности осуществления. Эти варианты просто перечислены в хронологическом порядке по мере поступления сведений. Это привело к тому, что вольное изложение реального плана «Барбаросса» оказалось на последней позиции, без малейшей попытки хоть как-то выделить его как наиболее вероятный вариант.

Далее под буквенными обозначениями (а, б, в…) идет простое перечисление устных сообщений источников военной разведки, какого-то коммерческого директора фирмы «Тренча майне лимитед», югославского военного атташе и других лиц, которые в лучшем случае передают содержание своих бесед с компетентными лицами, но сами по себе первоисточниками сведений выступать не могут[277].

Из всего сказанного возникают следующие предположения:

1) Голиков, зная недоверчивость Сталина ко всему, что связано с военными приготовлениями Германии, в угоду ему сделав неверные выводы, сознательно извратил содержание сведений военной разведки.

2) Эти выводы по какой-то молчаливой договоренности никакого принципиального значения не имеют, а являются своеобразным проявлением «ритуала» во всем обвинять Великобританию.

В любом случае такое отношение к своим профессиональным обязанностям Ф. Голикова как начальника советской военной разведки не красит. Ведь для того, чтобы добыть пусть и противоречивую, но все же правдивую информацию, многие его подчиненные подчас рисковали жизнью, не подозревая, что в обобщенных документах разведки ее ценность будет сведена на нет абсолютно неверными выводами.

В одной из своих книг бывший руководящий сотрудник внешней разведки НКВД П. А. Судоплатов, не ставя себе целью «реабилитировать» Сталина от возлагаемой на него вины в данном вопросе, указал на имеющиеся сложности реализации разведывательной информации в высших органах власти любого государства. Так, он писал, что, «обвиняя Сталина и Молотова в просчетах и грубых ошибках, допущенных перед началом войны, их критики довольно примитивно трактуют мотивы принятия решений по докладам разведорганов, указывают лишь на ограниченность диктаторского мышления, самоуверенность, догматизм, мнимые симпатии к Гитлеру или страх перед ним…»[278]

Вина за неоправданное недоверие Сталина к данным своей разведки лежит не только на нем, но и на ее руководителях, которые при подготовке и докладе важных разведывательных документов, зная болезненно-отрицательное отношение Сталина к проблематике подготовки Германии к войне, руководствовались подчас конъюнктурными соображениями.

Их неспособность убедить Сталина в серьезности угрожавшей стране опасности объясняется и тем фактом, что ни по линии военной, ни по линии внешней разведок не были получены доказательные документальные материалы о ходе разработки германским командованием плана «Барбаросса», предусматривающего ведение войны на два фронта.

В третьем разделе Плана Генерального штаба Красной армии «О стратегическом развертывании вооруженных сил Советского Союза на Западе и Востоке» от 11 марта 1941 года так и сказано: «Документальными данными об оперативных планах вероятных противников как по западу, так и по востоку Генеральный штаб Красной армии не располагает»[279]. Достоверная информация о сроках начала войны, об основных группировках германских войск на границе, направлениях главного и вспомогательных ударов, содержащая реальные позиции плана «Барбаросса» и полученная по линии военной разведки от резидента «Альты», не была подтверждена документально. Она просто «утонула» в огромном массиве сходных по характеру информационных материалов[280].

Большая часть разведывательных данных по линии агентурной разведки основывалась на устных сообщениях источников и данных визуального наблюдения за ходом передвижения немецких войск в оккупированных районах, что никак по критериям достоверности не могло равняться любому закрытому документу.

Из опубликованных в 1990-е годы материалов личного архива Сталина видно, что он очень внимательно изучал именно секретную документацию противника по актуальным внешнеполитическим и военным вопросам. Если бы советской разведкой накануне войны были бы получены такие материалы, то и реакция Сталина на них была бы наверняка иной[281].

Огромный поток сведений о проводящихся в Германии и на оккупированной территории подготовительных мероприятиях к войне, несмотря на ее объективность и достоверность, не смог убедить Сталина в серьезности военной опасности. Объяснение такого отношения к данным разведки, возможно, следует искать в его твердой убежденности, что после кошмара войны на два фронта, которую вела Германия в годы Первой мировой войны, Гитлер вряд ли осмелится напасть на Советский Союз, не сломив сопротивления Великобритании.

В неопубликованных фрагментах воспоминаний маршала Г. К. Жукова имеются такие высказывания: «…Я хорошо помню слова Сталина, когда мы ему докладывали о подозрительных действиях германских войск: „Гитлер и его генералитет не такие дураки, чтобы воевать одновременно на два фронта, на чем немцы сломали себе шею в первую мировую войну“», и далее — «…у Гитлера не хватит сил, чтобы воевать на два фронта, а на авантюру Гитлер не пойдет…»[282]

Таким образом, получается, что основной ошибкой Сталина является значительная переоценка личности Гитлера и его качеств как политика и Верховного главнокомандующего, который, вопреки всякой доступной тогда логике политических действий, решился на крайнюю авантюру и развязал войну на два фронта.

Переоценка качеств своего оппонента тесно связана с другой ошибкой Сталина и советского военного командования. В межвоенный период в Генеральных штабах и военных институтах стран Европы опыт Первой мировой войны подвергся самому тщательному исследованию с точки зрения возможности его использования в будущих войнах. И сделанные на основе такого анализа выводы однозначно указывали, что ведение Германией войны на два фронта в будущем невозможно. Как показали дальнейшие события, компетентные специальные службы и органы военного управления СССР не учли произошедших в межвоенный период изменений в характере ведения вооруженной борьбы, обусловленные появлением многочисленных военно-воздушных сил и бронетанковых войск. Как сейчас известно, такими материалами советский Генштаб располагал. Достаточно упомянуть переданный советскому военному атташе начальником Генерального штаба французской армии генералом Гемеленом «Отчет Генштаба Франции о франко-германской войне», содержащий важные данные о вооруженных силах Германии.

В этом, видимо, и заключалась вторая по значимости ошибка Сталина, который с подачи высшего генералитета механически спроецировал устаревшие военные взгляды периода Первой мировой войны на ситуацию, сложившуюся весной — летом 1941 года.

О недооценке военного потенциала Германии руководством советской внешней и военной разведок красноречиво свидетельствует следующий эпизод. После ввода советских войск в Польшу в сентябре 1939 года во львовской тюрьме советскими контрразведчиками был обнаружен разоблаченный ранее поляками крупный агент абвера — Александр Сергеевич Нелидов. На Лубянке, куда его поместили для дальнейших допросов, было принято решение перевербовать Нелидова в интересах советской разведки. Ответственной за работу с ним была определена упоминавшаяся ранее Зоя Ивановна Воскресенская, исполнявшая в тот период обязанности заместителя начальника 1-го (германского) отделения 5-го (разведывательного) отдела ГУГБ НКВД СССР.

В ходе допросов Нелидова особое внимание было уделено его участию в работе германского Генерального штаба по планированию военных операций против Советского Союза. За долгое время сотрудничества с абвером ему стали известны многие наработки немцев в этой области. Обладая, по воспоминаниям З. Воскресенской, незаурядными личными и профессиональными данными, Нелидов смог по памяти восстановить многие детали планируемых немцами операций против СССР и в письменном виде их изложить. Далее дадим слово самой З. Воскресенской. Вот как она описала один из характерных эпизодов работы с Нелидовым: «Отчетливо помню синие стрелы, направленные на границу Белоруссии.

— В одной из последних военных игр Минск предполагалось занять на пятый день после начала немецкого наступления, — пояснил Нелидов.

Я рассмеялась. „Как это на пятые сутки?!“ Он смутился и принялся клясться всеми богами, что именно так было рассчитано самим Кейтелем во время последней игры. Этот план, как мы теперь знаем, был позднее утвержден Гитлером и назван планом „Барбаросса“…

Когда я показала Фитину (начальник внешней разведки) первую карту, начерченную Нелидовым, генерал чертыхнулся:

— Ну и заливает же этот подонок. На пятый день уже и Минск…»

Докладывая через некоторое время эти же материалы начальнику военной разведки Ф. И. Голикову, Воскресенская услышала такой комментарий: «Итак, они решили врезаться клиньями. И, подумайте, на пятый день намерены забрать Минск. Ай да Кейтель, силен, — сыронизировал Филипп Иванович. — Силен…»

Как известно, Нелидов ошибся на один день. После начала Великой Отечественной войны советские войска оставили Минск 28 июня 1941 года[283].

Отсутствие убедительной, особенно документальной, информации о разработке германским командованием плана «Барбаросса» привело к неверному прогнозированию характера наступательной операции в рамках стратегии «Блицкрига», которая предусматривала возможность ведения войны на два фронта. Кроме того, ошибки в определении состава наступательных группировок вермахта, стали причиной неадекватного угрозам расположения своих собственных стратегических сил на Западе[284].

Так, наиболее мощная группировка РККА была сосредоточена на юго-западном направлении и не соответствовала планам германского командования, которое предполагало нанесение главного удара на центральном участке фронта в полосе Западного особого военного округа. С началом боевых действий 22 июня 1941 года на отдельных участках Юго-западного и Южного фронтов германские войска и их союзники в течение некоторого времени наступательных действий не проводили.

Сегодня ни у кого не вызывает сомнения, что основная вина за катастрофические последствия начала войны лежит на Сталине как на военном и политическом лидере страны. В условиях тоталитарного государства любое его решение автоматически оказывало влияние на судьбы страны. Но его можно упрекать в чем угодно, только не в отсутствии здравомыслия и компетентности как руководителя государства. Внешняя политика СССР в 1930-х — начале 1940-х годов отличалась крайним динамизмом и наступательностью. В чем причина недоверия Сталина к информации разведки и МИДа о готовящемся нападении со стороны Германии? Только ли в противоречивом характере этих сведений? Дать обстоятельный ответ на этот вопрос в рамках настоящей работы вряд ли возможно. Ниже на конкретных примерах деятельности советской разведки в Восточной Пруссии сделаем лишь скромную попытку приблизиться к ответу.

Операции советской разведки в Восточной Пруссии

Интерес советских разведывательных служб к Восточной Пруссии в межвоенный период был не случаен. Этот регион Германии до 1939 года находился в относительной близости от границ Советского Союза и стал приграничным после создания Прибалтийского особого военного округа в 1940 году. Такой интерес был обусловлен рядом факторов, учитываемых военным руководством страны. Во-первых, традиционно со времен Первой мировой войны группировка постоянной дислокации германских войск в Восточной Пруссии была наиболее крупной по сравнению с группировками внутренних округов Германии. Во-вторых, этот регион в случае начала войны однозначно становился театром военных действий и в случае наступательных, и в случае оборонительных действий с обеих сторон. Неудачи русских войск в 1914 году, когда 2-я армия Северо-Западного фронта после успешного наступления была полностью разгромлена, заставляли с особой тщательностью изучать будущий театр военных действий.

Кроме того, значение 1-го военного округа для его разведывательного изучения в глазах советского командования возрастало по мере происходящих с 1936 года изменений в структуре военного управления Германии. С этого времени темпы формирования новых частей и соединений, их насыщения новым вооружением проводились германским командованием в ускоренном темпе, особенно в Восточной Пруссии.

Первые плановые мероприятия советской военной разведки по разведывательному изучению Германии относятся еще к 1920 году, когда Регистрационным управлением полевого штаба РВС (Региструпр ПШ РВС) был подготовлен «План постановки агентуры в Германии». В этом документе сказано, что: «Германия требует всестороннего обследования не только в дипломатическом и политическом, но и в военном и в экономическом отношениях. (….) Центральной резидентуре необходимо будет обратить самое серьезное внимание. (…)

В военной сфере необходимо выяснить действительные силы Германии, как предусмотренные Версальским договором, так и созданные или создаваемые в обход его, в виде различного рода обществ и организаций внутренней охраны, стрелковых, гимнастических и т. д. Количество лишь номинально числящихся в запасе офицеров и унтер-офицеров. Далее необходимо выяснение вооружения частей и различных организаций военного характера, степени обученности и дисциплинированности последних, запасы оружия и снаряжения всякого рода, имеющегося налицо в Германии, места расположения складов, а также и степень производительности фабрик…»[285]

Одной из первых разведывательных структур, созданных для получения информации о военном потенциале Германии в Восточной Пруссии, стала в конце 1920 года «окружная резидентура» Разведупра РККА, руководимая из Литвы сотрудником аппарата военного атташе Владимиром Георгиевичем Роммом.

О результативности его деятельности по формированию отдельных разведывательных звеньев в Литве, Польше, Восточной Пруссии, Дании в 1920–1921 годах свидетельствует число агентурных групп в этих странах — 14. Большую помощь в организационной работе В. И. Ромму оказывал другой резидент советской военной разведки, имевший псевдоним «Бобров»[286].

Из вышедших в 1930-е годы сборников Разведывательного управления РККА следует, что все организационно-штатные изменения в 1-м военном округе своевременно становились известными советской военной разведке. Сборники «Сводка по маневрам 1936 года за рубежом», «Германия: Комплектование, высшее военное управление, местное военное управление, состав и численность армии мирного времени, техника и дислокация» свидетельствуют о достаточно высоком уровне разведывательного изучения Восточной Пруссии. В них с большой степенью детализации содержатся сведения о местах дислокации, численности, вооружении частей 1-го военного округа. В материалах сборников с незначительными ошибками учитывался его состав.

Кроме вспомогательных и тыловых частей на территории округа дислоцировались три кадровые пехотные дивизии и одна отдельная кавалерийская бригада. Разведка точно определила нумерацию и места дислокации 1-й пехотной (Инстербург), 11-й пехотной (Алленштайн), 21-й пехотной (Эльбинг) дивизий. Неверно была определена только нумерация отдельной кавалерийской бригады. В документах Разведупра она проходила под пятым номером, когда фактически носила первое номерное обозначение[287].

Тщательное наблюдение советских разведчиков за ходом реформирования вермахта и других военизированных учреждений позволило им также вскрыть изменения, касающиеся пограничной службы Германии.

Особую ценность для советского командования приобретали данные о ходе регулярно проводившихся на территории Восточной Пруссии военных учений, так как позволяли проследить за направлениями развития военной мысли одной из лучших армий в мире. В первом сборнике, например, достаточно подробно описывался ход военных маневров, проводимых осенью 1936 года с участием соединений 1-го военного округа в восточных районах Восточной Пруссии. О значимости этих маневров свидетельствовало участие в них командующего сухопутными войсками Германии генерал-полковника фон Фрича[288].

Установить, какими возможностями располагала советская разведка в Восточной Пруссии и прилегающих к ней районах, достаточно сложно. В нашем распоряжении имеются только отрывочные данные, позволяющие с разной степенью достоверности и детализации описать процесс разведывательного изучения региона и хода разведывательных операций. Попробуем на ряде известных примеров показать, что советская разведка в предвоенный период действовала в Восточной Пруссии весьма активно и результативно.

В 1929 году во время одной из поездок в Москву представителями ИНО ОГПУ были завербованы депутат рейхстага Вильгельм Дитрих Прейер и его секретарша Гертруда Лоренц, вербовочная разработка которых была начата ранее сотрудниками нелегальной берлинской резидентуры. В поле зрения чекистской разведки В. Прейер, очевидно, попал еще раньше. Известно, что в октябре 1926 года он в составе делегации представителей кёнигсбергского бизнеса посетил Москву. Примерно с этого же времени Прейер становится одним из членов правления Немецко-русского клуба (НРК) — общественной организации Кёнигсберга, призванной способствовать развитию сотрудничества Германии с СССР.

Исполняя обязанности члена комиссии по иностранным делам Союза германских промышленников, В. Прейер имел широкие возможности снабжать советскую разведку интересующими ее сведениями о позиции германских промышленных кругов по проблемным вопросам советско-германских отношений. Кроме того, Прейер передавал информацию по линии научно-технической разведки, включая описания технологических процессов и патенты на изобретения.

Сотрудничая с советской разведкой по меркантильным соображениям, Прейер до времени утраты контакта с ней в 1932 году предоставил большой объем разведывательной информации. В связи с тем, что совмещать политическую и научно-преподавательскую деятельность в качестве профессора университета он не мог, выбор был сделан в пользу политики. Для нашего повествования этот эпизод агентурной деятельности советской разведки имеет особую ценность, так как Прейер с 1933 по 1934 год был первым при нацистах ректором Кёнигсбергского университета[289].

Известно, что советские спецслужбы в предвоенные годы достаточно активно использовали территорию Восточной Пруссии и Данцига для организации встреч со своей зарубежной агентурой и проведения других операций. В своих воспоминаниях бывший сотрудник сначала военной, позднее внешней разведки В. Кривицкий пишет, что в начале лета 1932 года в Данциге он встречался с высокопоставленным сотрудником германского Генерального штаба, специально прибывшим туда для беседы[290].

Весной того же года в Кёнигсберге состоялось ничем не примечательное для непосвященных знакомство двух «специалистов» в области сельского хозяйства — научного сотрудника института механизации сельского хозяйства ВАСХНИЛ и редактора выходящего в Кёнигсберге на русском языке журнала «Восточноевропейский земледелец». Результатом этого знакомства стало завязывание очередной «оперативной игры» ОГПУ с германской разведкой. Ведущую роль в операции играл агент 8-го отделения экономического управления ОГПУ СССР «Гинзбург», имевший задание «установить связи с кругами белой эмиграции, поддерживающими контрреволюционные сельскохозяйственные группировки и организации в СССР. Нащупать, установить связи и получить поручения от центров и организаций, ведущих сельскохозяйственную, экономическую разведку в СССР…»[291]

Об агенте советской контрразведки известно, что до революции он служил в царской армии в звании полковника и годы Гражданской войны провел в Швейцарии. На волне НЭПа «Гинзбург» вернулся в СССР, где одно время занимался частным предпринимательством, а в конце 1920-х годов устроился специалистом в ВАСХНИЛ. В составе одной из советских делегаций он выехал в Германию, где успешно выполнил задание советской контрразведки, дав себя «завербовать» в качестве немецкого агента. Вербовщиком и выступил упоминавшийся выше редактор — гражданин Германии Василий Львович Брейфус. После обстоятельной беседы, в ходе которой обсуждался «крах» планов первой пятилетки и реальное положение в колхозном строительстве, очевидно почувствовав «родственную душу», Брейфус предложил «Гинзбургу» сотрудничество. Согласие было получено. Далее последовало обсуждение планов дальнейшей работы и проведен инструктаж по вопросам личной безопасности. В частности, было решено, что после возвращения в Советский Союз «Гинзбург» выступит с инициативой формирования «Бюро иностранного опыта ВАСХНИЛ в Германии», что даст им возможность регулярного поддержания контактов. К сожалению, о продолжении этой операции ничего не известно[292].

Советский разведчик Д. Быстролетов начало своей разведывательной карьеры в качестве нелегала положил в Данциге, проведя несколько авантюрную операцию по получению в местном консульстве иностранного паспорта. Приняв предложение своего резидента Гольста о переходе на нелегальное положение, предполагавшее проживание по оригинальному заграничному паспорту, Д. Быстролетов по совету своего руководителя отправился в Данциг, где располагалось интересующее советскую разведку консульство. Было известно, что консул Греции в Данциге был связан с международными преступными группировками, занимающимися контрабандой наркотиков, и, соответственно, был психологически уязвим. Кроме того, имелись сведения, что он приторговывает паспортами своей страны.

Вот как в своих воспоминаниях Быстролетов описывает встречу с консулом:

«Габерт (имя вымышленное) занимал большой особняк в старом саду. Ливрейный лакей почтительно впустил меня в дом, доложил и раздвинул дверь. В углу обширного кабинета за огромным деловым столом сидел мужчина, как бы сошедший с карикатур Кукрыниксов. Он величественно кивнул мне и принялся что-то писать. Я сел на кончик стула. Дуайен заговорил по-английски: „Что угодно?“

„Ваше превосходительство, — тоже по-английски начал я, — окажите помощь соотечественнику: у меня украли портфель, а в нем — паспорт“.

— „Ваше имя?“

Я назвал международное имя без национальности — скажем Александр Галлас.

— „Хм… Где родились?“

Я назвал город в той стране, где сгорела мэрия со всем архивом. Дуайен нахмурился. Я вынул пузатый конверт с долларами. „Для бедных этого прекрасного города, Ваше превосходительство“. Но Дуайен брезгливо покосился на деньги и недовольно буркнул: „Я не занимаюсь благотворительностью, это не мое дело. Кто-нибудь знает вас в нашем ближайшем посольстве? Нет? В каком-нибудь другом нашем посольстве? Тоже нет? Я так и думал! Слушайте, молодой человек, все это мне не нравится. Езжайте, куда хотите, и хлопочите о паспорте в другом месте. Прощайте!“

Не поднимаясь он небрежно кивнул головой, взял со стола какую-то бумагу и стал читать ее.

„Неужели сорвалось? Надо рискнуть! — подумал я. — Ну, вперед“. Я вдруг шумно отодвинул письменный прибор, положил на стол локти и нагло уставился на оторопевшего джентельмена. Захрипел грубым басом на лучшем американском блатном жаргоне: „Я еду из Сингапура в Женеву, понятно, а?“

Дуайен изменился в лице, минуту молчал, обдумывая перемену ситуации. Наконец ответил: „Из Сингапура в Женеву короче ехать через Геную!“