В деревне

В деревне

Пять часов утра. В полях уже идет работа: женщины убирают хлеб. Девушка, увидав фотоаппарат, застыдилась. Старик смеется:

— А ты возьми в руку колосья… Я в кино видал — одна американка ходила с колосьями…

Сейчас убирают «ардито» — скороспелую пшеницу. Едешь по Испании — в каждой деревне развалины. Но поля повсюду возделаны, засеяны. Когда мужчины ушли воевать, среди колосьев зазвенела долгая женская песня.

Молодых мужчин в деревне не найти. Женщин и ребят больше прежнего: каждая деревушка приютила беженцев. Вот несколько цифр из записной книжки:

Ухихар, провинция Гранада: 3012 жителей, 804 беженца.

Онтанар, провинция Толедо: 579 жителей, 119 беженцев.

Кастильбланко, провинция Бадахос: 1 053 жителя, 219 беженцев.

Камарма-де-Эстеруэлас, провинция Мадрид: 580 жителей, 290 беженцев.

Пуидж Верд, провинция Лерида: 1 155 жителей, 210 беженцев.

Войдешь в крестьянский дом. Девчонка одета нарядней других детей. Незачем спрашивать — чужая: из Мадрида или из Лериды. Детей-беженцев все балуют, несут им персики, черешни, оладьи.

Деревня Пуидж Верд находится в 12 километрах от линии огня. 182 человека на фронте. Старик несет беженцам мешок гороха.

— В Испании мало земли осталось для испанцев. Видишь, эти из Фраги. У них тоже была земля…

Пуидж Верд недавно бомбили немецкие самолеты. Час кружили они над деревней. Разрушили несколько домов, убили старика и двух женщин, восемь человек ранили. Старик — тот, что нес горох, — грустно усмехается. Это философ, весь высохший, седой, беззубый.

— Священник прежде говорил: «Уповайте, он пошлет манну небесную». Послал… А священник удрал к фашистам. Наверно, теперь молится на эту самую манну. В прошлую субботу наши одного сшибли. Вот на кого уповаем — на «мух» и на «курносых»125.

Пшеница — до горизонта. Можно подумать, что это где-нибудь на Кубани. Чудесная люцерна, оливы, табак. Земля здесь щедрая, теперь она кормит всех. В Пуидж Верде было 112 семейств безземельных. 68 получили наделы, 44 образовали колективидад — артель. В окопах Лериды я встретил бойца из Пуидж Верда. Он сказал:

— Если не убьют, заживем. Ты видел, какая она?.. Он даже не прибавил: «земля». Такой знает, за что идет на смерть.

Алькальд — приземистый, косолапый крестьянин. Он, занят теперь сбором урожая. Урожай на редкость хороший. В прошлом году собрали 480 центнеров пшеницы, теперь соберут никак не меньше 1000 центнеров.

Альгвасил — деревенский глашатай — ходит по деревне с рожком и кричит:

— Все, кто не могут сами убрать хлеб, должны заявить об этом алькальду. Алькальд пришлет людей.

Алькальд послал альгвасила, но, сказать по правде, алькальд и сам не знает, откуда взять обещанных людей. Мужчины — на фронте: роют укрепления. А тут еще скоро молотить… В деревне три молотилки, но нет ни энергии, ни трактора.

— Конечно, что укрепления строят, это правильно. Зачем собирать хлеб, если те придут?.. Но у меня своя забота. Меня кто выбрал? Крестьяне. Потом без хлеба не повоюешь…

Алькальд сидит озабоченный. На столе списки мобилизованных, книга для записи браков, рыжее седло и портрет молодого Горького. Наконец, он что-то придумал:

— Подвези меня.

Мы едем в полевой штаб бригады X. Алькальд объясняет комиссару:

— Такие дворы есть, где одни женщины…

Комиссар расспрашивает. Можно ли представить себе алькальда деревни, занятой фашистами, который, размахивая широкими, узловатыми, как корни дерева, руками, говорил бы фашистскому полковнику:

— Слушай, надо подсобить. Потом насчет трактора… Тебе легче достать, а мы в два дня обмолотим.

Комиссар, подумав, соглашается:

— Завтра с утра пришлю ребят. Сорок хватит? Трактор достанем.

Комиссар угощает алькальда папиросой. Трудно, ох, как трудно с табаком!

— Табак в этом году неважный. Зато пшеница замечательная. А как у вас с укреплениями?

— В порядке. Вчера оттуда двое перебежали…

Они говорят друг с другом, как старые приятели. Они никогда прежде не встречались, но алькальд знал, что может прийти к комиссару и тот, несмотря на военные заботы, войдет в его крестьянское дело. В этом все отличие республики от фашистской Испании, в этом залог победы республики.

Полдень, поля опустели — зной немилосердный. Я обедаю в крестьянской семье. Суп, потом фасоль с салом, потом салат. Кофе (только сахара нет). Хлеба много, и хлеб хороший. Говорят о политике:

— Мы слушали Негрина по радио. Плохо было слышно, но говорил он правильно. Если те придут, куда нам податься?..

Этому лет шестьдесят. Три сына на фронте. Потом он спрашивает меня:

— Какой у вас в России табак?

У него полполя отведено под табак, и он расспрашивает как специалист. Пришел алькальд:

— Слушай, у вас в Барселоне с этим туго… Я. тебе дам курицу.

Тревога: вражеская авиация. Альгвасил не доиграл партии в домино.

Он жалуется:

— Боюсь. Я где только не был? Во Франции был, в Италии был, в Мексике был. Я моря не боюсь, землетрясения не боюсь, ядовитых змей не боюсь, честное слово! А вот этого боюсь.

Альгвасил — болтун. Впрочем, у него такое ремесло. Ему под пятьдесят, он недавно женился и, видимо, счастлив. Конечно, не будь этих «юнкерсов»!..

— Теперь у нас нет больше ни одного безземельного. Только я безземельный. Но как я могу возиться с землей, когда я занят государственными функциями? Конечно, алькальд — глава Пуидж Верда, но он сидит и думает, а я объявляю. Следовательно, я — язык алькальда. А на что годен человек без языка?

Ночь. Один из беженцев рассказывает:

— Они прошлым летом зажигательные бомбы кидали. Двести фанег126 пшеницы сожгли.

Алькальд бормочет:

— Хоть бы комиссар не подвел!

Комиссар не подвел: с утра в полях бойцы бригады X. Это — кастильские крестьяне. Они работают на совесть: на несколько часов они вернулись к любимому делу.

Армия республики — на три четверти крестьянская армия. С оружием в руках крестьяне защищают свою землю. Но и те, что в тылу, сражаются: они не хотят отдать врагу ни одной скирды. Они сеют под артиллерийским огнем, и я знал в Сьетамо крестьянку, которую убила бомба, когда она жала полосу. Прошлым летом я попал в деревню Вальдеморильо — это возле Эскуриала. По приказу военного командования деревня была эвакуирована. Крестьяне поместились в брошенных бараках. Стоял сухой, горячий июнь. Снаряды громили домишки Вальдеморильо. Но каждый день — только вставало солнце — крестьяне подымались к линии огня: они убирали хлеб. Я был позавчера в каталонской деревушке Алькалечос. Деревня пуста: она под огнем неприятеля. Крестьяне ушли в тыл. Но с утра поля оживают. Наперекор пушкам женщины спокойно режут колосья. Я знаю, многие скажут: «инстинкт». Не будем играть словами. Это тяжелая крестьянская работа — из века в век, и это — мужество высоких, худых, чернобровых женщин.

Я видел, как снаряд вырвал клок нивы. Это было мучительно, сам не знаю почему. Часто я видел, как снаряды ломают деревья, крошат дома, взрывают землю. Но вот это черное пятно среди колосьев казалось раной на живом теле. Может быть, виной тому воспитание? В детстве, когда я ронял кусок хлеба, мне говорили: «поцелуй». Хлеб был образом труда, тяжелого и высокого.

Какая в этом году пшеница!.. Неподалеку от свежей раны девушка вяжет снопы. Вечереет. На западе небо цвета красного вина: багрово-лиловое и густое. Иногда ветер доносит короткую дробь пулемета.

Барселона, июнь 1938