1 Тайны «Тайной истории»

1 Тайны «Тайной истории»

Середина июля 1228 года, над пастбищами центральной Монголии повис знойный летний жар. В такие дни одинокий всадник слышит льющиеся с голубого неба песни жаворонка и стрекот кузнечиков под копытами коня. Неделями на этом опускающемся к реке ковре пастбищ и цепочке невысоких холмов за ним ни души, разве что виднеется юрта-другая, стадо овец, две-три стреноженные лошади. Но сего дня не слышно песен жаворонка и кузнечиков, они тонут в шумной какофонии иных звуков. Округа преображается в шумное торжественное сборище. С разных сторон въезжают, влекомые десятком, а то и более волов, огромные четырехколесные телеги с семиметровыми платформами, на которых высятся юрты из войлока и шелка, частью круглые, на монгольский манер, частью квадратные, и каждая из них маленький передвижной дворец для князя с его свитой. Военачальники в кольчугах из металлических пластин обмениваются громкими приветствиями. Семейные группы, в большинстве своем на конях и верблюдах, а старшие жены в двухколесных повозках, следуют вместе со своими стадами, овцами, козами, верблюдами и лошадьми, неторопливо заполняя все пространство степи. Тысячи людей растекаются до самых холмов и на несколько километров к югу, достигая берегов широкой и неглубокой реки. Рабы-мусульмане и ки тайцы снимают с верблюдов и телег решетки и рулоны войлока, которые натягиваются на них, когда собирают юрты поменьше. Повсюду, наблюдая за порядком, разъезжает ох рана в стеганых халатах и кожаных шлемах, с короткими луками и десятком стрел разного размера в колчанах на боку. Запахнутые в длинные, до пяток, дээлы, пастухи десятками режут овец для предстоящего пира. Дети собирают навоз для костров и складывают его в кучи, а в наполненных дымом юртах, избавленные от мух и слепней, досаждавших всем снаружи, женщины сбивали в мехах кислое молоко, готовя молочное пиво и молочную водку.

Общие съезды бывали и раньше, но никогда еще не было собрания такой важности. Теперь, после двадцати лет войн и походов, монголы одержали победу в Центральной Азии, Южной России и Западном Китае. Часть собравшихся этим летом в Монголии добиралась сюда из Узбекистана, другие — из Маньчжурии, из Синьцзяна, из только что завоеванных сельскохозяйственных земель Северного Китая. За год до этого ушел из жизни их вождь Чингис, сумевший поднять свой народ из безвестности к славе, основать нацию и зало жить краеугольный камень своей империи. Сорок лет его правления и его победы доказали, что он был вправе называться избранником Вечных Небес. Теперь предстоит выполнить его волю. Собрание должно утвердить в качестве преемника Чингиса его третьего сына Угедэя, которого сам Чингис назвал своим наследником.

Это собрание утвердит новые стратегические планы, предначертанные Чингисом, когда он готов был начать невиданное завоевание — захват всего Китая, такое, чего никакому другому правителю-«варвару» не удавалось свершить, препятствием всегда служила Великая Китайская стена. Но даже и это было всего лишь частью задуманного Чингисом. Многие из тех, кто приехал сюда в 1228 году, слышали, что к Западу от их земель, за степями и лесами России, лежат другие страны, которые можно еще завоевать: богатая пастбищами Венгрия, а там, возможно, даже изобильные города Западной Европы. Для достижения полной победы, предначертанного судьбой мирового господства требовались умение и жестокость под стать их ушедшему вождю и полное подчинение его заветам. Новая нация, новая империя стояла на пороге того, чтобы стать самой могущественной держа вой Евразии.

Но почему собирались именно здесь? На сцене присутствует элемент, нетипичный для кочующих скотоводов и конницы дальних походов, но самый существенный для собрания, о котором идет рассказ. Это ряд каменных зданий, выстроившихся в нестройную линию, похожую на одностороннюю улицу, длиной в полкилометра. Над зданиями высился холм со срезанной вершиной, на которой монументальные столбы подпирают сооружение с крышей и без стен. Живущие в открытой степи скотоводы не нуждаются в крыше над головой. И все же эти строения, несомненно, стоят здесь давным-давно. На самом деле здесь постоянное расположение военного штаба, вокруг которого время от времени возникает россыпь юрт и повозок со снующими вокруг тысячами воинов на их боевых конях. Павильон на холме выполняет три роли — это наблюдательный пункт, место сборищ и шаманское капище.

Это место, поначалу называвшееся ураг, служило монголам первой постоянной столицей, основанной в те времена, когда зародилась мечта о единстве и завоеваниях, где-то в XII веке. Выбор пал на него из-за стратегического положения, позволявшего контролировать путь к северным горным районам, где находилась колыбельплемени, и одновременно открывавшего удобную дорогу на юг, в направлении которого монголы хотели перемещать свои юрты. Здесь же звенели известные с древности целебные ключи, на старомонгольском называвшиеся словом аураг, что значило «источник». К югу за рекой на 600 километров тянулась открытая степь, мало-помалу переходившая в каменистые пространства пустыни Гоби, — свободный путь для тех, кто готов пересечь ее, а там рукой подать до Желтой реки, последнего препятствия перед источником богатства и угрозы — Китаем. Из Аурага монголы могли совершать набеги, осуществлять захваты, и здесь они получали подкрепление, отсюда, при необходимости, отступали под защиту своих родных гор.

Несмотря на то, что об Аураге всегда знали сами монголы, мало кто из людей со стороны даже слышал о нем. Аураг вряд ли заслуживает упоминания в истории, потому что он был оставлен вскоре после этого собрания. Чингис в свое время приказал основать новую столицу к западу от этого места, там, откуда удобнее было контролировать его растущую империю. Скоро она стала известна под названием Каракорум. Ее возвышение в середине XIII века привело к полному забвению Аурага, совершенно исчезнувшего со страниц истории и сохранившегося только в изустном народном творчестве. Прошли века, и улетучилось из памяти само первоначальное имя. Когда старомонгольское слово аураг вышло из употребления, народная этимология подхватила нечто, звучавшее сходно и имевшее подходящую коннотацию, — Аврага, что означает вместе и «огромный», и «чемпион» (этот титул присваивают самым сильным борцам). В монгольской орфографии имеется определенная размытость, и центральное раможет подвергаться инверсии. На картах, если он вообще обозначен, можно встретить два написания — Аварга и Аврага. Ни то ни другое не передают правильно его произношение: овраг, так как окончание а не что иное, как историческое добавление. Давайте будем пользоваться «Аврага».

Проходили века, и камни Аврага уходили в землю, и он превратился в монгольский Камелот, стал легендарным местом без всякого реального содержания. Но в 1992 году туда приехала группа спонсированных японцами археологов, имевшая с собой специальный, проникающий в землю радар. Проект «Триречье», названный так из-за трех рек, стекающих с гор Хентей, имел своей целью поиски могилы Чингиса. Могилы они не нашли. Но сделали много важных открытий (и выдвинули кучу догадок, причем некоторые из них оказались просто фантазией и запутывались в противоречиях, но к ним мы вернемся ниже). Прощупывая радаром тринадцать загадочных холмов Авраги, группа «Триречья» обнаружила следы рва и остатки каменной кладки, напоминающей разрушенную стену. Составленный группой отчет не отличается последовательностью, был весьма поверхностен, а что касается произведенных японцами раскопок, то они заложили единственный шурф, который обнаружил не датированную каменную кладку. Это было первым свидетельством того, что Аврага в былые времена реально существовала. Съезд в Авраге в 1228 году означал не только стратегический и политический поворотный пункт в истории монголов, это было наитие свыше. Монголы знали, что их ожидают великие дела, — их величие затмевало теперь все народы, которые они встречали на своем пути, за исключением китайцев, и они были полны решимости все дальше и дальше раздвигать свои границы. Как свершилась эта великая перемена? Многие прибывшие в Аврагу были с Чингисом с самого начала его завоеваний, а несколько старейших помнили его еще совсем мальчиком. Воспоминания об этом событии надолго запечатлелись в «коллективной памяти» народа.

Как у монголов появились истории и были

Как и во всех обществах, где общение осуществляется на изустном уровне, у монголов были свои барды, поэты и рассказчики, которые бродили от пастбища к пастбищу между раскинутыми юртами-дворцами и пересказывали легенды.

В стародавние времена монгола поразила чума. Те, кого она миновала, бежали, бросив больных со словами: «Пусть судьба решит, жить им или умереть». Среди больных был юноша по имени Тарваа. Дух оставил его тело и прилетел к месту смерти. Правитель этого места сказал Тарваа: «Зачем ты оставил свое тело, ведь оно еще было живым?» — «Я не стал ждать, пока ты позовешь меня, — ответил тот, — взял и пришел». Хану Подземного царства понравилась готовность Тарваа проявить покорность, и он произнес: «Твое время еще не пришло. Тебе придется воз вращаться. Но можешь взять отсюда то, что тебе понравится». Тарваа осмотрелся вокруг и увидел все земные радости и талан ты — богатство, счастье, веселье, удачу, музыку, танцы. «Дай мне умение рассказывать истории», — попросил он, потому что знал, что хорошая история может принести и все другие радости. И он вернулся к своему телу и увидел, что вороны уже выклевали глаза. Но нарушить приказ хана Подземного царства он не мог и вошел в свое тело. Он так и жил слепым, но зато знал все истории на свете. Всю оставшуюся жизнь он бродил по Монголии и рассказывал истории и легенды, даря людям радость и внушая мудрые мысли.

Если все более поздние традиции вряд ли оставили столь глубокий след в истории монголов, то устное творчество бардов, поэтов и рассказчиков послужило своему народу, не только доставляя радость и передавая мудрость. Оно сыграло чрезвычайно важную роль в формировании чувства национальной идентичности. Смешивая легенды и историю, они толковали традиции, воскрешали в памяти корни и начала начал, описывали подвиги героев. Их репертуар был колоссальным, равно как набор инструментов и стилей. В ряде районов Монголии все это еще сохранилось, как в седую старину. У монголов есть эпосы, «длинные песни», «короткие песни» и множество песен между длинными и короткими, песни на каждый случай жизни, песни, прославляющие красоту природы, сражения, героев и лошадей — в особенности лошадей. У них есть свирели, барабаны, губные арфы и скрипки из конских черепов и при этом с не меньшим разнообразием размеров, чем европейские оркестровые инструменты.

Женщины могут петь сильными пронзительными голосами, выводя трели и фиоритуры, похожие на болгарскую или греческую манеру пения, которую хорошо знают любители «мировой музыки». Мужчины часто пользуются таким же исполнительским стилем, но если они из Западной Монголии или из оленеводческих районов к северу, то для них типичны двух — и даже трехтональные рулады, похожие на флейту носовые звуки, которые плывут густым грудным басом. Героические легенды мужчины исполняют низким гортанным голосом. Форма и содержание для каждой местности свои. Некоторые утверждают, что в песнях отражается местный пейзаж и что, например, мелодии Западной Монголии похожи на их скалистые горы с высокими пиками и глубокими ущельями, а степные мелодии протяжны и растекаются волнистым ковылем бескрайних просторов востока Монголии. И к каждому выступлению — отношение самое серьезное. К нему относятся как к ритуалу, соблюдая традиционные формальности, ибо музыка и песня обладают огромной силой. Есть песни, которые изгоняют демонов, есть песни, которые вызывают духов леса, гор и погоды (ни в коем случае не следует свистеть в юрте, так как свист вызывает духа ветра, а в юрте и без того много духов). Из бытующего сегодня музыкального материала мало что сохранилось с XIII века, но нет оснований сомневаться, что позднейшие традиции родились на глубокой и очень разнообразной почве.

Не приходится сомневаться, что у поэтов-певцов, собравшихся в Авраге летом 1228 года, не было недостатка в древних легендах о происхождении их народа. Ныне же появился новый предмет воспевания — возвышение Чингиса, рождение нации, основание империи. Но тогда это было совсем недавним прошлым. События и истории, уже закрепившиеся в фольклоре, все еще представляли собой живую память участников событий. Факт обретал новую форму в поэзии и легендах и, возможно, претерпевал искажения. Наверняка кое-кто из стариков в Авраге ворчал по поводу того, что молодежь ничего не знает. Но это не совсем так.

Самые блестящие и самые лучшие из монгольского Каме лота теперь владели и одним очень важным новшеством. За двадцать лет до смерти Чингис, вождь кочевников, стал имперским правителем. К этому моменту он осознал, что править царством, в состав которого входят города и оседлое население, пользуясь лишь одним устным словом, не получится. Нужны законы и система их применения, нужно вести записи, протоколы. Всего этого не создать, если монголы не научатся писать. Для не умевшего ни читать, ни писать племенного вождя эта мысль была очень смелой, потому что одновременно служила укором его собственному невежеству. Возникал вопрос: какую письменность принять? У китайцев было письмо, но на освоение его требуются годы и годы, к тому-же ни одного монгола силком не заставишь, не то что по желанию, перенять что-либо от презренной нации земляных червей и городских жителей, которых судьбой пред начертано покорить. Некоторым соседним тюркским племенам письменность досталась от предков. Вполне возможно, что Чингису самому доводилось видеть их выбитые на камне надписи. К счастью, у недавно покоренных найманов имелась своя письменность, которую они переняли от уйгуров, живших в области, относящейся к Западному Китаю. Знаки этой письменности располагались вертикальным столбиком, и она пришла к найманам 300 лет назад из Согдианы и считалась письмом и языком народов Центральной Азии, ее лингуа франка с V века. Согдийские же письме на уходят корнями в арамейский язык, который, в свою очередь, является ответвлением древнееврейского. Достоинством найманской письменности и ее преимуществом было то, что она основана на алфавитной системе и легко читается. Чингис велел своим сыновьям адаптироватьее к монгольскому языку и с ее помощью создать аппарат управления империей. Во Внутренней Монголии ею все еще продолжают пользоваться.

В Авраге в 1228 году летописцы и источники оказались рядом. Кому-то пришла в голову мысль, что другого такого случая закрепить легенды и недавние события на бумаге может и не случиться больше и сделать это надо, уделяя главное внимание самым важным событиям монгольской истории — возвышению Чингиса. Так и вышло, что кому-то поручили заняться первым монгольским письменным памятником — книгой под названием «Тайная история монголов». Последнюю точку в ней поставили, как отмечено в ее последнем параграфе, «во времена Великого Собрания, в Год Крысы и в Месяц Косули, когда на Семи Холмах, что на острове Ходо-Арал на реке Керулен, устанавливали дворцы».

Керулен, Хентей — эти названия мало что говорят людям за пределами Монголии. И реку, и горы можно увидеть одно временно с самолета, пролетая над Гоби по пути из Пекина в Монголию. Если незадолго перед посадкой в Улан-Баторе вы выглянете в иллюминатор, то ваш взгляд скользнет на северо-восток по бескрайнему морю травы, на котором вы вдруг заметите едва различимый след автомобиля и одиноким грибом торчащую войлочную юрту. Вдалеке чернеют хвойные леса и высятся белые сверкающие вершины горы Хентей, последние аванпосты сибирских хребтов, вытягивающихся через границу из России в Монголию. Здесь проходит географическая граница между горами и равнинами, где камень уступает место траве, а реки, устремляясь вниз с высоты, постепенно теряют скорость и разбегаются неторопливыми ручейками.

Одна из рек стекает с гор прямо на юг, а потом круто поворачивает к северо-востоку. Эта река, обычно обозначаемая на западных картах как Керулен, монголами называется Херлэн, это одна из трех величайших рек, которые собирают воду со всей центральной части страны. Широкий, стокилометровый изгиб Керулена омывает южную оконечность так называемого острова Ходо-Арал, 4000 квадратных кило метров лабиринтов холмов, сдавленных с краев реками Керулен и Ценкер, которые текут параллельно на протяжении ста или даже более километров. Потом холмы стираются, и начинается царство степей, и Керулен резко поворачивает на северо-восток, образуя гигантский изгиб, который только возможно вообразить себе, и тут же две реки сливаются около Аврага. Отсюда широкая долина уходит на северо — восток в самое сердце Чингисовых мест. Горы, реки, эта долина и особенно вот этот примечательный кусочек пастбищ образуют сердце Монголии, район, который немногим более 800 лет тому назад стал колыбелью племени их величайшего вождя и всей их нации, потому-то летом 2002 года я сел в машину и поехал посмотреть на него.

Монголы предпочитают всем другим машинам российский, вернее, украинский «УАЗ». Это рабочая лошадь для тех, у кого нет лошади. У него и передние, и задние колеса ведущие. Рулевого усиления нет и в помине, так что сидеть за рулем «УАЗа» — это все равно, что ворочать волом. Но водитель, звали его Хишиг, веселый парень со следами сильных ожогов на шее и руках, правил машиной как бог, смело бросаясь в непролазную грязь, форсируя реки, взбираясь на крутые берега, на ровном месте выжимая из автомобиля сумасшедшую скорость.

Выехав из столицы Монголии Улан-Батора, мы полдня двигались на юг вдоль Керулена, объезжая холмы, образующие подступы к массиву Хентей. Стоял конец июня, лучшее время года, когда лошади сильные и гладкие, а сурки лопаются от жира. Лучше всего было ехать и ехать не останавливаясь. Если мы притормаживали и выходили из машины, тотчас же под ногами раздавался неимоверный стрекот кузнечиков, и на нас набрасывались полчища мух. Мы предпочитали быть все время в движении. Гойо[1] выпускница филологического факультета, переводчица с английского, девушка с негромким голосом, коренастая, плотная, как монгольская лошадка, рассказывала, как ей хочется поехать на учебу за границу, а Баатар, директор музея, мужчина среднего возраста, с лицом эльфа и в солидных очках, все время приятным высоким тенором напевал народные мелодии. Он из бурят, народности, родственной монголам, вдоль и поперек исходил всю Северную Монголию и влюблен в песни своего народа.

Аврага оказалась сразу двумя местами. Первое — живой сегодняшний город, горстка деревянных домов, свидетельство переходного характера территории, что объясняет типично сибирскую жилищную архитектуру. Дома свободно разбросаны по округе и держатся вместе в этом мире травы, притягиваемые друг к другу, наверное, собственным тяготением. В сущности, город обязан своим существованием соседству с озером, богатым лечебными грязями, куда в летние месяцы приезжают люди, чтобы покупаться и намазаться сернистыми грязями. Об озере знает не очень много народу, преимущественно те, кто готов пуститься в такого рода путешествия, но место это действительно чудесное, на озере широкие песчаные пляжи, похожие на лужайки берега, где приятно загорать и где построены загоны для скота и лошадей. Наша база располагалась неподалеку — туристский лагерь, десяток круглых монгольских юрт (гээров).

Вторая Аврага, цель нашей поездки, лежит в степи километрах в десяти к югу. В старой столице смотреть нечего, но место говорит само за себя. Прямо под невысокими холма ми, раскопанными участниками проекта Триречья, расположена квадратная, окруженная белой стенкой площадка метров двести в ширину, похожая на огромный плац для парадов. Девять юрт и с полдесятка торчащих в разных концах площадки памятников охраняются двумя статуями солдат с копьями, кривыми мечами и круглыми щитами, в конических шлемах и высоких сапогах. Но настоящая охрана стояла у входа. «Добро пожаловать в дворец Чингиса, — гласил плакат на монгольском и английском языках. — Это почитаемое место. Здесь вы можете пообщаться с древней монгольской историей и культурой. Пожалуйста, заплатите в кассу». Это было частное предприятие, которое жалко напоминало многие «мемориальные места» на Западе. Никаких подлинных памятников там не было и в помине, ничто не говорило о том, что здесь когда-то стоял дворец. В девяти юртах — девяти, так как по традиции число девять имеет особое значение — висели портреты Чингиса и его цариц, копии оружия и штандарты с хвостами яков. В каждой юрте можно было помолиться перед святынями, освещенными коротки ми, по старинной буддийской традиции увитыми лентами синего шелка, свечами из коровьего масла.

Вот и все, что было сделано в 750-летний юбилей «Тайной истории», что официально отмечалось в 1990 году. «Как гласит последняя фраза «Тайной истории», — пояснил нам местный гид, — книгу закончили в 1240 году». Но, минуточку, у меня записано, что это произошло в 1228 году. Эта разница, по поводу которой поломано много ученых копий, объясняется имеющейся в «Тайной истории» ссылкой на год Крысы, первый в двенадцатилетнем цикле животных, который монголы переняли у китайцев. Отсюда и двенадцать лет разницы. Но какой год мог быть на самом деле? Один из этих двух — или какой-то более поздний год Крысы? Доказательства строятся на том, что в «Тайной истории» рассказывается о правлении Угедэя, но ни слова не говорится о его смерти в 1241 году. Таким образом, если верить тексту, он мог быть написан только в 1240 году.

Приводились другие доводы технического характера в пользу позднейших крысиных годов (1252,1264), но более поздние источники ни словом не упоминают о Великом Собрании, а характер описания событий, которое сделано, несомненно, по свежим следам событий, свидетельствует о том, что автор был их современником. Если мы примем это соображение, то остается проблема двенадцати параграфов о правлении Угедэя. Нужно сказать, что специалисты сейчас приходят к единому мнению, что никакой проблемы тут нет: эти параграфы чистейшей воды поздняя вставка и были добавлены незадолго до смерти Угедэя. Правильная дата — 1228 год.

Для властей, однако, год 1240-й представляется более вы годным выбором и к тому же весьма соблазнительным. При коммунистах Чингис, человек, чьи наследники две сотни лет угнетали Россию, был персона нон грата. Но начиная с 1989 года монгольские правительства очень охотно поддерживали все, что имело отношение к основателю нации. В 1990 году, когда еще многие ученые поддерживали идею

1240 года как года написания «Тайной истории», шанс отпраздновать 750-летие упустить было никак нельзя, и в результате посетителям приходится платить несколько тугриков за сомнительное удовольствие попасть на аляповатое место для плац-парадов, где жалкие подобия памятников возвещают не менее сомнительную дату.

Бог с ними, с памятниками. Само по себе место потрясающее, и в тот летний вечер оно предстало перед нами во всем своем блеске. Над нами зловеще нависали облака, заходящее солнце пряталось за безоблачный горизонт и заливало последними лучами света обращенные к западу склоны. На них угрожающе надвигались, вытягиваясь языками, густеющие те ни, и у их оснований ярко высвеченные солнцем пастухи сбивали отары ослепительно белых овец, а тренер кричал скачущему мимо него десятилетнему мальчишке, который готовился к предстоящим через две недели по случаю Дня нации скачкам: «Осаживай! Осаживай!» С вершины возвышающейся за ними горки можно видеть все пространство равнины, окрашенной косыми лучами света в оранжевый цвет, и разглядеть Семь Холмов, упомянутых в «Тайной истории».

Прямо перед нами внизу находился курган, который раскапывали археологи из Триречья, сейчас там нет ничего, кроме неглубокой ямы шириной в несколько метров. «Они нашли несколько черепиц и небольшие остатки каменного пола, — сообщил Баатар, потом уставился взглядом в лежащее перед ним поле и увидел то, что было здесь восемь веков назад. — Здесь повсюду стояли дома… Казармы… А здесь жили семьи, когда мужчины уходили воевать. Тут был дворец…» Он замолчал, возникшие было видения растворились в охватывавшей нас ночной тьме, вместе с ними в глубинах воображаемого времени исчезла и Аврага.

Несомненно, это было великолепное место для строительства города. В те времена Керулен был шире и полноводнее, чем сейчас, время от времени разливался и менял русло. Но Аврага отстояла достаточно далеко от реки, — сегодня она уже в десяти километрах.

По ту сторону поросшей кустистой травой луговины, неподалеку от ручья, через который был перекинут шаткий пешеходный металлический мосточек, бил ключ — тот самый источник; легендарный аураг по-прежнему, как и восемь сот лет назад, сочился целебной водой, которая и привлекла сюда клан Чингиса в конце двенадцатого столетия.

Мы протиснулись к мостику через табун лошадей, бродивших от кустика травы к другому, потом подошли к самому ключу. Поскольку в наше время нет ничего непринадлежащего никому, источник уже тоже был кем-то приватизирован. Вокруг него из подручных средств сколотили забор, за которым приютился маленький дощатый сарайчик под стилизованной на китайский манер крышей. Из прилепленного к забору плакатика можно было выяснить, чем славен источник. Здесь пил воду Чингис. Вода богата тем-то и тем — то и поднимается с глубины 100 метров. Она приносит пользу и душе, и телу. Излечивает двенадцать видов желудочных заболеваний, в том числе рак. Полезна и при заболевании печени, снимает похмелье, по какой причине ее очень уважал Угедэй, известный своим пристрастием к спиртному.

Я не испытывал особенного доверия к этой чудодейственной жидкости. Вокруг сарайчика растекались темные лужи, в них плавали комочки какой-то слизи, вода, выбрасывая газ, пенилась медленно вспухающими и лопающимися пузырьками. От этого запаха в памяти стало всплывать что-то знакомое из моего отдаленного прошлого. В сарайчике торчала пластиковая трубочка, надетая на кран. Баатар потянул за нее, и из трубочки судорожными всплесками потекла вода, следуя ритму регулярных выбросов, вызываемых перепадами давления в глубине земли у нас под ногами. Я глотнул воды и скорчил гримасу. Вспомнилось все: тухлые яйца, сера, запах гниющих водорослей у берега Норфолка при отливе. Конечно, будь у меня такое же похмелье, как у Угедэя, я бы ничего не заметил, но у меня было ощущение, словно я проглотил чудовищную порцию сероводорода. Очень может быть, что Чингис за этим и пришел сюда, но, по мне, это вполне достаточная причина перенести столицу в другое место.

Баатар предложил посетить своего друга, директора школы, который может знать об Авраге побольше. Санселтаяр бы человеком лет за сорок, держался с большим достоинством, что, несомненно, объяснялось тем, что его школа находится прямо за тем местом, где располагалась первая столица. Он с гордостью объявил: «Я говорю детям, что когда они вырастут и станут взрослыми, то смогут заниматься раскопками и делать важные открытия».

Мы сидели у его одноэтажного бревенчатого дома, наслаждаясь лучами заходящего солнца, и жевали творог, которым угостила нас дочка-подросток Баатара. Он лучше других понимал, отчего это место было столь привлекательным в качестве форпоста для создания государства. «Люди тянулись сюда не только из-за минеральной воды. Здесь повсюду залежи железа. Посмотрите на эти красные скалы. Лучшего места для изготовления оружия не придумаешь. И здесь великолепные условия для тренировки лошадей, так как зимы тут мягкие и пастбища превосходные. Мы славимся своими лошадьми. Лошадей для скрещивания свозили сюда со всех концов страны. Так было испокон веков».

— Значит, клан Чингиса не был первооткрывателем?

— Люди селились здесь со времен гуннов. Вы что-нибудь слышали о кладбище?

Оказалось, он говорил о древнем месте захоронений. Оно располагалось в предгорьях в часе пути от города. Он обещал показать его на следующий день.

В результате получилось так, что на следующее утро в нашей истории появилось новое действующее лицо — сурок. Прогулка, вроде нашей, всего лишь предлог для чего-то большего — интересных разговоров, возможности покататься на лошадях, хорошего обеда или пикника.

Сурки здесь отъелись на семенах трав. Все, что нам нужно, — это охотник, который позаботился бы о наших желудках по пути к древнему кладбищу. Директор знал такого человека, его звали Энкхбат. Мы вытащили его из дома, это был жилистый мужчина с провалившимися щеками, жесткими, как щетка для туалета, волосами и жизнерадостной улыбкой. Гойо подумала, что он очень похож на сурка, а это хорошая примета. Но Энкхбату, заядлому охотнику, не хватало лишь двух весьма существенных вещей, а именно — ружья и патронов. У его друга было ружье. Мы направились километра за два через поле к юрте, из которой Энкхбат уже выскочил с ружьем 22-го калибра. Оставалось добыть патроны. Еще одна поездка обратно в город к другому другу — и вот мы наконец в пути к цели нашего путешествия.

Сурки занимают особое место в монгольской культуре, потому что представляют собой одновременно источник пищи и источник опасности. В их шерсти водятся вши — носители бацилл, которые разносят бубонную чуму, и многие историки считают их в конечном счете виновниками Черной смерти, которую в начале XIV века занесли в Европу по своим торговым путям победоносные монголы. Угроза эпидемии по-прежнему существует, но она хорошо изучена и быстро ликвидируется, для профилактики делают прививки совершенно бесплатно в любой местной больнице. Если забыть о разносчиках чумы, то сурки в Монголии всегда были значительной частью летних охотничьих трофеев, и плечо сурка, которое называют «человечьим мясом», считается деликатесом.

Гойо поведала нам такую историю.

Откуда у сурка человеческое мясо

Когда-то с неба светило семь солнц. И было страшно жарко. Люди нашли меткого лучника и попросили его сбить несколько солнц. Лучник оказался смелым человеком. Он сказал: «Завтра, как только выйдут семь солнц, я собью шесть из них. Если не получится, то я стану сурком, отрежу себе большой палец, стану пить кровь вместо воды, есть траву и жить под землей». Так вот, Он сбил пять. Когда он выпускал последнюю стрелу, перед ним пролетал воробей. Стрела срезала ему хвост, вот почему у воробья хвост раздвоенный. Лучник же исполнил обещание и стал сурком. Потому-то у сурка есть человеческое мясо.

Сурки известны своим любопытством, благодаря чему охотники всегда возвращаются с добычей. Сурка гипнотизирует все белое. Стоит помахать белой тряпкой или пером, и сурок впадает в транс, становясь легкой добычей. Существуют даже специальные белые собаки для охоты на сурков, их учат махать хвостом во время охоты, чтобы сделать сурка беспомощным, пока другие собаки подбираются вплотную, чтобы совершить последний прыжок. Все это не вымысел, потому что такая охота на сурков была заснята на видеокамеру и фильм транслировали по японскому телевидению, что вызвало энергичные протесты Японской организации защитников диких животных: монгольские охотники за сурками нечестны! Они пользуются беззащитностью бедных, наивных монгольских сурков! Охоту на сурков следует запретить!

Сурки и в самом деле очаровательно наивны. Всполошившись от звуков промчавшейся лошади или машины, они, будто стелющийся по земле коврик, раздуваемый подгоняющим их ветром, шмыгают в свои норы, а потом, попрошествии нескольких минут, когда не остается сил сопротивляться любопытству, высовывают наружу головы, чтобы посмотреть, не грозит ли им опасность. В это время года так оно и бывает. В нескольких метрах от норы притаился монгол-охотник, он положил ружье 22-го калибра на подпорку, взвел курок, ожидая своего часа. Все зависит лишь от его терпения и способности не обращать внимания на мух, которые вуалью вьются над его шляпой или капюшоном. Мы по шли к холмам, оставив Энкхбата лежать, растянувшегося на земле среди электрического потрескивания кузнечиков.

Поставив машину в тень у купы деревьев подле пересохшего ручья, мы последовали за директором, который повел нас вокруг холма.

— Это место называют Горой Множества Людей, — объявил он.

Я огляделся. Мы находились рядом с зимней бревенчатой овчарней. Под нами расстилалась равнина, казавшаяся плоской, как пустыня, она убегала вдаль, постепенно растворяясь в знойном мареве, и ее протяженность прерывалась только озером, в котором целый табун лошадей, погрузившись по круп в воду, спасался от оводов и жары. Две юрты, извилины автомобильной колеи… Далеко-далеко, километрах в двадцати, я с трудом различал коричневое пятнышко бревенчатых домиков Авраги. Вокруг ни души.

Директор кивнул: «Думаю, это значит много мертвых людей».

В этом месте, несомненно, чувствовалось присутствие человека, пусть даже очень давнее, хотя нога археолога тут не ступала. Мы наткнулись на кучу плоских камней, образовывавших неровную линию, если взглянуть на них под нужным углом. Возможно, в древности они отмечали подъезд или под ход к чему-нибудь. Мы продолжили подъем, стараясь скорее оставить позади полчища мух и слепней. Директор указал пальцем на маленькое растение. Он дернул его из земли и показал мне смахивавший на чеснок клубень, объяснив, что его называют «белый картофель». Очистив его от кожицы, он протянул его мне. Клубень захрустел на зубах как лук, но был абсолютно безвкусный, как сырая картошка. Я понял, что он имел в виду: даже в этой каменистой пустыне можно найти пищу.

Нас попросили не задерживаться, и мы продолжили путь к цели нашей прогулки — кладбищу. Оно оказалось восемью кучами беспорядочно наваленных валунов, отделенных друг от друга кустами и островками травы и образовывавших фигуру, похожую на букву h. Могу предположить, что так отмечали места захоронения. К счастью, кучи камней не заросли дикой зеленью. Похоже, кто-то расчищал их. В этих валунах не таилось никакого сакрального промысла, но за каждой стояли затраченные время и силы. Гора Множества Людей — это место наводило на мысль, что название навеяно древними похоронными обрядами. Я вгляделся в спускавшийся к равнине испещренный камнями склон горы и представил себе, как по нему поднимается похоронная про цессия: может быть, предки Чингиса несли сюда своих покойников, когда поселились в Авраге.

В лесочке, где мы оставили машину, появился Энкхбат с нашим обедом — пятью килограммами меха и мяса — и тут же приступил к приготовлению кушанья по древней монгольской традиции, с современными дополнениями. По такому рецепту готовили с XII века.

Запеченный сурок

(На шестерых. Время готовки: около одного часа) Вам понадобится: 1 сурок

Добрая куча сухого навоза

Набор камней, величиной с кулак

1 нож

Веревочка

Проволока

Плоскогубцы

1 паяльник

Первым делом подстрелите сурка. С помощью веревочки подвесьте убитого сурка на ветке. Снимите с него шкуру, при этом постарайтесь потянуть ее книзу, чтобы не разорвать и чтобы она осталась целой. Выкиньте внутренности. Сделайте вид, будто вам наплевать на мух. Отделите мясо от костей и нарежьте кусочками. Тем временем отправьте гостя-писателя собирать коровьи лепешки, и пусть упомянутый писатель постарается высушить их так, чтобы они стали похожи на кусочки толстого пластика. Лепешки сложите в кучку. С помощью паяльника заставьте сухой навоз разгореться медленным огнем, при этом нужно постараться, чтобы дым обволакивал нарезанное мясо и отгонял прочь мух. Теперь положите камни в костер. С помощью проволоки и плоскогубцев заделайте, крепко затянув, дыр ки в шкуре сурка. Дыру от головы не зашивайте. Потом запихни те кусочки мяса вместе с раскаленными докрасна камнями в мешок из шкурки сурка, перекладывая камни прутиками, чтобы они не двигались с места. Не обращайте внимания на золу, пепел, навоз и т. п. С помощью плоскогубцев закрутите проволокой дырку, через которую засовывали мясо с камнями. Обработайте паяльником шкуру и соскребите паленую шерсть. К этому времени горячие камни уже начали свое дело: мясо готовится. Оставшийся в мешке воздух расширяется и образует тугое про долговатое, похожее на сосиску, вместилище. Когда мех удален, мясо обрабатывается паяльной лампой снаружи. Через час раз режьте вместилище ножом и вытаскивайте мясо пальцами. По мере того как камни остывают, берите их по одному и перебрасывайте из руки в руку, но осторожно, чтобы не обжечься, — это полезно для здоровья и приносит удачу.

Пока под шум паяльной лампы и жужжание мух готовилось мясо, наш водитель Хишиг рассказывал нам, откуда у него такие ожоги. Он занимался вот этим самым, счищал мех со шкурки сурка, и тут вдруг паяльная лампа стала подтекать и взорвалась, обдав его горящим керосином. Он долго лечится, для этого и приехал в Аврагу на озеро, попользоваться чудодейственной грязью. Ему помогает не сама грязь, а живые организмы, которые живут в ней, а местные жители называют их «природные доктора». Он заходит в сернистую воду, чтобы эти «доктора» очищали его рубцы. Больно, но помогает. Я невольно отпрянул от него, когда он стал сдувать последние кусочки меха и Баатар принялся счищать сочащийся жир.

Сок сурка, приготовленного на навозномкостре и с помощью пламени паяльной лампы, настоящий нектар — густой, темный, аппетитный. Мясо на вкус довольно приятное. Но для изнеженного жителя Запада оно непривычно и вызывает мысль о том, что могло бы быть и повкуснее. Жизнь сурка проходит в рытье нор и постоянном спасении бегством. Сурок — это одни мышцы, и его мясо не по зубам тем, кто питается в ресторанах и ест переработанную пищу. Для остальной части рода человеческого, обладающей сильными и ослепительно белыми зубами, столь характерными для выросших на свежем воздухе монголов, оно доставляет восхитительное удовольствие, особенно если прихватить с собой водку «Чингисхан». Директор вытащил из мешка-кастрюли похожий на виноградинку предмет, желчный пузырь, и с блаженной улыбкой отправил себе в рот. Пока я извлекал застрявшие в зубах волокна мяса, сурок целиком исчез в парах экзотической водки и навозного дыма.

Наконец мы снова устроились в раскаленной, как печка, и полной жужжащими мухами машине; Баатар прочистил горло и своим высоким и звонким тенором завел бурятскую народную песню. Мы открыли окна. Ветер быстро изгнал надоедливых насекомых, и Баатар услаждал наш слух до самого Аврага: «Меня зовет кукушка, и я спешу к тебе, моя возлюбленная, а вокруг родная земля, мои реки, мои горы».

История того, как потеряли и вновь обрели «Тайную историю», весьма любопытна. Оригинал «Тайной истории», воз можно, стал «секретным», то есть известен только узкому кругу избранной знати, вскоре после того, как монголы за вершили завоевание Китая в 1271 году и сделали заказ лето писцам написать официальную историю. После того как монгольская династия в 1368 году сменилась династией Мин, минские чиновники, стремясь сохранить языковой контакт с большим количеством подданных, придумали для подготовки переводчиков своеобразную систему записи слов монгольского языка. Они призвали на помощь ученых — лингвистов, чтобы создать систему передачи монгольских слов звуками китайского языка, вернее, передачи слогов монгольского языка слогами китайского. Теперь каждый монгольский слог обозначался китайским знаком, звучавшим созвучно. С тех пор иностранные имена и фразы именно так и записываются по-китайски.

Но китайский язык имеет свою особенность: каждый знак или слог должен начинаться с согласной и кончаться либо гласной, либо «н». При транслитерации происходит отступление от оригинала. Столица Внутренней Монголии Хух-Хот, образованная из двух монгольских слов (хух, хот), означающих Голубой Город, превращается в набор слогов: Ху — Хе-Хао-Те, каждый из которых имеет собственное значение, но, взятые вместе, они образуют бессмыслицу, подсказывая китайским читателям, что речь идет всего лишь об иностранном имени. Америка получается Мей-Гуо, Лос-Анджелес — Ло Савн Ге, Париж — Па Ли. Чингисхан звучит как Чьен Чи Ссу Хан.

Для китайца, пытающегося прочитать транслитерацию «Тайной истории», это звучало бы так, как если бы он говорил по-монгольски с жутким китайским акцентом. Поскольку по-китайски это не имело бы никакого смысла, с правой стороны от каждой вертикальной колонки монгольских значков добавляют приблизительное пояснение о смысле написанного.

Со временем, когда монгольское влияние уменьшилось, китайцы уже не чувствовали потребности сохранять монгольский оригинал и оставляли только китайскую фонетическую версию вместе с китайским же толкованием. Не сколько копий «Тайной истории», всеми позабытые, пылились на полках, и только в XIX — начале XX века их одну за другой обрели вновь. В последующие годы ученые работали над восстановлением монгольского оригинала. Дело это не трудное, если хорошо знаешь оригинал и оба языка вам близки, но весьма и весьма мудреное, если учесть, что нужно при помощи китайского языка XIV века восстановить монгольский язык двенадцатого. Причем никто не знает, как тогда произносились слова, тем более это разные языковые группы. Головоломную работу проделали и переделали несколько раз, и последний вариант был опубликован в 1980-е годы. Несмотря на то что остался еще не решенным ряд лингвистических и географических проблем, так как до сих пор текста монгольского оригинала обнаружить не удалось, тем не менее «Тайная история» теперь доступна для ознакомления на нескольких языках.

Ученые спорят о том, что в ней подлинное, а что вымышленное, но все сходятся в том, что «Тайная история» основывается на реальных событиях, ибо ее содержание перекликается с другим — не менее тайным — источником того же времени, известным под названием Алтай Дебтер («Золотая тетрадь»). Ее оригинал пропал, но известен по изложению в персидских и китайских исторических трудах. Вот и все первичные источники по времени Чингиса. Известно, что существовало много других работ, но все они пропали или были намеренно уничтожены (некоторые совсем не давно — одна средневековая хроника была в 1927 году со жжена неким китайским милитаристом).

Работа XVII века Алтай Тобчи («Золотые итоги») пересказывает «Тайную историю» и более поздние легенды, но украшает их идеями буддийской мудрости. Четвертый источник — официальная история Юаньской (монгольской) династии, составленная преемниками монголов и написанная в обычной для переходного периода при смене одной династии другой манере, но по сравнению с «Тайной историей» эти заметки слишком цветисты и официозны.

«Тайная история» остается непревзойденной. Она интригует и одновременно оставляет неотвеченные вопросы. Претендуя на объяснение происхождения монгольского на рода, она вызывает сравнение с другими великими произведениями «первооснователей»: ее можно поставить в один ряд с Библией, «Илиадой», норвежскими сагами, «Нибелунгами», «Махабхаратой». Но ей не хватает их масштабности — в ней только 282 параграфа и тысяча шестьдесят слов, одна треть «Илиады». И хотя она содержит элементы мифа творения и легенды в ней граничат с пересказом досужих сплетен и неким подобием исторической хроники, ей не хватает и эпического размаха, и исторической достоверности.

Как вдохновенная эпика, «Тайная история» прочно опирается на традицию монгольского повествовательного стиха. Это не что иное, как изустная традиция, перенесенная на бумагу, — редкостное достоинство, ставящее ее вровень с «Илиадой» и «Одиссеей». Ясно, что по определению не может быть письменного свидетельства устной традиции, но, применительно к Гомеру, ученые предлагают теорию, которая может послужить моделью создания «Тайной истории». После окончания Троянской войны, около 1250 года до н. э., греческие певцы-поэты, переходившие от одного царского двора к другому, с одной рыночной площади к другой, слагали легенды о греческих героях и битвах, рассказывали об их предках и зарождении греческой цивилизации. Так продолжалось 500 лет. Гомер обобщил эти сказания, оформив их в одно художественное целое как раз ко времени, когда греки приняли финикийское письмо. Как только легенды записали, они как бы застыли в полете. Мешанина былей и небылиц превратилась в два единых по содержанию литературных произведения.

Традиция певцов-бардов на Балканах существовала на протяжении двух тысячелетий, вплоть до 1930-х годов, когда антрополог и музыковед Мильман Перри записывал их в кофейнях Сербии, Боснии и Герцеговины. Как рассказывает его ученик Альберт Лорд в своей книге «Певец сказаний», Перри обнаружил, что у певцов-бардов, передававших песни от поколения к поколению, были удивительные способности. Дело в том, что они не старались запоминать большие куски текста, чтобы потом их продекламировать наизусть, каждое их выступление выливалось в импровизацию. Выступая перед слушателями, поэт-бард слагал каждую свою пес ню на традиционных рамках изложения, и это составляло 25–50 процентов «текста», а остальное он перекраивал, прихорашивал, акцентировал текст в зависимости от предпочтений аудитории, но при этом выдерживая песню в одной и той-же стихотворной форме.