Глава 12 Оукхилл

Глава 12

Оукхилл

Ту зиму мы тоже провели во дворце, в угрюмых апартаментах, увешанных гобеленами. Строительство нашего дома продвигалось, и нам надо было думать о его меблировке. Я пригласила придворного казначея и спросила его, сколько денег имеется в моем распоряжении для этой цели. Он спокойно сообщил, что все расчеты уже давно превышены и суммы, внесенной моей тетей, будет достаточно только для того, чтобы закончить строительство. Так как по условиям моего брачного контракта я сама должна была нести все расходы по нашему домашнему хозяйству, мне не хотелось начинать тратить свой капитал, но была вынуждена сделать это, а также прибегнуть в какой-то степени к щедрости моего отца, который сделал мне большой подарок на Рождество.

Материальная сторона нашего альянса была с самого начала плохо урегулирована и моей тетей, и русским двором. Из-за недопонимания и упущений, вызванных отчасти небрежностью некоторых чиновников при дворе, я лишилась важных привилегий, давно установленных по традиции, и оказалась втянутой в многочисленные неприятности, связанные с имуществом дяди, из которого тетя Элла пользовалась только процентами, а наследницей была я. Все это исправлять теперь было поздно. Тетя с ее обычным пренебрежением к материальной стороне жизни растратила много ценностей, которыми на самом деле не имела права распоряжаться без моего согласия. Брачный контракт был составлен и подписан министрами обеих стран и скреплен государственными печатями. Ничего нельзя было исправить.

Мои деньги находились в России. Сначала мне платили проценты через атташе русской дипломатической миссии, который выступал в роли моего личного секретаря в российских делах и следил за моей перепиской на этом языке. Позднее, так как атташе в русской миссии часто менялись, было решено выплачивать мне деньги через придворного казначея, который контролировал мои хозяйственные счета. Мы были должны содержать большой дом, и все мои деньги уходили на это, так что у меня практически ничего не оставалось на личные расходы. Когда я ездила, например, в Париж, я не могла купить себе одежду в лучших модельных домах – я покупала готовое платье в «Галери-Лафайетт» и носила туфли фабричного производства.

Это не казалось мне странным. Я была очень непритязательна, слишком непритязательна, когда мне доводилось об этом подумать, а что касается ценности денег, была абсолютно несведуща, так что мне никогда не приходило в голову ни жалеть себя, ни протестовать.

Правда, иногда я все же желала иметь больше лошадей и чтобы они были лучше. Моих средств, казалось, никогда не было достаточно, чтобы содержать более трех-четырех лошадей одновременно. Да и те, что у меня были, оставляли желать лучшего.

В плане общественной жизни зима была веселой. Развлечения, приемы и вечеринки так быстро следовали одни за другими, что король только неодобрительно качал головой. В разговоре с моим мужем он резко отозвался о нашем образе жизни, но меня никогда не попрекал и всегда был очень добр. В его лице я имела настоящего друга – и имею до сих пор, несмотря на все, что произошло с тех пор.

Мой веселый нрав, сдержать который не мог никакой этикет, забавлял его. С ним я всегда чувствовала себя легко. Мы пользовались взаимным доверием. Иногда он брал меня на охоту на лося, где я бывала единственной женщиной. Во время путешествий на поезде в его личном вагоне я играла в бридж с седобородым пожилым господином и радовалась, когда выигрывала несколько крон. Зимой я каждый день играла с королем в теннис на отличных закрытых кортах Стокгольма.

Короче говоря, мой свекор испортил меня, и мы с ним были такими добрыми друзьями, что я не могла удержаться, чтобы иной раз не разыграть его. Это иногда попадало в газеты, даже в несколько искаженном виде, но он всегда воспринимал подобные шутки без обиды.

Например, однажды зимой, когда мы ехали в специальном поезде из нескольких вагонов, чтобы покататься на лыжах в Далекарлии, я придумала переодеться пожилой дамой и подарить королю, который играл в бридж в головном вагоне, цветы. План был с восторгом одобрен моим окружением, и я приступила к гриму. У нас не было никакой косметики и очень мало пудры. Я нарисовала морщины жженой пробкой, а щеки натерла кусочками свеклы, спрятала глаза за темными очками и покрыла голову большой шерстяной шалью. Затем попросила у одной горничной плащ на меховой подкладке и надела его, вывернув наизнанку. Все было готово. Вагоновожатый остановил поезд на первой станции, и я сошла, неся три увядающих тюльпана, завернутые в кусок газеты. Один из адъютантов, посвященный в мистификацию, сообщил королю о желании пожилой женщины засвидетельствовать ему свое почтение. Меня повели к нему. Когда я вошла в вагон, он встал и сделал мне навстречу несколько шагов. Я отдала ему цветы, пробормотав несколько слов дрожащим голосом.

Но при виде моего нелепого букета в руках короля, серьезности, с которой он его принял, и церемонных лиц свиты, я больше не могла себя сдерживать. Я села на пол, пытаясь подавить смех и надеясь, что его примут за плач. Король, думая, что у пожилой дамы случился нервный приступ, повернулся к своему казначею и сказал по-французски не без волнения: «Enlevez-la, elle est folle!» («Уведите ее, она не в себе»).

Два адъютанта подняли меня. Перед моими глазами уже вставала картина, как меня выводят на платформу, и поезд уходит без меня.

«Это я, папа!» – закричала я сквозь смех, который сотрясал меня. Адъютанты отпустили меня, выпучив глаза. Король наклонился ко мне поближе, узнал меня и засмеялся. Это был розыгрыш, который действительно отлично удался.

В другой раз весной я взяла его с собой кататься в двухколесном экипаже, запряженном моим маленьким и очень быстрым американским рысаком, которого было трудно удержать, особенно в движении. На главной улице города конь закусил удила, и широкая публика получила возможность восхищаться своим королем в котелке набекрень и мной, в таком же в недостойном виде. Каждый из нас яростно дергал вожжи, силясь остановить коня.

Такие небольшие шалости вскоре создали мне в Швеции определенную репутацию. Обо мне говорили, что я сорвиголова, но это вовсе не раздражало меня. Обо мне рассказывали разные анекдоты и приписывали мне подвиги, о которых я даже и не мечтала. Но я всегда держалась в рамках и всегда знала, как далеко можно заходить, не причинив никому обиды, ибо шалость может оставить отметину.

Прежде чем вновь поселиться за городом в конце той зимы, я отправилась в Булонь навестить своего отца. Я любила эти визиты; простая и спокойная жизнь его семьи благотворно действовала на меня после той публичности, которая была характерна для жизни в Стокгольме. Мы гуляли, иногда посещали театры, но чаще оставались по вечерам дома. Отец читал вслух, а в это время мы с мачехой вышивали. С годами между мной и моим отцом узы любви еще более окрепли. Поэтому однажды, когда во время моего визита он почувствовал необходимость учинить мне строгий допрос о моих шалостях в Швеции, преувеличенные слухи о которых так или иначе дошли до него, я была задета за живое. От него я впервые с удивлением узнала о том, как беспощадно интерпретируются мои детские глупые выходки. От него я услышала о «репутации», которую я стяжала. Это было мое первое прямое столкновение с людской недоброжелательностью, и я была глубоко подавлена. Много времени спустя, после того как отец уже забыл об этом разговоре, я часто вспоминала это, и всегда мое сердце сжималось.

После этого я стала чувствовать себя в Швеции менее свободно. Моя тоска по родине усилилась. В Швеции нашлось много того, чем я восхищалась: ее высокая культура, стремление к порядку, колоссальная способность к организованным формам жизни. Но я оставалась лишь наблюдателем, и, вместо того чтобы по достоинству оценить это, что, без сомнения, мне следовало сделать, я обнаружила, что обращаюсь воспоминаниями к моей собственной бескрайней стране. Эта цивилизация, развитая до такой степени, что индивидуальные усилия уже не имели значения, в которой не было больше места для полета фантазии, тяготила меня. Чем больше я узнавала Швецию, тем больше мечтала о России, которая была так близко на карте, а на самом деле – так далека от меня, и чувствовала почти с ощущением вины, что я шведская принцесса только по титулу.

Однако в те дни моя привязанность к России была в основном романтического и сентиментального характера. Я ничего не знала о ее нуждах, о политических, экономических или каких-либо других существенных сторонах жизни, и если временами ощущала смутную обеспокоенность положением на родине, то скорее интуитивно, неосознанно. Кроме того, в те годы, которые я прожила за границей, Россия переживала краткий, сравнительно мирный период. Дума, после нескольких неудачных попыток добиться самостоятельности действий, была вынуждена замолчать ради самосохранения. С 1906-го по 1911 год правительство возглавлял Столыпин, человек проницательный, честный и энергичный, который был единственной значительной политической фигурой того времени, крупным по масштабу государственным деятелем. Единственным темным пятном на, казалось бы, чистом небосклоне было присутствие при дворе, начиная с 1907 года, некоей загадочной фигуры по имени Распутин. Бывали и прежде другие малопонятные личности, но их пребывание при дворе было кратковременным. Его же власть по какой-то неизвестной причине все продолжалась, а влияние не поддавалось объяснению.

Каждый мой приезд в Россию все больше убеждал меня, что там, среди нарастающего хаоса, и находится истинное поле деятельности для меня. И дело было не в том, что эти визиты были особенно приятны. Я приезжала как иностранная принцесса, и принимали меня соответствующим образом. Тем не менее я чувствовала, что здесь, в России, моя жизнь, моя работа, что здесь, а не в Швеции я найду применение своей энергии.

Дмитрий уже больше не жил в Москве. После моего замужества он переехал в Санкт-Петербург и поступил в кавалерийскую академию, где так усердно трудился и так страдал от одиночества, что его здоровью, и так никогда не отличавшемуся крепостью, был нанесен серьезный вред. С ним, конечно, был генерал Лайминг, а император и императрица, которые очень любили брата, часто виделись с ним. Однако советы людей, далеких от всякой реальности, какими были обитатели Царского Села в тот период, не могли значительно помочь ему. Он был лишен жизни в семье в то время, когда она оказалась бы для него драгоценной и необходимой поддержкой. И, будучи теперь конным гвардейцем, он имел образ жизни, как в военном, так и в общественном плане, который был даже еще более изнурительным для человека его возраста и хрупкого телосложения. Его одиночество, слабое здоровье постоянно занимало мои мысли. Я всегда беспокоилась о нем, не имея возможности что-то предпринять, и это тоже играло определенную роль в том, что мои мысли все чаще обращались к России.

Чтобы бороться с этим, я рано вставала и весь день занимала себя делами. К осени 1910 года мы обосновались в нашем новом доме в Оукхилле.

Моя дорогая Цецилия Фалькенберг, фрейлина, которая приехала в Россию, чтобы сопровождать меня в Швецию, вышла замуж и покинула меня. Я болезненно скучала по ней, так как она всегда вносила радость в мою жизнь и окружала меня почти материнской лаской. Более того, она была человеком недюжинного ума и такта. Но при выборе моих двух новых фрейлин мне очень повезло, а лейтенант Рудебек согласился оставить военную службу и стать нашим казначеем и постоянным управляющим нашего хозяйства. Мы все четверо жили вместе в Оукхилле, и я часто была благодарна за таких преданных и приятных компаньонов.

Оукхилл был расположен недалеко от Стокгольма, на холме, возвышающемся над узким проливом. Он был окружен зелеными полянами парка приблизительно на милю вокруг, а его сад террасами спускался к воде. Великолепные дубы дали ему имя.

Дом был светлый и просторный, современный и удобный – в общем, самый милый из тех, в которых я когда-либо жила. В то время у меня не было вкуса, и в убранстве, вероятно, это сказывалось, но в общем дом выглядел приятным, непретенциозным. Я была очень рада переехать из мрачного дворца.

Как только все было более или менее приведено в порядок, я дала бал, чтобы отпраздновать свое двадцатилетие. Помню, это было приятное событие. Цветы мне прислали из Ниццы; дом был ими заполнен; когда гости уходили, то уносили их охапками.

Дни набегали один на другой. Обеспокоенная бесцельностью своего существования, я приняла решение по-настоящему чем-нибудь заняться. Рисование я забросила давно, так что той зимой я поступила в школу живописи.

Школа, которую я выбрала, была лучшей в Стокгольме. Принц Евгений, младший брат короля, очень талантливый художник, был единственным во всей семье, кто поощрял мое желание учиться, хотя и у остальных мое решение не встретило никакого противодействия, только удивление.

Каждое утро в 8.30 я усаживалась с остальными двадцатью пятью студентами за деревянный стол в большой комнате с серыми стенами. Первые дни были для меня трудными. Мои товарищи по учению были робкими и недоверчивыми. Но как только они увидели, что я много работаю и хочу только быть одной из них, они стали проявлять дружелюбие и в конце концов осыпали меня услугами и знаками дружбы. Главным образом благодаря их помощи и критике я и добилась больших успехов за весьма короткое время.

Я часто оставалась в школе во время перерыва, который начинался в одиннадцать часов, и ела бутерброд, захваченный мною на второй завтрак. Иногда мои приятели угощали меня молоком с имбирными пряниками, которые я особенно любила. В полдень мы вновь обращались к нашим моделям и работали до трех, когда сумерки, ранние в это время года, заставляли нас сушить наши кисти и закрывать альбомы для рисования.

Когда я приходила домой, быстро переодевалась и ехала в школу верховой езды. Час или два я довольно интенсивно занималась, катаясь без стремян, чтобы улучшить свою посадку, и без них даже совершала прыжки через препятствия. Затем, после ванны и чашки чая, я брала урок пения или играла на фортепиано, чтобы научиться аккомпанировать себе. Вечером я часто готовила свою работу к испытанию по композиции, которое проводилось в школе раз в месяц. Мне это нравилось. Эти испытания проводились анонимно и давали мне возможность судить, как у меня на самом деле обстоят дела.

Посещая эти уроки, я познакомилась с поистине замечательным человеком. Он был трамвайным кондуктором на линии, идущей от Стокгольма до моего дома в Джургардене. Иногда я ездила этим маршрутом, когда не хотела пользоваться своей машиной. Поездка занимала пятнадцать минут, а так как я обычно видела одних и тех же людей, у меня появилась привычка болтать с ними. Так я встретилась с этим кондуктором, белобородым стариком, который работал здесь уже много лет. Я узнала, что из своих заработков он оказывает помощь небольшому приюту для незаконнорожденных детей, оставленных своими отцами и матерями. На меня произвело такое впечатление это свидетельство настоящего, реально существующего христианства, что я пригласила его однажды к себе домой на чашку кофе и узнала больше о его работе. Я вижу и сейчас, как он входит в мою гостиную со шляпой и перчатками в руке и усаживается с величайшим достоинством и спокойствием.

Серые утра шведской зимы всегда заставали меня по пути в мою школу. Время пролетало быстро и счастливо. Удовлетворенность достижениями и здоровая усталость успокаивали черные мысли, которые иногда посещали мою голову, несмотря на все мои усилия не допускать их. Общество друзей моего возраста, а также простота и отсутствие всяких церемоний в школе очень благотворно действовали на меня.

Я попросила короля устроить для меня костюмированный бал и, чтобы умножить веселье, организовала кадриль, в которой участвовали молодые девушки и мужчины. Нас было восемь пар, и мы танцевали менуэт и гавот. Затем я танцевала с мужем мазурку – быстрый танец, требующий большой живости. Мы были в красивых польских костюмах. Шпоры на моих зеленых сапожках сверкали и звенели под веселую музыку, и мы совершали такие безумные пируэты, что изумруды, пришитые к моему платью, рассыпались.

Важные придворные мероприятия проводились в январе. Они начались с официального открытия парламента. По этому случаю мы все должны были быть одетыми к десяти часам утра, принцессы – в парадные платья из черного бархата с длинными шлейфами и рукавами с прорезями, отороченными мехом горностая; король, принцы и министры – в парадную форму. Мужчины группировались вокруг короля на возвышении в зале. Принцессы с находящимися позади них фрейлинами заняли балкон. Церемония не была очень утомительной. После нескольких речей, довольно долгих, мы ушли домой, а вечером должны были присутствовать на ужине, который давался во дворце в честь депутатов. После него нам пришлось беседовать с ними в течение некоторого времени, и оно нам показалось очень долгим.

Но большой бал длился гораздо дольше и оказался утомительным мероприятием. Все принцы и принцессы собрались в одной из комнат дворца, где им были вручены записки с именами их соседей за столом во время ужина и партнеров по танцам. Затем двери распахнулись, и мы гуськом прошли через помещения, ведущие в бальную залу. В каждой комнате стояли группы людей различных рангов и сословий, с которыми мы должны были беседовать. В большой гостиной радом с бальной залой находились дебютантки этого сезона, стоявшие в ряд вместе со своими матерями. Гофмейстрина со списком в руке представила сначала матерей, затем дочерей принцессам, которые шли одна за другой вдоль этой шеренги, говоря какие-нибудь приличествующие случаю слова. Это было ужасным испытанием.

Начался бал. Мы танцевали кадрили – а их было три – с членами правительства и министрами зарубежных стран. Король и принцы танцевали с женами. Выбор других танцев был более или менее свободным, но надо было послать камергера, чтобы заранее уведомить партнера об оказанной ему чести.

Весной 1911 года король решил послать меня и моего мужа в путешествие, перспектива которого взволновала нас обоих. Следующей зимой должен был короноваться король Сиама, и приглашения уже были разосланы во все европейские дворы. На этом событии мы должны были представлять нашу семью.

Я не знаю, угадал ли король явную холодность в отношениях между мной и мужем и предложил эту поездку в надежде исправить положение, или интересы шведской торговли в Сиаме действительно требовали присутствия принца для их продвижения. Нам и общественному мнению была предложена конечно же последняя причина.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.