Приюты радости или обители зла?

Приюты радости или обители зла?

Волоцкий игумен вполне сознательно придал воззрениям новгородских еретиков как можно более неопределенный и широкий характер. Чем объяснить невероятную всеядность еретиков, можно ли допустить, что столь эклектичное мировоззрение послужило основой формирования единого движения? На эту странную особенность ереси жидовствующих — сочетание несочетаемых компонентов — обращали внимание многие исследователи. Историк Н. М. Никольский указывал на пестроту социальной базы ереси: «В Новгороде — это сторонники московской партии из мелких людей и клирошан, в Москве — это, с одной стороны, приближенные князя, с другой — гонимое им боярство».

Е. Ф. Шмурло отмечал следующие разительные противоречия в учении и приемах еретиков: 1. Отрицая божественность Иисуса Христа, еретики не отрицали, безусловно, Его божественного посланничества. 2. Критикуя Евангелие, они не отрицали принципиально его положений. 3. Отвергая иконы, они делали исключения для лика Спасителя; иные же готовы были поклоняться вообще всем иконам, лишь бы они были обращены известным образом (на восток, а не на запад).

А. И. Алексеев сложность изучения ереси жидовствующих объясняет тем, что обличители ереси объединяли «сторонников, по видимому, крайне разнородных течений». В. В. Мильков полагает, что наряду с еретиками — «библеистами» существовали и еретики иного толка, не отвергавшие полностью идей новозаветной литературы, а лишь сомневавшиеся в отдельных ее положениях. К подобным выводам в свое время приходил и Е. Е. Голубинский, который, однако, попытался их примирить следующим образом: «Ересь жидовствующих, представлявшая в своем подлинном виде чисто жидовство, с совершенным отрицанием христианства, так что одно принимаемо было вместо другого, а в своем неподлинном виде — большее или меньшее христианское вольномыслие…»

Несколько страниц спустя Голубинский предполагает, что помимо «подлинных» и «не подлинных» еретиков существует еще и третья категория, состоящая из «тех, кто, не отпадая в ересь и не заражаясь вольномыслием, стали почитателями и адептами лишь предлагавшихся жидовством чернокнижия и астрологии». Историк честно постарался унифицировать это цветущее изобилие убеждений и заблуждений. Так как он не подвергал сомнению искренность прп. Иосифа, ему пришлось и здесь следовать показаниям Волоцкого игумена, который утверждал, что еретики, видя человека благоразумного, боялись оттолкнуть его своими эксцентричными взглядами и начинали с малого, испытывая благочестие своей жертвы критическими рассуждениями о вере, тем самым стараясь заронить в душах сомнение и смуту.

Ловкий прозелитический прием способен объяснить разную степень вовлеченности людей в ересь, но не сосуществование в рамках одного движения столь несогласных меж собой мировоззрений. Если даже признать в «более или менее» христианском вольнодумце кандидата в «подлинные» еретики, никак нельзя разглядеть в нем соумышленника иудеев. В нарисованной Голубинским лестнице, ведущей в подземелье безверия, отсутствует несколько ступеней, а то и целый пролет.

Вспомним, как сам Иван III признался Иосифу, что ведал «ереси их»: «Да и сказал ми, которую дръжал Алексей протопоп ересь, и которую ересь дръжал Феодор Курицин», знал он и о том, что «Иван, деи, Максимов, и сноху у мене в жидовство свел…». Государь ясно различал «жидовство» протоиерея Алексея и Ивана Максимова, и ересь Федора Курицына. Уже после смерти дьяка великий князь не сомневался в искренности слов многолетнего соратника, когда тот убеждал великого князя в том, что по решению собора 1488 года жидовствующие понесли наказание, а остальные лица, причисляемые к еретикам, на самом деле никакого отношения к сей ереси не имеют.

Иосиф Волоцкий никак не комментирует реплику Ивана III. Сам преподобный везде и всюду говорит о новгородских еретиках. Названные в «Просветителе» по именам богохульники, ругавшиеся над иконами и Святыми дарами подобно жидам, — это известные нам Самсонка, поп Наум и прочие новгородские схарианцы. Однако среди них нет москвичей. После разгрома ереси в 1504 году вроде бы ничто не мешало автору «Просветителя» поведать миру нечто конкретное о страшных преступлениях Федора Курицына или кого-то из его друзей, но он ограничивается воспроизведением давних показаний, полученных владыкой Геннадием в новгородских застенках накануне собора 1490 года. К новгородцам относится фраза, которую волоцкий игумен адресовал всем еретикам: он напоминал, что в 1471 году «они отверглись Христа и всего православного христианства и до сего дня ни один из них не покаялся».

Ересегонители многократно указывали, что Курицына совратил с пути истинного протопоп Алексей. Это очевидная нелепица — дипломат намного превосходил успенского настоятеля и по положению при дворе, и по разнообразному жизненному опыту, и по эрудиции. К 1480 году Федор Васильевич был человеком со сложившимся мировоззрением и разнообразными познаниями. Чем мог поразить и увлечь его приезжий протопоп — выкладками из «Шестокрыла»? Их интересы могли пересекаться, они могли быть интересны друг другу — не более. Выдумка о «совращении Курицына» потребовалась Геннадию Гонзову и Иосифу Санину, чтобы перекинуть мостик от разоблаченных новгородцев к московскому придворному кружку и объявить влиятельного дьяка начальником всех ересей с помощью полученных под пыткой показаний непутевого Самсонки.

Рассмотрение анафематствований трех антиеретических соборов, по мнению Ю. К. Бегунова, подтверждает наличие в новгородско-московском движении двух еретических направлений: новгородского и московского, различавшихся между собой взглядами и личным составом кружков. Кружки, зародившиеся на берегах Волхова и Москвы-реки, действительно появились и развивались независимо друг от друга, резко отличались и социальным составом, и взглядами на мироустройство их участников.

На самом деле, мы должны говорить о трех группах, никак не связанных между собой организационно, в идеологии которых куда больше принципиальных различий, чем общих черт. К первой относятся новгородские иереи, которые в результате стечения обстоятельств стали объектами прозелитического эксперимента каббалиста-караима Схарии. Успех эксперимента объясняется тем, что в сознании новгородского духовенства были живы пережитки стригольничества, с его обращением к язычеству, пантеистическому культу Неба и Земли. В 1410 году митрополит Фотий в послании к новгородцам сурово пенял им за веру в волхвов и занятия волхвованием.

Как отмечает О. В. Кузьмина, языческое и христианское миропонимание постепенно сливались в культуре Новгорода, и к XV веку религиозное творчество достигло расцвета, породив яркую и самобытную религию. В XIV–XV веках представления и практики нехристианского происхождения проникали в самую плоть православия. В Новгороде священнослужителей всех рангов выбирали из своей среды сами горожане, и хотя церковная жизнь влияла на мировосприятие духовенства, однако стереотипы поведения и нормы жизни, воспринятые с детства, в значительной степени оставались неизменными.

В представлении новгородцев на служителей христианской религии во многом перешли функции языческих жрецов и волхвов. Священнослужители являлись в народном понимании такими же посредниками между богом и людьми, как и языческие жрецы, а следовательно, обладали чудодейственной силой. Таковыми воспринимали себя и сами священники. Неудивительно, что, постигнув азы использования астрономических трудов, протопопы-полуязычники рассматривали их исключительно как пособие по чернокнижию.

Схария провел в городе на Волхове неполных пять месяцев. Отнимем срок, необходимый для знакомства и завязывания более тесных отношений. За столь короткий период можно успеть собрать группу посвященных, преподать самые необходимые знания, снабдить нужной литературой, — не более того. А поддерживать регулярные контакты с вероятными единомышленниками в Литве или Крыму доморощенным каббалистам-недоучкам из рядовых иереев было не под силу, да и вряд ли они об этом помышляли. Оказавшись в изоляции и будучи предоставленными сами себе, слушатели ускоренных курсов по каббале и астрологии постепенно и неумолимо деградировали.

Процесс деградации новгородского кружка ускорился с отъездом к великокняжескому двору в 1480 году его наиболее даровитых адептов. Судьба оставшихся на берегах Волхова, судя по всему, мало интересовала как наставника, так и его московских учеников. Кроме прочего, Алексей и Денис наверняка захватили с собой и имевшуюся в распоряжении кружка литературу — книги были высокоценимой редкостью в ту эпоху, когда во многих новгородских приходах недоставало самых необходимых богослужебных книг. Вспомним, что новгородский архиерей сообщает о «тетрадях попа Наума» и неких псалмах. О «Шестокрыле» и подобной литературе Геннадий, скорее всего, узнал еще во время московского общения с Алексеем и Денисом.

Когда Геннадий «обнаружил» в Новгороде ересь, прошло семь с лишним лет с момента перевода Дениса и Алексея в Москву; свыше пятнадцати лет минуло с тех пор, как покинул новгородские пределы Схария. За это время кружок полуграмотных иереев, оставшихся без попечения, вероятно, выродился в секту чернокнижников, объединенных слепым исполнением таинственных ритуалов.

Идолы. Художник Н. К. Рерих

Прибывшие из Новгорода Алексей и Денис, Иван Максимов — птицы иного, более высокого полета. Мы согласны с А. И. Алексеевым, которому представляется невероятным, чтобы поругатели икон в Новгороде могли пользоваться сочувствием выдвинувшихся даровитых земляков — протопопов кремлевских соборов. Они сплотились вокруг Елены Волошанки, объединенные увлечением астрологией и прочими гадательными дисциплинами. Невестка государя, появившаяся в Москве в конце 1482 года, была таким же новичком при дворе Ивана III, как и новгородские эрудиты. Последние без труда могли увлечь необычными знаниями жадную до острых интеллектуальных ощущений княжну.

Кружок Федора Курицына имеет другие корни. Он состоял из людей, давно вовлеченных в правительственную деятельность, по роду занятий знакомых с литературой самого разного направления — правовой, философской, богословской. Не исключая вероятного влияния каббалистических представлений об Абсолюте и путях его постижения, Курицын и его единомышленники испытали воздействие исихастской антропологии, православной мистической традиции, гностических учений, а также ренессансного неоплатонизма.

Столь причудливая смесь является отличительным признаком духовных исканий XV века. Мыслители на Западе и на Востоке подвергали сомнению ортодоксальное христианское вероучение с позиций ветхозаветной, соединенной с интересом к философии и научным знаниям, религиозности, в попытке «совершенствования» христианства. Следует добавить, что при этом итальянские гуманисты чувствовали себя и слыли среди окружающих добрыми христианами. Костры инквизиции предназначались тем, кто исступленно верил в Евангелие.

Кремлевским вольнодумцам обвинения в ереси не могли не казаться абсурдными. Интеллектуальное возбуждение и критицизм были характерны не только для Курицына и его окружения. В Москве тех лет то и дело вспыхивала полемика по специфическим поводам, которые в прежние времена не возбуждали столь горячего интереса. Вспомним крестный ход при освящении Успенского собора в 1479 году, который завершился громким скандалом, инспирированным, вероятно, ростовским епископом Вассианом Рыло.

В эти же времена распространилось сильное сомнение ? том, двоить или троить аллилуию. Геннадий Гонзов нарочно спрашивал об этом командированного в Рим Дмитрия Герасимова. Тот прислал ответ, который никого не смог удовлетворить: что все равно — двоить или троить аллилуию; поэтому вопрос остался по-прежнему спорным. Самого Геннадия митрополит Геронтий сурово наказал за то, что тот разрешил братии Чудова монастыря пить после еды освященную в Богоявленский сочельник воду. Споры, которые сегодня могут показаться несущественными, не казались таковыми пять столетий назад, и вовлекались в них самые разные люди.

По возвращении из Венгрии московский дипломат задумал из среды придворных книжников составить подобие ренессансных «компаний», brigate, «академий», которые коллега Курицына дипломат и писатель Бальтассаре Кастильоне именовал «настоящим приютом радости»: «Я не думаю, чтобы кто-либо в ином месте с такой силой ощущает сладость, которую дает пребывание в дорогой и возлюбленной компании».

Сам Федор Курицын — дипломат, философ, писатель — характерная личность эпохи Кватроченто. Мы можем вспомнить таких его современников, как польский историк Ян Длугош, который учился на философском факультете Краковского университета, служил в канцелярии магната Олесницкого, в дальнейшем долго и успешно занимался дипломатической деятельностью; или гуманист Поджо Браччолини, который почти сорок лет провел на службе в ватиканской канцелярии, собравшей в своих стенах многих видных эрудитов и писателей.

Курицын, испытавший эту «сладость» при дворе Матьяша Хуньяди, стремился, чтобы ее испытали другие московские эрудиты. Он стремился познакомить единомышленников с идеалом культурного человека (homo literatus), активного носителя образованности и знания, личности, возделывающей самого себя; идеалом, который настойчиво формулировался на протяжении всего Ренессанса. Этот кружок протоинтеллигенции в полном соответствии с ренессансными традициями культивировал духовный герметизм, противостояние толпе. Сообщество неформальной творческой элиты не измышляло зловещих планов, вынуждавших прибегать к конспиративным ухищрениям. Кремлевские вольнодумцы вслед за Фичино считали, что «божественные вещи непозволительно открывать черни» и потому старались скрывать свои взгляды от профанов.

Итак, одну еретическую группу составляли новгородские иереи — замкнутый кружок, в который входили соседи, знакомые, родственники. В основе их идеологии лежали языческие культы и представления, подкрепленные современным чернокнижием и магическими обрядами, часть которых, позаимствованная у Схарии, была записана в виде выдержек в особых «тетрадях». Участники кружка баловались волхвованием, которое могло сопровождаться экстатическими припадками и богохульствами. Новгородский кружок имел закрытый характер. Схарианцы сознавали, что занимаются не приличными для православного священника вещами, да и не горели желанием расширять круг общения, сформированный по принципам тесного знакомства и родства.

Вторая группа — кружок Елены Волошанки. Его основатели — протоиереи Алексей и Денис, Иван Максимов. Здесь особенно интересовались астрологией и каббалистикой и прочей актуальной для той эпохи эзотерикой. Вероятно, это был самый многочисленный кружок, он отличался демократизмом, включал в свои ряды детей боярских, купцов и приказных людей, среди которых было немало молодежи. Кроме того, его адепты не считали, что их занятия носят настолько предосудительный характер, что они заслуживают преследования.

Наконец, третья группа — Федора Курицына. Это был интеллектуальный клуб придворных грамотеев, увлеченных философскими и богословскими вопросами. Здесь могли сомневаться в отдельных христианских догматах и устоявшихся ритуалах, критиковать пороки современной церкви. Кружок носил достаточно закрытый характер, в ином случае он потерял бы характер содружества избранных, а в Москве эпохи Ивана III единицы обладали эрудицией, достаточной, чтобы поддерживать определенный уровень общения.

Первый кружок — новгородских попов — был разоблачен еще на соборе 1488 года. Его разгром довершил собор 1490 года. Тогда же чувствительные потери понес кружок Елены Стефановны. После чего ересегонители стали охотиться за единомышленниками Федора Курицына и теми, кто вновь собрался вокруг вдовы Ивана Молодого.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.