15. Канзас

15. Канзас

Браун вспоминал: на старых картах Америки Айова изображалась бобром, Небраска — антилопой, а Канзас — буйволом. Через эти равнины проходили некогда стада диких буйволов, на которых охотились индейцы чийенны.

Теперь дикие буйволы почти вывелись, но земля была такая, о которой он читал в Ветхом завете. Там она тоже называлась «обетованной». Бесконечная, до самого горизонта уходящая прерия, волнистые холмы, покрытые шелковой муравой с огненными звездочками диких ноготков. Маленькие золотые подсолнечники, которые растут гроздьями и словно освещают весь луг солнечным светом.

Отец и сын следили за сойками, мелькавшими в небе, и слушали их щебет. Иногда они останавливались на берегу реки кормить и поить лошадей, и тогда Оливер отправлялся на охоту. Он приносил бекасов и вместе с отцом ощипывал дичь и жарил ее на костре.

Когда они сидели так, вдвоем, у тлеющего костра, глядели на теплые испарения, подымающиеся от земли, слушали свист сусликов и воркование какой-то ночной птицы, Оливеру не верилось, что где-то здесь в этом зеленом и голубом Канзасе, идет война, люди убивают друг друга и кровь пятнает траву.

Но старший Браун не поддавался очарованию природы, он был неспокоен, и Оливер, просыпаясь ночью, видел, что отец сидит у костра, неподвижно устремив глаза на огонь.

Скоро им стали попадаться помещичьи ранчо с заколоченными ставнями, пустые и враждебные. Дорога была теперь усеяна костями волов и лошадей, тучи воронья сидели на скелетах и отвратительно кричали, когда проезжавшие мешали их пиршеству. Попадались им и люди, в телегах и верхом. Встречные угрюмо, подозрительно оглядывали их и не отвечали на вопросы.

В начале октября 1855 года они прибыли в Браунсвилл — так пышно назвали пятеро сыновей свою стоянку — жалкий лагерь из нескольких дырявых палаток.

Джон Браун писал домой в ответ на жалобы жены:

«Дорогая жена и дети, и я переживаю вместе с вами все ваши неудачи и испытания, которые выпадают на вашу долю, но испытания — не только ваш удел. Здесь все много болеют, никакого дома у них нет, только палатки, в которых даже крепкий человек не нашел бы защиты от резких холодных ветров и буранов, которые здесь бушуют больше, чем в любом другом месте, где мы когда-нибудь жили, даже в вашей морозной области. И за сеном не уследили, как и за всем другим, заборов нет и пшеница вытаптывается скотом и лошадьми. Джезон и Оливер все еще слабы от лихорадки. Мы уже сделали кое-что, но пока очень немного. У нас уже есть хижина в три бревна высотой, проконопаченная и обнесенная земляным валом, и труба, достаточно высокая, чтобы можно было поддерживать огонь для самых маленьких. Мы успели снять небольшой урожай бобов, которые вместе с кукурузной похлебкой, молоком и тыквой являются нашей единственной пищей… Сэлмон поймал стальным капканом степного волка. У нас все еще продолжаются дожди с жестокими ветрами, капли превращаются в льдинки, когда падают, и в холодные ночи земля замерзает.

С тех пор как получено письмо от Уатсона, я очень обеспокоен тем, что вам придется провести зиму в холодном доме, и я придумал простой, дешевый способ, чтобы избежать этого. Возьмите обыкновенные доски и вройте их прямо в землю до стропил, наподобие сарая, но гвозди не забивайте глубоко, чтобы их можно было легко вытащить. Зашейте таким образом досками все, кроме окон и дверей. Это может сделать всякий, даже самый слабый, и большую часть досок потом можно использовать для растопки и в хозяйстве. Я много думаю также, Мэри, о твоем вдовьем положении и иногда позволяю себе мечтать о том, что когда-нибудь я снова смогу воспользоваться домашним уютом…

Мы получили те две газеты, которые ты прислала, и для нас, так далеко отрезанных от мира, это было большим подарком. Мы слыхали, что Фрэнк Пирс в Вашингтоне строит планы против нас, что он намерен раздавить людей свободного Канзаса. Что ж, будем ждать этого времени. Только кровь может смыть этот огромный черный грех. Я поручаю вас заботам того, кто питает молодых птиц, когда они голодны.

Я думаю, что следующей весной Уатсон сможет заработать немного денег стрижкой овец в долинах. На этом кончаю. Ваш муж и отец Джон Браун».

Он привез с собой сыновьям в Канзас страшный груз: маленький ящичек с телом Остина, умершего от холеры. Браун выкопал его из прежней могилы. Теперь семья похоронила его близ хижины. Опять раздались рыдания женщин, Джон Браун смотрел на них, но у него не было слов утешения, он не знал таких слов. Он только сказал:

— Его взяли другие руки. Не надо плакать.

И больше ничего. Все было так безотрадно, так сурово кругом. Поле за палатками не было вспахано. Вообще никто здесь по-настоящему не занимался фермерством.

Браун сразу почувствовал это, поглядев на сыновей. Птенцы оперились и возмужали. Даже болезненный Фредерик, которого считали слабоумным, носил за поясом револьвер. Джон-младший командовал отрядом добровольцев. Отец едва узнал его: Джон оброс курчавой бородкой, у него теперь была походка кавалериста, и в разговоре он то и дело вставлял военные термины.

Все пятеро были рады приезду отца. В этом человеке, которого они между собой называли Стариком, была какая-то внутренняя сила, которая передавалась им. В такое время отец был очень нужен сыновьям.

С помощью террора была избрана законодательная палата из сторонников рабовладельцев и нескольких фрисойлеров[4]. Новая законодательная палата открыла свои заседания, но фрисойлеры, узнав о ее составе, вскоре удалились. Губернатор Ридер назначил местом пребывания палаты деревушку Павнию, в двухстах сорока километрах от Миссури. Члены законодательного собрания были очень недовольны тем, что заседания должны происходить так далеко от Миссури. Они самовольно переселились в здание школы на берегу Миссури. Тогда Ридер объявил палату распущенной. Несмотря на это, палата продолжала действовать и послала в Вашингтон требование об отставке Ридера. Ридер был отстранен от должности, взамен его был назначен ярый сторонник рабовладения Шаннон.

Воспользовавшись тем, что палата рабовладельцев распущена, сторонники свободного штата созвали народное собрание в Топике. Здесь фрисойлеры составили проект конституции, запрещавшей рабство, избрали Ридера делегатом на конгресс и постановили, что конституция должна быть утверждена народом. В то же время в Ливенуэрте, центре канзасских рабовладельцев, начала заседать рабовладельческая палата под председательством Шаннона. Две власти утвердились в Канзасе одновременно. Страсти разгорались все сильнее. Миссурийцы стали готовиться к новому походу на Канзас.

В Ливенуэрте члены «Голубой ложи» врывались в дома сторонников свободного штата, обыскивали их и отбирали оружие. Адвокат Филипс не позволил миссурийцам войти в дом; тогда они взяли дом приступом, а самого Филипса убили. Потом они сожгли половину Ливепуэрта, собрали всех северян, посадили их на пароход и отправили вниз по реке.

Слухи о таких событиях передавались из уст в уста и подливали масла в огонь. Джон Браун жил с сыновьями в палатке. Палатка была низкая, залезать в нее приходилось ползком, и ночью все спали вповалку. Было тесно и трудно дышать, и если человек хотел повернуться, ему приходилось будить остальных. Впрочем, все они спали, что называется, вполглаза; у каждого под рукой всегда лежала заряженная винтовка или револьвер — ежеминутно могла вспыхнуть тревога. Джон Браун ничуть не тяготился подобной жизнью. Глаза его снова заблестели. По утрам он стал практиковаться в стрельбе.

Стрелял он отлично, так что Оливер даже слегка завидовал отцу, но Старик был недоволен и уверял, что с годами меткость ему изменила.

В ноябре произошло еще несколько столкновений рабовладельцев с аболиционистами. Как-то ночью на дороге нашли трупы северян. Это было последней каплей. С Севера начали приходить поезда, набитые вооруженными людьми. Губернатор штата Шаннон призывал на помощь «Сынов Юга». Сторонники свободного штата взывали о помощи к президенту и гражданам Соединенных Штатов. Огромные толпы миссурийцев собирались во Франклине и по берегам Варакузы, раздавались проклятия по адресу аболиционистов. Угроза надвигалась.

В Лоренсе готовились к обороне. Джон-младший со своим отрядом строил земляные укрепления. Из Топики для защиты города явились фермеры.

Джон послал сказать отцу в Браунсвилл, что его присутствие в Лоренсе необходимо. Старик обладал многими ценными познаниями. Он побывал в Европе, видел земляные укрепления пруссаков и англичан и, быть может, даст несколько полезных советов.

6 декабря газета аболиционистов Лоренса «Херальд оф Фридом» сообщила: «В город прибыл мистер Джон Браун, пожилой джентльмен из штата Нью-Йорк, с сыновьями».

Почти одновременно с Брауном в Лоренс прибыл губернатор Шаннон. Дело становилось похожим на настоящую войну. Из Вашингтона слали запросы, и карьера губернатора висела на волоске. Надо было во что бы то ни стало покончить дело миром. Шаннон льстил, обещал поддержку, уговаривал. В конце концов ему удалось добиться от аболиционистов обещания, что прошлое будет предано забвению.

Миссурийцы поневоле должны были разойтись по домам.

Браун с сыновьями также вернулся в Браунсвилл.

«Так окончилось канзасское нашествие, — писал он семье в Северную Эльбу, — миссурийцы вернулись к себе, претерпев значительные трудности, издержки и лишения, не разрушив и не спалив ни одного города и даже ни одной аболиционистской газеты. К их сожалению, они оставили сторонников свободных штатов хорошо вооруженными, организованными и полными хозяевами территории. Я все более и более убеждаюсь, что рабство здесь будет вскоре уничтожено…»