Несбывшиеся мечты об Иерусалиме и Индии, или дорога домой

Несбывшиеся мечты об Иерусалиме и Индии, или дорога домой

Первые вести о событиях в Европе Бонапарт получил во время переговоров с Мустафа-пашой. Тот сообщил о том, что пока Наполеон завоевывал Египет, Австрия, Англия, Россия и Неаполитанское королевство возобновили войну против Франции, в ходе которой французские армии всюду были разбиты. А из английских и немецких газет главнокомандующий узнал о том, что австрийские и российские войска разгромили генерала Журдана на Дунае, Шерера – на реке Адидже, Моро – на Адде и только Массена с трудом удерживался в горах Швейцарии. В самой Франции было неспокойно: разбои, смута, полное расстройство. Характеризуя внутриполитическое положение в стране, А. Манфред писал: «Военные поражения осенью 1799 года сделали лишь явным, как бы озарили зловещим светом проигранных битв и пожарищ то, что осознавалось ранее: глубокий, неизлечимый недуг, полное разложение режима. Откуда шла опасность? Феликс Лепелетье на заседании Клуба якобинцев в термидоре VII года утверждал, что защитников Республики душат две фракции: “С одной стороны, воры, с другой – изменники, предавшие родину европейским королям”. Это определение вряд ли было исчерпывающим и точным. Кризис был глубже. Сама ткань, казалось, начинала расползаться. Государственная власть обнаруживала полную несостоятельность, она оказалась неспособной функционировать».

Директория, слабая, растерянная и ненавистная большинству, теряла прежние завоевания Республики одно за другим. И Бонапарт, давно принявший решение о возвращении во Францию, понял, что настал самый подходящий для этого момент: «Негодяи! Италия потеряна! Все плоды моих побед потеряны! Мне нужно ехать!» В годину самоуничтожения и растерянности именно он может и должен стать спасителем страны. Впоследствии на острове Святой Елены опальный император говорил о том, что «понял, что при виде его все переменится… ему будет легко стать во главе Республики; он был полон решимости, по прибытии в Париж, придать ей новую форму и удовлетворить общественное мнение нации». По всей видимости, Бонапарт в создавшейся ситуации видел для себя возможность прийти к власти, и под влиянием таких мыслей решение оставить Египет и свою армию была принята Бонапартом бесповоротно. Он хорошо осознавал, что, несмотря на победу, одержанную под Абукиром, планы колонизации Египта провалились, а сам он, не имея флота и подкреплений, остался отрезанным от метрополии. Рано или поздно все поймут, что его армия приближается к катастрофе, которую можно лишь отсрочить, но которой нельзя избежать. Так пусть это случится уже в его отсутствие. По словам В. Бешанова, великий полководец решил действовать, руководствуясь принципом: если невозможно спасти проигранную кампанию, то «спасти самого себя, бежать от унижения, хотя и с риском, было реально».

Конечно, как главнокомандующий он не мог сказать обо всем этом своим солдатам. Для них в оправдание своих действий он приводил самые благовидные причины, главная из которых заключалась в том, что он должен был – ни много ни мало – спасти Францию! Его последний приказ по армии был коротким и сухим: «Солдаты, известия, полученные из Европы, побудили меня уехать во Францию. Я оставляю командующим армией генерала Клебера. Вы скоро получите вести обо мне. Мне горько покидать солдат, которых я люблю, но это отсутствие будет только временным. Начальник, которого я оставляю вам, пользуется доверием правительства и моим». Обещая вернуться к оставляемой им в Египте армии, Бонапарт, конечно же, лукавил. Но посвящать в свои подлинные планы он никого не собирался.

Неправдой было и то, что французское правительство якобы разрешило генералу вернуться на родину. На его письмо с просьбой об этом Директория даже не ответила.

А без приказа свыше он, как офицер, не имел права покидать свой пост, ибо такой поступок мог быть расценен как дезертирство. Однако великий полководец и здесь вышел сухим из воды. Вот что писал он по этому поводу в своих воспоминаниях[3]: «В том, что он имеет полное право покинуть армию, герой не сомневается: “Ему была предоставлена от правительства свобода действий, как в отношении мальтийских дел, так и в отношении египетских и сирийских, равно как и константинопольских и индийских. Он имел право назначать на любые должности и даже избрать себе преемника, а самому вернуться во Францию тогда и так, как он пожелает. Он был снабжен необходимыми полномочиями (с соблюдением всех форм и приложением государственной печати) – для заключения договоров с Портой, Россией, различными индийскими государствами и африканскими владетелями. В дальнейшем его присутствие являлось столь же бесполезным на Востоке, сколь оно было необходимо на Западе: все говорило, что момент, назначенный судьбой, настал!”».

Поскольку с генералом Клебером, назначенным им новым главнокомандующим, отношения у Бонапарта были натянутые, он отказался от личной встречи с преемником, оставив ему запечатанное письмо с инструкциями. По словам А. Иванова, для него «Наполеон продиктовал три записки о положении дел и своих планах, в которых изложил принципы управления Египтом: араб – враг турок и мамелюков; нужно “убедить мусульман в том, что мы любим Коран и уважаем пророка”; Мурад-бея и Ибрагим-бея можно сделать союзниками французов, возведя их в княжеское достоинство, а других беев – произведя в генералы и вернув их владения…». Но Бонапарт сам не верит в возможность такого союза с мусульманами, свидетельством чего может служить такое распоряжение

Клеберу: «Если же вследствие неисчислимых непредвиденных обстоятельств все усилия окажутся безрезультатными и вы до мая месяца не получите ни помощи, ни известий из Франции, и если, несмотря на все принятые меры, чума будет продолжаться и унесет более полутора тысяч человек… вы будете вправе заключить мир с Оттоманской Портой, даже если главным условием его будет эвакуация Египта». Следовательно, Бонапарт хорошо понимал, чем, скорее всего, закончится его египетская авантюра. Отсюда возникает вполне закономерный вопрос, задаваемый А. Манфредом: «Если надо соглашаться на эвакуацию Египта, то зачем было начинать войну в Египте, к чему все эти жертвы?»

Дав Клеберу полномочия заключить мир с Портой на условиях эвакуации Египта, Бонапарт тут же выразил надежду на улучшение отношений с турками, которые «хорошо знают, что нас интересует не их территория, а Индия; что мы не стремимся унизить на берегах Нила полумесяц, а преследуем там английского леопарда».

Самого же Бонапарта ни Индия, ни Иерусалим уже не интересовали – они так и остались его несбывшимися мечтами. 23 августа 1799 года, ни с кем не попрощавшись, оставив Клеберу, помимо конверта с инструкциями, долг в семь миллионов франков, он отплыл из Египта на борту фрегата «Мюирер» в сопровождении своих ближайших сподвижников: Бертье, Монжа, Бертолле, Евгения Богарне, Бурьенна, Ланна, Мюрата, Дюрока, Андреосси, Давал етга, Бессьера, Мармона и др. «Трезво взвешивая все обстоятельства, снова и снова проверяя всю информацию о дислокации английских кораблей, о порядке патрулирования их вдоль берегов, – писал А. Манфред, – Бонапарт убеждался в том, что шансы любого французского корабля пройти незамеченным бесконечно малы, ничтожны, не больше одного из ста. Попасть в плен к англичанам ни в малой мере не соответствовало намерениям Бонапарта; в любом варианте это означало бы для него гибель, конец… И все-таки он должен был идти на риск».

Вместе с другим фрегатом венецианской постройки «Мюирер» буквально крался по морю, часто останавливаясь при малейшей угрозе со стороны англичан. Адмиралу Гантому, по словам А. Манфреда, были «даны жесткие директивы: уклоняться от всех обычных морских путей, держаться ближе к африканскому берегу. Днем не двигаться, не привлекать внимания; продвигаться вперед только ночью, под покровом темноты или тумана». Правда, англичане все же увидели эти суда, но, по счастливой случайности, приняли их за рыбацкие шхуны. Бонапарт хорошо понимал, что в случае их обнаружения неприятелем остается только один выход: самим взорвать свои корабли. Эту задачу он возложил на бывшего якобинца Монжа. И когда через несколько дней навстречу беглецам попался корабль, который они поначалу приняли за английский, тот послушно занял позицию у порохового погреба. Но все обошлось, а вскоре на горизонте появился до боли знакомый Бонапарту остров – его родная Корсика.

Последнее испытание выпало на их долю на подходе к Тулону. Вот как описал его в своих воспоминаниях мамелюк Рустам: «Примерно в семи милях от Тулона на горизонте показались семь английских кораблей. Адмирал Гантом приказал занять оборонительные позиции и в то же время специально для Бонапарта велел спустить в море шлюпку и незаметно привязать к военному кораблю. На всякий экстренный случай.

Англичане даже с такой дали начали обстрел наших кораблей. Гантом понял, что в Тулон зайти нам не удастся, велел переменить курс и направиться к Провансу, во Фрежюс. Порт этот был недалеко, уже виднелся берег, так что очень скоро мы дошли до пристани. Англичане проплыли мимо нас, несколько раз стрельнули из пушек, но мы уже не боялись их – береговая артиллерия защищала нас».

Они плыли из Египта сорок семь дней – целую жизнь – пока, наконец, 9 октября 1799 года снова не оказались в том самом месте, из которого отправились на покорение Востока чуть менее полутора лет тому назад. И хотя создать там свою империю Бонапарту не удалось и египетская кампания оказалась не чем иным, как экзотической авантюрой, он с обезоруживающей простотой и без всякого стеснения рисует перед парижанами радужную картинку своих завоеваний: «Он отплыл из Тулона 19 мая 1798 года. Следовательно, он находился вне Европы 16 месяцев и 20 дней. За этот короткий срок он овладел Мальтой, завоевал Нижний и Верхний Египет; уничтожил две турецкие армии; захватил их командующего, обоз, полевую артиллерию; опустошил Палестину и Галилею и заложил прочный фундамент великолепнейшей колонии. Он привел науки и искусства к их колыбели». Кстати, точно так же позднее Бонапарт будет говорить и о гибельной для французской армии кампании 1812 года: «Я разбил русских во всех пунктах». Еще позже он с такой же интонацией скажет о Лейпцигской битве, в которой окончательно потеряет Европу: «Французская армия вышла победительницею». Все это расходилось с реальностью, но ему почему-то верили. Уж очень убедительным был его рассказ о далекой стране, о которой европейцы знали лишь понаслышке. «Египет, – писал Бонапарт правительству, – огражден от любого вторжения и полностью принадлежит нам!.. Газеты я получил лишь в конце июля и тотчас вышел в море. Об опасности и не думал, мое место было там, где мое присутствие казалось мне наиболее необходимым. Это чувство заставило бы меня обойтись и без фрегата и, завернувшись в плащ, лечь на дно первой попавшейся лодки. Я оставил Египет в надежных руках генерала Клебера. Когда я уезжал, вся страна была залита водой: Нил никогда не был так прекрасен за последние пятьдесят лет».

Не удивительно, что под влиянием таких заявлений Директория, поначалу удивленная появлением дезертира, вскоре устроила пышный банкет в честь «празднования успеха в Египте». Описывая это торжество, А. Иванов отмечал: «Храм Победы (бывшая церковь Сен-Сюльпис) был великолепно украшен. Висели знамена побежденных врагов – к этому времени Массена уже разбил Корсакова и прогнал Суворова.

Председатель Совета старейшин сидел в центре стола, справа от него – Президент Директории, слева – генерал Моро, затем Председатель Совета пятисот, затем Бонапарт.

На обеде не было ни женщин, ни наблюдателей, но лишь 750 суровых государственных мужей».

А уже в ноябре 1799 года и Директория, и Совет старейшин, и Совет пятисот будут вычеркнуты из истории Французской Республики в результате государственного переворота, совершенного под руководством Наполеона, а сам он 24 декабря станет Первым консулом Франции. Ни о каком возвращении к оставленной им в Египте армии не могло быть и речи. Да и возвращаться было уже не к кому: 15 сентября 1801 года после подписания мира между Англией и Францией последний французский солдат покинул эту страну. Египетская авантюра бесславно закончилась. Но и после этого, как пишет А. Иванов, «Первый консул изучал возможности нового вторжения в Африку и Азию. В конце 1802 года он посылает на Ближний Восток генерала Себастиани с официальным поручением – восстановить торговые связи с турецкими гаванями и с тайным – восстановить отношения с Портой. Миссия не привела к ощутимым результатам».

Египетский поход Бонапарта, продиктованный англо-французским соперничеством, принес немало несчастий как арабскому миру, так и самим французам. Победы, одержанные им над мамелюками, не стали для египтян «освобождением от поработителей», а самой Франции стоили многочисленных жертв. Единственным положительным моментом можно считать привнесение в страны Востока духа новой Европы, а также огромную исследовательскую работу, проделанную французскими учеными по изучению египетских древностей. Правда, многие из них, включая и Розеттский камень, пришлось уступить англичанам после их воцарения в Египте. Они продержали в руках эту страну 70 лет, но даже и во время английской оккупации Каир приобретал черты французского, а не английского города, и господствовали в нем вкусы не английского «среднего класса», а французской буржуазии. А битва, проигранная в конце XVIII века генералом в мантии академика, спустя два десятилетия будет выиграна скромным египтологом Жаном Франсуа Шампольоном…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.