Глава 33 Организация

Глава 33

Организация

Территория, занимаемая западной группировкой войск в Восточной Пруссии, была очень незначительной. Наиболее важным связующим звеном с внешним миром была гавань городка Розенберга; катера и баржи отправлялись оттуда до Пиллау, а раненых на больших судах отправляли в Свинемюнде, в Киль или в Копенгаген. Раненые, прибывавшие в Хейлигенбейль, доставлялись туда из дивизионных полевых хирургических госпиталей. Затем один за другим полевые хирургические госпитали стали переводить в Хейлигенбейль, пока в конечном итоге на крошечном пятачке не скопилось до 20 медицинских рот. Госпитали были постоянно переполнены – до такой степени, что раненые солдаты были вынуждены сидеть просто на ступеньках. Обеспечивать их питанием стало исключительно сложно, но еще сложнее стало обеспечивать им должный уход. И эти проблемы с каждым днем только усугублялись; водители машин скорой помощи иногда часами были вынуждены ездить от одного госпиталя к другому, чтобы сдать раненых. Регау и я по собственному горькому опыту знали, что означает для полевых хирургических госпиталей столь длительное ожидание машин скорой помощи. Большинство из этих госпиталей работало в непосредственной близости от линии фронта и почти все время находилось под обстрелом. На территории авиационного завода располагалось большое число мастерских и различных подсобок, которые вполне можно было привести в порядок, но наш полевой госпиталь был слишком маленьким подразделением, в нем всего служило около 60 человек, и нам постоянно не хватало людей.

Эта зима была гораздо суровей, чем в предшествующие годы. Мастерские и подсобки были разграблены русскими военнопленными, которых охраняла только горстка солдат. Оконные и дверные рамы были выбиты и использованы в качестве топлива, и даже какой-то легкий металлический сплав, который в больших количествах лежал на территории завода, был сожжен замерзающими заключенными. За это их нельзя винить. Но когда для размещения раненых нам понадобились все здания, находившиеся на территории завода, я попросил, чтобы всех русских заключенных перевели в бараки, находившиеся напротив входа на завод. Естественно, что из этого ничего не получилось.

Один из русских докторов, работавший при этом лагере, был родом из Краснодара, и у него слезы навернулись на глазах, когда он узнал, что я бывал в тех местах. Ему выделили палату с больными в нашем госпитале, и он получал столько еды и лекарств, сколько ему было нужно. Тех русских пленных, которые получили ранения во время авиационного налета, мы разместили по двум нашим госпиталям.

Но русский доктор ничем не мог нам помочь в плане того, чтобы вывести всех пленных за территорию завода; тогда я обратился к начальнику местного гарнизона, заслуженному ветерану Первой мировой войны. Он оторвался от кофе… Я получил в свое распоряжение две роты рабочего батальона, которым было приказано охранять территорию завода. Нам пришлось выделять по 20 пар солдат, чтобы сделать охрану достаточно эффективной. Мы отремонтировали очень удобные заводские кухню и столовую, заменили все разбитые окна, завезли несколько машин соломы и приобрели дюжину печек, чтобы обогревать подсобки.

Недостача одеял была ужасающей. Каждую неделю от 100 до 200 одеял исчезало без следа, и нам приходилось посылать специальные группы для сопровождения барж до Пиллау, чтобы быть уверенными, что наши одеяла и носилки вернутся обратно. Каждое утро Регау собирал группу из больных и раненых, способных самостоятельно двигаться, а затем назначал в ней старшего из числа офицеров или унтер-офицеров. Затем он отправлял эту группу в Данциг. На них было страшно смотреть, когда они молча и со злым выражением на лице, проходили мимо нас, но вслух они свое недовольство выражали редко. Иногда мы возвращали обратно какого-нибудь старика, которого излишне усердный капрал включил в колонну, и эффект от этого всегда был умиротворяющим. Мы вообще не отправляли бы этих несчастных подобным образом из госпиталя, если бы не знали, какие неимоверные трудности им придется претерпеть, если они останутся в «котле».

Поначалу они могли добраться до Данцига через Эльбинг, но позднее, когда русские продвинулись дальше, добраться до этого города стало возможным только через Фрише-Нерунг, перешеек, отделяющий Фришес-Гафф от Данцигского залива. Колонны этих несчастных вынуждены были идти по льду Фришес-Гафф.

Большинство пациентов надо было вывозить грузовиками, но подобная задача явно не соответствовала нашим транспортным возможностям. Для спасения тяжелораненых мы вынуждены были меньше внимания уделять больным и легкораненым. Мне даже думать не хочется о том, сколько тысяч раз меня проклинали во время этих переходов по льду.

К колоннам ходячих раненых присоединялись и всякие сомнительные элементы, также стремившиеся вырваться из «котла». В принципе это входило в нашу обязанность – отделять козлищ от овец, но мы были просто не в состоянии справиться с таким ворохом проблем. Когда большие группы мужчин не чувствуют над собой контроля, они становятся неуправляемыми и требуется много усилий, чтобы навести среди них порядок.

Какого нам следовало придерживаться критерия? Среди пехотинцев не было, пожалуй, ни одного, который не заслужил бы отдыха после долгого пребывания на фронте. И приказать ему вернуться обратно на фронт в подобных обстоятельствах означает просто послать его на верную смерть. Большинство солдат в подобной ситуации просто рвали справку о выписке из госпиталя и отправлялись в следующий госпиталь; почти наверняка его приняли бы в один из двадцати госпиталей, которые в то время находились в Хейлигенбейле.

Количество пациентов, лежавших в нашем госпитале, продолжало стремительно расти, несмотря на все наши усилия хоть как-то уменьшить их число; я помню, что в один прекрасный день мы насчитали их 1200 человек. Авиационные налеты случались все чаще и чаще, и нам надо было любой ценой сократить число пациентов. Кроме того, мы испытывали острую нужду в медицинском персонале, поэтому Регау и я занялись его поисками.

Мы держали дом открытым для всех желающих, и Мокасин с утра до вечера готовил кофе и бутерброды. Это стало широко известным в округе, и к нам в гости заходили самые разные люди. Однажды появилась целая бригада хирургов, теперь, по сути дела, никому не подчинявшаяся, так как их дивизия попала в плен к русским, и они сразу же получили приглашение остаться и помогать нам. Однако в любом случае эту проблему надо было решить официально. К счастью, начальнику гарнизона, который так любил кофе, в это время поручили командовать всеми боевыми операциями в районе Хейлигенбейля, поэтому он мог издать любой приказ, который считал нужным. Он приказал вновь прибывшей хирургической бригаде остаться работать в нашем госпитале, поэтому теперь у нас появилась возможность оперировать одновременно на четырех столах. Регау уговорил главного хирурга группы армий, настоящего виртуоза скальпеля, также к нам присоединиться, так что мы получили в свое распоряжение исключительно хорошего специалиста. Однако он начал работать теми методами, к которым он привык в больших тыловых госпиталях, а у нас всего лишь был полевой госпиталь, поэтому та неделя, которая ему понадобилась для того, чтобы привыкнуть к новым условиям, оказалась для него довольно тяжелой.

Мы «захватили в плен» бесхозную транспортную часть, которая имела в своем распоряжении пять больших автобусов. Раньше она работала при тыловом складе, и водители были рады остаться с нами. Иначе у них в любой момент могли конфисковать автобусы, а их направить в какую-нибудь наспех сколоченную боевую часть. Подобная охота на людей в то время стала обычным делом.

Две очень красивых латышских медсестры, которые заглянули к нам, чтобы немного обогреться и выпить по чашечке горячего кофе, остались с нами на 3 недели и помогали своим русским подругам.

Однажды ко мне подошел капитан СС, служивший в службе безопасности; он сказал, что видел, как мы здесь работаем, и, поскольку в данный момент он был не у дел, не мог ли он остаться с нами? Мы предложили ему кофе и сигарет. Да, долгое время он находился в Минске. Да, там он служил в СД! Он хотел бы знать, какого дьявола мы об этом спрашиваем. У нас сложилось впечатление, что уж дьявол точно знает зачем.

– Наши «пани», – внезапно сказал Регау, внимательно глядя на эсэсовца.

От Розенберга до Пиллау во льду залива был сделан проход для барж, но иногда он полностью замерзал, что приводило к остановке судоходства. Тогда для перевозки тяжелораненых нам приходилось пускать по льду «пани». Так назывались двухколесные телеги, которые мы заимствовали у крестьян из соседних деревень. На каждой такой телеге помещалось по двое носилок, а также один или два сидящих раненых. Мы накрывали носилки большими бумажными мешками, обкладывали их раскаленными кирпичами и давали раненым целый термос горячего чая. Если они не попадали в снежную бурю, то путешествие до Пиллау обычно занимало от 6 до 8 часов. Смертность от переохлаждения при этом была сравнительно невысокой.

Поначалу все шло хорошо, но затем крестьяне стали чинить различные препятствия. Мы объяснили суть дела эсэсовцу, и он сразу же все понял. Со своими непосредственными обязанностями он справлялся блестяще. Начиная с этого дня каждое утро перед госпиталем стояло 40, а иногда и 60 «пани». Крестьяне больше не издали ни единого жалобного звука, когда поняли, что имеют дело с человеком из секретной службы.

В целом Регау отправил на телегах, которые удалось добыть капитану, 1200 носилок, при этом потери от переохлаждения пришлось воспринимать просто как неизбежное зло. Иным путем наших пациентов эвакуировать уже было нельзя. Поэтому даже эсэсовец хоть раз в жизни смог послужить под невидимым флагом – в основном, конечно, присущими ему методами.

В течение многих недель мимо нашего госпиталя тянулся нескончаемый поток беженцев, поэтому мы открыли специальное отделение для больных и раненых женщин. Иногда, когда проходила особенно интенсивная переброска войск, армия вынуждена была очищать дорогу от беженцев, и не оставалось другого выхода, кроме как столкнуть их повозки с помощью танков на обочину. После этого женщинам приходилось тащить своих детей на руках, и врачи стали большими специалистами по приведению в чувство детей, которые почти замерзли на руках у своих матерей.

Постепенно поток беженцев иссяк, и мимо нас начал двигаться личный состав армейских тылов. Было странно наблюдать, какое громадное количество частей там располагалось и сколько приписанных к ним тысяч людей пережили всю войну, не подвергая себя, по сути дела, никакому риску. В один прекрасный день эвакуация раненых на баржах из Розенберга в Пиллау полностью прекратилась, со всеми имевшимися в его распоряжении машинами в Пиллау перебрался штаб группы армий, который до этого находился внутри «котла», хотя там вряд ли осталась хоть одна дорога, по которой эти машины смогли бы ездить. Нам понадобилась почти неделя, чтобы ценой неимоверных усилий вывезти на наших «пани» раненых и восстановить нарушенный график. В конечном итоге внутри «котла» остались только боевые части.

Линия фронта приближалась все ближе. Русские начали обстреливать город с помощью дальнобойной артиллерии. Число авиационных налетов также возросло, мы их пережидали в бомбоубежищах под административным зданием. В результате сужения линии фронта количество дивизий, которые присылали своих раненых в Хейлигенбейль, постепенно сокращалось; поток раненых не превышал средние показатели, характерные для крупного сражения. Но даже в этом случае наши медсестры могли себе позволить вздремнуть хотя бы на короткое время только в том случае, если наступало затишье на один или два дня. Уже наступил март, и на улице немного потеплело.

Наибольшую тревогу у нас вызывали пациенты с ранениями в голову; пока они находились у нас, им было невозможно сделать операцию. Уже было несколько случаев прямого попадания артиллерийских снарядов в верхние этажи административного здания, а один угол был полностью разрушен во время бомбардировки с самолета. Было понятно, что войска в «котле» не продержатся столь долго, сколько необходимо для восстановительного периода после черепно-мозговой операции.

Пришлось эвакуировать таких раненых по воздуху. Неподалеку от авиационного завода находился аэродром, однако и он теперь был под обстрелом; там садились транспортные самолеты, которые старались разгружать с максимальной скоростью, а затем они тут же взлетали. Неоднократно случалось так, что, пока мы грузили раненых на машины скорой помощи и доставляли их к центру летного поля, самолеты уже оказывались в воздухе. Не было издано никаких приказов, предписывавших летчикам забирать с собой раненых. Официально эту проблему можно было решить только через ставку Верховного командования вермахта, но, учитывая сложившуюся ситуацию, вряд ли кто-то стал бы этим заниматься. Летчики действовали на основании собственных инструкций; и на самом деле, вряд ли от них можно было ожидать, что под вражеским огнем они будут спокойно сидеть и ждать, пока привезут раненых. С другой стороны, по причине непрерывного вражеского обстрела было невозможно заранее собрать раненых на летном поле.

Решение проблемы нашел наш новый квартирмейстер. Недалеко от Хейлигенбейля он обнаружил сахарный завод, на котором до сих пор хранилось несколько сот мешков сахара, каждый по центнеру весом. Он конфисковал их и предложил командиру авиационной части по одному мешку сахара за каждую вывезенную партию раненых. У летчиков в Германии были семьи, которые голодали; и если летное поле в данный момент не находилось под обстрелом, за мешок сахара стоило рискнуть, хотя уже через 10 минут ситуация могла измениться в худшую сторону. Теперь на всех прибывавших на летное поле машинах скорой помощи находилось четверо носилок, на трех лежали пациенты с ранениями в голову, а на четвертых – мешок сахара. Таким образом нам удалось эвакуировать на территорию Германии всех подобных пациентов до тех пор, пока аэродром окончательно не прекратил свое функционирование.

Однажды мы получили приказ, согласно которому необходимо было делать дубликат больничного предписания на каждого раненого. Долгое время мы не знали, чем был вызван подобный приказ; но затем капрал, которого отправили в Пиллау, чтобы доставить обратно наши одеяла и носилки, выяснил, в чем дело. Корабль с 2 тысячами раненых на борту был торпедирован русской подводной лодкой вскоре после того, как он покинул гавань Пиллау. Он затонул в течение нескольких минут, спасти удалось всего нескольких раненых, а установить личности остальных не было возможности.

Отныне на любого раненого, который поднимался на борт судна, заполнялся дубликат больничного предписания. Вскоре его стали называть «билет для торпеды».

Я распустил роту, которая охраняла территорию завода. Кухня и столовая были разрушены прямым попаданием бомбы во время авиационного налета, и все повара погибли под их развалинами.

Бригада хирургов, которая помогала нам, больше не могла продолжать свою работу, так как здание, в котором они проводили операции, находилось под постоянным обстрелом. Они покинули нас. Командир местного гарнизона, который оказал нам большую помощь, посетил госпиталь с прощальным визитом накануне эвакуации. Телефонная связь была прервана. Когда лед начал таять, мы остались без наших «пани». Капитан СС отправился в Пиллау. Латвийские медсестры решили пробираться в Данциг.

В очередной раз мы остались один на один с русскими. Они были в 8 километрах от нас.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.