Глава 7 Вероотступник

Глава 7

Вероотступник

В конце XVI века Речь Посполитая переживала острый внутренний кризис. Магнаты и шляхта столкнулись с открытым сопротивлением угнетенного крестьянства на Украине и в Белоруссии. По стране прокатилась волна казацко-крестьянских восстаний, запылали феодальные усадьбы. В 1603 году брожение вновь охватило украинские земли. В любой момент можно было ждать нового взрыва. Наибольшее беспокойство властей вызывала Запорожская Сечь, средоточие казацкой вольницы. Казаки закупали оружие, вербовали охотников, заготовляли продовольствие. Их приготовления вызвали тревогу польских властей, опасавшихся, как бы выступление запорожцев и донцов не стало сигналом к новым массовым восстаниям на Украине. 12 декабря 1603 года король Сигизмунд III издал грозный универсал, под страхом казни запрещавший продавать казакам оружие и порох. Но на универсал никто не обратил внимания.

Самозванец пытался склонить казаков на свою сторону и с этой целью ездил в Сечь. Имеются сведения о том, что Отрепьев просил запорожцев «насадить его на Путивле», самом крупном городе Северской земли, после чего обещал их щедро пожаловать. Однако самозванцу не удалось вовлечь Сечь в свою авантюру.

Начав борьбу за национальное освобождение, украинский народ все больше уповал на помощь со стороны братского русского народа. Идея воссоединения носилась в воздухе. Московские послы не раз приезжали в Сечь, чтобы договориться о совместной борьбе с Крымской ордой. В 1600 году Борис принял в Москве запорожских послов. Четыре года спустя он направил в Запорожье посланца Ивана Солонину с оружием и денежным жалованьем. Борис призвал казаков выступить против бусурман — турок и татар. Отрепьев убеждал запорожцев объединиться с крымцами и напасть на православную Русь. Его доводы не достигли цели. Отрепьев не скупился на обещания, но у него не было денег на организацию экспедиции. В первом столкновении с Борисом самозванец потерпел поражение.

Запорожцы помогли Отрепьеву установить связи с донскими казаками. Осенью 1603 года его послы посетили Раздоры на Дону. «Царевич» обещал донцам волю, и те немедленно отозвались на его обещание. «Писал ты до нас, — значилось в казацкой отписке, — …святой памяти отца своего и нашего прирожденного царя… Ивана Васильевича… относительно полных вольных лет». Донцы были первыми в России, кто решительно заявил о поддержке «законного монарха». «Мы, холопы твои, подданные государя прирожденного, все радуемся такому долгожданному утешению…» Слухи о чудесном спасении Дмитрия подготовили почву для признания самозванца. Казаки поверили тому, чего давно ждали. Их ответ «государю» был проникнут удивительной наивностью. В заголовке казачьей грамоты читаем: «По воле и благословлению бога дарованному государю царевичу, воскресшему как Лазарь из мертвых»[47].

Борис стеснил донских казаков. На Дону все чаще появлялись его воеводы. Царские крепости были воздвигнуты на казацких землях на Осколе и Северном Донце. Казаки понимали, что их вольностям приходит конец. По этой причине обещания «полных вольных лет» при всей их неопределенности произвели на донцов почти магическое действие, и тотчас молва о чудесно спасшемся царевиче начала трансформироваться в утопию о «добром царе».

Круг постановил признать прирожденного государя, и атаманы Корела и Межаков взялись доставить придворную грамоту «Дмитрию». Миссия завершилась провалом. Донцы были взяты под стражу, а находившийся в их руках пакет попал к князю Янушу Острожскому. Князья Острожские знали беглого московского инока и считали его обманщиком. Они не желали войны с Россией, но более всего боялись нового взрыва казацких восстаний на Украине. Допросив Корелу, князь Януш дознался, что на помощь «царевичу» скоро придут две тысячи донцов и других «злодеев». Встревожившись, воевода обратился с письмом к королю. Он предлагал с помощью военных мер пресечь назревавшее «воровство», в результате которого казаки, «соединившись, или вторгнутся в Московскую землю, или получат возможность произвести великие беспорядки на Украине»[48]. В последующих письмах Острожский выражал опасения, что казаки, поддерживающие «царевича», того и гляди затеют бунт, наподобие бунта Наливайки.

В 1600 году Россия и Польша подписали договор о двадцатилетнем перемирии. Мир был настоятельной необходимостью как для русских, так и для поляков. Самые дальновидные политики Речи Посполитой выступали за сближение с восточным соседом. Коронный гетман Ян Замойский предлагал скрепить мир с Россией браком короля с Ксенией Годуновой. Против войны высказалась большая часть сенаторов Речи Посполитой.

Но князь Адам Вишневецкий вел свою особую войну с царем Борисом из-за спорных городков на левобережье Днепра. В пылу борьбы он стал собирать войско для самозванца в пределах своей вотчины на Суле. Самозванец и его покровитель рассчитывали навербовать несколько тысяч казаков и вторгнуться в пределы России в тот момент, когда русские полки будут связаны борьбой с крымцами. Весной 1604 года вторжения орды в пределы России ждали со дня на день. Но Крым так и не решился на войну с царем, а вольница не собралась под знаменами самозванца. Военные планы Отрепьева потерпели полное крушение. Силы, собранные в имении Вишневецкого, были слишком невелики, чтобы начинать войну. Донские казаки обещали помощь. Но их письмо не попало в руки к «царевичу», и он ничего не знал о планах Войска Донского. Князь Адам Вишневецкий должен был считаться с позицией коронного гетмана и большинства других сенаторов. Его воинственный задор все больше охладевал. В этот момент Отрепьев вновь обнаружил поразительную способность приспосабливаться к обстоятельствам. Польские порядки значительно отличались от русских. Король обладал ограниченной властью. Оппозицию его власти возглавлял не кто иной, как коронный гетман Замойский. В окружении гетмана проекты войны с Россией не встретили сочувствия. Зато Сигизмунд III давно лелеял планы похода на восток. Его воинственные замыслы разделял сенатор Юрий Мнишек, связанный с влиятельными католическими кругами. Родней сенатора был примас Польши кардинал Б. Мациевский.

Отрепьев недолго пробыл в Литве, но успел многое узнать. Не получив поддержки в Сечи и не имея вестей с Дона, авантюрист решил порвать со своим православным покровителем и искать помощи в тех католических кругах, которые известны были своей крайней враждебностью к России. Из имения Вишневецкого Отрепьев перебрался к Юрию Мнишеку в Самбор. Еще недавно беглый монах рассчитывал водвориться в Москве с помощью казаков и татар. Новый покровитель самозванца отверг эти планы. Он надеялся на помощь короля и обещал посадить претендента на царский трон с помощью коронной армии. Мнишек не принадлежал к числу влиятельных государственных деятелей. Но он знал, что король Сигизмунд III давно ищет повода к войне с Россией, и твердо рассчитывал на его покровительство. Гетман С. Жолкевский, наблюдавший за интригами сторонников войны, писал, что Мнишек действовал посредством лести и лжи и что особенно важна была для него помощь его родственника кардинала Мациевского, имевшего в то время большой вес при дворе короля. Мнишек помог самозванцу заручиться поддержкой литовского канцлера Льва Сапеги. Канцлер во всеуслышанье заявил, что «Дмитрий» очень похож на покойного царя Федора, и пообещал снарядить и прислать в помощь «царевичу» две тысячи всадников. Готовясь представить самозванца королевскому двору, покровители Отрепьева организовали неловкую инсценировку. На службе у Сапеги в течение двух лет подвизался некий холоп Петрушка, московский беглец, по происхождению лифляндец, попавший пленником в Москву в детском возрасте. Тайно потворствуя интриге, Сапега объявил, что его слуга, которого стали величать Юрием Петровским, хорошо знал царевича Дмитрия по Угличу. Петрушка-Петровский был спешно отправлен к Вишневецкому, чтобы удостоверить личность претендента. Встреча произошла в Жаложницах, куда самозванца доставил зять Мнишека Константин Вишневецкий. По словам Мнишека, Петровский сразу признал московита за истинного царского сына, указав на знаки, «которые он на его теле видел».

На самом деле встреча в Жаложницах едва не кончилась скандалом. «Пан Петровский» при виде самозванца не нашелся, что сказать. Тогда Отрепьев, спасая дело, громогласно заявил, что узнает бывшего слугу, и с большой уверенностью стал продолжать с ним беседу. Холоп тут же «узнал царевича». В имении Вишневецкого Отрепьева видели убогим расстригой. Там он оставался ряженой куклой. Князь Адам снабдил самозванца богатой одеждой и велел возить в колымаге. Он мог отнять и то и другое в любой момент. В Самбор Отрепьев явился как царевич. Там проведены были новые «смотрины», о которых Мнишек рассказывал следующее: «В Самборе некоторый слуга господина воеводы (Ю. Мнишека. — Р.С.), который под Псковом пойман был и, несколько лет находясь в Москве в неволе, знал его (царевича Дмитрия. — Р.С.) еще в детстве и признал его (самозванца. — Р.С.) за того же»[49].

При Шуйском произошло любопытное объяснение между царскими послами и поляками. Объясняя причины, побудившие короля поверить самозванцу, польские дипломаты писали: «И для таковых всих мер, а не за свидетельством Петровского, и двух чернцов (!), и хлопца пана воеводиного (Мнишека. — Р.С.), яко есте написали, склонившись веру дать тому (Дмитрию. — Р.С.)»[50]. Несколько иначе очертил круг свидетелей старец Варлаам. Князя Угличского, по его словам, узнали «пять братов Хрыпуновых, да Истомин человек Михнева Петрушка (Петровский. — Р.С.), да Ивашко, что вож, да мужики посадцкие киевляне»[51]. По понятным причинам Варлаам не назвал в числе свидетелей себя и второго чернеца — Мисаила.

Князь Адам Вишневецкий еще в ноябре 1603 года известил короля, что к «царевичу» прибежали двадцать «москалей», приветствовавших его как законного государя. Все они были из простонародья. Если бы среди беглецов нашелся хотя бы один дворянин, Вишневецкий упомянул бы об этом. Иезуиты назвали имя первого «видного» лица, прибывшего на помощь к Лжедмитрию. То был Иван Порошин, происходивший, скорее всего, из мелких служилых людей. В отличие от Порошина братья Дубенские-Хринуповы принадлежали к числу видных уездных дворян. Но их измена не имела никакого отношения к самозванцу. Хрипуновы были подкуплены Львом Сапегой и успели передать ему немало московских секретов. Они бежали за рубеж, спасаясь от разоблачения. Там поступили на службу к Сапеге и в угоду ему «вызнали» в Отрепьеве законного царевича. Такими же подставными свидетелями были «пан Петровский» и холоп Мнишека.

Первые приверженцы «царевича» — посадские мужики-киевляне, донские и украинские казаки — все принадлежали к низам общества. Именно низшие социальные слои стали питательной средой, в которой окончательно сформировалась идея «доброго царя».

Что побудило Мнишека оказать покровительство сомнительному проходимцу, бежавшему из России? Его мотивы не имели никакого отношения к русским утопиям. Престарелый Юрий Мнишек пользовался дурной репутацией. Он снискал расположение слабого короля Сигизмунда II Августа, оказывая ему самые разные, подчас сомнительные услуги. После смерти короля из дворца исчезли все его драгоценности. Ораторы сейма открыто обвинили в грабеже Юрия Мнишека. Последнему с трудом удалось избежать судебного разбирательства.

Благодаря связям при дворе Мнишек добился должности воеводы Сандомпрского и старосты Львовского и Самборского. Под его управление поступили доходные королевские имения в Червонной Руси. Однако Мнишек распоряжался королевскими доходами столь плохо, а его страсть к роскоши и расточительству была столь велика, что к концу жизни он совершенно запутался в своих финансовых делах и оказался на грани полного разорения. Постоянные задержки с уплатой сборов в казну привели к тому, что в 1603 году королевские чиновники явились в Самбор, угрожая наложить арест на имущество Мнишека. Воеводе пришлось спешно продать одно из своих имений, чтобы уплатить неотложные долги. Но поправить дела ему не удалось, и осенью 1603 года Мнишек обратился к Сигизмунду III со слезной просьбой позволить ему на год задержать выплату королевских доходов с Самбора.

Современники утверждали, что разорившийся магнат оказал покровительство самозванцу из самых корыстных побуждений, «ослепленный корыстолюбием и гордостью». Зная замыслы короля, Мнишек надеялся вернуть себе его милость и тем самым разрешить вопрос о недоимках и долгах. Его расчеты вполне оправдались. Сигизмунд III давно потерял надежду получить недоимки с самборской экономии и потому охотно согласился предоставить «царевичу» помощь в четыре тысячи флоринов в счет доходов с Самбора. Таким образом, вопрос о выплате очередных годичных сборов в королевскую казну и недоимок разрешался сам собой.

Мнишек спешил взять интригу в свои руки. Он не только принял Отрепьева с царскими почестями, но и решил породниться с ним. Поощряемый Мнишеком, самозванец сделал предложение его дочери Марине. Отец встретил новость благосклонно, но объявил, что даст ответ после того, как «царевич» будет принят королем в Кракове.

Сватовство дало Мнишеку благовидный повод для обращения Отрепьева в католичество. Находившиеся в Самборе бернардинцы пришли ему на помощь. Отрепьеву волей-неволей пришлось участвовать в ученых диспутах с ними. «Царевич» защищал православие без всякого воодушевления и, более того, дал понять собеседникам, что за ним дело не станет и вопросы веры могут быть решены к общему удовольствию.

В своей рискованной игре Мнишек добился бесспорного успеха. Воспитанник иезуитов, Сигизмунд III был ревностным поборником католической контрреформации. Обещания Мнишека относительно перехода московского «царевича» в католичество усилили его интерес к интриге.

Сигизмунд III вел дело к войне, не имея на то согласия сенаторов и сейма и грубо попирая интересы страны. 5(15){1} марта 1604 года он велел арестовать московского «канцлера» дьяка А. Власьева, возвращавшегося из Дании в Россию через польские владения. Расчет состоял в том, чтобы осложнить русско-польские отношения. В тот же день Отрепьев получил частную аудиенцию в королевском замке на Вавеле. Претендент поцеловал руку короля, после чего, «дрожа всем телом, рассказал ему в кратких словах, за кого себя считает…». Выслушав сбивчивый рассказ, Сигизмунд выслал самозванца и стал совещаться с глазу на глаз с папским нунцием Рангони. Затем Отрепьева повторно ввели в зал, и король обратился к нему с милостивым словом, обещая свое покровительство. Претендент не смог вымолвить ни слова в ответ и лишь угодливо кланялся.

Сигизмунд III согласился предоставить самозванцу помощь на определенных условиях, зафиксированных в письменных «кондициях». Этот документ обнаруживал всю лживость рассуждений короля о «русской угрозе», все лицемерие мирных заверений, адресованных Борису Годунову. С помощью самозванца Сигизмунд III рассчитывал перекроить русские границы и добиться от России значительных территориальных уступок, а кроме того, получить от Москвы военную помощь для овладения шведской короной.

Перспектива победы контрреформации в Швеции и насаждения католичества в Москве вызывала воодушевление в Кракове и Риме. В марте 1604 года папский нунций Рангони имел длительную беседу с Отрепьевым. Воспользовавшись поддержкой Рангони и иезуитов, Ю. Мнишек быстро завершил дело обращения самозванца в католическую веру. Смена веры не принесла самозванцу существенных материальных выгод. Горсть золотых, полученных от иезуитов, была истрачена очень быстро. Но в политическом отношении Отрепьев добился очень многого. Перейдя в католичество, «царевич» предал своих недавних союзников — православную украинскую чернь, киевских мужиков, донских казаков, признающих «православного государя». Предательство должно было убедить покровителей самозванца в том, что он никогда не станет вторым Наливайкой — вождем мятежных запорожцев и украинских мужиков.

Заключив «кондиции» с королем, Отрепьев обязался уступить Речи Посполитой Чернигово-Северскую землю. Обязательство было затем подтверждено особым договором о передаче короне и Речи Посполитой шести городов (очевидно, Чернигова, Новгорода-Север-ского, Путивля и др.) в княжестве Северском «со всем, что к оным принадлежит».

Однако еще раньше Отрепьев обещал передать Северскую землю Юрию Мнишеку. Оказавшись в трудном положении, претендент на трон решил любой ценой удовлетворить обоих своих покровителей. Было выработано соглашение о разделе Северской земли между королем и Мнишеком. Беглый монах согласился передать Мнишеку в виде компенсации за северские города Смоленскую землю. Тогда Сигизмунд III в нарушение «кондиций» потребовал себе половину Смоленской земли.

Поскольку Мнишек находился ближе к самозванцу, чем король, он мог удовлетворить свою алчность в полной мере и должен был получить большую добычу при грядущем разделе России. «Царевич» подписал грамоту о передаче Мнишеку и его наследникам на вечные времена Северской земли (без шести городов) и Смоленщины (включая «самый замок с городом Смоленском и со всем, что к половине онаго принадлежит»), а также смежных земель «из другова государства, близь Смоленской земли, еще много городов, городков, замков». На какие именно города претендовал еще Мнишек, неясно. Как видно, он хотел получить компенсацию за «уступленную» королю половину Смоленщины.

Одним из пунктов «кондиций» Сигизмунда III был брак самозванца. Речь шла не столько о разрешении, сколько об обязательстве Лжедмитрия жениться на подданной короля: «Позволяем ему жениться в наших государствах, чтобы с королевой (так Сигизмунд III в привычных для него словах назвал будущую московскую царицу. — Р.С.) на то дал присягу»[52]. Имя Марины Мнишек не было названо в «кондициях». Но именно королевское повеление определило ее дальнейшую судьбу. По возвращении в Самбор Мнишек без помех довел дело до конца. Под страхом проклятия Отрепьев обещал жениться на панне Марине. «А не женюся, — значилось в его записи, — яз проклятство на себя даю».

Условия брачного контракта сводились к следующему. Самозванец обязался выплатить Мнишеку миллион польских злотых из московской казны на уплату долгов и переезд в Москву. Марина в качестве царицы должна была получить на правах удельного княжества Новгородскую и Псковскую земли с думными людьми, дворянами, духовенством, с пригородами и селами, со всеми доходами. Самозванец торжественно обещал Мнишекам, что Новгород и Псков фактически будут выведены из-под юрисдикции Москвы. «А мне (царю. — Р.С.), — значилось в документе, — в тех обоих государствах, в Новгороде и во Пскове, ничем не владети и в них ни во что не вступаться»[53]. Удел закреплялся за Мариной «в веки». Царица получала право «приказати наместником своим (родне. — Р.С.) владети ими (Новгородом и Псковом. — Р.С.) и судити», давать поместья и вотчины своим служилым людям с правом купли и продажи земли, строить римские монастыри и костелы, без помех исповедовать католическую веру.

В вопросе о религии набожные Мнишеки поставили беглому монаху самые строгие условия. Он должен был привести все православное царство Московское в католическую веру за год. В случае несоблюдения срока Марина Мнишек получала право «развестися» с царем, разумеется сохранив при этом все земельные пожалования. Воевода милостиво соглашался, если ему будет угодно, подождать обращения Московии в истинную веру «до другого году», но никак не позже.

Таким было содержание удивительного брачного контракта, подписанного самозванцем в Самборе 25 мая 1604 года.

Выполнение самборских обязательств Лжедмитрием I привело бы к расчленению России. Однако интересы собственного народа и государства мало заботили авантюриста. Подобно азартному игроку, он думал лишь о ближайшей выгоде.

В дни пребывания в Кракове Мнишек устроил парадный банкет, на котором были многие сенаторы и придворная знать. «Царевич» присутствовал в зале инкогнито. Но именно он был героем празднества. Очевидцы спешили описать свои впечатления в письмах. Позже художник Лука Килиан выгравировал портрет «царевича». Судя по всему, Отрепьев обладал характерной, хотя и малопривлекательной внешностью. Приземистый, гораздо ниже среднего роста, он был непропорционально широк в плечах, почти без талии, с короткой шеей. Руки его отличались редкой силой и имели неодинаковую длину. В чертах лица сквозили грубость и сила. Признаком мужества русские считали бороду. На круглом лице Отрепьева не росли ни усы, ни борода. Волосы на голове были светлые с рыжиной, нос напоминал башмак, подле носа росли две большие бородавки. Тяжелый взгляд маленьких глаз дополнял гнетущее впечатление.

После свидания с королем самозванец через своих покровителей заказал парадный портрет. Надпись к портрету была продиктована, по-видимому, им самим. Она гласила: «Дмитрий Иванович, великий князь Московии, 1604 г. В возрасте своем 23». Надпись доказывает, что Отрепьев не знал точного времени рождения Дмитрия Угличского. Летом 1604 года младшему сыну Ивана Грозного исполнился бы двадцать один год. Между тем люди, близко знавшие претендента, утверждали: «Дмитрию на вид около двадцати четырех лет». Вполне возможно, что в надписи к портрету самозванец указал собственный возраст. Если так, то Отрепьев был по крайней мере на два года старше сына Грозного. На парадном портрете изображен молодой человек с темными волосами и волевым лицом. Облик самозванца явно идеализирован по сравнению с реалистическим изображением Луки Килиана.

Аудиенция в королевском замке стала важной вехой в жизни Отрепьева. Сигизмунд III, не считаясь с мнением сената и всей страны, вел дело к решительному разрыву с Россией. 13 марта 1604 года он предложил Яну Замойскому возглавить поход коронной армии в Россию. Однако гетман категорически отверг планы войны и подчеркнул, что авантюра, кроме ущерба, ничего не принесет Речи Посполитой.

Сторонники мира с Москвой одержали бесспорную победу. Сигизмунд отказался от сумасбродной идеи посылки польской армии в пределы России. Потерпев неудачу, король велел Мнишеку навербовать для претендента «частную» наемную армию.

Лжедмитрий I. Гравюра Л. Килиана.

Самборская казна была постоянно пуста, и Мнишек не мог выделить Отрепьеву даже тех четырех тысяч злотых, которые король пожаловал «царевичу» на содержание. Тем не менее ему удалось получить кое-какие ссуды, и он приступил к сбору наемников.

К середине августа 1604 года покровители самозванца собрали в окрестностях Львова отряд конницы и пехоты. Под знамена самозванца слетались наемники, оставшиеся без дела после прекращения боевых действий в Ливонии. Среди тех, кто намеревался запродать свое оружие московскому «царевичу», можно было встретить и ветеранов Батория, и всякий сброд — мародеров и висельников.

Ставки на солдат держались в Европе на высоком уровне, и Мнишеку труднее было оплачивать услуги наемного воинства. Не получая денег, «рыцарство» принялось грабить львовских мещан. Дело дошло до убийств.

Несмотря на заверения канцлера Льва Сапеги, самозванец не получил никакой помощи из Литвы. Не желая войны с Россией, литовские магнаты решительно отказались поддержать авантюру. В противовес знати мелкая шляхта с энтузиазмом поддержала планы войны с Россией. Обедневшие дворяне, находившиеся на грани разорения, надеялись поправить свои дела с помощью военной добычи и не желали слышать о том, чтобы отложить поход.

Политика Сигизмунда III была двуличной и лицемерной. На словах глава государства выступал за соблюдение существующих мирных соглашений, а на деле готовил войну. Пока наемное войско находилось во Львове, король оставлял без ответа жалобы местного населения на грабежи и насилия. Прошло полторы недели после того, как Мнишек покинул Львов и выступил в поход, и лишь тогда Сигизмунд III издал запоздалое распоряжение о роспуске собранной им армии. Папский нунций Рангони получил при дворе достоверную информацию о том, что королевский гонец имел инструкцию не спешить с доставкой указа во Львов.

Тем временем армия самозванца медленно приближалась к русским границам. Иногда отряды делали в день по две-три мили, иногда останавливались в одном месте на несколько дней.

Самозванец щедро одаривал своих кредиторов долговыми расписками. Погасить их предполагалось за счет богатой московской казны. Пока же все тяготы по содержанию наемного сброда должны были нести украинские крестьяне из тех имений, где останавливались солдаты.

К концу первых двух недель похода самозванец оставался в пределах Львовщины. Во время остановки в Глинянах в начале сентября был проведен смотр, на котором шляхта выбрала себе командиров. В полном соответствии с волей Мнишека сам он был избран главнокомандующим, а Адам Жулицкий и Адам Дворжецкий — полковниками, сын Мнишека Станислав стал командиром гусарской роты. Таким образом, Мнишек, его ближайшие друзья и родственники сосредоточили в своих руках все командование армией самозванца.

К началу сентября армия Мнишека насчитывала около двух с половиной тысяч человек. В нее входили пятьсот восемьдесят гусар, пятьсот человек пехоты, тысяча четыреста двадцать казаков. К моменту перехода границы численность казаков увеличилась до трех тысяч. Лжедмитрия поддержали главным образом реестровые казаки, находившиеся на службе у короля. Запорожцы отклонили сомнительную честь участия в войне с Россией. Летом 1604 года запорожский старшина Семен Скалозуб, получив казну от Бориса, собрал три тысячи семьсот казаков и ушел в поход на Черное море, к турецким берегам.

Арест атамана Корелы и других послов Войска Донского помешал самозванцу получить своевременную помощь от вольных казаков с Дона. Однако по настоянию короля Острожский освободил Корелу из-под стражи и отпустил его восвояси.

Вскоре из Самбора на Дон выехал литвин Счастный Свирский с запорожцами. Он отвез казакам «царское» знамя — красное полотнище с черным двуглавым орлом посредине. Донцы снарядили в Польшу новых послов. Они явились в лагерь самозванца 25 августа 1604 года. В грамоте казаки подтвердили свою готовность выступить на помощь своему «прирожденному государю». Чтобы ободрить своих сторонников, Юрий Мнишек распустил слух о найме «царевичем» десяти тысяч донцов.

Московские власти направили на Дон дворянина Петра Хрущева, с тем чтобы предотвратить смуту среди донских казаков. Прошло десять лет с тех пор, как правитель Борис Годунов предлагал донцам принять Хрущева в их столице Раздоры в качестве головы. В то время вольные казаки категорически отвергли домогательства Москвы. В 1604 году миссия Хрущева также завершилась провалом. Казаки связали царского посланца и увезли в Польшу, где выдали Отрепьеву. Как выяснилось на допросах, Хрущев должен был склонить донцов к участию в войне с «царевичем».

Канцелярия Мнишека подвергла «допросные речи» Хрущева тенденциозной обработке, превратив их в памфлет, который был немедленно использован для воздействия на польское общественное мнение. Авторы памфлета приписали Хрущеву басню о том, что вдова Федора царица Ирина признала «царевича» природным государем и за это, по слухам, была убита своим братом Борисом Годуновым, а в Москве царь приказал умертвить «двух главных господ» — Смирного Васильева и Меньшого Булгакова — только за то, что те пили у себя дома за здоровье царевича Дмитрия. «Главные господа» были в действительности царскими дьяками: Васильев служил в приказе Большого двора, а Булгаков — в Казенном приказе. Оба благополучно пережили и Годунова и самозванца. Примечательно, что Булгаков пользовался полным доверием царя Бориса до самой смерти последнего. 19 марта 1605 года «подказначей», как его именовали англичане, Меньшой Булгаков привез английским послам царские подарки. Приведенный факт обнаруживает лживость составленных людьми Мнишека «допросных речей» Хрущева. Ни малейшего доверия не внушает воспроизведенная в памфлете запись разговора между Хрущевым и знатным воеводой Петром Шереметевым, который будто бы заявил: «Трудно против прирожденного государя воевать».

Небылицы насчет жестоких казней в Москве понадобились Мнишеку для того, чтобы изобразить Бориса тираном и оправдать вторжение в Россию, якобы предпринятое в защиту справедливости, в интересах законного государя московского.

Мнишек самовластно распоряжался делами в стане «царевича». Он бдительно следил за московским православным людом, пополнявшим ряды сторонников самозванца. В свою очередь, русские с тревогой наблюдали за действиями католиков-«латынян» и прочих врагов «истинной веры», окруживших их «законного государя» со всех сторон. Неблагоприятные толки дошли до Юрия Мнишека, и он решил прибегнуть к строгостям, чтобы поставить московитов на место. Воспользовавшись доносом одного из русских, сенатор велел схватить сына боярского Якова Пыхачева и без суда казнил его. Мнишек сам сообщил об этой казни папскому нунцию, пояснив при этом, будто Пыхачев был подослан в Самбор Борисом Годуновым для убийства «царевича». Однако поверить его версии трудно. Сандомирский воевода не упускал случая очернить Бориса, чтобы оправдать войну с ним. По словам Варлаама, Пыхачев пострадал из-за того, что называл «царевича» Гришкой Отрепьевым, иначе говоря, усомнился в его царственном происхождении.

Даже ближайшие сподвижники Отрепьева из числа православных монахов чувствовали себя не слишком уютно среди самборских католиков. Привлеченный слухами об успехах своего друга, «московского царевича», Варлаам Яцкий покинул владения православного магната Острожского и поспешил в Самбор. Он рассчитывал пожать плоды затеянной им интриги, но жестоко просчитался. С ведома самозванца Юрий Мнишек приказал заточить Варлаама в самборскую тюрьму. Варлаам знал слишком много об Отрепьеве и его истинном происхождении, а главное, он слишком долго был его наставником.

Противники войны с Россией, Ян Замойский и другие, не только протестовали против действий Мнишека, но и предпринимали практические меры, чтобы не допустить нарушения мирного договора с Москвой. Еще в мае 1604 года Януш Острожский известил короля, что он применит насилие, чтобы задержать продвижение отрядов самозванца к русской границе. У краковского кастеляна были собственные войска, и его поддерживали другие магнаты с Украины. Не позднее июня Януш Острожский предупредил «царевича», что не допустит его к Днепру. С этой целью он собрал южнее Киева значительные воинские силы. Острожский действовал в полном согласии с Замойским. Один из участников московского похода, служивший в царской роте, записал в своем дневнике: «Идя к Киеву, мы боялись войска краковского кастеляна князя Острожского, которого (войска. — Р.С.) было несколько тысяч и которое стерегло нас до самого Днепра, поэтому мы были очень осторожны, не спали по целым ночам и имели наготове лошадей»[54].

Киевский воевода Василий Острожский и черкасский староста Януш Острожский опасались, как бы соединение воинства самозванца с казаками не вызвало казацко-крестьянского восстания по всей Украине. Расположив свои войска к югу от Киева, князь Януш перерезал пути, которые вели через Запорожье на Дон. Военные меры Острожских преследовали и другие цели. Зная о насилиях наемников во Львове, они пытались предотвратить грабежи и бесчинства в Киеве и его округе.

В посланиях королю Януш Острожский подробно изложил план действий против «своевольников», нарушивших мир и спокойствие на Украине. Однако, зная о присутствии сенатора в армии самозванца и боясь вызвать гнев Сигизмунда III, он не решился осуществить этот план. Свою угрозу Острожский выполнил лишь частично: он велел угнать все суда и паромы с днепровских переправ под Киевом.

В течение нескольких дней войска Лжедмитрия I оставались на берегу Днепра, не имея средств для переправы. Самозванца выручили те самые православные «киевские мужики», которые первыми «вызнали» в нем истинного царевича. В грамоте, подписанной после переправы через Днепр, значилось, что «для перевозу войска нашего через реку Днепр тые ж мещане киевские коштом и накладом своим перевоз зготовавши».

Проделав за два месяца путь от Львова до Днепра, армия Мнишека собралась на берегах Десны, изготовившись к вторжению в пределы России,