Глава CXIII

Глава CXIII

Однако, похоже, мы с Насиром потеряли привычку ко сну. Наш шум в Нисибе заявил о нас так же широко, как пламя в Мезерибе. Немного досталось покоя на нашу долю, когда посетители текли рекой с трех сторон, чтобы обсудить последние события. Шли слухи, что мы только налетаем и ничего не занимаем; что затем мы сбежим, как британцы из-под Сальта, и оставим наших здешних друзей за все расплачиваться.

Так, час за часом, всю ночь нас прерывали новоприбывшие, которые бродили вокруг наших бивуаков, взывая к нам, как неприкаянные души, и по-крестьянски слюнявили нам руки, уверяя, что мы — их высочайшие господа, а они — наши нижайшие слуги. Возможно, принимать их было отступлением от наших стандартов жизни, но взамен они подвергали нас пытке бессонницей, нелегкой бессонницей. Мы провели в напряжении три дня и три ночи, мыслили, приказывали, исполняли, а теперь, когда близок был отдых, досадно было потратить и четвертую ночь среди привычного сумрака на сомнительную игру в приобретение друзей.

Их моральное разложение влияло на нас все хуже и хуже, пока Насир не отозвал меня в сторону, прошептав, что очаг недовольства где-то рядом. Я отпустил своих охранников из крестьян, чтобы те смешались с толпой и выяснили правду; из их докладов прояснилось, что причина недоверия лежала в первом отсюда поселении Тайибе, потрясенном вчера возвращением бронемашин Джойса, несколькими случайными инцидентами и справедливыми опасениями, что в случае нашего отступления они — самое уязвимое место.

Я позвал Азиза, и мы поехали прямо в Тайибе, через пространства жесткой лавы, где не было ни одного следа, вдоль сваленных стен разбитого камня. В хижине вождя сидел конклав, заражавший своими настроениями наших посетителей. Они как раз обсуждали, кого послать к туркам, чтобы молить их о милости; мы свалились на них без доклада. Одно это их ошеломило, как утверждение полной безопасности. Мы беззаботно поговорили около часа о стадах и о деревенских ценах, выпили кофе; а затем поднялись, чтобы уйти. За спиной у нас снова загалдели, но теперь их непостоянный дух уловил, что с нашей стороны ветер дует сильнее, и они не послали врагу ни слова, хотя на следующий день их обстреляли бомбами и снарядами за упрямое соучастие на нашей стороне.

Мы вернулись перед рассветом и растянулись на земле, чтобы выспаться; вдруг раздался громкий взрыв со стороны железной дороги, и рядом с нашим спящим воинством разорвался снаряд. Турки выслали бронепоезд с полевым орудием. Лично я не слишком бы возражал, чтобы оказаться их целью, я только начал засыпать и хотел бы поспать подольше: но армия уже проспала шесть часов и задвигалась.

Мы поспешили по ужасной дороге. Над нами появился аэроплан и закружил, чтобы помочь артиллеристам. Снаряды стали ложиться точно вдоль нашей линии марша. Мы прибавили шагу и превратились в беспорядочную процессию, движущуюся очень открытым порядком. Направляющий аэроплан вдруг зашатался, вильнул к рельсам и, казалось, пошел на посадку. Пушка произвела еще один удачный выстрел, которым убило двух верблюдов, но затем потеряла точность: и еще через пятьдесят залпов мы выбрались из зоны обстрела. Они начали карать Тайибе.

Джойс в Умтайе был поднят на ноги стрельбой и вышел нам навстречу. За его высокой фигурой на развалинах угнездился смешанный отряд из представителей каждой деревни и каждого племени Хаурана, пришедший отдать нам дань уважения и служить нам хотя бы на словах. Я оставил их Насиру, несмотря на его усталое отвращение, а сам отправился вместе с Джойсом и Уинтертоном рассказать их о приземлившемся аэроплане, предложив, чтобы бронемашина разбила его на стоянке. Как раз в этот момент еще две вражеские машины появились и приземлились в том же месте.

Однако уже готовили завтрак, первый раз за долгое время. И вот мы сели, и Джойс заметил, что в Тайибе жители обстреляли его, когда он проезжал мимо, очевидно, чтобы показать свое мнение о чужаках, которые разворошили осиное гнездо турок, а теперь удирают!

Мы позавтракали. Потом вызвали добровольцев в машину, чтобы раскрыть вражеский аэродром. Каждый выступил вперед, полный молчаливой решимости и доброй воли, и это взяло меня за душу. Наконец Джойс выбрал две машины — одну для Джунора, другую для меня — и мы проехали пять миль по долине, в устье которой, видимо, приземлился самолет.

Мы приглушили двигатели и поползли вдоль по долине. Около двух тысяч ярдов от железной дороги она перешла в ровный луг, на дальней стороне которого стояли три самолета. Это было великолепно, и мы бросились вперед, прямо в глубокую канаву с отвесными берегами растрескавшейся земли, совершенно непроходимую.

Мы изо всех сил выбирались из нее по кривой, пока не оказались в двенадцати сотнях ярдов. Когда мы остановились, два аэроплана взлетели. Мы открыли огонь, определяя направление по струям пыли, но они уже вышли из-под обстрела и улетали, виляя и грохоча у нас над головами.

Третья машина угрюмо стояла. Пилот и штурман с остервенением крутили пропеллер, пока мы приближались. Наконец они бросились в кювет, когда мы начали всаживать пулю за пулей в фюзеляж, пляшущий под этим градом. Мы выпалили в нашу цель пятнадцать сотен пуль (днем этот аэроплан сожгли) и повернули назад.

К несчастью, два спасшихся самолета успели слетать в Дераа и вернулись, злорадствуя. Один был не слишком умен и сбросил все четыре бомбы с большой высоты, здорово промазав. Другой снизился и аккуратно клал бомбы одну за другой. Мы медленно ползли, беззащитные среди камней, чувствуя себя сардинами в обреченной банке, когда бомбы падали все ближе. Одна обдала ливнем камешков ветровое стекло, но нам только порезало пальцы. Другая порвала переднюю шину и чуть не перевернула нам автомобиль.

Из всех опасностей дайте мне ту, которую можно встретить в одиночку. Однако мы добрались до Умтайе целыми и доложили Джойсу об успехе. Мы доказали туркам, что этот аэродром им не годится, а Дераа был равным образом открыт для атаки бронемашин. Затем я лег в тени машины и заснул; все арабы в пустыне и все турецкие аэропланы, бомбившие нас, не могли помешать моему отдыху. Среди потока событий люди становились лихорадочно неутомимыми: но сегодня мы удачно завершили первый раунд, и необходимо было отдохнуть, чтобы прочистить мозги и подумать о дальнейших движениях. Как обычно, я отключился, лишь только прилег, и проспал до полудня.

Нашей стратегической задачей было удержаться в Умтайе, оттуда мы могли управлять тремя железными дорогами на Дераа по своему усмотрению. Если мы продержимся еще неделю, то задушим турецкие армии, как бы мало ни удалось сделать Алленби. И все же тактически Умтайе было опасным местом. Внешние силы исключительно регулярной армии, не прикрываемой партизанами, не могли спокойно удерживать ее: но скоро мы окажемся именно в таком положении, если останемся такими беспомощными в воздухе.

У турок было, по меньшей мере, девять аэропланов. Мы стояли лагерем в двенадцати милях от их аэродрома, в открытой пустыне, у единственно возможного источника воды, с огромными стадами верблюдов и множеством лошадей, пасущихся вокруг. Стоило туркам начать бомбежки, и сразу иррегулярные войска, наши глаза и уши, потеряли покой. Скоро они все бросят и уйдут по домам, и кончится наша полезность: а Тайибе, первая деревня, прикрывающая нас со стороны Дераа — она падет, беззащитная, трепеща перед повторными атаками. Если мы хотим остаться в Умтайе, в Тайибе должны быть нами довольны.

Ясно, что первым нашим долгом было получить подкрепление с воздуха от Алленби, который отрядил на послезавтрашний день новую машину в Азрак. Я рассудил, что мне будет полезно отправиться к нему и переговорить. Двадцать второго я буду снова на месте. До этих пор Умтайе продержится, потому что мы всегда можем провести аэропланы, двинувшись в Ум эль Сураб, следующую римскую деревню.

Но будь то в Умтайе или в Ум эль Сурабе, чтобы быть в безопасности, мы должны владеть инициативой. Со стороны Дераа нам временно закрывали путь подозрения крестьян: остается Хиджазская дорога. Мост на 149 километре почти уже починили. Мы должны снести его опять, и еще один — на юге, чтобы ремонтные поезда не добрались до него. Вчерашняя попытка Уинтертона показала, что первый мост был целью для войск и артиллерии. Второй — объектом для вылазки. Я вышел посмотреть, сможет ли это сделать моя охрана вместе со мной по пути в Азрак.

Что-то было не так. Они стояли с красными глазами, в нерешительности, дрожа — наконец я выяснил, что, пока меня утром не было, Зааги и другие командиры беспощадно рассчитались с теми, кто смалодушничал у Нисиба. Это было их право, так как со времен Тафиле я оставил дисциплину в отряде на их собственное усмотрение; но в данный момент это означало, что они не годятся для моей цели. Таким наказаниям предшествовал страх: но память о нем среди самых сильных из пострадавших провоцировала их на еще большую необузданность, и вызывала подражание в преступлениях и насилии среди свидетелей. Они будут опасны для меня, или для самих себя, или для врага, смотря что им взбредет в голову и какие представятся возможности, если мы отправимся на дело этой ночью.

И вот вместо того я предложил Джойсу, чтобы египтяне и гуркхи вернулись в Акабу; а потом чтобы он выделил мне бронемашину, я доехал с ними до железной дороги, первой остановки, и сделал все, что можно сделать. Мы пошли к Насиру и Нури Саиду, рассказали им, что двадцать второго числа я вернусь с боевыми самолетами, чтобы обезопасить нас от воздушной разведки и бомбежек. Тем временем мы деньгами смягчим урон в Тайифе, нанесенный турками, а Джойс приготовит место для посадки здесь и в Ум эль Сураб, когда я вернусь с авиационным подкреплением.

Подрывные работы этой ночью были фантастически беспорядочными. Мы вступили на закате в открытую долину, легко прошли три мили от железной дороги. Угроза могла исходить от станции Мафрак. Моя бронемашина в сопровождении Джунора на его «форде» охраняла эту сторону от вражеской атаки. Египтяне должны были двигаться прямо к рельсам и запалить свои заряды.

Я сбился с пути. Мы блуждали три часа в запутанных долинах и не могли найти ни рельсов, ни египтян, ни места, откуда вышли. Наконец мы увидели огни и поехали к ним, и очутились прямо перед Мафраком. Мы повернули назад, чтобы добраться до места, и услышали лязг паровоза, идущего со станции на север. Мы преследовали его прерывистым огнем, надеясь поймать между нами и разрушенным мостом: но, прежде чем мы его нагнали, вдалеке показались вспышки, раздались взрывы: это Пик подорвал свои тридцать зарядов.

Какие-то всадники пронеслись мимо нас к югу. Мы выстрелили по ним, а затем вернулся патрульный поезд, задним ходом на полной скорости, уходя от угрозы Пика. Мы мчались рядом и открыли огонь по путям из «виккерса», а Джунор послал в темноту зеленый ливень трассирующих пуль из своего «льюиса». После стрельбы и шума паровоза мы услышали, как турки воют в ужасе от этой атаки с иллюминацией. Они беспорядочно палили в ответ, и наша большая машина вдруг чихнула и застыла. Пуля прошла сквозь незащищенный край бензобака, единственную уязвимую точку во всей нашей команде машин. Чтобы заделать течь, нам потребовался час.

Затем мы поехали вдоль безмолвных путей к изгибам рельсов и зияющим кульвертам, но не могли найти наших друзей. И мы отъехали на милю назад, и наконец мне удалось вздремнуть три прекрасных часа перед рассветом. Проснулся я бодрым и узнал местность вокруг. Видимо, из-за пятой ночи без сна мозги у меня были как ватные. Мы прошли вперед, обошли египтян с гуркхами и добрались до Азрака в начале дня. Там были Фейсал и Нури Шаалан, которые горели желанием услышать наши новости. Мы все подробно объяснили, и затем я отправился к Маршаллу, в его временный госпиталь. Он собрал всех тяжелораненых, чтобы заботиться о них, но их было меньше, чем мы ожидали, и он смог выделить мне спальное место.

На рассвете неожиданно прибыл Джойс. Он решил, что в этом затишье его долг — идти прямо в Аба эль Лиссан на помощь Зейду и Джаафару у Маана, и пробиваться к Хорнби среди бени-сахр. Затем прибыл самолет из Палестины, и мы услышали первую удивительную хронику победы Алленби. Он произвел среди турок невообразимый разгром, взрывы и разрушения. Очертания нашей войны менялись, и мы поспешно изложили все слово Фейсалу, посоветовав извлечь выгоду из этой ситуации для общего восстания. Через час я был в Палестине, в безопасности.

ВВС дали мне машину из Рамле, чтобы попасть в штаб; и там я нашел великого человека невозмутимым, только глаза его вспыхивали, когда каждые пятнадцать минут врывался Болс, чтобы доложить об очередном успехе. Алленби был так уверен еще до того, как начал, что для него эти новости были почти скучными: но ни один генерал, какими бы научными ни были его взгляды, не мог без внутренней радости видеть, как сложный план выполняется на огромнейшем поле с абсолютным успехом в каждой мелочи: особенно, когда он чувствовал (а он, должно быть, чувствовал), что это награда за широту ума и рассудительность, побудившую его принять такие неортодоксальные движения, отбросив ради них учебники своей административной службы, и поддержать их всеми духовными и материальными, военными и политическими средствами, что были в его распоряжении.

Он набросал мне план своих дальнейших намерений. Историческая Палестина была в его власти, и разбитые турки в горах ожидали, что преследование ослабнет. Как бы не так! Бартоломью и Эванс готовились совершить еще три броска: один — через Иордан к Амману, силами новозеландцев Чейтора, другой — через Иордан на Дераа, силами Барроу и его индийцев, третий — через Иордан на Кунейтру, силами австралийцев Шовеля. Чейтор останется в Аммане; Барроу и Шовель, добившись ближайших целей, соединятся в Дамаске. Мы должны помогать всем трем: и мне не следует дерзко бросаться на Дамаск, пока мы не соединимся все вместе.

Я объяснил наши перспективы, и что все упирается в наше бессилие в воздухе. Он нажал кнопку звонка, и через несколько минут с нами совещались Сальмонд и Бортон. На их машины была возложена важная задача в плане Алленби (каково же было превосходство этого человека, который мог использовать пехоту и кавалерию, артиллерию и воздушный флот, бронемашины и суда, обманные маневры и иррегулярные войска, и все — наилучшим образом!), и они выполнили ее. В небе больше не было турок — только с нашей стороны, поспешил добавить я. Тем лучше, сказал Сальмонд; они пошлют два «бристоля» в Умтайе, и те останутся с нами, пока будут нам нужны. Есть ли у нас запчасти? А бензин? Ни капли? А как туда добраться? Только по воздуху? Боевое подразделение на самолетах? Неслыханно!

Однако Сальмонд и Бортон были людьми жадными до новшеств. Они рассчитывали груз для DH-9 и «хэндли-пейджа», в то время как Алленби сидел рядом, слушал и улыбался, уверенный, что все будет сделано. Сотрудничество в воздухе с его развернутым планом было таким подготовленным и гибким, служба связи — такой полной, быстрой и информированной. Именно ВВС разбили турок наголову и заставили отступить, лишили их телефонной и телеграфной связи, блокировали колонны грузовиков, рассеяли соединения пехоты.

Начальники авиации повернулись ко мне и спросили, годится ли местность для посадки «хэндли-пейджа» с полным грузом. Я видел эту большую машину один раз под навесом, но, не колеблясь, ответил — да, только лучше будет завтра выслать со мной эксперта на «бристолях» и убедиться в этом. Он может вернуться к полудню, а «хэндли» прибудет к трем часам. Сальмонд поднялся: «Хорошо, сэр, мы сделаем все необходимое». Я вышел и позавтракал.

Штаб Алленби был идеальным местом: прохладный, свежий, выбеленный дом, защищенный от мух, а вокруг ветер пел в кронах деревьев. Я чувствовал себя бесчестным, наслаждаясь белыми скатертями, кофе и обслуживающими солдатами, когда наши в Умтайе лежат, как ящерицы, среди камней, едят непропеченный хлеб, и ждут, когда очередной самолет прилетит их бомбить. Я неуютно чувствовал себя, когда пыльный солнечный свет бросал узоры на тропинки сквозь листья; потому что, после долгого времени в скудной пустыне цветы и трава, казалось, суетливо колыхались, и зеленые бутоны среди возделанной почвы были вульгарны в своем плодородии.

Однако Клейтон, Дидс и Доуни были воплощением дружелюбия, как и команда Военно-Воздушных Сил; а бодрость и сознательная сила главнокомандующего были бальзамом на душу для усталого человека после долгих напряженных дней. Бартоломью передвигал карты, объясняя, что они собираются делать. Я кое-что добавил к его знаниям о противнике, так как был офицером его разведки, обслуживаемым лучше всех: а в ответ его перспективы показали мне впереди верную победу, что бы ни случилось с этой небольшой напряженной задержкой. Но мне казалось, что в руках арабов находится решение, будет ли эта победа еще одной победой, или, рискнув собой еще раз, они сделают ее окончательной. Не то чтобы это утверждение было решительным: но когда тело и дух так устают, как мои, они почти инстинктивно ищут благовидный предлог избежать опасных путей.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.