Глава CV

Глава CV

Утро было похоже на вчерашний день — тяжелый нудный переход на сорок миль. Следующий день был последним перед атакой на мост. Я взял половину моих людей из вьючного каравана и броском вывел их вперед, на нашу линию марша, чтобы расположить на вершине каждого холма. Это было сделано хорошо, но не принесло нам пользы, потому что, когда кончалось утро, и мы шли уверенно, с надеждой, при полной видимости с Муагсара, нашей засады, с юга появился турецкий аэроплан, облетел нашу колонну и отправился, обогнав нас, в Амман.

Мы тяжелой рысью пришли в Муаггар к полудню и спрятались среди фундамента римской храмовой площади. Наши часовые заняли места на гребне, оглядывая равнины Хиджазской железной дороги, на которых был собран урожай. По этим склонам холмов, когда мы смотрели в бинокль, серые камни, казалось, сгрудились, как стада овец на пастбищах.

Мы послали моих крестьян вниз, в деревни, чтобы разведать новости и предупредить людей, чтобы не высовывали носа из домов. Они вернулись и сказали, что судьба против нас. Вокруг обвеянного зерна и молотилок стояли турецкие солдаты — сборщики налогов измеряли урожай под охраной отрядов верховой пехоты. Три таких отряда, по сорок человек, ночевали в трех деревнях, ближайших к крупному мосту — в деревнях, через окрестности которых мы неизбежно должны были прийти и уйти.

Мы спешно собрались на совещание. С аэроплана могли нас увидеть, а могли и не увидеть. В худшем случае это усилило бы охрану моста, но я не слишком этого опасался. Турки могли поверить, что мы — авангард третьего рейда на Амман, и скорей бы стали сосредоточиваться, чем распылять войска. Люди Бакстона были известными бойцами, планы его были достойны восхищения. Нас ждала верная победа.

Вопрос был в ценности моста, или скорее — во сколько британских жизней он обойдется, если помнить о запрете Бартоломью нести потери.

Присутствие этих всадников на мулах значило, что наше отступление легко не пройдет. Верблюжий корпус должен был спешиться примерно за милю до моста (ведь от верблюдов столько шума!) и продвигаться пешком. Шум от их атаки, не говоря уже о трех тоннах пироксилина для подрыва пирса, разбудит всю округу. Турецкие патрули в деревнях могут наткнуться на стоянку наших верблюдов, что будет для нас несчастьем — или, по меньшей мере, настигнут нас на неровной земле, когда мы будем наступать.

Люди Бакстона не смогли бы рассыпаться, как стая птиц, взорвав мост, и сами искать дорогу назад в Муаггар. В ночном бою некоторые будут отрезаны и потеряются. Мы должны будем их ждать, возможно, потеряв еще больше. Все это могло стоить нам пятидесяти человек, а я оценивал мост менее чем в пять. Его разрушение должно было напугать и встревожить турок, чтобы они оставили нас в покое до тридцатого августа, когда наша длинная колонна выйдет на Азрак. Сегодня было двадцатое. Опасность казалась тяжелой в июле, но теперь почти миновала.

Бакстон с этим согласился. Мы решили пойти на попятный и тотчас же отступить. В этот момент появилось еще больше турецких аэропланов из Аммана, которые стали прочесывать холмы к северу от Муаггара, разыскивая нас.

Люди застонали от разочарования, когда услышали, что наши планы изменились. Они гордились этим нашим походом и сгорали от желания рассказать недоверчивым египтянам, что в точности выполнили свою программу.

Чтобы выиграть хоть что-нибудь, я послал Салеха и других вождей вниз, и они распустили среди населения преувеличенные слухи о нашей численности и о том, что мы вышли на разведку для армии Фейсала, чтобы атаковать Амман в новолуние. Турки страшились именно этих известий, эту операцию воображали, этого удара опасались. Они осторожно двинули кавалерию в Муаггар, где нашли подтверждение диким слухам среди местных жителей; потому что вся вершина холма была усеяна пустыми консервными банками, а склоны долины изрезаны глубокими следами огромных машин. Признаков было более чем достаточно! Эта тревога задержала их, и, не пролив ни капли крови, мы выиграли неделю. Разрушение моста дало бы нам две недели.

Мы ждали, пока сгустились сумерки, и выехали в Азрак, в пятидесяти милях отсюда. Мы притворялись, что наша вылазка стала прогулкой, разговаривали о римских развалинах и об охотничьих угодьях Гассанидов. Верблюжьи войска имели опыт, уже почти привычку, путешествовать ночью, и их шаг был почти таким же, как днем. Отделения не сбивались с пути, не теряли друг друга из вида. Ярко сияла луна, и мы шли, пока она не стала бледнеть с наступлением утра, и мы прошли одинокий дворец Харана около полуночи, но нам было все равно, и мы не обернулись, чтобы увидеть его странный вид. Отчасти это было влияние луны, в белом сиянии которой наши умы так же, как она, застывали, не отражая на себе тени; мы просто сидели в седле, недвижно и спокойно.

Наконец я почувствовал страх, как бы мы не повстречались с арабами на вылазке, ведь те могли по неведению напасть на Верблюжий корпус; и я выехал вперед примерно на полмили перед колонной, вместе со своими людьми. Скользя вперед, мы постепенно замечали множество ночных птиц, вылетающих у нас из-под ног, больших и черных. Их становилось все больше, наконец, уже казалось, что земля была сплошь покрыта птицами, так близко они вспархивали, но в мертвой тишине, окружая нас, как перья, бесшумным вихрем. Извивы их безумного полета кружились в моем уме. То, что их было так много, и они не издавали ни звука, пугало моих людей, они выхватывали винтовки и пускали пулю за пулей в этот вихрь. Через две мили ночь снова опустела; и наконец мы легли и уснули в душистой полыни, пока солнце вновь не разбудило нас.

Днем, усталые, мы пришли в Кусаир эль Амра, небольшой охотничий домик Харита, пастушеского короля и покровителя поэтов; здание было прекрасно на фоне шуршащего кустарника. Бакстон определил штаб в его прохладном полумраке, и мы улеглись там, разгадывая стершиеся фрески на стене, что доставляло нам больше веселья, чем интеллектуального удовольствия. Некоторые из людей укрылись в других комнатах, а большинство вместе с верблюдами растянулись под деревьями, подремывая днем и вечером. Аэропланы не нашли нас — здесь они и не могли нас найти. Завтра будет Азрак, и свежая вода взамен этой дряни из Баира, которая, чем больше проходит дней, тем хуже на вкус.

К тому же Азрак был известным местом, королем среди этих оазисов, прекраснее, чем Амра, с его зеленью и текущими ручьями. Я пообещал, что все смогут выкупаться; англичане, которые не мылись с самой Акабы, желали этого всей душой. Впрочем, пока что и Амра была прекрасна. Они удивленно спрашивали меня, кто были эти короли, Гассаниды, с такими непривычными им дворцами и картинами. Я мог рассказывать им туманные истории об их поэзии и о жестоких войнах; но все это казалось таким далеким, покрытым блестками времени.

На следующий день мы не спеша пошли в Азрак. Когда мы были за последним гребнем каменной лавы и увидели кольцо гробниц Меджабера, это прекраснейшее из кладбищ, я рысью выехал вперед с моими людьми, чтобы не допустить происшествий, и чтобы снова почувствовать его уединение, прежде чем придут остальные. Эти солдаты казались такими уверенными, что я опасался, не потеряет ли Азрак свою редкостность и не затопит ли его волна жизни, отхлынувшая от него тысячу лет назад.

Однако оба страха были глупыми. Азрак был покинут арабами, прекрасен, как всегда, и стал даже прекраснее, когда в его сияющих прудах засверкали белые тела наших пловцов, когда ветер, медленно веющий сквозь тростник, подхватывал их веселые крики и брызги, разлетавшиеся эхом от воды. Мы вырыли огромную яму и закопали там тонны пироксилина для экспедиции на Дераа в сентябре, и затем, бродя вокруг Саа, собирали алые сладкие ягоды на кустах. Мои спутники по какой-то прихоти звали их «шерарский виноград».

Мы отдыхали там два дня, так велико было облегчение от купания в прудах. Бакстон съездил со мной в крепость, чтобы осмотреть алтарь Диоклетиана и Максимиана, собираясь добавить к нему слово в честь короля Георга Пятого; но наш привал был отравлен серыми мухами, а потом испорчен трагическим происшествием. Один араб, стреляя рыбу в пруду, уронил винтовку. Она взорвалась и убила на месте лейтенанта Роуэна из шотландской конницы. Мы похоронили его на небольшом кладбище Меджабер, по незапятнанной тишине которого я так долго тосковал.

На третий день мы прошли мимо Аммара через Джешу и приблизились к Тляйтакват, старой местности, почти неразличимые изгибы которой я уже изучил. В Хади мы были как дома и сделали переход ночью, и резкие выкрики: «Сытно ли мы едим? — Нет! — Славно ли мы живем? — Да!» гремели позади меня по длинным склонам. Когда им надоедало повторять эту истину, я слышал скрежет сбруи, которую они подтягивали над деревянными седлами, от одиннадцати до пятнадцати сцепок, каждый раз, когда они нагружались, вместо бездонных седельных сумок арабов, которые перекидывали их одним движением.

Я был так привязан к их темной колонне позади меня, что и сам заблудился между Хади и Баиром. Однако до рассвета мы следовали по звездам (еда ждала людей в Баире, так как вчера их железный паек был исчерпан), и день застал нас в долине среди деревьев, и это определенно была вади Баир, но ни за что на свете не мог бы я сказать, были мы выше или ниже колодцев. Я признался в этом Бакстону и Маршаллу, и мы некоторое время блуждали, пока Сагр ибн Шаалан, один из наших старых союзников в далекие дни Веджха, случайно не выехал на дорогу и не вывел нас. Через час у Верблюжьего корпуса был новый паек и старые палатки у колодцев, и мы обнаружили, что Салама, предусмотрительный египетский врач, рассчитывая сегодня на наше возвращение, уже наполнил резервуары водой в достаточном количестве, чтобы напоить половину их жаждущих верблюдов.

Я решил идти в Аба эль Лиссан с бронемашинами, ведь Бакстон был теперь в надежном месте, среди друзей, и мог обойтись без моей помощи. И мы быстро поехали вниз, по крутому откосу равнины Джефера и перебрались через нее скачками, на скорости шестидесяти миль в час, в головной машине. Мы подняли такую тучу пыли, что потеряли из вида вторую машину, и, когда добрались до южного края равнины, ее нигде не было видно. Возможно, у них спустила шина, и мы сели ждать, оглядываясь в пестрых миражных волнах, которые струились над землей. Эти темные испарения на фоне бледного неба (которое, чем выше, становилось все синее), колебались по двенадцать раз в час, обманывая нас, что наши друзья на подходе; но наконец в сером мраке, кружась, возникло черное пятно, за которым тянулся длинный хвост сверкающей на солнце пыли.

Это рвался вперед «гринхилл», несущийся через сухой воздух, который вихрился вокруг его раскаленной металлической башенки, такой горячей, что обнаженная сталь обжигала голые руки и колени команды, когда огромная машина скакала по мягкой, припорошенной жаром земле, где ковром лежала пыль, ожидая низкого осеннего ветра, чтобы взметнуть ее в слепящей, удушливой буре.

Наша машина стояла, утопая по колеса в пыли, и, пока мы ждали, люди подожгли бензин на пыльном холме и вскипятили нам чай — армейский чай, в котором листьев было столько же, сколько и в проточной воде, желтый от консервированного молока, но приятный для обожженного горла. Пока мы пили, остальные подъехали и доложили, что две камеры шин «белдэм» взорвались на жаре, когда они неслись по раскаленной равнине. Мы поделились с ними чаем, и они, смеясь, сбивали пыль со своих лиц руками, перепачканными машинным маслом. Они казались стариками, как будто их выбеленные брови и ресницы были седыми, а на красных лицах струйки пота прочертили глубокие морщины.

Они пили торопливо (солнце садилось, а нам предстояло еще пятьдесят миль), роняя последние капли на землю, где они падали врозь, как ртуть, на пыльную поверхность, пока не становились комками и не тонули в отверстиях сквозь текучую серость. Затем мы поехали через разрушенную железную дорогу в Аба эль Лиссан, где Джойс, Доуни и Янг доложили, что все идет чудесно. И правда, приготовления были завершены, и они уезжали: Джойс — в Каир, к зубному врачу, Доуни — в генеральный штаб, чтобы рассказать Алленби. что у нас все идет успешно, и мы к его услугам.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.