Глава IV

Глава IV

Первый великий бросок по Средиземноморью показал миру мощь разъяренных арабов в кратком порыве напряженной физической активности; но когда усилие это перегорело, недостаток выдержки и распорядка в духе семитов стал так же очевиден. Провинциями, которые они опустошали, они пренебрегали из чистого отвращения ко всякой системе и должны были искать помощи тех, кого завоевали, или более энергичных иностранцев, чтобы управляться в плохо связанных между собой зачатках империи. Таким образом, еще в начале Средних веков турки закрепились в арабских государствах; сначала как слуги, потом — как помощники, а затем — как паразитирующий нарост, придушивший жизнь в старом политическом теле. Последней фазой была вражда, когда Хулаги или Тимуры[12] тешили свою кровожадность, сжигая и разрушая все, что докучало им претензиями на превосходство.

Арабские цивилизации имели абстрактную природу, скорее духовную и интеллектуальную, чем прикладную; и недостаток у них общественного духа делал тщетными их превосходные личные качества. Они были удачливы в свою эпоху: Европа пала до варварства, и память о греческом и латинском образовании тускнела в умах людей. В сравнении с этим подражательные упражнения арабов казались культурными, их умственная деятельность — прогрессивной, их государство — преуспевающим. Они сослужили ценную службу, сохранив что-то из классического прошлого для средневекового будущего.

С пришествием турок это счастье обратилось в сон. Постепенно семиты Азии подпали под их иго и нашли в нем свою медленную смерть. Их блага были оторваны от них; и их души съёжились под леденящим дыханием военного правительства. Турецкое правление было жандармским правлением, и турецкая политическая теория — не менее жестокой, чем практика. Турки учили арабов тому, что интересы группировки выше интересов родины; что узкие местные заботы значат больше национальных. Они вели их с помощью тонких разногласий к взаимному недоверию. Даже арабский язык был изгнан из судов и учреждений, из правительственных служб и высших школ. Арабы могли служить государству только ценой потери своих национальных свойств. Эти меры не принимались безропотно. Стойкость семитов проявилась в многочисленных мятежах против наиболее тяжких форм турецкого вторжения в Сирии, Месопотамии и Аравии; сопротивление вызывали и более коварные попытки турок поглотить их. Арабы не променяли свой богатый и гибкий язык на грубый турецкий: напротив, они наполнили турецкий арабскими словами и держались за сокровища своей собственной литературы.

Они потеряли свое географическое чувство, свою расовую, политическую и историческую память; но они тем крепче вцепились в свой язык и почти воздвигли в нем само свое отечество. Первым долгом каждого мусульманина было изучение Корана, священной книги ислама и одновременно величайшего памятника арабской литературы. Знание того, что это его собственная религия, и что только он имеет надлежащие навыки, чтобы понимать и практиковать ее, давало каждому арабу мерило, по которому можно было судить о банальных завоеваниях турок.

Затем произошла турецкая революция, падение Абдул-Хамида[13] и приход к власти младотурок. Для арабов на мгновение просветлел горизонт. Движение младотурок было восстанием против иерархической концепции ислама и панисламистских теорий старого султана, который стремился, провозгласив себя духовным правителем мусульманского мира, быть также (хоть его и не просили) правителем в делах светских. Эти молодые политики взбунтовались и бросили его в тюрьму под воздействием конституционных теорий суверенного государства. Так, в то время как Западная Европа только начинала двигаться от национализма к интернационализму, и в ней грохотали войны, далекие от расовых проблем, Западная Азия двигалась от всеобщей церкви к националистической политике и мечтала, чтобы войны за самоуправление и суверенитет заменили войны за веру и догму. Эта тенденция прорвалась впервые и сильнее всего на Ближнем Востоке, в маленьких балканских государствах, и поддерживала их в почти беспримерной жертвенности во имя отделения от Турции. Позже возникли националистические движения в Египте, в Индии, в Персии и, наконец, в Константинополе, где они были укреплены и заострены новыми американскими идеями в образовании: идеями, которые, будучи выпущены в атмосферу старого возвышенного Востока, произвели гремучую смесь. Американские школы, обучающие методом опросов, поощряли научную беспристрастность и свободный обмен взглядами. Сами того не желая, они обучали революции, так как невозможно было в Турции быть современным и в то же время лояльным для того, кто был рожден греком, арабом, курдом, армянином или албанцем — то есть в одном из покоренных народов, над которыми туркам так долго помогали держать власть.

Младотурки, обнадеженные первым успехом, были увлечены логикой своих принципов и, протестуя против панисламизма, проповедовали османское братство. Легковерные покоренные народы — куда более многочисленные, чем сами турки — поверили, что они призваны объединиться в строительстве нового Востока. Бросившись решать эту задачу (с головами, полными Герберта Спенсера и Александра Гамильтона[14]), они заложили платформу очистительных идей и приветствовали турок как партнеров. Турки, в ужасе от сил, которые они выпустили на свободу, затоптали огонь так же внезапно, как раздули. Турция турецкая для турок, «Йени-Туран»[15] стало их кличем. Впоследствии эта политика подвигла их на спасение своих irredenti[16], зависимого турецкого населения в России и Средней Азии, но для начала они решили провести чистку своей Империи от неудобных покоренных народов, которые противостояли правящему порядку. С арабами, как с крупнейшим инородным компонентом Турции, надлежало разобраться первыми. Поэтому арабские представительства были расформированы, арабские общества запрещены, арабская знать объявлена вне закона. Арабские манифестации и арабский язык подавлялись Энвер-пашой еще более сурово, чем до него Абдул Хамидом.

Однако арабы успели распробовать вкус свободы; они не умели менять свои идеи так же быстро, как их руководство, и их более твердый дух не так-то просто было сломить. Они читали турецкие газеты, вставляя в патриотические воззвания «арабов» вместо «турок». Гонения преследовали их с нездоровой яростью. Лишенные конституционных отдушин, они стали революционерами. Арабские общества ушли в подполье и стали из либеральных клубов тайными сообществами. «Акхуа», главное общество арабов, было публично распущено. Его место в Месопотамии занял грозный «Ахад», глубоко секретное братство, состоящее почти полностью из арабских офицеров турецкой армии, которые поклялись приобрести военный опыт у своих господ и обратить его против них, на службу арабскому народу, когда придет час восстания.

Это было большое общество с четким центром в дикой части южного Ирака, где Саид Талеб, молодой Джон Уилкс[17] арабского движения, держал власть в своих беспринципных пальцах. К этому обществу принадлежали семь из каждых десяти офицеров, рожденных в Месопотамии, и его планы были так засекречены, что члены его занимали до самого последнего времени высшие командные посты Турции. Когда пришло крушение, и Алленби пронесся через Армагеддон, и Турция пала, один вице-президент общества командовал отступлением разбитых частей и палестинских армий, а другой руководил турецкими войсками, переходящими через Иордан в районе Аммана. Но потом, после перемирия, крупные посты на турецкой службе были по-прежнему заняты людьми, готовыми повернуть оружие против своих хозяев по одному слову арабских вождей. Большинство из них никогда не услышало этого слова, так как эти общества были только проарабскими и не желали бороться ни за что иное, кроме арабской независимости; и они не видели преимуществ в том, чтобы поддерживать союзников против турок с тех пор, как не верили нашим уверениям в том, что мы предоставим им свободу. На самом деле многие из них предпочитали Аравию, объединенную Турцией в жалком подчинении, Аравии разделенной и инертной, еще более легко контролируемой несколькими европейскими странами по сферам влияния.

Крупнее, чем «Ахад», был «Фетах», свободолюбивое общество в Сирии. Землевладельцы, писатели, врачи, крупные общественные деятели объединились в это общество с общей клятвой, паролями, условными знаками, прессой и центральной казной, чтобы разрушить турецкую Империю. С шумной легкостью, свойственной сирийцам — народу обезьяньему, во многом схожему по быстроте с японцами, но более мелкому — они скоро выстроили громадную организацию. Они искали помощи извне и ожидали, что свобода придет по соглашению, а не через жертву. Они сносились с Египтом, с «Ахадом» (члены которого с истинно месопотамской непреклонностью порядком их презирали), с шерифом Мекки и с Великобританией, везде ища союзника, чтобы он в свою очередь служил им. Они тоже были наглухо засекречены, и правительство, хоть и подозревало об их существовании, не могло найти достоверного свидетельства о лидерах или членах. Ему приходилось сдерживаться, пока оно не могло нанести удар доказательствами, достаточными, чтобы удовлетворить английских и французских дипломатов, выступавших в Турции в роли современного общественного мнения. Война в 1914 году убрала этот фактор и предоставила турецкому правительству возможность нанести удар.

Мобилизация войск вложила всю власть в руки членов этого правительства — Энвера, Талаата и Джемаля[18], которые были одновременно самыми беспощадными, самыми последовательными и самыми амбициозными из младотурок. Они поставили себе целью вытравить все нетурецкие течения в государстве, особенно арабский и армянский национализм. Первым делом они нашли своеобразное и удобное оружие в секретных бумагах французского консула в Сирии[19], который оставил после себя в консульстве копии переписки (относительно свободы арабов), ходившей между ним и арабским клубом, не связанным с «Фетахом», но созданным из самой болтливой и наименее опасной интеллигенции сирийского побережья. Турки, разумеется, были в восторге, так как «колониальная» агрессия в Северной Африке очернила репутацию Франции в арабскоязычном мусульманском мире, и Джемалю было на руку показать своим единоверцам, что арабские националисты — изменники до такой степени, чтобы предпочесть Францию Турции.

В Сирии, конечно, его разоблачения особенной новостью не стали; но члены общества были людьми известными и уважаемыми, хоть и учеными, и их арест, осуждение и богатый урожай ссылок, изгнаний и казней после их процесса взволновали страну до глубины и научили арабов «Фетаха», что если они не извлекут пользы из этого урока, их постигнет судьба армян. Армяне были хорошо вооружены и организованы, но их сгубили собственные командиры. Их разоружили, разгромили по частям, мужчин перебили, а женщин и детей гнали все дальше и дальше по дорогам зимней пустыни, раздетых и голодных, в жертву любому прохожему, пока смерть не уносила их. Младотурки перебили армян не потому, что они были христианами, а потому, что они были армянами; и по той же причине они сгоняли арабских мусульман и арабских христиан в одну тюрьму и вешали их рядом на одной виселице. Джемаль-паша объединил все классы, слои общества и верования в Сирии под давлением общего горя и опасности, и этим он дал им возможность восстать сообща.

Турки подозревали арабских офицеров и солдат в армии и надеялись использовать против них тактику раскола, которой пользовались против армян. Сначала у них на пути стояли трудности с транспортом, а затем, в начале 1915 года, в северной Сирии возникло опасное скопление арабских дивизий (около трети исходной турецкой армии говорило по-арабски). Они раздробили их при первой же возможности, посылая в поход в Европу, в Дарданеллы, на Кавказ или к Каналу — куда угодно, лишь бы только их скорее поставили на линию огня или убрали из поля зрения, подальше от помощи соотечественников. Была провозглашена Священная Война, чтобы сообщить лозунгу «Единения и Прогресса»[20] нечто от традиционной святости боевого приказа халифа в глазах старой клерикальной части общества, и шериф Мекки получил приглашение — или скорее приказ — откликнуться на него.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.