«Самих творцов здесь нет»
«Самих творцов здесь нет»
Жизнь восстанавливалась, возобновилась и деятельность литфондовских домов отдыха и творчества. В 1946 году начали работать базы отдыха для писателей в Майори (на Рижском взморье), в Переделкине, в Эртелеве (близ Воронежа), в Келломяках (под Ленинградом), в Гаграх, Сатурамо (возле Тбилиси) и Дарачичаге (Армения). Взамен разрушенных фашистами зданий оздоровительных учреждений в Ялте, Коктебеле и Ирлене (на Украине) были построены новые корпуса[780].
В 1949 году в системе Литфонда функционировали шестнадцать домов творчества, но из них только три работали круглый год (в Переделкине, Голицыне и Комарове). Но даже при ограниченных сроках эксплуатации большинства из них Литфонд имел возможность обеспечить путевками 80 процентов всех литераторов[781]. Однако при этом план загрузки не выполнялся. По мнению директора Литфонда, такое положение объяснялось тремя обстоятельствами: большим количеством нерентабельных небольших домов творчества, падением спроса на путевки и неудовлетворительной работой некоторых из них. Поэтому он предлагал закрыть пять домов творчества и перевести их на положение дач. Секретариат ССП это предложение санкционировал. Так как спрос на санатории и дома отдыха для писателей резко уменьшился, а при этом возросло количество предложений от оздоровительных учреждений других ведомств, Литфонд был вынужден снизить цены на свои путевки.
Условия в писательских домах отдыха продолжали оставаться весьма посредственными. Во многих из них комнаты были оборудованы примитивными кроватями и приходящей в негодность мебелью, отсутствовали элементарные удобства, не было транспорта. В Коктебеле, например, только во второй половине сороковых годов керосиновые лампы заменили на электрическое освещение. Инвентарь сюда присылали, совершенно не сообразуясь с потребностями учреждения. Так, из шести присланных в Коктебель шкафов только трем нашли применение. Столовой для чего-то выделили 20 венских стульев. Иногда приходили совершенно негодные вещи — байковые одеяла, сшитые из двух половинок, годились только на капоры для машин или на тряпки[782]. Отдыхающим и работающим в Коктебеле писателям мешали экскурсанты, посещающие музей М. Волошина, поэтому было принято решение о закрытии в Дом творчества доступа для посторонних[783].
В 1949 году начал свою работу отремонтированный санаторий в Малеевке, но долгое время в нем не могли решить вопросы с водоснабжением и электростанцией, привести в порядок территорию, наладить должным образом лечебную работу и организовать диетическое питание. В санатории даже не было отдельных помещений для кухни и столовой.
В 1950 году при проверке домов творчества вновь наблюдалась уже знакомая картина. Стоимость путевок находилась в противоречии с Постановлением Совета Министров СССР от 6 апреля 1949 года, определявшим единые нормы для всех общетерапевтических санаториев: себестоимость койко-дня — не выше 52 рублей, в том числе питания — 28 рублей; административно-хозяйственные расходы не должны были превышать 44 процента себестоимости койко-дня. В то же время в санатории им. Серафимовича установленная правительством норма превышалась почти в два раза. Однако половину отдыхающих направляли сюда по бесплатным путевкам или с большой скидкой. Медицинское обслуживание санатория пришло в полный упадок: не работали родоновые ванны, водолечебница, а углекислая ванна могла обслужить в день не более трех-четырех больных. Отсутствовал контроль за деятельностью врачей, их квалификации не хватало для лечения пациентов с тяжелыми заболеваниями. Парк санатория был захламлен, на его территории находились скотный двор, парники, ледник, не были приведены в порядок дорожки, клумбы, отсутствовали места для работы и досуга писателей на воздухе, не было столиков, беседок.
В 1952 году этот санаторий оснастили современной медицинской аппаратурой: были приобретены рентгеновский диагностический аппарат с ксилографом и биохимическая лаборатория с аналитическими весами и термостатом[784]. Но эти закупки сами по себе ничего не улучшили. Возводимый новый корпус так и стоял неоштукатуренным, с неоформленным фасадом, недостроенными балконами и рельсами, торчащими из стен. По свидетельству автора заметки в «Литературной газете», с каждым годом санаторий работал все хуже и хуже. Директор санатория С. Сааков ликвидировал лечебную физкультуру, массаж и родоновые ванны. Солярием, представлявшим собой сооружение из рваной фанеры, никто не пользовался. Территория не благоустраивалась, цветы на клумбах вовсе перестали сажать. Прямо перед зданием санатория высилась безобразная изгородь, которой был огорожен сад. Писатели были вынуждены приезжать сюда со своими свечами, так как здание ночью не освещалось. В газете отмечалось, что все эти недостатки происходили от плохого хозяйственного руководства, в то время как медицинский персонал работал энергично и добросовестно, хороший порядок существовал и в столовой[785].
Об одном эпизоде, произошедшем в санатории им. Серафимовича, рассказал Емельянов, который прибыл туда после инфаркта. Одновременно там отдыхали еще двое больных: Шильдкрет (после операции на горле) и Колков (после операции на желудке и гангрены на ноге). Их поселили в одной комнате, несмотря на то, что одному необходимо было всячески остерегаться сквозняков, а другому для успешного выздоровления нужно было постоянно проветривать помещение. В результате Колков уехал из санатория на семь дней раньше срока, Шильдкрет выписался с очень высокой температурой. Самого Емельянова за время отдыха переселяли из комнаты в комнату пять раз.
Тот же Емельянов стал свидетелем некрасивого случая в Малеевке. Там заболели два человека, у одного из них резко поднялось давление, и необходим был опытный врач. Директора дома отдыха попросили вызвать профессора. Поздно ночью профессор действительно приехал. Но каково же было удивление Емельянова, когда он узнал в нем… ординатора из 5-й городской больницы. Обман раскрылся только потому, что однажды после сердечного приступа Емельянова на «скорой помощи» доставили именно в эту больницу.
Медицинским персоналом Малеевки был недоволен и Л. Ошанин: «Не знаю, откуда попала эта дама, кандидат наук и специалист по мозговым опухолям, и почему она является лечащим врачом? Она создает совершенно чудовищный стиль. В 11 часов полагается спать, и если две минуты 12-го люди разговаривают, то она подходит и гасит свет. Она ведет себя возмутительно и ей не место там»[786].
Дома творчества и санатории под Москвой заполнялись не более чем на 50 процентов. Не рвались писатели и в другие здравницы. «Судя по Коктебелю, — писал в 1951 году своей жене Вс. Иванов, — основное творчество писателей заключается в рождении детей. Самих творцов здесь нет»[787]. В книге отзывов дома отдыха в Дубултах сохранилась запись: «…в пище изредка попадаются мне мухи и лесные насекомые. 23 мая утром в рисовой каше встретился мне жук-короед. И. Склярчик»[788].
В 1953 году для более полного обеспечения писателей путевками в санатории Литфонд заключил договоры со всесоюзным и республиканским курортными управлениями. Были также дополнительно приобретены путевки в союзных министерствах авиационной и нефтяной промышленности и других ведомствах[789]. Однако по-прежнему сохранялась высокая себестоимость путевок в литфондовские дома отдыха. Содержание одного отдыхающего здесь в среднем обходилось в 50 рублей в день, из которых 20 рублей расходовалось на питание, а 30 — на обслуживающий персонал[790].
К середине пятидесятых годов некоторые базы отдыха и санатории стали менять свой облик. В Коктебеле, вспоминал В. Некрасов, «построили и новые корпуса, столовую, детские площадки, кино, обнесли [территорию] невысокой, правда, но все-таки стеной — „Вход воспрещен!“ — но среди всего этого, разросшегося и, скажем так, весьма обюрократизировавшегося, некоей цитаделью-заповедником высился все тот же серо-бело-золотистый дом с верандами»[791].
Ведомственный характер домов творчества сказывался на их атмосфере и порядках. В своих дневниковых записях 1960 года Л. Гинзбург с иронией рассказывала о вывешенных в номерах правилах. Отдыхающим запрещалось выносить из комнат одеяла, простыни, подушки, а из столовой — посуду, выезжать из Дома творчества с ночлегом без согласования с его директором, самовольно размещаться и перемещаться по комнатам. Был также установлен жестко регламентированный режим дня. «Кто бы ни сочинял эту шигалевщину, эту казарменно-безграмотную фантастику, но подписало ее правление Литфонда СССР, в котором числятся знаменитые писатели». Справедливости ради автор воспоминаний замечает: «Разумеется, в писательских домах, где персонал получает на чай, а администрация побаивается творящих, — все это отношение к реальности не имеет»[792].
Несмотря на то что условия в писательских домах отдыха были, как правило, далеко не роскошными, большинство литераторов сохраняли о них теплые чувства. «Все немного диковато и даже неухожено, — вспоминал о доме отдыха в Голицыне Н. Старшинов. — Но в этом и заключалась особая прелесть, в естественности садика. В доме было всего девять комнат и расположенная на веранде столовая. Здесь в любое время суток можно было получить легкую закуску. У Серафимы Ивановны [Фонской] в чулане всегда стояла бочка квашеной капусты, а на кухне — горячий самовар, хлеб и какое-нибудь второе»[793]. О С. Фонской находим и другие слова: «…крупная, энергичная женщина, несколько шумливая, решительная и необыкновенно сердечная, простая и заботливая. Это она сумела создать такую обстановку, что каждый чувствовал себя здесь как в своем родном доме».
По случаю двадцатилетия пребывания С. Фонской на посту директора Дома творчества, праздновавшегося в 1952 году, В. Ардов написал такие строки:
…С тех пор, как сей основан дом,
Для нас пророко-инженеров
Заведен был при доме том
И Серафим. Нет, не химера
Наш Серафим. Хоть он бескрыл,
Но ростом, голосом, повадкой
Для всех нас двадцать лет он был
Подмогою, утехой сладкой!..
Ах, Серафима! Ты, как мать,
В дому голицынском явилась
И двадцать лет нам помогать
Баюкать, нежить согласилась…[794]
Особенная, «своя» атмосфера была для многих писателей важнее комфорта.