Игорь Карпенко О реформе Косыгина

Игорь Карпенко

О реформе Косыгина

Карпенко Игорь Александрович с 1961 г. работал в «Известиях»: специальный корреспондент отдела экономики, промышленности и транспорта, первый заместитель ответственного секретаря, редактор отдела, обозреватель «Известий».

«О людях ты суди по делам, слова немногого стоят» – это изречение Р. Киплинга неплохо бы помнить всем, кто размышляет о судьбах и роли тех великих мира сего, которые оставили нам нынешнее суровое, трудное наследство.

Личность любого человека, а тем более лидера государства, лучше всего раскрывается в главном деле его жизни. Для Алексея Николаевича Косыгина, занимавшего на протяжении почти полустолетия самые высокие посты в государстве – от наркома и министра до Председателя Госплана СССР, а затем и Председателя Совета Министров СССР – таким главным делом жизни была экономическая реформа 60-х годов. Теперь ее чаще всего так и называют – косыгинской, хотя достаточно долго она не персонифицировалась. Конечно, на сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК КПСС, так же как и на последующих пленумах и съездах партии, с докладами о принципах реформы и ходе ее развития неизменно выступал А. Н. Косыгин, но тогда это полагалось ему по должности как Председателю Совета Министров СССР.

Наивно было бы считать его единственным автором и разработчиком далеко не простой системы взаимосвязанных показателей сложнейшего комплексного механизма реформы, охватившей практически все сферы народного хозяйства страны. Труд этот слишком велик для одного человека. Даже главные принципы реформы определяла специальная инициативная комиссия из десяти крупнейших ученых и экономистов тех лет.

Любопытно отметить, что среди этой маститой десятки докторов и академиков над системой показателей реформы работал главный экономист подмосковного Воскресенского химического комбината Мирон Владимирович Фельдман, чье официальное образование ограничивалось четырьмя классами церковно-приходской школы. Однако специалистом он был великолепным, как говорится, экономистом божьей милостью, творившим удивительные вещи на своем предприятии. В комиссию он был приглашен Косыгиным, знавшим Фельдмана еще с 30-х годов как одного из разработчиков первого в стране техпромфинплана. Мирон Владимирович был отличным практиком, руководителем одного из лучших среди 43 предприятий, первыми экспериментально осваивавших условия экономической реформы.

В этот отряд первопроходцев вошли, разумеется, наиболее сильные, экономически подготовленные предприятия разных отраслей промышленности, которые, получив право хозяйственного маневра и инициативы, быстро, всего за год, с 1966-го по 1967-й, удвоили темпы прироста реализации продукции. Но даже на их фоне результаты работы Воскресенского химического комбината казались поразительными: темпы прироста продукции, прибыли, производительности труда здесь были в 2–3 раза выше, чем в среднем по всей группе предприятий, работающих на эксперименте.

От Мирона Владимировича, с которым завязались у меня добрые, даже дружеские отношения, я раньше других собратьев по перу знал о готовящихся поворотах и новых этапах реформы. Рассказывал Мирон Владимирович и о том, как требовательно и ревниво опекал Косыгин коллективы, первыми проверявшие условия реформы. Да и сам я не раз был свидетелем случаев, когда те же воскресенцы искали и находили у него защиту от пробуждающихся аппетитов финансистов и жесткой опеке собственного министерства.

Думаю, что, когда речь идет о лидерах государства, их роль в конкретных событиях определяется ответом на простой вопрос: благодаря им или вопреки их воле происходили эти события. Так, наверное, ближе к истине. А в данном случае для сомнений места нет – реформа и начиналась и развивалась, конечно же, во многом благодаря Косыгину и по праву впоследствии стала носить его имя. Он умел находить умных, самых прогрессивных для своего времени людей, а потом поддерживал их работу всей доступной ему властью государственного аппарата. Можно ли требовать большего от хозяйственного руководителя любого ранга? А он был действительно хозяйственником, «технарем», как уважительно называли его многие директора. И, кажется, сознательно сторонился политических игр, которыми, как известно, были богаты те времена. Но вот что удивительно: менее трети века прошло с начала экономической реформы, а порой приходится слышать и читать о ней столь невероятные суждения, что искренне хочется посоветовать их авторам хоть изредка заглядывать «в святцы».

Конечно, у времени свои законы. Оно нередко не только стирает в нашей памяти детали событий, но и меняет их оценку. И уж до неузнаваемости искажает истинную картину наша извечная привычка судить дела «давно минувших дней» по критериям и меркам сегодняшним. А это, кажется, сейчас свойственно и тем, кто вспоминает реформу как «урезанный щекинский эксперимент», и тем, кто утверждает, будто «застойные» времена прервали тогда наше движение к рыночной экономике, которое, мол, теперь приходится начинать заново.

Где же истина? Чтобы понять это, надо попытаться воскресить в памяти атмосферу начала 60-х годов, где, несомненно, и заложены все корни экономической реформы.

* * *

За десятилетие, предшествовавшее косыгинской реформе, многие политические события, и прежде всего преодоление культа личности И. Сталина, дали серьезный импульс раскрепощению общественной идеологии, что не могло не затронуть и экономических отношений в обществе. Тем более что все ощутимее начинали сказываться последствия организации хозяйства, сохранившей неизменными с конца 20-х годов весьма жесткие рамки и методы централизованного административного управления. Заметно увеличивался дефицит промышленных и, особенно, продовольственных товаров, впервые на многие из них начали расти цены. Необходимость экономических реформ диктовалась прежде всего резким снижением эффективности производства. За семилетку (1959–1965 гг.), например, стоимость производственных фондов возросла более чем вдвое, а производство промышленной продукции (даже если верить весьма сомнительным данным официальной статистики) увеличилось лишь на 84 %. Ежегодно неизменно срывались планы капитального строительства, десятки миллиардов рублей замораживались в незавершенке и долгострое. Снижались производительность труда, темпы технического прогресса, уровень жизни людей. Впервые именно в эти годы пришлось импортировать зерно и другие сельхозпродукты. Словом, сама жизнь требовала решительных и глубоких экономических реформ.

События тех лет неизбежно сводят нас с еще одной легендарной фигурой – Никитой Сергеевичем Хрущевым. При суровой беспощадности нынешних оценок практически всех наших партийных лидеров прошлого с его личностью, пожалуй, средства массовой информации обращаются заметно бережнее, с явной долей симпатии. При всех его «кукурузных» и прочих чудачествах он был личностью, личностью яркой, интересной. И человеком поступка, первым решившимся начать борьбу со сталинизмом, открыть, пусть и не до конца, чудовищную картину репрессий и геноцида в собственной стране. Благодаря ему была Целина. При нем – Космос, Юрий Гагарин. И еще – он был прирожденным экспериментатором. Это к тому, что уже не просто при нем, а именно благодаря ему страну буквально втянуло в водоворот экономических поисков, опытов, экспериментов. Хрущев привозил из США то специалистов по бройлерам, то бизнесменов, вроде потомка русских сахарозаводчиков. Сейчас вот модным стало писать и говорить о сплошной «политизации» общества. Собственно, такой же по масштабам, глобальной, была в конце 50-х – начале 60-х годов всеобщая «экономизация» страны.

Невероятная популярность экономических изданий и публикаций, возникновение деловых экономических клубов, повальная экономическая учеба, на несколько лет (событие просто невероятное!) заменившая партийную учебу, впрочем проходившая все же под эгидой системы партийного просвещения, – вот что было приметами того времени. Как теперь политике, экономике отводилась львиная доля газетной площади, а высшей доблестью журналиста считалось его умение читать бухгалтерский баланс. С газетных и журнальных полос годами не сходили публикации о НОТе – по примеру «Уралхиммаша» это движение охватило буквально все предприятия страны. Развернулись бурные дискуссии о плановых показателях, инициированные изрядно нашумевшей статьей Либермана в «Правде» о прибыли.

Впрочем, не только дискуссии. Каких только показателей не испытывали в десятках экспериментов отрасли народного хозяйства: нормативную стоимость обработки, условно чистую и даже «чистую» прибыль, товарную продукцию, многочисленные варианты измерения трудоемкости и т. д. Часть из них были надуманными, наивными, предназначенными скорее для кандидатских диссертаций, чем для практической деятельности. Однако были и по-настоящему интересные, актуальные даже и для сегодняшнего дня. Например, швейное объединение «Большевичка» планировало свое производство по прямым заказам потребителей, главным отчетным показателем стала для нее полученная прибыль. Еще острее и современнее был эксперимент на ленинградских и московских автотранспортных предприятиях, которым планировали всего два показателя: прибыль и отчисления в бюджет.

Эксперименты велись не только в области показателей – достаточно напомнить широко известные (во всяком случае, еще лет пятнадцать назад) саратовскую и львовскую системы управления качеством продукции, новочеркасский метод оперативного управления производством, а позднее, уже в ходе реформы, щекинский эксперимент, злобинский бригадный подряд, орловскую «непрерывку» и т. д. и т. п. Наконец, нельзя не отметить и того факта, что именно в эти годы реабилитированная кибернетика пробудила всеобщий интерес к математическим методам управления, планирования и программирования, началось внедрение электронно-вычислительной техники.

Невозможно даже перечислить все, что внедрялось, испытывалось, изучалось в эти годы. И не только хозяйственниками и специалистами. Практически все общество было подготовлено к серьезным экономическим преобразованиям, а общие условия самой реформы и свое конкретное место в ней знал каждый руководитель предприятия, цеха, участка. Как же сегодня нам не хватает этой подготовки, этого общего знания в условиях перехода к рынку! Недаром его уже окрестили «подземным» переходом, и импульсивные, малодоступные пониманию даже специалистов, «шоковые» меры (без терапии), вроде невероятного по масштабам повышения цен, вызывают озлобление и тревогу в обществе, рождают недоверие к действиям правительства. А ведь сегодня наиболее остро ощущается, пожалуй, самый серьезный из наших многочисленных дефицитов – дефицит доверия, без ликвидации которого просто невозможно движение к рынку. Для того чтобы хорошо делать дело, в него надо верить!

* * *

В конце 50-х годов в обстановке подлинного экономического «бума» в стране, Хрущев назначает Алексея Николаевича Косыгина Председателем Госплана СССР, а затем, в 1960 г., – своим первым заместителем в Совете Министров СССР. При этом, как было известно всем, особых симпатий Хрущев к Алексею Николаевичу не питал, ревниво относился и к его популярности.

В этом выборе решающую роль сыграл огромный опыт Косыгина-хозяйственника, еще с предвоенных лет и на протяжении почти двух десятилетий бывшего заместителем председателя Совнаркома, его знание экономики – он был и министром финансов, и первым заместителем председателя Госэкономкомиссии в совнархозовский период. Не менее важным в этот период накануне реформы оказался его талант энергичного, умелого организатора. Талант этот видел в Косыгине не только Хрущев. И. Сталин в самый суровый момент истории нашей страны, в 1941 г., назначил Алексея Николаевича Косыгина, не достигшего тогда и сорокалетнего возраста, заместителем председателя Совета по эвакуации.

Внедрялась косыгинская реформа уже при Л.И. Брежневе. Она, вероятно, прошла бы и вопреки его воле, если бы он рискнул остановить маховик преобразований, запущенный Хрущевым. Насущные требования экономики отменить разом, конечно же, не мог никакой «дворцовый переворот», смена партийных лидеров.

Поэтому и Брежневу потребовался Косыгин, к которому тянулись в момент «октябрьского переворота» все нити управления экономикой страны. С 1964 г. и уже до конца жизни Алексей Николаевич Косыгин работал Председателем Совета Министров СССР. Был ли Косыгин своеобразной «реформаторской ширмой» для Брежнева, как считают многие? Вряд ли это заботило Леонида Ильича. Авторитет Генерального секретаря утверждался тогда иными средствами – всей системой государственной безопасности и монолитными традициями общества, густо настоянными на казенной идеологии и страхе. Сталин, надо отдать ему должное, напугал нас на много лет вперед.

Скорее всего, Брежнев просто «свалил хозяйство» на Косыгина и занялся иными делами, в том числе составлением фантастической коллекции наград, переносом центра действий Великой Отечественной войны на Малую землю и политикой возрождения культа уже собственной личности. Словом, реформе он поначалу субъективно не мешал, она шла своим чередом.

Реформа вобрала в себя многое из тех экспериментов, о которых уже упомянуто. Вообще она имела ту общую тенденцию, которая должна была наконец сменить военно-штабную систему с ее главным лозунгом «План любой ценой». Ставить реформу на одну доску с другими экспериментами, даже с таким модным, как щекинский, просто несерьезно. Уже хотя бы потому, что реформа охватила не только предприятия и отрасли народного хозяйства, но и почти все сферы жизни общества.

Сентябрьский (1965 г.) Пленум ЦК КПСС обозначил резкий поворот в самой структуре управления – от совнархозов, территориального управления страна вновь вернулась к отраслевой – министерствам, хотя на несколько ином уровне, чем прежде. Характер и функции новых министерств в ходе реформы довольно быстро трансформировались: прежние территориальные главки были заменены функциональными, экономическими.

Самые серьезные изменения произошли, пожалуй, в планировании – наконец был подвергнут сомнению всесильный показатель валовой продукции. Тот пресловутый «вал», что безнадежно запутал многократным повторным счетом весь учет в народном хозяйстве, изуродовал саму сущность планирования. Лучшей характеристикой его «действия» может служить забавная деталь или, скорее, любопытное обстоятельство: «досрочно и сверх плана» были завершены по «валу» все наши знаменитые пятилетки, но ни разу ни одна из них и близко не была выполнена в натуральных показателях – реальных изделиях и продуктах.

Одновременно реформа сократила и количество плановых показателей, «спускаемых» предприятиям «сверху». Их было более 30, регламентировавших до мелочи каждый шаг коллектива, блокировавших любую возможность хозяйственного маневра. Таких показателей осталось всего девять: объем реализации продукции; основная номенклатура продукции; фонд заработной платы; сумма прибыли; рентабельность; платежи в бюджет и ассигнования из бюджета; объем капиталовложений и ввод в действие мощностей; основные задания по новой технике; показатели материально-технического снабжения.

Большая часть этих показателей особых комментариев не требует, тем более что некоторые из них планировались и прежде. О новых же сказать необходимо – в них суть преобразований. Объем реализации продукции (заменивший «вал») исключал из учета незавершенку, ставил преграду выпуску продукции, которую нельзя было продать.

Прибыль и рентабельность поворачивали предприятия к хозяйственному расчету, экономному расходованию материальных и трудовых ресурсов. Однако показатели эти зависели не только от собственных затрат предприятий, но и от цены, назначенной на их продукцию. А это потребовало вскоре приведения в порядок оптовых цен, реформы ценообразования. Оптовые цены, как тогда осторожно выражались экономисты, были пересмотрены в сторону их приближения к уровню общественно необходимых затрат на данные виды продукции.

Важную роль в развитии хозрасчета сыграло и введение платы за основные и оборотные фонды – предприятия побуждали таким образом освобождаться от лишних запасов оборудования, сырья, материалов, которые раньше просто «давали» и потому все старались завышенными заявками набрать их «про запас». Теперь оказывалось, что мертвый капитал держать невыгодно.

В то же время резко возросла и роль государственных кредитов, которые стали широко применяться предприятиями для приобретения действительно необходимого оборудования и сырья и, что было введено впервые, для оплаты труда и социального развития.

Если кратко охарактеризовать цель и смысл этих преобразований, то они давали значительную самостоятельность предприятиям, возможность хозяйственного маневра. И в то же время поднимали ответственность коллективов за результаты работы, заставляли более рационально распоряжаться материальными ресурсами и средствами. Повышение эффективности производства, достижение максимальных результатов с минимальными затратами – такими были установки экономической реформы.

* * *

С точки зрения государства, общества польза преобразований очевидна. Но что получало предприятие, что побуждало коллективы взять на себя дополнительную ответственность, интенсивнее трудиться? Реформа предусматривала создание трех специальных фондов: фонда материального поощрения, фонда социально-культурных мероприятий и жилищного строительства, фонда развития производства, которые хозяйственники и экономисты называли «пусковым импульсом реформы». Много места потребовало бы изложение сложной системы формирования средств этих фондов – они определялись для каждого предприятия с учетом напряженности его плана, динамики развития производства и его уровня. Но в дальнейшем все предприятия получали определенную долю средств за каждый процент увеличения объема реализации, роста прибыли и рентабельности, предусмотренные в годовом плане, по сравнению с предыдущим. Это последнее обстоятельство – предусмотренное в плане – следует подчеркнуть особо: предприятия становились заинтересованными в разработке собственных напряженных планов, включении в них всех резервов, поскольку за перевыполнение планов отчисления в фонды резко сокращались. Предприятия как бы штрафовались за перевыполнение и попытку припрятать резервы «на черный день».

И надо сказать, что принцип этот реально действовал – никто не желал терять средства премиальных фондов, позволявших многое сделать и для совершенствования самого производства, и для строительства жилья своим работникам. А главное – для их премирования, которое, во всяком случае на первых 43 предприятиях, успешно использовалось как стимул для дальнейшего повышения прибыли и рентабельности. Сошлюсь на пример того же Воскресенского химического комбината.

В те годы экономистам были хорошо знакомы извечные жалобы хозяйственников на так называемый воздушный вал – безноменклатурную валовую продукцию, которую ведомства впихивали в план предприятий, не обеспечивая ее материалами и ресурсами. И вот воскресенцы в плане на 1967 г. сами попросили себе дополнительно этого «воздушного вала», не обеспеченного ни мощностями, ни материальными фондами, на целый миллиард рублей. Как, за счет чего они собирались выпустить столько продукции?

В момент составления плана ответ на этот вопрос воскресенцы дать не могли. Это был хитрый трюк того же Мирона Владимировича Фельдмана – своеобразный вексель под будущую инициативу, хозяйственную сметку и творчество. За год химики нашли возможности освоить новую продукцию и, главное, отыскать для нее потребителей. Отчисления в премиальный фонд получили солидные, а их опять же пустили на то, чтобы стимулировать поиск и творчество, расшивать «узкие» места производства.

Разумеется, для такой работы требовались люди энергичные, инициативные, как сегодня говорят, «с новым мышлением». И удивительная по тем временам вещь: Фельдман, сам уже пожилой человек, пенсионного возраста, добился резкого омоложения кадров управления практически на всех уровнях: в бригадах, на участках и в цехах редко можно было отыскать руководителя старше тридцати лет, а в самом аппарате управления комбината – старше сорока. Дело неслыханное в стране, где десятилетиями на всех уровнях руководили партийные выдвиженцы довоенных годов, которых так и не смог сдвинуть с насиженных мест Хрущев, пытавшийся, как известно, отправлять по закону на пенсию шестидесятипятилетних.

Но вернемся к поощрительным фондам. Они были одним из основных положений экономической реформы – объединить интересы государства, предприятия и отдельного рабочего. Солидные тома написаны в те годы многими экономистами по различным методам и экспериментам в области эффективного использования премиальных фондов. Пожалуй, наиболее яркой и известной тогда всей стране его формой стали социальные планы развития коллективов – движение, родившееся в ленинградском объединении «Светлана» и быстро охватившее всю страну.

* * *

Многое можно было бы вспомнить сегодня о реформе 60-х годов, несомненно, ощутимо встряхнувшей нашу экономику, да и не только экономику, поскольку ее поступательное движение не могло не отразиться на всей общественной жизни. Конечно, тогда говорили о сталинизме, критиковали положение в экономике, ссылались на опыт Запада и, разумеется, высказывались откровеннее, резче, чем в дохрущевские времена. Однако критиковали ошибки (и даже преступления!) отдельных партийных лидеров, пороки местничества или ведомственности. Но при этом никто не смел посягать на социалистический строй, на авангардную роль партии, на коммунистические идеалы. А если бы и рискнул в статье намекнуть на что-либо подобное – все равно не получилось бы. Журналистам отлично известно, что и в те годы цензура не зря ела свой хлеб. Да и просто говорить вслух что-нибудь подобное мало находилось смельчаков – Комитет госбезопасности к тому времени вполне оправился от изживания «бериевщины» и исподволь копил «компромат» на новых диссидентов, время которых стремительно приближалось.

Даже экономистам, упорно боровшимся за показатель прибыли, приходилось многие страницы текста отводить доказательствам ее социалистического характера – в нашей стране она, конечно же, не могла быть целью, а лишь средством для укрепления советской экономики; сама же реформа неизменно характеризовалась как этап нашего неуклонного движения к светлому будущему – коммунизму. Робкие предложения взять часть опыта рыночных отношений Запада были подвергнуты достаточно резкой отповеди даже в докладе А.Н. Косыгина на том же сентябрьском (1965 г.) Пленуме ЦК КПСС. Разумеется, никакой речи о демократии, гласности, многопартийности и – упаси боже – частной собственности и быть не могло. Напомню, сама реформа декларировалась от имени партии исключительно на пленумах и съездах ЦК КПСС. А неразрывность идеологии и экономики («бомба» замедленного действия, изначально заложенная в реформе) неизменно утверждалась во всех партийных документах.

Это я хорошо усвоил по личному опыту. В команде А.Н. Косыгина была такая традиция: над докладом, который предполагалось ему делать на съезде или пленуме, на самом последнем этапе подготовки работал только один журналист и помощник Косыгина – А.Г. Карпов. (У Брежнева, наоборот, текст всегда правила солидная компания маститых газетчиков.) Алексей Николаевич считал, что так лучше обеспечивается стилистическое единство документа, четкость его логического построения. Волею судьбы, а вернее тогдашнего известинского начальства, доклад Косыгина на сентябрьском пленуме «причесывать» пришлось мне. До последнего дня шла скрупулезная правка текста, которому Алексей Николаевич придавал очень большое значение. Словом, работу я закончил поздним вечером, а на следующее утро доклад уже слушали пленум ЦК и вся страна по радио и телевидению. Так что изменить что-либо в тексте казалось немыслимым.

Теперь напомню одно из ключевых положений реформы, о котором я уже говорил, – стимулах заинтересованности предприятий в напряженном плане и фактических штрафах за их перевыполнение. Дотошный читатель может убедиться в том, что и в докладе Косыгина отведено ему достаточно места – Алексей Николаевич, несомненно, понимал важность этого принципа.

У себя дома по телевизору я слушал текст, который знал наизусть. И вот буквально через несколько абзацев после слов о разработке предприятиями напряженных планов слух резанула незнакомая фраза о… развертывании социалистического соревнования, которой еще вчера вечером не было в тексте:

«Успешное осуществление мероприятий по совершенствованию управления промышленностью требует от партийных и профсоюзных организаций и руководителей предприятий коренного улучшения организации социалистического соревнования трудящихся. Совершенствование методов хозяйствования подводит прочную экономическую базу под социалистическое соревнование…» И далее, по привычным штампам – рекомендации, как организовать это соревнование за досрочное и сверхплановое достижение показателей, причем даже тех, которые по условиям реформы вообще уже не планировались предприятиями…

Да какой же руководитель станет после этого включать все резервы в план, если будет заранее знать, что обкомы и горкомы вновь займутся выколачиванием досрочной и сверхплановой «показухи»! Абсурдность ситуации просто немыслимая. Я бросился к телефону, звоню помощнику Косыгина А. Карпову – откуда могла взяться нелепая вставка?

– Доклад вчера в десять вечера обсуждало Политбюро. Думаю, предложение Агитпропа (Отдел пропаганды и агитации ЦК КПСС. – Авт.) – соревнование его епархия…

Теперь можно только строить догадки о том, пробовал ли Косыгин хотя бы возражать против бессмысленной вставки, разрушающей логику реформы. Все же, думаю, просто промолчал. Партийные указания в те времена еще не полагалось опровергать логикой и здравым смыслом. И это очень хорошо знал Алексей Николаевич, прошедший суровую сталинскую школу партийной дисциплины.

* * *

Эпизод этот достаточно ясно показывает, что реформа никак не затрагивала святую неприкосновенность партийной команды, уже с самого начала строго очерчивая ее рамки очередным косметическим ремонтом системы.

Тем не менее невозможно отрицать серьезное благотворное влияние реформы на развитие народного хозяйства, рост эффективности производства. Не буду ссылаться на тогдашние радужные данные статистики – их цена теперь всем хорошо известна.

Однако в 1966 г., когда пятилетка лишь стартовала, на условиях реформы, как уже говорилось, работали лишь 43 предприятия, а к ее концу – сотни и тысячи коллективов во всех отраслях промышленности. И каждый из них – практически без исключений – неизменно улучшал работу, получив «допинг» в виде самостоятельности и заинтересованности.

На XXIV съезде партии особо подчеркивалось, что в стране теперь трудно найти предприятие, которое бы не работало по новым условиям. Следуя широко известной партийной традиции, съезду торжественно рапортовали о «досрочном завершении реформы» районы, области, целые министерства, что означало: все их предприятия переведены на условия экономической реформы.

О механизме действия косыгинской реформы можно было бы рассказывать еще многое. Но вот проводить прямую параллель между теми преобразованиями и нынешними рыночными подходами к экономической реформе вряд ли правомерно. Конечно же, она была важным, а возможно, и необходимым этапом поисков и подготовки общества к нынешним взглядам на многие проблемы управления хозяйством. Но если общие цели часто и совпадали (повышение эффективности производства, хозяйственная самостоятельность, рост благосостояния и усиление роли материальных стимулов и т. д.), то принципиально иными были способы и методы решения проблем. Достаточно сравнить несколько ключевых моментов двух реформ. Скажем, нынешнее освобождение цен и тот прежний пересмотр оптовых цен «с приближением их к уровню необходимых общественных затрат». Отказ от плана, госзаказа, системы распределения ресурсов и – сложнейший механизм стимулов, побуждающих коллективы к напряженным планам; чуть ли не важнейшая задача того времени – совершенствование планирования и материального обеспечения производства. А если о главном, то важнейший нынешний инструмент и регулятор экономики – рынок, изменения отношений собственности против прежнего совершенствования методов и форм партийно-государственного руководства хозяйством.

И все же нельзя не видеть, хоть и зачаточных, первых шагов к нормальной цивилизованной экономике, заложенных в косыгинской реформе: самостоятельная разработка заводскими специалистами реальных, напряженных планов производства (пусть и по отправным контрольным цифрам министерств); право (и обязанность! если соответствующие органы не обеспечат нарядов на продажу) самим реализовывать сверхплановую продукцию и находить для нее потребителя (зарождение, переход от рынка производителя к рынку потребителя!). Наконец, возможность самим устанавливать штатные расписания и сметы, реально через фонды стимулирования поднять заинтересованность людей в разумном хозяйствовании и многое другое, что невольно обращало коллективы к нормальной экономике, заставляло уже в то время создавать экономические и коммерческие службы практически на всех предприятиях.

Вместе с тем впервые именно тогда, на рубеже 70-х, серьезные экономисты начали отмечать определенную «пробуксовку» реформы и скрытые пока для большинства признаки противодействия некоторым важным ее принципам. Даже в Директивах XXIV съезда можно было заметить, что часть этих принципов, провозглашенных на сентябрьском (1965 г.) Пленуме, так и остались общей декларацией и вновь повторялись как задача ближайшего будущего. Это касалось, например, внедрения стабильных нормативов длительного действия, перехода к оптовой торговле средствами производства, разработки стабильных планов производства на пятилетку с разбивкой по годам и т. д.

Жизненную важность реализации этих принципов, вероятно, не надо особенно доказывать даже малосведущим в экономике. Они избавляли коллективы предприятий от «милостей» родного министерства, которое могло выделить, а могло и не выделить материальные или финансовые ресурсы в необходимом количестве, изменить по своей прихоти строптивому коллективу нормативы отчислений в поощрительные фонды. Наконец, это должно было освободить предприятия от планирования по достигнутому уровню, которое всем мешало работать в полную силу, во всяком случае, отбило к тому охоту.

* * *

Прежде, да и теперь, многие исследователи связывают свертывание, торможение реформы с работой Межведомственной комиссии. По итогам эксперимента на 43 предприятиях она разрабатывала и «совершенствовала» общие условия перевода на принципы реформы всех отраслей народного хозяйства. Дополнения, инструкции и разъяснения, в обилии исходившие из недр этой комиссии, несомненно, имели одну общую тенденцию – ограничить изначально заложенную реформой самостоятельность предприятий в пользу быстро крепнущих министерств, а также изымать финансовые «излишки» у предприятий в государственную казну. Словом, проводилась политика, которую можно определить давно известной формулой – «резать курицу, несущую золотые яйца». Так, в 1971 г. было восстановлено планирование показателя производительности труда, темпы роста которой обязательно должны были опережать темпы роста заработной платы. В бюджет стали изыматься «свободные остатки прибыли».

Конечно, не в «кознях» Межведомственной комиссии лежали истинные причины усечения экономической реформы. Деятельность комиссии просто еще раз доказала, что и те, безусловно прогрессивные по сравнению с прошлыми, новые принципы развития хозяйства были лишь очередной моделью экономики социализма. Моделью, детали которой легко мог менять по своим идеологическим соображениям партийно-государственный административно-командный аппарат. Комиссия только выполняла руководящие указания, в меру своего политического чутья улавливая главные общие тенденции.

Суть тогдашнего отхода от новых принципов реформы была в том, что экономические методы управления неизбежно отводили на второй план партийное руководство на всех его уровнях, а в будущем означали и вовсе неприятие партийных команд. А это, конечно же, сразу ощутили райкомы и обкомы в своих взаимоотношениях уже с первыми экспериментальными коллективами.

Второе, не менее важное обстоятельство, – быстро и резко усиливалась власть восстановленных министерств и ведомств, начинавших жить по собственным законам, становящихся своеобразными государствами в государстве. Разумеется, возглавлялись они все той же партийной номенклатурой. Так что интересы партии и ведомств и субъективно и объективно смыкались. Уже в девятой пятилетке с министерствами оказался бессильным бороться и Председатель Совета Министров А.Н. Косыгин. Очень ярко характеризует эту сложившуюся ситуацию широко известный «бунт» сорока министров.

Суть дела заключалась в том, что реформа резко увеличила цену срыва договорных обязательств. Предприятие, скажем, из-за недопоставки чепуховой, копеечной детали могло задержать выпуск дорогостоящей продукции, сорвать задание по объему ее реализации, а значит, потерять значительную сумму отчислений в поощрительные фонды. По новым условиям в таких случаях можно было через Госарбитраж взыскать с недобросовестного партнера не только штраф за недопоставленную продукцию, но и потребовать возмещения всех потерь и убытков, которые понесло предприятие. Госарбитраж получил право решать такие споры, даже если они возникли у коллектива с собственным министерством. Однако охотников обращаться в Госарбитраж с подобными жалобами находилось очень мало – получалось себе дороже. Ведь с поставщиком, не говоря уже о собственном министерстве, работать предстояло многие годы, и портить с ним отношения было просто опасно.

Чтобы поднять дисциплину взаимных поставок, Косыгин пошел на такую меру: было принято постановление, по которому выполнение плана засчитывалось лишь после удовлетворения всех заказов потребителей. Против этого и восстали дружно Госплан и наиболее сильные министерства и авторитетные министры, утверждавшие, что в таком случае все их предприятия останутся не только без премий, но и без зарплаты. В итоге победа осталась за министрами. И хотя распоряжение Косыгина официально отменено не было, оно практически никогда так и не вступило в действие.

Лишь этот инцидент, благодаря его скандальному характеру, стал широко известен общественности. С гласностью тогда, что бы сейчас ни утверждали, был все-таки полный «порядок» – народ знал только то, что ему полагалось.

Во второй половине 70-х годов ходили глухие слухи о том, что в связи с подобными инцидентами и общей тенденцией свертывания экономической реформы А. Косыгин несколько раз просил об отставке. О том, что Алексей Николаевич действительно ставил этот вопрос, я слышал и сам от его помощников. Но о причинах можно было лишь гадать. Спрашивать же об этом было неудобно, тем более что Косыгину перевалило за семьдесят и выглядел он очень неважно.

* * *

Есть и еще одна причина, предопределившая конец реформы. Новые условия развития экономики требовали решительного омоложения кадров. То, что сделал у себя на Воскресенском химическом комбинате Мирон Владимирович Фельдман, необходимо было планомерно осуществлять в масштабах страны. Тем более что развитие экономики должно было выводить на передний план специалистов, которых раньше вообще не было на предприятиях, – экономистов, владеющих математическими методами планирования и программирования, коммерческих директоров, да и просто молодежь, не обремененную прежним «антиопытом» управления хозяйством.

Мирон Владимирович так говорил мне, объясняя свой «детский сад» в управлении:

– Человека в десять раз проще научить, чем переучивать. У моих ребят мозги свежие – сами соображают, не ждут команд да инструкций…

Но в стране практически на всех уровнях управления, от которых сколько-нибудь могло зависеть дело, прочно «окопались» бессменные руководители с тридцати-, сорокалетним партийным стажем. Их просто невозможно было спихнуть со знаменитой «номенклатурной орбиты», сколько ни честили ее критики и фельетонисты. Самый серьезный провал работы грозил «номенклатурной единице» лишь переброской с одного объекта на другой. Реформа, к сожалению, никого из них не лишила права на «руководящее кресло».

Вторая пятилетка реформы совпала с серией семидесятилетних юбилеев членов Политбюро, министров и иных крупных государственных деятелей. Страна с растерянностью и изумлением наблюдала по телевидению затянувшийся жутковатый фарс: «бессмертные» старцы трясущимися руками вешали друг другу на лацканы пиджаков Звезды Героев, уверяя себя и всю страну, что семьдесят – это средний возраст, расцвет творческих сил. И эти силы они торжественно клялись и в будущем без остатка отдавать на пользу отечества и благо народа. Следующую пятилетку этот самый народ метко окрестил «пятилеткой генеральных похорон» – Брежнев, Андропов, Черненко… Они правили страной, как говорили остряки, «не приходя в сознание».

И не было, как принято считать сейчас, никакого периода, или эпохи, «застоя» – страна стремительно катилась вспять, проигрывая уже не только Западу, но и самой себе и в темпах развития, и в уровне жизни. В экономике это был период ликвидации последствий реформы, возврата к привычной системе команды, мелочной опеки, регламентации каждого шага предприятий. Снова торжествовали знакомые и милые сердцу «бессмертных» методы управления хозяйством. На авансцену выходили стройки века. БАМ, каналы, поворот северных рек должны были увековечить память Леонида Ильича и иже с ним, а заодно и окончательно изувечить экономику. От полной нищеты и краха страну уже тогда удерживали лишь новые месторождения нефти и золота, нещадная эксплуатация национальных ресурсов.

Минимум два поколения, которые могли и должны были поднять страну на новые ступени развития и удержать ее в общем ритме научно-технического прогресса, оказались отлученными от управления вообще, не смогли реализовать себя, свои возможности. Крах реформы заставил многих искать эти возможности за пределами страны.

Понимал ли все это Косыгин? Уверен, что понимал. Впрочем, как понимал и то, что бессилен что-либо сделать, не в состоянии противостоять этому движению вспять. Видел он, разумеется, и то, что хуже всего пришлось тем, кто искренне, всерьез поверил в его реформу. Коллективы, которые действительно вложили все свои резервы, в итоге оказались с меньшим числом работников и фондом зарплаты, зато с самыми напряженными планами, которые опять надо было перевыполнять, поскольку все продолжали планировать «от достигнутого». Равно как и всем остальным, им вновь начали «спускать» планы сокращения численности штатов, повышения производительности труда и т. д.

Урок этот на многие годы вперед усвоили тогда хозяйственники, только следующему их поколению можно было бы рискнуть предложить участие в каком-нибудь эксперименте. Кризис доверия к власти зарождался именно тогда – в середине 70-х. Далее он лишь «дозревал» до сегодняшнего всеобщего недоверия и противостояния властным структурам.

* * *

…Последний раз мне довелось встретиться с Косыгиным осенью 1973 г., когда я вновь редактировал очередной документ реформы. Обычно после обеда Алексей Николаевич около часа дремал в кресле. В это время перекусить отправлялись его помощники. Так я оказался один в крохотной комнатушке, когда неожиданно туда вошел Косыгин. Оглядевшись, он подошел к столу.

– Как живется, молодой человек? – тон вопроса, вернее приветствия, предполагал единственный ответ.

– Хорошо, Алексей Николаевич…

– И работается, конечно, нормально? – спросил он и, скупо улыбнувшись, тронул бумагу на столе…

– Нормально…

– Пожалуйста, передайте Карпову, чтобы рыбалку сообразили… А я все же отдохну часок…

Он повернулся и, по-стариковски сутулясь, вернулся в свой кабинет. Очень пожилой и очень усталый человек. Рыбалка – это знали все – была его страстным увлечением до конца жизни…

Уроки косыгинской реформы, по-моему, заслуживают самого пристального внимания нынешнего поколения экономистов и ученых – ведь и тогда, как и сегодня, много говорили об объективном характере и необратимости начавшегося процесса. И все же реформа была свернута, на четверть века были отложены все попытки вернуть в нормальное русло развитие хозяйства страны. Не повторится ли это теперь уже в России?

Думаю, что главной и, может быть, единственной причиной, позволившей тогда удержать всевластие партийно-командной системы, на многие годы отодвинуть хозяйственные реформы, было… неожиданно свалившееся на нашу страну сказочное богатство – нефть Сибири. Именно тогда, когда разразился энергетический кризис и развитые страны готовы были платить за тонну нефти по сто долларов, себестоимость ее, например, в Самотлоре составляла около 5 рублей, а общий объем добычи СССР быстро довел до 600 и затем до 650 миллионов тонн. Это был «выход» – можно было уже не думать о подъеме сельского хозяйства и индустрии, о новых методах хозяйствования, требующих от партийно-бюрократического аппарата отдать значительную долю реальной власти. Продукты, товары народного потребления и все необходимое легко можно было получить за нефть. Мы проедали свое богатство, богатство своих детей и внуков. А сегодня платим за это дорогой ценой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.