1. Предварительные замечания

1. Предварительные замечания

Можно было бы обойтись и без этой вводной главы, если бы не особые обстоятельства, оправдывающие ее появление.

Дело в том, что как у старых, так и у современных нам историков нет определенного мнения о политической сущности Киевской Руси. Нет сколько-нибудь устойчивого решения вопроса даже о том, имеем ли мы право называть Киевскую Русь государством, далеко не ясны даты существования этого государства, весьма спорен и характер этого государства даже в среде тех историков, которые склонны считать Киевскую Русь государством.

Не буду приводить историографию вопроса, а ограничусь лишь несколькими примерами.

С. М. Соловьев в основу деления истории России на периоды кладет междукняжеские отношения, которые, по его мнению, обнаруживают «естественное развитие общества из самого себя». Первый период — от призвания Рюрика до Андрея Боголюбского, когда «княжеские отношения носят характер чисто родовой». Второй период — от Андрея до Калиты: «Здесь обнаруживается стремление сменить родовые отношения, вследствие чего начинается борьба между князьями Северной и Южной Руси, преследующими противоположные цели; эта борьба после раздробления рода сменяется борьбою отдельных княжеств с целью усиления одного за счет другого, окончательная победа остается на стороне княжества Московского». Третий период — от Калиты до Ивана III. Здесь «Московские владетели все более и более дают силы государственным отношениям над родовыми» и, наконец, период четвертый — от Ивана III до пресечения династии Рюриковичей есть период, когда окончательно торжествуют государственные отношения над родовыми, «торжество, купленное страшною кровавою борьбою с издыхающим порядком вещей»[327].

Но, несмотря на господство «родового быта», в первый же устанавливаемый С. М. Соловьевым период нашей истории происходит событие, которое сам С. М. Соловьев называет началом Русского государства. Это пресловутое «призвание варягов». «Призвание первых князей, — пишет С. М. Соловьев, — имеет великое значение в нашей истории, есть событие всероссийское, и с него справедливо начинают русскую историю. Главное, начальное явление в основании государства…»[328] Стало быть, С. М. Соловьев различает несколько периодов в истории восточнославянского государства, среди которых первый, хотя и с большими оговорками, он тоже как будто склонен считать государственным (в начальной стадии его развития).

В. И. Сергеевич, собственно говоря, никаких периодов в историю Древней России не вводит. Для него X или XVI вв. часто являются носителями одних и тех же принципов общественной и политической жизни. «…Древнейшие владетельные князья, известные нашей истории, родные братья Святославичи (Святослава Игоревича), улаживают свои отношения либо ратью, либо миром. Это было во второй половине X века. Совершенно то же наблюдаем и во все последующее время до полного исчезновения удельных князей» (до XVI в.)[329]. В другом месте он пишет: «Наша древность не знает единого „государства Российского“; она имеет дело со множеством единовременно существующих небольших государств. Эти небольшие государства называются волостями, землями, княжениями, уделами, отчинами князей, уездами»[330].

Эти государства в лице своих князей находятся в известных отношениях, устойчивых, по мнению Сергеевича, на протяжении нескольких веков. Отношения эти определяются двумя принципами: либо договорами, либо семейным правом. Договоры действуют во взаимных отношениях князей-родственников боковых во всех возможных степенях родства. Семейное право определяет отношения князей-родственников в нисходящей линии, так как в этом последнем случае мы видим отношения детей и родителей. «Подчинение детей родителям выражалось в том, что при жизни отца сыновья никогда не были самостоятельными владетельными князьями. Если бы им и была дана в управление самостоятельная волость, они управляли бы ею в качестве наследников князя-отца, а не самостоятельных владельцев»[331].

Сергеевич, стало быть, не выделяет особого периода, предшествующего периоду уделов, или периоду феодальной раздробленности. Некоторая разница в политическом строе доудельной Руси и Руси удельной заключается, по мысли Сергеевича, в том, что в доудельный период нет боковых родственников князя, а имеются лишь сыновья одного отца, киевского князя.

Иначе к вопросу подходит Владимирский-Буданов. Он считает, что отдельные земли в качестве союза волостей и пригородов под властью старшего города являлись уже государствами и до «призвания варягов». Князья-варяги застали везде готовый государственный строй[332]. Владимирский-Буданов не отрицает того, что династия Рюриковичей положила основание сближению между раздельными землями. Это выражалось в обязанности земель платить дань Киеву и в том, что они находились «под рукою» князя Киевского, но он до того далек от мысли признавать единство Киевского государства, что даже период уделов считает временем большего слития земель по сравнению с предшествующим их состоянием.

М. А. Дьяконов в этом отношении очень близко примыкает к Владимирскому-Буданову. Он прямо говорит, что быт русских славян еще до призвания варяжских князей заключал элементы, необходимые для признания наличия государства. В Древней Руси «наблюдается значительное число небольших государств, границы которых подвергались постоянным колебаниям». «Эти древнерусские государства» носят названия «земель», «княжений», «волостей», «уездов», «вотчин»[333].

В. О. Ключевский «первой местной политической формой, образовавшейся на Руси около половины IX в.» считает «городовую область», т. е. торговый округ, управляемый укрепленным городом, который вместе с тем «служил и промышленным средоточием для этого округа». «Вторичной местной формой» были, по мнению того же автора, «варяжские княжества»: «княжества Рюрика в Новгороде, Синеусово на Белом озере, Труворово в Изборске, Аскольдово в Киеве… Рогволодово в Полоцке и Турово в Турове». Ключевский полагает, что этот перечень не полон, что «такие княжества появлялись и в других местах Руси, но исчезали бесследно». «Из соединения варяжских княжеств и сохранивших самостоятельность городовых областей вышла третья политическая форма, завязавшаяся на Руси: то было великое княжество Киевское», сделавшееся центром торговым и политическим и объединившее вокруг себя славян и неславян. Киевское княжество «стало зерном того союза славянских и соседних с ними финских племен, который можно признать» первоначальной формой Русского государства. «Русское государство основалось деятельностью Аскольда и потом Олега в Киеве: из Киева, а не из Новгорода пошло политическое объединение русского славянства»[334].

Мнение А. Е. Преснякова по этому предмету нам известно из его диссертации «Княжое право» и из только что вышедших его лекций по истории Киевской Руси, читанных в 1907–1908 и 1915–1916 гг. Он говорит о процессе сложения Киевского государства, отмечая при этом различные этапы в истории его созидания и укрепления. «Киевский центр, — пишет А. Е. Пресняков, — уже при Игоре — прочный опорный пункт княжеской власти, укрепленный центр в „горах Киевских“, связанный с другими городскими пунктами, где сидели другие князья „под рукою киевского князя“». Тут же А. Е. Пресняков говорит об основном интересе княжеской власти, который он формулирует так: «Господство над славянскими элементами, сбор с них дани и вербовка из них новой военной силы, ее организация вокруг варяжского дружинного ядра для больших походов на печенегов, на Византию»[335]. По смерти Игоря тот же автор отмечает «стремление к прочной организации Киевского государства и усвоению новой культуры»[336]. «Киевский центр закончил подчинение остальных земель Южной Руси ко времени Владимира», «завершителя работы прежних князей над созданием и утверждением киевской власти»[337].

Владимир очертил границы своего государства — «и бе живя с князи окольными миром: с Болеславом Лядьским и Стефаном Угреким и с Андрихом Чешским»[338].

Те же мысли мы можем найти и в книге А. Е. Преснякова «Княжое право». Там он говорит, что Киевское государство создавалось в период до Ярослава: «Иначе было во времена до Ярослава, когда все восточное славянство подчинялось нераздельной, хотя и внешней власти Киевского князя и Киев можно было рассматривать как центр создававшегося государства»[339].

М. С. Грушевский не только не сомневается в наличии Киевского государства, но и дает его историю. Он посвящает ей несколько глав: образование Киевского государства, его организация, история от Олега до Святослава, государство при Игоре, Олеге и Святославе, окончание образования государства при Владимире и распад государства в XI–XII вв[340]. Я не касаюсь здесь его концепции, а отмечаю только факт признания им целого большого периода в нашей истории, которую Грушевский искусственно пытается приспособить к истории одной только Украины.

A. A. Шахматов представляет Киевское государство как уже не первый этап в истории государственности у восточных славян. До образования Киевского государства, объединившего бассейн «великого водного пути из варяг в греки», по мнению Шахматова, уже было два государственных центра с Киевом и Новгородом во главе и, кроме того, другие «скандинавские государства», возникшие в восточноевропейской равнине.

«Уже в течение X века, — пишет Шахматов, — завершается процесс объединения восточнославянских земель вокруг Киева, получающего в силу своего положения возможность стать не только политическим, но и культурным центром для всего Поднепровья и прилегающих к Поднепровью земель». «Это показывает, что раздробленное в прошлом восточное славянство слилось в одну семью, связанную политическими и культурными узами». Эту семью Шахматов тут же называет «государственной организацией»[341].

В. А. Пархоменко одним заголовком своей книги «У истоков русской государственности» (1924 г.) говорит о своем понимании Киевской Руси. Содержание книги в этом отношении дает гораздо больше. Сам автор в предисловии так излагает свою задачу: «Данная работа представляет собою попытку рассмотреть вопрос о начале государственности у восточных славян с сосредоточением внимания на факторах, действовавших на образование нашей государственности раньше норманизма и помимо него»[342]. Подходы автора к решению задачи мне кажутся заслуживающими признания потому, что он представляет себе Киевское государство не выходящим в готовом виде из пены морской, а рождающимся в результате длительного процесса, изучать который нужно с того момента, когда какие бы то ни было намеки источников (письменных и неписьменных) позволяют о нем говорить. Автору действительно удается разыскать такие источники, и свою задачу проследить древнейшие судьбы восточного славянства до «призвания варягов» он в значительной мере выполнил.

Итак, из приведенных примеров мы можем убедиться, что, несмотря на разнообразие мнений по вопросу о Киевском государстве и его происхождении, все упомянутые мной наиболее видные историки второй половины XIX и начала XX в. признавали Киевский период нашей истории государственным (С. М. Соловьев с указанными выше оговорками).

Особое место в историографии этого вопроса занимает М. Н. Покровский. «Говорить о едином русском государстве, — пишет Покровский, — в Киевскую эпоху можно только по явному недоразумению»[343]. Дальше оказывается, что автор не только отрицает существование единого русского государства — он не признает в этот период наличия государства вообще. Трактуя о киевских смердах и опровергая точку зрения на смердов как на «государственных крестьян», он прямо заявляет: «Там, где не было государства, трудно найти „государственное имущество, живое или мертвое“»[344]. «Никакой почвы для „единого“ государства — и вообще государства в современном нам смысле слова — здесь не было»[345]. И это суждение не случайно. В другом своем труде Покровский высказывается по этому предмету еще яснее. Он считает, что «общественные классы появляются… в истории (России. — Б. Г.) довольно поздно». Он относит это появление к «XVI примерно столетию». «А была ли какая-нибудь государственная власть и раньше?» — спрашивает М. Н. Покровский, и на этот вопрос он сам и отвечает: «Нет, не было, потому что те, сначала племенные, потом военноторговые, позже феодально-земледельческие ассоциации, какие мы встречаем в России до образования Московского государства Ивана IV, весьма мало были похожи на то, что мы называем „государством“»[346].

Самому Покровскому иногда бывало тесно в рамках им же созданной теории, но я не буду приводить примеров его же отклонений от столь ярко выраженной точки зрения, чтобы и мне не потерять рамок, намеченных настоящей книгой.

Перехожу к своим оппонентам, непосредственно вместе со мной работающим или участвующим в обсуждении затрагиваемых мною тем.

Вполне понятна та острота, с какой подходим все мы к предметам, для нас далеко не безразличным. Страстность тут неизбежна. Мы спорим и в споре заставляем друг друга углублять вопрос, проверять свою аргументацию, уточнять формулировки.

После выхода в свет двух изданий моих «Феодальных отношений» появилось несколько работ С. В. Бахрушина, прямо касающихся вопроса о Киевском государстве[347], небольшая, но очень выразительная по своему содержанию рецензия Н. Л. Рубинштейна[348] и его же предисловие к «Лекциям» А. Е. Преснякова, трактующим тот же предмет.

В представлении Н. Л. Рубинштейна «империя Рюриковичей», или, что то же, «Киевское государство» — не период в истории нашей страны, соответствующий периоду существования в Западной Европе большого варварского государства, достигшего своего завершения при Карле Великом и давшего начало главнейшим западноевропейским государствам (Франции, Италии и Германии), — а лишь переходный момент от родового общества к классовому феодальному, под чем Н. Л. Рубинштейн понимает период феодальной раздробленности. Этот переходный момент, по мнению Н. Л. Рубинштейна, длится около 30 лет, т. е. падает на время княжения Владимира I. Те, кто представляет дело иначе и склонны считать период существования Киевского государства более длительным (не менее 200 лет) и сыгравшим в истории нашей страны более существенную и заметную роль, по мнению того же автора, подвергаются опасности возвратиться «к старой концепции распада единого государства, упадка развитой Киевской Руси».

С. В. Бахрушин более снисходителен к тем, кто готов признавать Киевскую Русь и «единой», и «развитой» (конечно, относительно и с учетом эволюции «объединения» и «культуры»). Он признает, насколько можно судить по его отдельным замечаниям, два периода в истории Киевского государства: «период эфемерного единства» и «период целостной организации». «До последней четверти X в., — пишет он, — мы не наблюдаем признаков существования прочно сложившегося государства»[349], и в другом месте — «Эфемерное единство Руси… установилось едва ли раньше Святослава». «Любопытно отметить, — продолжает он, — что в договоре Святослава не фигурируют представители мелких князей и упоминается один Свенельд, о котором и летопись помнит как о самом могущественном из вассалов Игоря»[350]. «Только с конца X в., — заключает он, — и начинает, собственно, складываться государство как целостная организация». В другой своей статье С. В. Бахрушин еще более осторожно говорит о складывании в конце X в. феодализирующейся знати и называет эту знать «будущими феодалами» (ср. с его же признанием Свенельда «самым могущественным вассалом Игоря»), которым недоставало только христианства, чтобы «освятить свои притязания на господствующее положение в Приднепровье»[351].

С. В. Бахрушин, несомненно, колеблется: государство восточных славян с Киевом во главе у него начинает складываться не то со времен Святослава, не то со времен Владимира. Ясно одно, что, по его мнению, та политическая организация, которая заключала с греками договоры при Олеге и Игоре, во всяком случае, а может быть даже и при Святославе, государством еще не была. В последней своей работе С. В. Бахрушин считает Святослава только «вождем бродячей дружины»[352]. Чем же была в это время Русь? На этот совершенно законный и неизбежный вопрос автор отвечает в только что появившейся в «Вестнике древней истории» № 2 (3) статье «Держава Рюриковичей», где он определяет эту «державу» как сочетание «остатков военной демократии» с «элементами зарождающегося феодального государства». Под военной демократией он разумеет строй, аналогичный строю греческих царей героической эпохи. Силу русских князей этой поры, по его мнению, составляет дружина, а главное их назначение — «военное предводительство» и «грабеж населения». Этому князю «противостоит вольный общинник, облагаемый данью», «закрепощения крестьянина» еще нет. Надо сознаться, что этот «ответ» едва ли разъясняет столь сложный и трудный вопрос, так как сам требует разъяснений[353].

С. В. Бахрушин и H. A. Рубинштейн в подтверждение своих положений ссылаются на характеристику Киевского государства, сделанную Марксом. Мне кажется, что Маркс смотрел на дело иначе.

«Политика Древней Руси, — пишет он, — была не более и не менее как политика германских варваров, наводнивших Европу. История новых народов начинается лишь после того, как окончилось это наводнение»[354].

Новыми народами Маркс, несомненно, считает народы современной Европы: англичан, французов, немцев, русских и пр. и пр. Этот «древний» период в истории России, следовательно и других «варварских» народов Европы, Маркс называет «готическим», что, собственно, и значит «варварский», подчеркивая в то же время полную аналогию истории Киевского государства с другими «готическими» государствами Европы.

Продолжая развивать высказанную им в общей форме мысль, Маркс продолжает: «Подобно тому, как империя Карла Великого предшествовала образованию современных Франции, Германии и Италии, так и империя Рюриковичей предшествовала образованию Польши, Литвы, Балтийских поселений, Турции и, наконец, самой Московии». «Военный быт и организация завоевания у первых Рюриковичей нисколько не отличается от военного быта и организации у норманнов в остальной части Европы». «Империя» Карла Великого и «империя» Рюриковичей — это варварские «готические» государства. Это период в истории европейских народов, предшествующий истории «новых» народов в Европе. Он помог оформиться этой истории. Но это период варварских государств, т. е. все-таки государственный.

Характеристика империи Рюриковичей («несообразная», «нескладная», «скороспелая», «составленная из лоскутьев») относится не только к империи Рюриковичей, а ко всем «варварским государствам». Империя Рюриковичей подобна другим империям аналогичного происхождения[355]. В только что опубликованных «Хронологических выписках» Маркс по этому предмету высказывается (конечно, для себя: таков характер «выписок») еще определеннее: «…возникли сначала два государства: Киев и Новгород, Олег подчинил также второе русское государство Киев, переносит туда (892) местопребывание правительства…»[356]

Само собой разумеется, что и «варварское государство» складывается при известных условиях, но уже на развалинах родового строя. Мы можем указать на некоторые совершенно определенные признаки, отделяющие родовой строй от государственного. Для родового строя, конечно, прежде всего характерна его бесклассовость. Последний период в истории родового строя характерен наличием следующих учреждений: народного собрания, совета родовых старейшин и военачальника.

С развитием классового строя эти учреждения перестают удовлетворять потребности общества, некоторые из них делаются уже невозможными, и родовому устройству общества наступает конец. На его место становится государство, либо преобразующее учреждения родового строя, либо заменяющее их новыми, конечно не вдруг.

Это процесс длительный. Но если мы лишены возможности на нашем материале проследить отдельные его этапы, то не имеем права закрывать глаза на факты, нам известные, и должны иметь смелость называть эти факты их именами. Если, например, родовые союзы уже заменились территориальными, если власть отделилась от народных масс, если у власти успел встать наиболее сильный экономический класс, то мы смело можем говорить о замене родового строя государственным, как факте уже совершившемся.

Маркс не только высказал свое принципиальное отношение к варварскому государству как этапу в политической истории народов Европы, но и сделал краткий, но очень интересный набросок конкретной истории «готической» империи Рюриковичей.

«„Ancient maps of Russia are unfolded before us, displaying even larger European dimensions than she can boast of now: her perpetual movement of aggrandizement from the ninth to the eleventh century is anxiously pointed out; we are shown Oleg launching 88 000 me“ against Byzantium, fixing his shield as a trophy on the gate of that capital, and dictating an ignominious treaty to the Lower Empire; Igor making it tributary; Sviatoslaff glorying, „the Greeks supply me with gold, costly stuffs rice fruits and wine: Hungary furnishes cattle and horses; from Russia draw honey, wax, furs and men“: Vladimir conquering the Crimea and Livonia, extorting a daughter from the Greek Emperor, as Napoleon did from the German Emperor, blending the military sway of a northern conqueror with the theocratic despotism of the Porfirogeniti, and becoming at once the master of his subjects on earth and their protector in heaven»[357].

С. В. Бахрушин считает, что Маркс здесь высказывает не свои мысли, а ссылается на чужие, не беря на себя за них никакой ответственности. Мне кажется, что С. В. Бахрушин прав тут только отчасти. Действительно, Маркс не проверяет этих фактов, а берет их у известных ему авторов («нам указывают»), но из этих фактов выводы делает, несомненно, сам Маркс. Если бы эти факты оказались неверными, то и выводы пришлось бы тем самым считать аннулированными. Но этого делать не приходится. Договор Олега как результат его победы у нас имеется; факт его существования и его содержание говорят неопровержимо о государственной деятельности Олега. Есть и договор Игоря. Походы Святослава в Болгарию никогда ни у кого не возбуждали сомнения. Взятие Владимиром Корсуня, завоевание ятвягов, женитьба на греческой царевне, крещение и канонизация — тоже факты совершенно доброкачественные. Остается «щит на вратах Цареграда», которому никто никогда не придавал никакого решающего характера, бытовая деталь, впрочем, весьма вероятная.

Однако, как бы мы ни относились к этим соображениям Маркса относительно Киевского государства, неизбежно остаются в силе его основные замечания об огромных размерах империи Рюриковичей и ее непрерывном возрастании с IX по XI столетие, чем, стало быть, определяется и время ее существования. Огромные ее размеры Маркс учитывал, конечно, и тогда, когда сопоставлял ее с громадной империей Карла Великого; он указывал на то, что на этой территории впоследствии появилось несколько восточноевропейских государств.

В первых главах мне как будто удалось показать, что в IX в. мы имели уже право говорить о классах, в X в. эти классы делаются нам известны с достаточной ясностью, об XI–XII вв. нужно сказать то же, но с гораздо большей конкретностью. Этим самым мною показаны основания, по которым мы имеем право говорить и о возникновении государства.

Обратимся за некоторыми справками к нашим древним источникам.

Как летописец понимал Киевскую Русь? Считал ли он ее государством, хотя бы и в своем собственном понимании термина? Это далеко не праздный вопрос. Ведь летописец говорит все время и о таких государствах, которые не вызывают никаких возражений в праве их называться этим именем даже у тех авторов, которые готовы отказать в этом праве Киевской Руси. Летописец формулирует свою задачу следующим образом: «Повесть временных лет: откуда есть пошла Русская земля, кто в Киеве нача первее княжити и откуда Русская земля стала есть».

Что подразумевал летописец под термином «Русская земля»? Только ли географическое понятие или же и политическое? А если и политическое, то какое именно? Владимирский-Буданов отвечает на этот вопрос решительным утверждением, что летописец под термином «земля» в данном случае понимал не географическое пространство, а обозначал своим словом понятие государства. В доказательство своей мысли Владимирский-Буданов приводит очень убедительные факты. Некоторые из них я и позволю себе повторить здесь. Он указывает на то, что именно этим термином «земля» летописец обозначает и соседние иностранные государства: «Когда угры, победив славян, основали свое государство, то „оттоле прозвася земля угорьска“». Князья моравские прислали к византийскому императору просьбу дать им учителя христианской веры и говорили так: «Земля наша крещена, и несть у нас учителя». Игорь, помирившись с греками «повеле печенегам воевати болгарскую землю», т. е. государство, враждебное Византии. В Польском государстве по смерти Болеслава Великого возник мятеж; об этом наш летописец говорит так: «Умре Болеслав Великий в Лясех, и бысть мятеж в земли Лядьске». В таком же смысле пользовался термином «земля» и наш князь Святослав, когда говорил: «Хочю жити в Переяславци на Дунай, яко то есть среда в земли моей». «Для юридического значения (термина. — Б. Г.) всего важнее знать, — пишет Владимирский-Буданов, — как именуют государство того времени люди в трактатах, заключенных между двумя государствами. В договоре Олега трактующие выражаются так: если греческий корабль потерпит крушение, то русские обязаны проводить его „на землю крестьянску“ (что однозначуще с „христианским царством“, ст. 14), а если крушение случится близ земли русской, то „да проводим я в Русскую землю“. Когда послы Олега возвратились в Киев, то „поведаша Олегу вся речи обою царю, како створиша мир и уряд положиша межю Грецкою землею и Русскою“. То же словоупотребление и в том же смысле мы имеем и в „Правде Русской“ („Правда установлена Русьской земли“) и много раз в „Слове о полку Игореве“ („полегоша за землю Русскую“, „погании… прихождаху с победами на землю Русскую“, „тоска разлилася по Русской земли“ и т. д., и т. д.)».

Приведенные здесь факты не есть неопровержимое доказательство тому, что термин «Русская земля» тождествен понятию «Русское государство». Но, тем не менее, поскольку древние авторы термин «земля» прилагали и к Византии, и к Польше, и к Венгрии, и к Болгарии, и к Руси, мы вправе допустить, что у них было какое-то основание выражаться именно так, а не иначе. У всех перечисленных здесь политических организаций в глазах наших древних авторов было нечто общее, и мне кажется, что это общее, их объединяющее, заключалось в их государственности: все эти политические организации были государствами.

Факт заключения договоров с их основной целью создания торговых и политических связей, гарантируемых государственными санкциями с обеих сторон, говорит о наличии в обеих договаривающихся странах классов, заинтересованных в торговле и политических между двумя государствами отношениях, а также и о наличии государственного аппарата, способного обеспечить выполнение заключаемых договоров.

В договоре Игоря совершенно ясно названы общественные силы, больше других заинтересованные в создании торговых связей с Византией. «А великий князь Русский, — читаем в договоре, — и боляре его да посылают в Греки к великим цесарем греческим корабли, елико хотять, со слы и с гостьми». Это князь и «боляре его». Они имеют право посылать в Византию свои корабли в неограниченном количестве «со слы и с гостьми». Едва ли мы ошибемся, если сделаем отсюда вывод, что хозяином положения, ответственным руководителем пресловутой торговли Руси с Византией, был князь и его бояре, богатые влиятельные люди, как мы уже видели, крупные землевладельцы, имеющие свои дружины. Гости-купцы играют тут роль довольно второстепенную. Бояре сажают их вместе со своими «слами» на корабли, отправляемые в Византию. Конечно, в данном пункте речь идет только о торговых сношениях Руси с Византией, и этим не решается вопрос о роли купцов, равно как и боярства, в общественной жизни Киевской Руси.

Само собой разумеется, что государства эти находились не на одном уровне своего стадиального развития: нельзя ставить знака равенства, например, между Византией и Русью в X в. Само собой разумеется также, что государства эти не оставались в неподвижности. Русь времен Олега или Игоря не та, что Русь Владимира или Ярослава. Все это совершенно правильно. Совершенно напрасно критики упрекают меня в том, что я в X в. вижу уже создавшееся «территориально-политическое единство» (H. A. Рубинштейн) или «большое хорошо организованное феодальное государство» (С. В. Бахрушин)[358]. Единство, хотя и относительное, несомненно, было. На этом я настаиваю и сейчас, но о «хорошей» организованности государства, тем более «феодального», я не говорил, и говорить не собираюсь.

Я понимаю, что слов здесь недостаточно. Необходимы доказательства. А где их взять для столь далекого от нас времени, столь скудно освещенного источниками? Ведь недаром по этому предмету спорили всегда, спорят сейчас и едва ли полная ясность когда-либо придет на смену более или менее обоснованным гипотезам. Невольно хочется напомнить слова проникновенного источниковеда А. Е. Преснякова, сказанные им по поводу состояния источников о княжении князей Олега и Игоря. «Разве с отчаяния перед… сбивчивостью (источников. — Б. Г.) можно пойти за A. A. Шахматовым, вовсе разрывая всякую связь между Олегом и Игорем. Скорее, особенно под влиянием „еврейского документа“, можно соблазниться, во всяком случае, остроумной догадкой книжника-летописца, который создал то построение, какое находим в Новгородской I (летописи. — Б. Г.). Сбивчивость данных, какими располагаем, открывает простор для построений на разные лады. Пархоменко в статье по поводу нашего „еврейского документа“ видит в Олеге норманнского викинга, который только ненадолго появляется в Киеве, сажает тут Игоря, а сам устремляется на Византию и после удачного похода уходит с добычей в „Тмутараканскую Русь“ и тут переживает все рассказанное евреем: борьбу с хазарами, поражение, второй поход на Византию („быть может, вместе с Игорем“) и гибель на чужбине». «Это построение, — продолжает Пресняков, — было бы не хуже других, если бы Пархоменко не переплел его с рядом фантазий — о родстве Игоря с Аскольдом, о княжении какого-то угорского князя в Киеве и т. д., да сверх того не скинул со счетов Олегова договора, свидетельствующего, во всяком случае, не о набеге норманнского пирата, а о стремлении установить прочные и длительные отношения между двумя странами»[359].

О соображениях Шахматова, Пархоменко и самого Преснякова о «еврейском документе» и пр. — в своем месте. Сейчас я ставлю перед собой очень скромную задачу показать, в каком положении находится в настоящее время вопрос о политическом строе Киевской Руси, даже не весь вопрос в целом, а лишь одна его сторона. Мне хотелось высказать несколько соображений относительно взглядов авторов, либо совсем не склонных признавать Киевское государство в качестве одного из этапов в истории нашей страны, либо признающих Киевскую Русь государством, но со столь большими оговорками и ограничениями, что самое признание делается равносильным непризнанию.

Продолжаю рассмотрение вопроса в следующей главе, посвященной специально положению в Киевском государстве княжеской власти, причем предполагаю пользоваться главным образом договорами Руси с греками и некоторым другим актовым материалом, прибегая к летописному рассказу лишь в редких случаях. Это ограничение в круге источников делаю умышленно, чтобы избежать упреков в следовании за концепцией нашего первого историка-летописца, действительно не чуждого тенденциозности, особенно в вопросах, связанных с характеристикой деятельности князей Рюрикова дома.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.