Глава 6

Глава 6

В ночь после захвата Теночтитлана, во время пира, устроенного победителями в сохранившемся дворце Куаутемока, над городом грянула небывалая буря. Тучи натянуло с вечера — заходящее солнце, казалось, навсегда погрузилось в наползающий, беспросветный мрак. Поднялся ветер, сначала зашуршал пылью, засвистал в щелястых стенах полуразрушенных домов, в кронах священных кипарисов, высаженных неподалеку от главной площади, затем раздул огонь на вершинах теокали, где полыхали подожженные испанцами языческие капища. В полночь, в самый разгар пиршества ударили молнии. Они били в поверхность озера, в сохранившиеся башни, в развалины. Громовые раскаты перекатывались по всей долине Анауака. Затем хлынул ужасающий по обилию воды ливень. Утром патер Ольмедо принялся укорять Кортеса и его офицеров за недостойный для христиан шабаш, устроенный на руинах поверженного города. Его слова навели на всех такое уныние, что тут же, невзирая на похмелье, было решено устроить крестный ход и возблагодарить небеса за оказанные милости и спасение.

Через несколько дней порыв благочестия окончательно угас. Добыча, доставшаяся испанцам, была более, чем скудна — на каждого солдата вышло что-то около сотни песо. Подобное вознаграждение посчитали насмешкой. Когда же обнаружилось, что сокровища, оставленные во дворце Ашайякатла, бесследно исчезли, войско начало глухо роптать. Поползли слухи, что капитан-генерал и прежде замечаемый в особом пристрастии к своему собственному карману, тайно захватил всю эту груду золота. На стене дома, где поселился главнокомандующий каждую ночь начали появляться обидные стишки.

Наш Кортес-генерал

Раньше все забирал.

Теперь дал себе волю,

Хапнул «государеву» долю.

Утром дон Эрнандо собственноручно писал стихотворные ответы на подобные обвинения. Когда же королевский казначей Альдерете намекнул, что не плохо было бы спросить самого Куаутемока, куда исчезло собранное год назад золото, капитан-генерал не стал перечить. Оправдывал себя тем, что в этом случае обстоятельства оказались сильнее принятого на себя обязательства.

Куаутемока, вопреки слову, данному Кортесом, «допрашивали» с помощью огня — прижигали ноги раскаленным металлом. Главнокомандующий был вынужден лично присутствовать при пытке. Куаутемок держался достойно, на все вопросы отвечал, что за четыре дня до падения Теночтитлана все золото было опущено на дно Тескоко. Тех, кто исполнил его повеление, уже нет в живых. Места, где были утоплены сокровища, ему неизвестны… Потом потерял сознание.

Альдерете приказал окатить тлакатекутли водой, чтобы тот пришел в сознание, однако дон Эрнандо распорядился прекратить пытку. На коварный вопрос королевского казначея, почему вдруг такая милость к этому краснокожему, Кортес ответил.

— Помилуйте, сеньор казначей, этот, как вы изволили выразиться, краснокожий, пока законный правитель Теночтитлана. Интересно, как посмотрит на ваше усердие его величество дон Карлос, когда узнает, что вы решились подвергнуть пыткам особу королевской крови?

Казначей побледнел и торопливо выскочил из пыточной.

С того дня среди приближенных к главнокомандующему офицеров, исключая Сандоваля, началась настоящая охота за золотом. Страна между тем ещё была далека от замирения. Сразу после взятия Теночтитлана восстали уастеки, проживавшие на реке Пануко. Кортесу пришлось лично возглавить поход. То-то он удивился, глядя на людей, идущих в бой нагими. Тела их были украшены татуировкой, зубы пластинками из нефрита и обсидиана. Храбрость уастеков была безмерна — они десятками валились под ударами сдвоенных, скрепленных цепями ядер, которыми стреляла по человеческой массе испанская артиллерия.

В том же 1520-ом году его помощники-капитаны были посланы с военными экспедициями во все части обширной державы ацтеков: Сандоваль — на юго-запад, в область Сеутлу, расположенную между реками Коацакоалькос и Табаско,[57] Альварадо — в страну сапотеков и миштеков, Олид повел войско на северо-запад против тарасков, где захватил такую богатую добычу, что, по-видимому, немного тронулся разумом. В 1522 году, получив от Кортеса патент на завоевание Гондураса, он высадился на его побережье, объявил себя королем и отложился от Испании.

Чтобы образумить наглеца, в Гондурас были посланы три корабля под командой Франсиско де Лас Касаса, однако уже на рейде основанного Олидом города Триунфо де ла Крус, эскадра попала в жесточайший шторм. Корабли были выброшены на прибрежные рифы, сам Лас Касас попал в плен.

Тем временем из Аудиенсии на острове Эспаньола было прислано распоряжение, утвердившее дона Эрнандо в качестве наместника Новой Испании с правом расширять и подчинять королевской короне соседние территории и вершить суд в подвластной ему колонии. 14 мая 1523 года император Карл V изволил вынести решение по поводу спора между епископом Фонсекой и в его лице Советом по делам обеих Индий а также губернатором Кубы доном Диего Веласкесом де Леон с одной стороны, и капитан-генералом Новой Испании доном Эрнандо Кортесом с другой.

«Все обстоятельства дела, — утверждалось в документе, — явно указывают, что дон Кортес и его люди, составившие первый призыв, являются подлинными завоевателями Новой Испании и добрыми слугами короля. Достойны удивления их воинское счастье и доблесть. Веласкесу в его домогательствах отказать, денежные претензии рассмотреть в обычном судебном порядке. Дона Кортеса утвердить наместников Новой Испании, наделив его полномочиями распределять имения по справедливости. Насчет обвинений дона Кортеса в изъятии патента у дона Нарваэса — произвести доследование на месте. Потерпевших солдат вознаградить. Всех подлинных конкистадоров наделить поместьями по их собственному выбору и впредь давать им преимущество по службе».

Передать это решение было доверено двоюродному брату Кортеса Родриго де Пас, который по пути в Новую Испанию остановился в Сантяго-де-Куба, где под звуки фанфар королевский приговор был объявлен населению. Как только Диего Веласкес услышал о подобном исходе его тяжбы с Кортесом, его хватил удар.

Небывалый ажиотаж это известие вызвало в Мехико. Официально утвержденный королем наместником, дон Эрнандо устроил многодневное пышное празднество с пирами и рыцарскими турнирами. Вскоре в Веракрус прибыли казенные ревизоры — казначей Алонсо де Эстрада, фактор Гонсало де Салазар и ответственный за бухгалтерскую отчетность Родриго де Албонес — обладавшие самыми широкими полномочиями в устройстве гражданской жизни. С их приездом в столице колонии началась обычная рутинная подковерная борьба за власть, за доходы, за право клеймить рабов, разрабатывать золотые прииски и серебряные рудники, за дворянские патенты и должности в органах управления провинциями. В этой борьбе Кортес чувствовал себя неуютно — ему было тесно в Мехико. Размаха не хватало. Каждый приехавший в Вест Индию дворянин требовал во владение самые жирные куски, самые плодородные земли. Ладно, если он оказывался родственником или милым в общении человеком — таким Кортес не отказывал, но все остальные на что рассчитывали? Ему не хватало наград, чтобы рассчитаться с ветеранами, с теми, кто не жалел жизни для завоевания этой страны. Просители шли к нему с утра до вечера, требовали, настаивали, умоляли, ссылались на связи при дворе. Получив отказ, они сбивались в партии обиженных. Подобных людишек Кортес видел насквозь, ему не составляло труда разоблачать их наветы, доказывать вздорность обвинений, но подобное занятие вызывало скуку. В каких грехах его только не обвиняли и в желании отделиться от Испании, и в сокрытии доходов, и присвоении королевской доли, и коварстве, и в честолюбии, и даже в терпимости к индейцам. Как он осмелился разрешить патеру Ольмедо, основавшему первый в Новом Свете госпиталь для индейцев, использовать имя наместника в качестве патрона лечебницы!

Для ухода за больными из метрополии прибыли двенадцать францисканских монахов, и среди них прославившийся своим милосердием и бескорыстием Торибио де Бенавенте, прозванный местными жителями «Мотолиниа», что означает «бедняк». Этот Мотолиниа в последствии написал первую историю ацтекского народа.

Кортес устроил священникам пышную встречу. Все благородные испанцы явились к городским воротам, за которыми начиналась южная дамба. Вдоль улиц были выстроены войска. Местная индейская знать была поражена — победитель Теночтитлана, его ближайшие сподвижники, стоя на коленях, встретили одетых в серое тряпье, издалека бредущих, усталых, ничем не примечательных христианских жрецов.

Эта встреча произвела неизгладимое впечатление на Куаутемока. На следующий день он приказал доставить себя — ноги после пыток ещё не повиновались — к патеру Ольмедо, где и крестился в ближайшей, только что отстроенной церкви. Воспреемником его стал Гонсало де Сандоваль.

Между тем положение Кортеса ухудшалось с каждым днем. Положение могли исправить только богатые дары, которые должны были убедить короля, что никто, кроме него, не сможет обеспечить устойчивый и все увеличивающий приток золота и серебра в казну. Тут ещё приехавшая с Кубы его слабая грудью жена через три месяца отдала Богу душу, и Кортеса немедленно обвинили в отравлении супруги. Жалобы нескончаемым потоком текли в Испанию.

Порадовало письмо от отца. Дон Мартин Кортес де Монрой извещал, что решил женить сына на племяннице одного из виднейших вельмож Испании, герцога де Бехар. Помолвка должна была снять множество всяческих мелких оскорбительных обвинений, однако выходка Кристобаля де Олида, одного из вернейших в прошлом капитанов, бросала тень и на самого Кортеса.

Дон Эрнандо решил лично наказать смутьяна, в цепях привести его в Мехико и передать королевскому суду, но предварительно в Испанию были отправлены дары взамен перехваченных французскими пиратами сокровищ Мотекухсомы. Была среди подарков и удивительная диковинка — отлитая из серебра пушка, названная «Феникс. На её изготовление было потрачено 80 000 пезо. Орудие украсили девизом и обращением к императору:

Никто подобной птицы не узрел.

Никто ещё слугой Кортеса не имел.

Никто, Тебе подобно, миром не владел.

Подобную надпись при дворе сочли предерзостной, и герцогу Бехару пришлось приложить много усилий, чтобы разъяснить, что Кортес — парень неотесанный, солдат до мозга костей. Вот появится при дворе, живо умерит гордыню…

* * *

В октябре 1547 года в Андалузии пошли затяжные осенние дожди. Небо над маленьким городком Кастильехо де ла Куста, где доживал последние деньки знаменитый конкистадор, гроза индейцев, пожиратель жутких плодов, называемых «томатами», дон Эрнандо Кортес, окончательно затянуло тучами. По окрестным горам стаями бродили клочья тумана. Обвалившаяся верхушка городской башни опустела — тоскливо было наблюдать за брошенными аист иными гнездами. Дон Эрнандо распорядился перенести постель в другую комнату, из окон которой открывался более живописный, навевающий умиротворение и благие мысли вид, однако так и не дождался исполнения приказа.

Как-то, собравшись с силами, он решил обойти огромный дом. Ступал, опираясь на резную трость… Постоял на южной стороне у забранного фигурной, кованой решеткой широкого окна — отсюда открывался вид на дорогу, ведущую в Севилью. Крестьяне в холщовых накидках гнали по ней телеги с припасами. Взгляд Кортеса невольно устремился вдоль грязного, разбитого донельзя проселка за горизонт. В той стороне лежало Океаническое Море, за ним перед умственным взором наметился снежный пик Орисабы, а чуть далее на полдень, грозные, насквозь пропитанные влагой джунгли Гондуры. Ну их!.. Потом добрался до западных подслеповатых, затянутых бычьими пузырями проемов. Комнаты здесь показались тесными, с низкими потолками… Он с трудом спустился на первый этаж — здесь располагались каморки, предназначенные для слуг. Зашел в ближайшую к лестнице комнату и совершенно почувствовал себя как в могиле. Вновь поднялся наверх, направился на северную сторону, глянул в стрельчатое окно. Взгляд уперся в глухую стену дома, расположенного на противоположной стороне маленькой площади. Наконец вернулся в свой кабинет. С утра распорядился придвинуть постель к окну только к вечеру, после многократных понуканий, слуги наконец переставили кровать. В поздних сумерках он устроился на многочисленных подушках и глянул на покатый, потускневший в непогоду, но все ещё отливающий кирпичным тоном склон холма, на вершине которого черными зубцами выделялась полуразрушенная мавританская крепость.

…О золоте и серебре, которыми по сведениям ацтекских купцов изобилуют Гондурас и Иге рас, я думал в последнюю очередь, хотя, конечно, прибавка к доходам мне в ту пору не помешала бы. Облава на идиота Олида тоже представлялась малопочтенным занятием. Вот что делает золото с неискушенным человеком! Неплохой вояка, искусный тактик, он был полный профан в политике и сразу поддался на удочку испытанного интригана Веласкеса. В письменном предписании было сказано — капитану Кристобалю де Олиду по пути к побережью Гондураса зайти на Кубу, в Гавану, где для экспедиции уже было заготовлены съестные припасы и лошади. Здесь его угораздило встретиться с несколькими солдатами, дезертировавшими из Мексики, для которых единственным спасением было уговорить Олида отложиться от наместничества Новая Испания и спрятаться за его спиной в глубине джунглей. Следом на север острова примчался сам Веласкес, который был готов на все, только бы досадить мне. Ему не пришлось прикладывать много усилий Олид быстро согласился предать меня и в компании с Веласкесом осваивать новые земли. Дальше-больше, безумие крепчало!.. После основания города Триунфо де ла Крус он окончательно потерял рассудок и объявил себя королем Гондураса. Если бы не несчастье с Лас Касасом, этот опившийся местного пульке недоумок уже давно болтался бы на виселице.

Другая идея влекла меня на юг. Я стремился отыскать таинственный «Проход», который бы водным путем выводил из западного Моря-Океана в великое Южное море.[58] По собственной воле изменить карту мира! Вот задача, достойная покорителя Мексики!

Признаюсь, как на исповеди — грешен, Господи, в дерзновенных мечтах. Неизвестные дали манили меня куда сильнее, чем все сокровища Нового и Старого Света. Стоило мне почуять запах тайны и что-то начинало брезжить в душе — может, какая-то иная жизнь, где человек может подобрать себе мечту по плечу, как бы дерзновенна она не была. К несчастью, всякие необузданные фантазии имеют предел — подобные необыкновенные предприятия требуют много денег. Презренный металл — вот что служит неодолимым препятствием для осуществления всякого «исторического» замысла. И конечно, воля Господа нашего… Его рука вычерчивает маршрут человеческой жизни. Каждому — его удел!..

Ныне я в состоянии только сожалеть о несделанном, о не доведенном до конца, но в ту пору меня не оставляла вера — все ещё впереди. Так называемая мирная жизнь, бесконечные интриги, коварство королевских чиновников, вспыхивающие в провинциях бунты вымотали меня до предела. Дня свободного не мог вырвать, чтобы заняться снаряжением серьезной экспедиции на запад — хотелось вторым после Магеллана человеком, но уже не поистаскавшимся в путешествие авантюреро, не звонким именем, а могучим, в свете и славе, победителем обойти белый свет, попробовать силы в борьбе с китайским богдыханом. Так ли он силен, как сообщали проезжие купцы. Чтобы потрясти Поднебесную империю, власти и желания у меня в ту пору хватало. Не то, что ныне… Котенка с пола поднять не могу. К тому же он изворачивается, негодник, играет…

Как удивительно бодро, волнующе начинался поход в Гондурас! Достойна описания процессия и свита, которая должна была сопровождать меня в дороге: впереди вышагивали глашатаи, затем юные пажи в пестрых нарядах — каждый из них был родом из самых знатных фамилий Кастилии. Позади несли покрытый узорами паланкин, украшенный перьями птицы кецаль и золотыми узорчатыми бляхами, в котором восседал Куаутемок. Почетным эскортом вокруг него скакали рослые, покрытые латами рыцари. Заботы о безопасности Мексики вынудили меня взять его с собой, также, как и его неразлучного друга, правителя Тлакопана. Пусть лучше они будут поближе… В поход отправлялись дворецкий, врач, повар, многочисленная прислуга, музыканты, танцоры и шуты. Я испытывал необыкновенный душевный подъем, напомнивший мне о тех незабвенных днях, когда мои корабли снялись ночью с якоря и вышли на внешний рейд Сантяго. Рядом были прежние товарищи: друг Сандоваль, Лис Марин, Хуан Харамильо, Берналь Диас — этот уже в чине капитана. Войско было испытанное, способное горы своротить. Кроме большого числа носильщиков, нас сопровождали три тысячи воинов из ацтекской гвардии — ребята все рослые, мускулистые, почти у каждого на шее золотой нагрудный знак. Нас сопровождала донна Марина, отыскавшее свое счастье в объятьях храброго Харамильо. В виду снеговой вершины Орисабы, в маленьком городке, мы отпраздновали их свадьбу. Я мог быть доволен — молодожены получили патенты на дворянство, прекрасные имения… Индейские торговцы из Табаско снабдили меня достоверной картой.

Шли мы местами дикими, нехоженными. За несколько месяцев мы пересекли болотистую равнину у основания Юкатана. От реки Коацакоалькос до Гондурасского залива построили около полусотни мостов, один из которых имел в длину 900 шагов.

Змеи, москиты, ягуары, в реках зубастые крокодилы встречались там на каждом шагу, но больше всего нас донимал голод. В этих болотах, пропахших смрадом джунглях, где за несколько суток перехода трудно было сыскать сухое место, индейские деревни являлись большой редкостью. К тому же местные жители, прослышав о нашем приближении, сжигали хижины и скрывались в чащобе. Добраться до них через сплетения лиан было невозможно. Маис на полях едва только выглянул из земли, никто из нас не отважился есть молодые побеги. Скоро дело дошло до того, что мы вынуждены были питаться кореньями.

Наконец дошли до совершенно безлюдных мест. Два проводника улизнули, от третьего тоже не было толку — он бился в горячке. Через некоторое время от голода и лишений начали валиться с ног люди. Сначала преставились трое солдат-новичков, затем отдали Богу душу пажи, глашатаи, музыканты. В живых остался один трубач. Желая подбодрить солдат, он иногда начинал дудеть в трубу. Берналь Диас как-то сказал ему — кончай ты эту ерунду! Звуки твоей дудки столь же приятны, как волчий вой. Лучше помог бы раздобыть где-нибудь горсть маиса!

Так добрались мы до реки Канделарии. Вышли на берег и обомлели — такой ширины поток нам ещё не удавалось преодолевать. В войске едва вспыхнул бунт. Солдаты начали открыто угрожать мне. «Безумец! — кричали они. — Куда ты нас завел?» Я не спорил, не ругался с солдатами, всего лишь попросил пять дней для постройки моста. Если за этот срок не будет наведена переправа, экспедиция возвращается назад. В Мехико подобный исход казался невозможным, но что поделать, если на этот раз обстоятельства оказались сильнее меня. Признаюсь, решение обратиться за помощью к Куаутемоку далось мне с трудом. Дело было не в гордыне, просто не имею привычки ходить в должниках, особенно когда дело касается такой тонкой области, как услуга за услугу. Делать было нечего — я отправился к нему в шатер и попросил направить подчиненных ему воинов на строительство моста. Индейский вождь в то время без конца обсуждал со своим духовником фра Текто богословские вопросы. Все-то ему было интересно: что есть Слово и Господь, как возник наш мир, где расположены рай и ад, кто такие Адам и Ева? В чем причина существования дьявола, если Бог всемогущ? Почему нам не дано умственно проникнуть в Божий промысел? В чем величие жертвы Христа и когда наступит Страшный суд?

Индеец, надо сказать, сразу повел себя как благородный человек, ни с того, ни с сего назвал меня братом, объявил, что зла за нарушенное мной слово не держит — христиане, мол, всегда должны помогать друг другу. Лучше бы он не упоминал о том вынужденном расследовании, которое касалось судьбы исчезнувших сокровищ! При этом лицо его было такое простецкое, глаза смотрели так искренне… Он тут же поднял своих людей, и через четыре дня мост был построен. Мы без особых усилий перебрались на противоположный берег…

Каково мне неделю спустя было узнать, что Куаутемок, оказывается, имел в виду нечто совершенно иное. По его расчетам, чем глубже мы заберемся в джунгли, чем сильнее увязнем в болоте, тем легче с нами можно будет расправиться. Он всегда хорошо соображал, этот индеец, и, по-видимому, счел момент благоприятным, чтобы навсегда разделаться с чужаками и вернуться в Мехико победителем Кортеса.

Конечно, он все отрицал. Этот дурак Текто, которого я попросил подробнее разузнать о коварных замыслах повелителя ацтеков, заявил, что Куаутемок блюдет данное слово и верно служит короне. К тому же он заметно преуспел в познании истинной веры… Можно подумать, что в моем положении у меня не было других забот, как только устраивать богословский диспут. Смерть шла за мной по пятам.

Заговор раскрыл один из верных индейцев, честный гражданин города Теночтитлана по имени Мехикальсинго, а после крещения — Кристобаль. Он в большой тайне пробрался ко мне ночью и заявил, что Куаутемок и правитель Тлакопана много раз беседовали между собой о том, что хорошо бы найти какое-нибудь средство вернуть свою прежнюю власть и земли, отнятые испанцами.

Поскольку я был тщательно информирован этим Кристобалем, я воздал хвалу Господу нашему, Иисусу Христу и на рассвете схватил обоих этих сеньоров и, поместив их отдельно друг от друга, принялся допрашивать…

Эти двое упорно молчали… нет, говорили они слишком много и ничего по существу. Куаутемок в свою очередь попытался обвинить меня в подготовке неправой расправы.

Стоит ли упоминать о том, какие дерзости посмел высказать мне в лицо этот дикарь? Зачем патеру Гомаре знать об этом! Скажем коротко — Куаутемок отрицал вину, хотя факты были очевидны. Этого вполне достаточно. В конце концов, свидетельства о существовании заговора подтвердились. В тот же день оба индейских вождя были повешены.

Да, суд был скорый, и, как теперь кое-кто смеет утверждать, неправый. Что ж, пусть злобятся, лают из-под воротни… Куаутемока и его приятеля, правителя Тлакопана, вздернули как подлых предателей. Собакам — собачья смерть!

…В ту ночь старику Кортесу так и не удалось сомкнуть глаз. Все вроде было готово к завтрашней встрече с отцом Гомарой. Тот запишет его рассказ, сверит с другими источниками, и в конце концов изложит историю похода в Гондурас с той обстоятельностью и любовью к истине, которая свойственна этому достойному человеку.

Заполночь он поднялся, нашарил в темноте трость, кое-как, негнущимися руками накинул халат и принялся бродить по дому. Обошел весь второй этаж постоял у широкого, смотрящего на южную сторону окна, прикинул, что ещё можно было бы добавить к его рассказу. Разве что какие-нибудь мелкие детальки, которые не в состоянии изменить общую картину. Неожиданно задумался о Божьем суде, о котором с такой наглостью смел рассуждать этот сопляк перед тем, как его вздернули на толстенной ветви дерева сейбы. Так они и закачались рядышком с правителем Тлакопана… Свидетелем в его, Кортеса, защиту может выступить верный солдат Берналь Диас — его, правда, не было в самый момент распра… тьфу, казни. Он тогда рыскал по окрестностям с дюжиной солдат в поисках провианта. Ах, нелегкая дернула его повесить этого мерзкого, отощавшего — кожа да кости — монаха, посмевшего угрожать ему, дону Эрнандо, королевским судом. Это великий грех, но милость Божья неизмерима, и на его долю прольется капля небесного елея.

С этими мыслями он отправился в домашнюю церковь, где и молился до утра.

В конце ноября 1547 года дону Эрнандо Кортесу стало совсем худо. Изводили головные боли и обмороки, совсем расстроился желудок. Умирал он тяжело, прошлое оказалось цепким, жгучим. Смерти не боялся — верил в Христову справедливость и милосердие. Конечно, грехов на нем много, но это не повод поставить под сомнение все, сделанное им. В том же убеждал его и отец Гомара. Его деяния, уверял он дона Эрнандо, превышают всякое представление о человеческих возможностях. Стоит ли прислушиваться к завистникам при дворе или к безумцам, подобным епископу Лас Касасу, обвиняющим его в убийстве тысяч душ индейцев? Его скорбь лицемерна, укор наивен. Он пытается уверить, что ему известен замысел Божий? Бросьте, дон Эрнандо!.. Таких людей, как вы, в истории единицы. Кровь, налитая в человеческие жилы, предназначена не только для того, чтобы омывать внутренние органы и снабжать жизненной силой душу. Она же ещё и влага, удобряющая дорогу к Божьему совершенству. В этом смысле язычники правы, настаивал лиценциат.

— Доверьтесь мне в поисках примирения со своей совестью. Если вас гнетут грехи, сотворенные сознательно, сделанные с целью не допустить ещё больших злодеяний, то вот вам в утешение мысль — вы исполнили волю Господа и отмыли землю от крови невинных жертв!

Кортес рассмеялся.

— Вслушайтесь, падре в то, что говорите!

Гомара неожиданно загорячился — видно, эта мысль давно не давала ему покоя.

— Вспомните, дон Эрнандо, вы рассказывали мне, что эта самая донна Марина как-то призналась вам, что никто из язычников даже не пытался избежать гибели на жертвенном камне. Напротив, многие полагали это за великую честь. Тот же, кто страшился подобной участи, все равно считали такой исход неизбежным. Вы же дали язычникам свободу выбрать жизнь или смерть. Теперь они могут искать справедливости, обратиться в королевский суд. Убийства ныне запрещены по закону. Пусть даже он частенько не исполняется, но важен принцип. Они, в конце концов, могут взбунтоваться и с оружием в руках попытаться защитить свои права. Никто больше не поведет их, безропотных и невинных, к жертвеннику, никто более не посмеет — по закону, сеньор Кортес, по закону! — снять кожу с живого человека и напялить её на себя ради того, чтобы умилостивить мерзкого идола…

Мысль была здравая — дон Эрнандо вынужден был признать это, и все равно покоя не было, донимали сны. Вернее, сон… Мерещилось некие бесплотные сущности, спорившие по поводу его души. А то вдруг его начинало затягивать в щель между исполинскими жерновами, неспешно перемалывавшими бесконечной чередой всплывающие с округлой земной поверхности души.

Радовало другое — солнечный свет, легкий ветерок, запахи, исходившие от комнатных цветов, народившийся в кадке росток кукурузы. Даже шуршащие под полом мыши навевали приятные мысли. Человеческие голоса по утрам перекличка прачек, выкрики торговцев на базаре — мурлыкающий котенок, каждую ночь забирающийся к нему на кровать — все было наполнено жизненной силой, которая так стремительно покидала его когда-то могучее тело.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.