Глава 12

Глава 12

— Если кто-нибудь скажет тебе, — сказал Берналь Диас, — или ты вычитаешь у писаки Гомары, что индейцы, запустив камнем и стрелой в своего повелителя, чуть не обмерли от страха и тут же разбежались и площадь опустела «в мгновение ока», не верь подобному вранью. Нашим спасением было то, что они не успели подготовить атаку и бросились вперед по зову сердца. Мотекусуму сразу отнесли в его покои. Что с ним случилось потом — не знаю. Дня через два нам объявили, что он скончался. Рана в висок оказалась смертельна. Мне что-то не верится в это — скорее всего, повелитель умер от горя. Так бывает… У Нарваэса служил некий храбрый офицер, гордец и чистюля. Когда он выступил за мир с Кортесом, Панфило велел заковать его в кандалы. От подобного оскорбления и ущерба его чести офицер в четыре дня скончался.

Берналь Диас с трудом поднялся, потопал к окну. Что-то сегодня попугаихи не видно. Он ей свежего зерна подсыпал. С руки уже начала клевать, а теперь её нет… Не поворачиваясь, он громко предупредил.

— Это не записывай. Толмач Франсиско де Агиляр по секрету признался, что дон Эрнадо вместе с Альварадо закололи его шпагами. Ударили разом в нижнюю часть живота, он и отдал Богу душу. Тоже не верится. Хитер был Кортес и так запросто с Мотекусумой не расстался бы. Тот был законный правитель… Донна Марина так и сказала: «Креста на тебе, Берналь нет. Что ж, выходит, мы последние звери, чтобы собственноручно убить человека, который сделал нам так много добра и который ещё пригодился бы впоследствии. Сердце не выдержало, — объяснила она. — Слишком много на него сразу навалилось, оно и лопнуло. Видно, на этом настояли боги». Почему бы мне ей не верить? Тем более, что во время отступления из Теночтитлана я своими глазами видел пленных — сына и двух дочерей Мотекусумы, его племянников. Всех их Кортес хотел вывести за пределы столицы, чтобы потом, крестив, посадить князьками по покоренным городкам. С другой стороны, чего только на свете не бывает. Так что о том, чего не знаю, писать не стоит.

Однако этот вопрос долго не давал ему покоя. Он и позавтракал с задумчивым, сохранившим недоумение лицом. Угостил и Хосе. Тот по бедности и молодости был очень жаден до еды.

— Со всевозможными почестями мы предали индейцам труп Мотекусумы… Несли его индейские сановники, но это уже случилось после штурма большого теокали. Вот схватка была так схватка!.. Кортес решил очистить ярусы пирамиды от лучников и пращников. Они нам все время покоя не давали. Чтобы добиться успеха, мы построили три деревянные башни, закрытые кожей. Было в них два этажа. Внутри сидели аркебузиры и арбалетчики… Были устроены и сходни, чтобы выскакивать на азотеи и там бить врага. Вот что ещё насчет Мотекусумы… Знаю точно — он так и не крестился перед смертью.

Он на мгновение замолчал, уже совсем было хотел добавить, что и отречения в пользу испанского короля, которому Мотекусума якобы завещал все свои земли, тоже не было — и в этом вопросе туземный правитель проявил необыкновенное упрямство, — однако вовремя спохватился. Кортес в одном из своих писем его величеству дону Карлосу V, красиво расписал, как Мотекусума собрал Государственный совет, как со слезами на глазах объявил, что, заботясь о народе ацтеков и всех других племен, подвластным тройственному союзу, он решил просить великого заморского государя принять их под свою могучую руку. Дон Эрнандо как-то предупредил Берналя, что если тому в старости вдруг захочется побаловаться пером, то пусть он помнит, что высшие государственные интересы испанского королевства должны остаться в неприкосновенности. Иначе…

Берналю тогда было все равно, подписывал ли правитель Теночтитлана акт отречения в пользу Карла или нет. Его ли это было дело? Но теперь с годами он с печалью подумал, что с ним станется, если чиновники из совета по делам обеих Индий ознакомятся с его записками. Ладно, если просто сожгут эти страницы… А если передадут в руки святой инквизиции?…

Он повздыхал, перекинулся взглядами с севшей на подоконник попугаихой, потом принялся диктовать, «как было на самом деле»:

— Перед самой своей смертью Мотекусума вдруг опечалился судьбой своего народа, брошенного в пучину войны, и по совету Кортеса собрал Государственный совет, на котором решил передать власть в Мехико его величеству, королю испанскому…

* * *

Прежде всего штурм большого теокали был необходим по военным соображениям. С захвата этой господствующей высоты Кортес рассчитывал начать вытеснение индейцев из города. План по мнению ближайших офицеров казался вполне выполнимым, если бы не подавляющее численное превосходство ацтеков. Не в силах противодействовать прибывающим подкреплениям, дон Эрнандо решил захватить пирамиду и святилище Уицилопочтли и тем самым сломить их боевой дух. Четвертый день велись беспрерывние схватки, ожесточение достигло предела. Подобного напряжения испанцы долго выдержать не могли.

Первая три атаки, которые возглавил камергер капитан-генерала Эскобар провалились. Тогда пришло решение построить штурмовые башни, которые с успехом можно было использовать против воинов, засевших на возвышениях.

Дело в том, высота ступенчатой пирамиды составляла около шестидесяти метров в современной мере. Она состояла из пяти ярусов. Главная лестница, ведущая наверх, начиналась возле одного из углов этого грандиозного сооружения. Поднявшись на первый уровень следовало обойти пирамиду по террасе и продолжить восхождение у другого угла. Каждый участок лестницы был строго ориентирован на ту или иную часть света. Таким образом, чтобы добраться до верхней площадки, где располагалось капище, необходимо было обойти пирамиду по кругу. Высота каждого уступа составляла более двенадцати метров. Никаких ограждений не существовало. Лестничные ступеньки узки, высоки и круто уходили в небо. Лучшей позиции для обороняющихся придумать было трудно. Вершина пирамиды представляла из себя ничем не огороженную плоскость, выложенную плитами. На ней располагался гигантский жертвенный камень, исполинский бубен и два святилища, в одном из которых был устроен христианский алтарь. Крест с началом восстания был скинут ацтеками, что случилось с портретом богородицы и предметами богослужения, никто не знал.

Храмовым двором, который был окружен «стеной змей»,[48] испанцы овладели без особого труда. Неудачи начались, когда им удалось добраться до главной лестницы. Ацтеки встали стеной. Вот когда понадобились штурмовые башни. Индейцы не ожидали подобной хитрости, и солдаты во главе с Кортесом без помех выскочили на узкую площадку второго яруса, где завязался кровопролитный рукопашный бой. На близком расстоянии особенно резко проявлялось преимущество испанцев во владении оружием. Что могли противопоставить ацтеки длинному стальному мечу, латам, закрывающим жизненно важные части тела, и умению воевать! Их погнали по ритуальной дороге. Артиллерийские орудия, задрав стволы до предела, сметали индейцев с уступа. Дело вроде бы пошло на лад, но уже на третьей ступени произошла заминка. В узости, на высоте, от огнестрельного оружия уже не было никакого прока. Аркебузиры не успевали заряжать ружья, стволы пушек были задраны до предела. Наступающий порыв испанцев ослаб, тем более, что против них сражались в большинстве своем рыцари орденов Орла и Оцелота в разукрашенных, похожих на звериные морды шлемах, в матерчатых панцирях с металлическими нагрудниками. Почти все поголовно были вооружены макуагатлями. Для защиты храма Уицилопочтли была собрана элита ацтекской армии — это было видно и по штандартам, и по большому количеству красных повязок, которыми наиболее храбрые воины украсили лбы. Сверху наступающих буквально заливали потоками стрел, заваливали камнями и пылающими жердями. Если бы не длинные тяжелые копья, которыми испанцы сталкивали противников с уступа, вряд ли они смогли бы добраться до вершины. Так и двигались шаг за шагом — сначала по террасе, затем выталкивали индейцев с лестницы, ведущей на следующий ярус.

Кортес бился в первых рядах атакующих. Щит его был привязан к левой, раненой руке. Вместе с ним шли Альварадо, Сандоваль, Ордас и другие офицеры. Они собственно и составляли ударную группу, которая после напора копейщиков бросалась на расстроивших ряды ацтеков.

Дон Эрнандо первым ступил на верхнюю площадку. Здесь их уже ждали… Кортес едва успел перевести дух, окинуть взглядом задымленную панораму великого города. В следующее мгновение ацтеки бросились в атаку. Сражения на улицах Теночтитлана, по периметру дворца Ашайякатла и внутри двора прекратились. Все внимание было приковано к схватке, которая с небывалой яростью вспыхнула на вершине большого теокали.

Первую волну атакующих индейцев Кортес с товарищами приняли на мечи. Тут подоспели солдаты с копьями и принялись теснить врага к двум зданиям, стоявшим у дальней кромки. Ожесточение достигло предела, ведь никто из противников не мог живым покинуть площадку. Побежденным было невозможно оставить поле боя — по краям площадки их ждали двенадцатиметровые откосы, куда то и дело срывались тела. Два могучих ацтека, улучив момент, с обеих сторон вцепились в Кортеса и поволокли его к краю уступа. В последнем яростном рывке ему удалось освободиться от захвата и сразить одного из воинов. Затем мечом он добил другого… Взмахнул руками, и если бы не помощь Гонсало Сандоваля, лететь бы ему вниз с огромной высоты.

Еще одно усилие, ещё несколько шагов — и последние защитники святилища Уицилопочтли оказались отброшенными от жертвенного камня. В последнем напоре их десятками сбрасывали с крутого откоса. Альварадо со зверской ухмылкой всадил меч в ритуальный бубен. Натянутая на исполинский каменный обод кожа тут же со звоном лопнула. Дно барабана полукружьем лежало на деревянных стояках, сдвинуть с места не удалось, тогда испанские солдаты выволокли из святилища изображение ацтекского бога войны и скинули его с края площадки. Следом полетели мелкие дьявольские отродья, скульптуры, жертвенные ножи, предметы культа…

Жуткий, тысячеголосый вопль раздался снизу, затем — разом! — мертвая тишина. Бой стих, все застыли в ожидании.

Отряд испанцев во главе с Кортесом спустился вниз — испанцы потеряли полсотни человек, все, оставшиеся в живых, были изранены. Их латы и шиты были залиты кровью. Полон составили два жреца.

Индейцы, заполнившие площадь перед дворцом, расступились, свободно пропустили отряд дона Эрнандо. Когда чужеземцы скрылись за воротами, Кортес приказал играть в трубы, бить в барабаны. На главную башню был послан солдат, который принялся размахивать личным знаменем главнокомандующего. Это был знак к началу переговоров.

Действительно ацтекские батальоны не спеша, повинуясь приказам, оставили площадь, однако прошло не менее двух часов прежде, чем дозорный доложил, что в сторону дворца движется процессия.

— Все в перьях! — возбужденно доложил он, поднявшемуся на башню Кортесу. — Идут как на параде. Впереди этот… брат Монтесумы.

Капитан-генерал даже не глянул на говорливого, явно оробевшего солдата. Упершись кулаками в каменные зубцы — каждый из них с внешней стороны был украшен изображением оскалившегося ягуара, — он долго следил за приближавшейся делегацией, потом бросил через плечо.

— Поторопи донну Марину.

Малинче словно ждала напоминания и тут же легко вспорхнула на выложенную каменными плитами площадку. Следом за ней поднялись Альварадо, Авила и Ордас.

Тем временем Куитлауак в сопровождении увешанных перьями сказочной птицы кецаль, одетых в короткие воинские плащи ацтекских вождей и нескольких старейшин размеренным шагом приблизился к башне и вопросительно глянул на Малинцина. Тот поднял руку, потом неожиданно опустил её — был Кортес в латах — поверхность покрытого искусной гравировкой мателла была забрызгана кровью. На плечи накинута алая, короткая, подрезанная полукругом накидка. Шлем его, округлый сверху, напоминал голову чудовищной птицы с длинным, чуть загнутым вверх клювом, лежал рядом, на каменном зубце. Перья с него были срублены во время штурма большого теокали.

В этот момент Кортес заговорил. Сказал пару фраз, затем послышался звонкий мелодичный голосок индейской женщины.

— Сеньор Кортес, или по-вашему Малинцин, спрашивает — теперь вы убедились в бесполезности сопротивления? Небо на нашей стороне — ваши боги попраны, алтари разрушены, дома сожжены. Телами ваших воинов устлана каждая улица в Теночтитлане, — она замолчала.

Кортес ждал, как отзовутся на её слова ацтекские вожди.

Те стояли, как каменные, лица их оставались спокойны.

— Вы сами, своим неповиновением, навлекли на себя подобные бедствия. Но ради любви к вам вашего государя, с которым вы поступили так недостойно, я готов простить вас, если вы сложите оружие и вернетесь к покорности. В противном случае я превращу город в груду развалин и не оставлю здесь ни единой живой души. Некому будет оплакать вашу участь.

Индейцы выслушали её, поцокали языками, покивали, словно отдавая должное словам чужеземца. Наконец вперед выступил старик с непокрытой головой, набедренной повязке и накидкой, наброшенной на плечи. Такие плащи имел каждый крестьянин, работавший на чинампах. Голос его был не по возрасту звонок.

— Это правда, Малинцин, что ты разрушил наши храмы, низвергнул изображения богов и погубил множество народа. Без сомнения, многие ещё погибнут под ударами твоих воинов, но мы считаем это не карой, которой ты кичишься, а злодеянием. За это ты будешь наказан. Каждый из нас будет испытывать удовлетворение, если на тысячу погубленных тобой ацтеков, мы будем убивать одного белого воина. Взгляни на улицы нашего города, на крыши домов. Брось взгляд в сторону озера. Везде наши воины. Наше число растет, твоих же солдат становится все меньше и меньше. Вы погибнете не от наших макуагатлей, вас доконает голод. Скоро вы будете в наших руках. Мосты уничтожены, вы не сможете вырваться из города. Боги, наконец, предали вас в наши руки. Уицилопочтли долго взывал к отмщению, оплакивал свои жертвы. Теперь священные камни готовы, ножи наточены, дикие звери во дворце ревут, алкая трупов ваших и хлевы ожидают лукавых предателей из Тласкалы для откормления их к празднику. Жаль, что вас останется слишком мало, чтобы боги смогли вволю утолить жажду.

В следующее мгновение повсюду — на крышах домов, на улицах, боковых проходах, каналах — встали индейские воины. Большая их толпа шествовала по первому уступу теокали. Вот они добрались до очередного отрезка главной лестницы и начали взбираться по ступеням. Все выше и выше…

Вожди и старейшины одновременно повернулись и не спеша направились к выходу с площади.

— Может, пальнуть им вслед из орудия? — предложил Альварадо.

— Голову не теряй, — сквозь зубы отозвался Кортес, потом помолчал и добавил. — Берналя, Андреса, пушкаря Месу ко мне. И чтобы от самопальщиков кто-то был. Будем собирать сход.

Весть о том, что мосты на дамбах разрушены, погребальным звоном отозвалась в душах испанцев. Лагерь сразу затих, до самых сумерек во дворце копилась гнетущая, недобрая тишина. Перешептывались по углам, но редко требовалось время, чтобы окончательно осознать, что этот мрачный, ощетинившийся пирамидами город совсем скоро станет их могилой. Сильные и опытные солдаты лелеяли надежду. Пообвыкнув, побывав в переделках, они усвоили нехитрую, вечную истину. — какой смысл загадывать? Для этого командиры есть. Кортес с его удачей пока их не подводил. Пронесет и на этот раз. А если не пронесет — так тому и быть, живым в руки этих потрошителей даваться не стоит. Но таких в лагере было меньшинство. Войско, разбухшее за счет новобранцев Нарваэса, начало глухо ворчать. То там, то здесь начали вспыхивать громкие перебранки. В первое время находились люди, которые пытались одернуть крикунов, потом и осторожные осмелели, скоро в комнатах дворца заговорили во весь голос. Разве мы за тем пришли сюда, чтобы подохнуть в этом вонючем Теночтитлане? Вот радость подарить свое сердце эти поганым идолам! Кому такое в голову могло прийти? Мы шли за золотом, но не за смертью! Их обманули, заманили в ловушку. Кто обманул? Кортес! Какой Кортес?.. Подать сюда Кортеса!.. Потом, когда кто-то истошно завопил, что пора разобраться с этим Кортесом, полыхнуло со всех сторон. Рев взбунтовавшихся солдат выкатился на царский двор.

Дон Эрнандо во главе своих офицеров уже находился здесь. Вдоль стены были выстроены ветераны. Толпа навалилась на них, потом отпрянула — оттуда понеслись грозные, оскорбительные выкрики. Наконец шум начал стихать, ротные командиры торопливо принялись строить своих людей. Когда люди на площади угрюмо замолчали, Кортес шагнул вперед.

— Вот он я, ребята! Значит, нашли виноватого… Это что, бунт? Мятеж в военное время? Так, что ли, вас понимать? — он помолчал, прошелся вдоль строя. Вглядывался в озлобленные, перекошенные бородатые лица. Холодок пробежал у Кортеса по спине.

— Разговор, — неожиданно громко объявил он, — у нас будет короткий, так что можно расслабиться. Молчать!.. — неожиданно взорвался он, когда один из солдат вдруг рванулся к нему. — Я что сказал — разговор короткий… Вы собственно на чем настаиваете? Чтоб мы как можно скорее убрались отсюда?

Тут заорали все — уже с облегчением, желая высказать все накипевшее. На черта им этот Теночтитлан, если на Кубе каждый из них оставил землицу, рабов, доходный промысел. Зачем гибнуть за здорово живешь? Насчет золота? Золото давай, только в могиле оно кому понадобится…

— Вот и я о том же — мертвому золото ни к чему! — громко заявил Кортес. — Тогда, выходит, надо крепко подумать, как нам выбираться из этой дыры. Когда все орут, думать можно?! — неожиданно взъярился капитан-генерал, обращаясь к группе наиболее рьяных, зверского вида крикунов. Те сразу осадили назад. Однако Кортес тут же выволок вперед заводилу — силенок у дона Эрнандо хватало.

Перед строем солдат тотчас сник. Замерли все, кто находился на площади. Подобная выволочка была слишком хорошо известна в испанской армии — выхватят, кто попался под руку, королевский секретарий подмахнет приговор и вот милок уже в петле болтается. С бунтовщиками в военное время разговор короткий.

Кортес между тем встряхнул бедолагу.

— Держись мужчиной. Выше голову. Значит, говоришь, желаешь выбраться из этого адского места.

Солдат кивнул.

— Как? — продолжал расспрашивать Кортес.

Тот изумленно уставился на капитан-генерала.

— Я спрашиваю, как нам утроить прорыв? Днем? Ночью? В какую сторону двинуться? На Тлакопан или в сторону Истапалапана? Ну, отвечай, чтоб тебя…

Солдат изумленно таращился на капитан-генерала. Такого он не встречал, чтобы благородный кабальеро спрашивал совет у него, простого цыгана, сбежавшего в Новый Свет, спасаясь от королевского суда. И вроде всерьез спрашивает, смотрит прямо в глаза. Солдат повертел головой, помялся, потом глухо сказал:

— Откуда мне знать. Это ваше дело, капитанское…

— Вот именно, — кивнул Кортес. — Тогда зачем глотки драть? Разве в таком шуме что-нибудь решишь.

На площади уже несколько минут стояла выжидающая тишина. Кортес уже совсем вольно обратился к войску.

— Вы, ребята, во всем правы. Кроме одного. Виновного не там ищете. Я выполнил, то что обещал — теперь вы все с золотом. Так?

— Так! — радостно заорали в строю. Цыган, оказавшийся возле главнокомандующего, смекнув, что на этот раз вешать его не будут, решил польстить сеньору.

— Мы ж не о том толкуем, кто виноват, — сказал он. — А о том, как сподручнее уволочь его из этого проклятого места.

— Встань в строй, — приказал Кортес.

Солдат охотно повиновался, тогда главнокомандующий продолжил.

— Вот и я том же. Надо решить, в каком направлении двигаться…

— Не без того. Как же без рассуждения, все надо по уму… — заговорили в строю.

— Раз по уму, то прежде всего надо договориться, чтобы больше такого безобразия, как нынче вечером, не было. Доведет вас бунт до добра? Доведет?..

— Не доведет — это уж как пить дать! Куда уж тут довести… Если каждый сам за себя, никому жертвенного ножа не миновать.

— Вот так-то, — заключил Кортес. — Слушай боевой приказ — завтра будем прорываться на сушу. Всем разойтись, офицерам остаться.

Ночью Кортес дрогнувшим голосом признался Марине, что по собственной воле, он бы никогда не покинул Теночтитлан.

— Полюбилось мне это место, только название ему следует придумать иное… Когда мы накрепко сядем здесь, я назову его Мехико. Это будет великий город, краше нынешнего во сто крат. На месте большой пирамиды построю собор. Самый большой не только в Новой Испании, но и во всех вновь открытых землях. Нарядней его не будет. — Он помолчал, потом, обращаясь к самому себе, спросил. — Уйдем мы отсюда, и кем я стану? Никем! А ведь здесь я стал всем.

Он порывисто вздохнул.

Марина лежала тихо, затаив дыхание.

— Я понимаю, — горестно продолжил Кортес. — Я понимаю, что дальнейшее пребывание здесь гибельно, и ради надежды, пусть даже призрачной, можно многим пожертвовать. Можно сдать город, который уже считал своим, отказаться от сокровищ. От власти… Что в итоге? Немилость короля, неизбежный судебный процесс, который мне без денег никогда не выиграть. Бежать, значит, лишиться всех плодов завоевания. Какой жалкий конец так счастливо начавшемуся предприятию!..

— Крепись, милый, — тихо отозвалась Марина. — Ты всегда выбирал трудные решения. Ты же сам сказал, оставаться здесь значит обречь себя на гибель. Но если мы вырвемся!.. Мы обязательно вырвемся, и в твоих руках вновь появится сила…

Последнее слово она прошептала — видно, боялась вымолвить его вслух.

— Теперь спи, — добавила она. — Тебе надо хорошо отдохнуть.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.