Глава 9

Глава 9

Доставленные в Теночтитлан патер Гевара, нотариус Вергара и сопровождавшие их солдаты долго не могли прийти в себя от изумления. С побережья, на спинах могучих таманов прямо в столицу великого государства, в объятия соотечественников — это действительно может кого угодно лишить дара речи. Уже само путешествие — мощеные дороги, мосты, сказочные города, обилие жителей — настолько сильно повлияло на решительность патера, что он уже не настаивал на немедленном аресте Кортеса. Когда же он и его люди увидали горы золота, высившиеся во дворе, их едва удар не хватил. После этого со святым отцом и нотариусом уже было куда легче договориться, тем более, что пара золотых цепей вообще склонили этих людей на его сторону. Тогда дон Эрнандо задал вопрос: что предпочтительнее — устроить междоусобную войну на глазах язычников и потерять все, что верные слуги короля тяжкими трудами добыли в Мехико, или попытаться договориться с Нарваэсом о разделе страны. Пусть каждый осваивает доставшуюся ему часть…

Патер воскликнул, что он со всей радостью принимает второе предложение и попытается уговорить Панфило решить дело миром, только боюсь, добавил он, что Нарваэс не тот человек, который склонен к согласию.

Кортес тоже был наслышан об этом истукане. Роста Нарваэс был двухметрового, бас такой силы, что, казалось, он исходил не из человеческого горла, а из глубокой пещеры. Наружности приятной, широкоплеч, лицо продолговатое, борода рыжая. Был богат, но снискал репутацию скупца, некоторые утверждали, что умен, но, как говорится, без царя в голове. Легкомыслие его вошло в поговорку. Горе-начальник, менее всего заботившийся о солдатском провианте.

Удивительно, но даже после того, как патер сообщил, что они приплыли на восемнадцати каравеллах, у Нарваэса восемьдесят всадников и столько же аркебузиров, сто пятьдесят арбалетчиков и около семисот человек пехоты, дон Эрнандо даже дуновения робости не испытал. Людей, конечно, у него было маловато, и, чтобы отправиться в военную экспедицию, их придется делить, однако на его стороне были другие весомые преимущества. Прежде всего опыт, который был накоплен в прошлогодней кампании, и горы золота. Так что, по мнению Кортеса, их силы можно было считать уравновешенными. Следовательно, все дело за удачей, а эта капризная птица пока не покидала его. Он решил написать Нарваэсу. В послании дон Эрнандо почтительно согласился назвать его своим начальником. Если, конечно, он предъявит королевские полномочия… Если нет, то Кортес готов признать его сподвижником и разделить с ним плоды завоевания.

Куда более грозной казалась дону Эрнандо перспектива потери контроля над Мотекухсомой. С собой в поход брать повелителя немыслимо — это дело они, испанцы, должны были решить между собой. Оставлять в Теночтитлане, на пороховой бочке тоже несподручно. Положим, запугать его он сумеет объяснит, что пришлые пополокас церемониться с его подданными не будут и начнут жечь и уничтожать все, что встретят на пути. Беда в том, что у Кортеса под рукой не было человека, на попечение которого он мог бы оставить Мотекухсому. Сандоваль был далеко, он стойко оборонял Веракрус. Диего Ордас, Веласкес де Леон?.. Они были нужны мне в походе против Нарваэса, тем более, что де Леон приходился близким родственником губернатору Кубы, и его слово будет очень веским доводом в пользу дона Эрнандо. Педро де Альварадо? Умишком недалек, не в меру жесток, жаден до золота… Как исполнитель хорош, но дай ему самостоятельность, он таких дров наломает!.. С другой стороны, он единственный пользуется нескрываемым авторитетом у индейцев. Если кого-то из чужеземцев можно, хотя бы в шутку, признать «богом», то, конечно, Альварадо. За ним по Теночтитлану народ толпами ходит. Не могут наглядеться на его золотую шевелюру и улыбающееся лицу. Надо же, Тонатиу, то есть, «Солнышком» прозвали!.. За последнее время он, правда, набрался опыта. Должен справиться. Марина ему поможет.

Кортес отправил к Нарваэсу свою делегацию, которую возглавил патер Ольмедо. Священника даже этот солдафон обидеть, тем более посадить под арест, не решится. Патера сверх меры нагрузили золотом. Сам Кортес с сотней солдат отправился следом.

Шли ходко. Нарваэс ещё не успел вволю попировать в Семпоале, как они уже подошли к пограничной реке, где встали лагерем и стали ждать результатов переговоров.

Первые же известия, дошедшие до Кортеса, подтвердили самые худшие опасения. Нарваэс первым делом забрал всех невест, которых местный касик передал нам в жены. Вел себя нагло, не соблюдал ни приличий, ни местных традиций. Тогда у дона Эрнандо впервые мелькнула крамольная мысль — кто же придет на смену Нарваэсу, если его, Кортеса, сменит это грубое животное. На мгновение ему стало жаль Мехико…

* * *

— Что же ты не пишешь? — спросил Диас.

Писец мечтательно смотрел в стену, взгляд его остекленел, кончик гусиного перышка чуть подрагивал в руке.

— Должно быть Теночтитлан был самым удивительным городом на земле? — задумчиво спросил он. — Прекрасней Гватемалы или Севильи…

Старик не ответил. Так они сидели некоторое время в тишине, погруженный один в воспоминания, другой в мечты. Наконец ветеран вздохнул.

— С перевала, неподалеку от Чолулы, мы впервые увидели его. Город открылся во всей красе. И вся округа… Дамбы, сады, плавающие огороды. Никто из нас слова вымолвить не мог. Вода в Тескоко была чистейшего бирюзового тона. Поверх этой шири парили огромные ступенчатые пирамиды, блистающие белизной башни, кварталы домов. Вокруг, по всему береговому оружью тоже были видны города. Башни, пирамиды, дома… Каждое сооружение в Мехико было сдобрено мозаикой. Возле храмовых лестниц, ведущих наверх, высились резные каменные глыбы — то в виде головы змеи, то ягуара… Чудеса там были рассыпаны на каждом шагу. Как-то мне досталась вырезанная из нефрита головка молодой женщины размером с грецкий орех. Продавец объяснил, что это изображение покровительницы кукурузы. Спустя некоторое время в Теночтитлане мне попалось огромное, в два твоих роста, изваяние головы той же богини, сделанное из крепкого черного камня. Я не поверил глазам — оба изваяния совпадали во всем, в самой малюсенькой детали. Знаешь, в чем волшебство? Нефритовая головка была такая свеженькая, так похожа на Цветок…

— На что похожа? — спросил Хосе. — На какой цветок?

— Это я так, к слову, — поперхнулся Берналь. — Я хотел сказать, личико было миленькое, приветливое, а эта глыба улыбалась совсем по-другому грозно и снисходительно, смотрела куда-то вдаль. Сразу видно, богиня… А ведь все в точности сходилось, до последнего завитка. Довелось мне видеть в Теночтитлане и священный для всех ацтеков камень, называемый ими «календарь»… Что-то мы с тобой, Хосе, отвлеклись. Пиши!

Молодой человек — был он плечист, светловолос — встрепенулся, взгляд его осмыслился. Он обмакнул кончик пера в чернила.

Берналь принялся диктовать…

С великим высокомерием принял Нарваэс послание дона Эрнандо. Прочитал при всех, тотчас посыпались недостойные шутки. Особенно отличился некий Сальватьерро, болтун и трус, несмотря на то, что здоровяк был хоть куда. В угоду Нарваэсу он договорился до чертиков — нечего толковать с изменниками, не стоит читать их писем, взять их всех и перебить. Сам он лично обязался поймать Кортеса и отрезать ему уши.

Но вот прибыл Гевара со своими людьми. Его обстоятельное сообщение было иного рода: Кортес — герой, верный слуга нашего императора; государство Мотекусумы велико и столь обильно всякими припасами и дарами, что всем здесь достанет места, тем более, что Кортес готов добровольно подчиниться. Не этого ждал Нарваэс и вмиг охладел к своим послам. Совершенно другое впечатление произвел рассказ Гевары на товарищей Нарваэса. Жадно вслушивались они в речь священника, красочно рисующего богатства и привольную жизнь Кортесова войска. Поверить не могли, что каждый солдат у того играет в карты на чистое золото. Оно там, на плавильном дворе, кучами лежит. Много чего наговорил Гевара и его спутники. Тут ещё вскоре прибывший в Семпоалу патер Ольмедо подбавил жару, особенно разогрели офицеров и солдат розданные им подарки от Кортеса. Все в один голос начали поговаривать, что нам не драться надо, не за ушами охотиться, а помириться и мирком приступить к дележке добычи.

Не смолчал и королевский аудитор Лука Васкес де Аилон, прибывший вместе с Нарваэсом. Особенно красноречив он стал после получения личного письма от Кортеса и золотого его поклона. Аудитор открыто заговорил о вопиющей несправедливости — идти войной против таких заслуженных людей, как мы. Надо сказать, что слова его падали на подготовленную почву, тем более, что Панфило ни с кем не поделился подарками, полученными от Мотекусумы и других индейских касиков.

Нарваэс заметил растущее недовольство среди офицеров и солдат и подстрекаемый лизоблюдами отважился арестовать аудитора и выслать его на Кубу. Впрочем, Аилон сумел убедить капитана корабля доставить его в Сан-Доминго, где королевский суд энергично вступился за аудитора.

Неистовство Нарваэса ему не мало повредило. Родные и знакомые Васкеса, опасаясь расправы, бросили своего начальника и перешли к Сандовалю. Тот, понятно, встретил их с распростертыми объятиями.

Берналь Диас замолчал — решил перевести дух, потом добрался до окна, глянул на небо.

День угасал, знакомый попугай сидел между лапчатых пальмовых ветвей. Одним глазом, вздернув крепкий черный клюв, птица наблюдала за стариком. Тот порывисто вздохнул.

— На сегодня хватит, — неожиданно объявил он. — Приходи завтра. Если бессонница покоя не даст, сам что-нибудь накарябаю.

Хосе, ни слова не говоря, сунул в пенал перо, сложил бумагу и вышел из комнаты.

Птица вспорхнула, среди пальмовой завеси алым камешком мелькнула её грудка. Вот она забила крыльями и села на подоконник. Замерла, скосила на старика глаз. Тот взволновался, но вида не подал, замер в кресле на колесиках. Когда птаха успокоилась и начала ловко похрустывать кукурузными зернами, Берналь запричитал.

— Цветок хороший, кактус хороший… Где наш сынок, Ночтлишочитл? Где наш сын?..

Тот майский вечер, когда они сообща, всем сходом, постановили выступить против Нарваэса, запомнился тем, что утром он получил первую за последние шесть месяцев весточку от Шочитл. Гонец, прибывший с побережья, после посещения штаба, отозвал его в сторону и сообщил.

— Встретил твою индеанку. Она меня на дамбе поджидала. Уже совсем стемнело. Иду, и вдруг меня окликают по-кастильски — сеньор солдат… Я даже оробел, потом слышу ещё раз — сеньор солдат. Я спустился к воде, пригляделся — в лодке твоя баба. Попросила передать, что успела прижиться, приняли её хорошо, возится с племянниками. Берналь, она, кажется, беременная… Теперь слушай самое главное — очень эта индеанка за тебя беспокоится. У них, в Истапалапане ходят слухи, что скоро всех чужеземцев под корень изведут. Берналь, твоя баба врать не будет, я её помню — ладная такая, выносливая…

Диас кивнул, отошел, затем, немного поразмышляв, направился к главнокомандующему. Сообщил о предупреждении.

— Знаю, Берналь, — ответил Кортес. — Не ты один об этом предупреждаешь. В город продолжают стягиваться регулярные отряды. Мотекухсома совсем от рук отбился. Целыми днями дичится, помалкивает, мрачный стал. Часами о чем-то со жрецами шушукается. А тут на шею этот Нарваэс. Как хочешь, так и вертись. Придется действовать, как советовал Цезарь.

— Прийти, взглянуть и победить?..

— Точно. Очень хочется проверить, как это у него получилось? Затем спешно возвращаться в Теночтитлан. Ребята должны осознать, что сейчас как раз тот случай, когда решается судьба кампании. У Нарваэса много пушек, пороха, в достатке всадников, арбалетчиков и пехоты. Если всю эту силу привести в Теночтитлан, можно будет с Мотекухсомой по-другому поговорить. Берналь, предупреди ребят, чтобы каждый взял побольше золота. Цепей, браслетов, нагрудных пластин…

Слышишь, птица, Кортес всех видел насквозь и обо всем думал вовремя, К счастью, он командовал такими же, под стать ему, зоркими и рассудительными людьми. Всегда в его распоряжении были не только крепкие руки, но и умные головы. Хочешь, ещё кукурузных зернышек подсыплю? Или орешков?..

Старик пошевелился и попугай, лениво взмахнув крыльями, блеснув красной грудкой, аккуратно спланировал на невысокую пальму. Там и затерялся среди резных, обвисших в безветрии листьев.

Налегке, без обоза, женщин и слуг, двинулись мы на Чолулу, оттуда послали гонцов в Тласкалу, чтобы те выставили в подмогу четыре тысячи бойцов. Ответ старого Шикотенкатля был таков: если дело идет о борьбе с индейцами, они готовы дать любое количество воинов; если против таких же teules, как мы, то есть, против пушек, лошадей и самострелов, пусть Малинцин не прогневается, но помощи они не окажут. Зато съестных припасов будет сколько потребуется.

Помню, дон Эрнандо, получив ответ, только улыбнулся. «И на том спасибо», — сказал он и приказал выступать.

Вперед мы продвигались с величайшей осторожностью, вскоре передовой дозор наткнулся на некоего Алонсо де Мата, назвавшегося королевским секретарем. Вместе с ним находились ещё четыре человека, которые должны были служить Мата свидетелями. Испуг их был не мал, к Кортесу они приблизились с униженными поклонами, однако наш командир, услышав звучный титул, тут же сошел с коня. Алонсо Мата вмиг осмелел и приступил было к чтению каких-то грамот.

Кортес сразу прервал его вопросом — правда ли, что он господин королевский секретарь? Тот ответил утвердительно, тогда капитан-генерал велел представить свои полномочия. Если таковых нет, то ему и незачем трудиться, причем бумаги должны быть не копии, а подлинники за подписью государя и снабжены всеми другими канцелярскими принадлежностями.

Мата сразу замялся, тут и мы всем войском — а стало нас после соединения в Чолуле с отрядом Веласкеса де Леона чуть более двух с половиной сотен — подоспели. Конных бойцов среди нас не было, немногие имели аркебузу или самострел, с латами и шлемами тоже было трудно, все в хлопчатобумажных, изорванных донельзя колетах, однако то, что согласно тайному указанию Кортеса было надето поверх этого тряпья, повергло секретаря и его спутников в немоту. Как раз солнце в тот момент вышло из-за туч. Заблистали золотые цепи, заиграли самоцветы на удивительной работы нагрудниках, браслетах. Кое-кто натянул на голову деревянные, украшенные золотом шлемы — перья птицы кецаль мы тогда по глупости обрывали. Кто знал, что в здешних краях это небывалая ценность. Впрочем, как и камень нефрит, который индейцы ценили намного дороже золота. Не было в наших рядах человека, который бы с ног до головы не был увешан изделиями из золота. Всю эту тяжесть мы, по приказу главнокомандующего тащили на своих плечах! Однако зрелище, должен сказать, было потрясающее, и не было с той минуты у Кортеса более верного союзника в стане врага, чем Мата.

После короткого перехода добрались мы до реки, отделявшей нас от владений тотонаков. Здесь, на левом берегу, и расположились лагерем. В ту пору пришла моя очередь идти в боевое охранение — вот когда я, расположившись под чистым, набитом звездами небом, наедине с джунглями — в глубине леса кто-то зловеще охал и рокотал — вспомнил о том, что Цветок, оказывается, уже полна. Стало мне грустно, жалко туземную женщину, но чем я мог помочь ей в ту пору, когда моя жизнь висела на волоске? Хорошо быть героем рыцарского романа, которых я вдосталь начитался на родине — этот способен сокрушить любое препятствие, а что я? Куда мне идти? Звезды не мигая смотрели на меня, наверное, ждали ответа. Что я мог сказать им? Взять Цветок к себе? Разве это выход? Да и не очень-то мне этого хотелось — молод был, глуп. Иногда спрашивал себя — что тебе эта индеанка? Вот закончим кампанию, этого добра у меня будет навалом! Любую выбирай! Тогда я жил, дальше завтрашнего дня нос не высовывал. Что толку прикидывать, если завтра в бой. У меня в ту пору шлема приличного не было. Старую каску вконец размолотили тласкальцы во время последних сражений, а когда пошли на приступ храма в Чолуле и там пришлось добивать раненых, она куда-то запропастилась. С тех пор я себя голым в бою чувствовал.

Какая была легкая грусть-тоска! Вот времечко — ананас! Молод был, горяч, в сражениях никогда последним не был, рвался в бой. Верил, война все спишет. Нарублюсь вволю, наработаюсь пикой, поднакоплю деньжат — заживу, как Бог на душу положит. Буду делать все, что заблагорассудится. Соскучусь по Цветку, отыщу её и ребенка, решу с этой стервой, донной Франциской жить — пожалуйста! Интересно было взглянуть на мальчонку — я почему-то до сих пор уверен, что у нас мальчонка. Каков он? Смуглый, наверное, весь в мать, но ведь и беленькое в нем должно же что-то быть? К рассвету решил — замирим страну, продам, к дьяволу, эту донну Франциску. Охотники на неё найдутся. Как же, жена самого Мотекусумы! Разыщу Шочитл — имя обязательно выучу получу землицу, приобрету инвентарь, местных ребят, и заживем мы на всем готовом. В Испанию не вернусь. Ну её, эту Испанию!.. Что там, медом намазано? Какая я родня Веласкесам? Седьмая вода на киселе. Здесь вроде бы уже привык. В Мехико хорошо, здесь кактусы, маиса навалом. Проживем!..

Несколько дней мы осторожно, в утренние и вечерние часы, продвигались к Семпоале. Послы — патер Ольмедо, Андрес де Дуэро, секретарь Веласкеса, прибывший вместе с Нарваэсом, старый друг дона Эрнандо, — так и сновали из лагеря в лагерь, пока не стало окончательно ясно, что среди подчиненных Нарваэса совсем немного таких, которые желали бы драться с нами не на жизнь, а на смерть. Более того, наши посланцы сумели так повести дело, что дон Панфило с целью устрашить Кортеса, решил устроить парад, во время которого все его боевые средства были точно подсчитаны.

Наконец мы разбили лагерь в часе ходьбы от города. Разделял нас какой-то ручей. К вечеру стало известно, что Нарваэс формально объявил нам войну.

Старик Берналь, не в силах избавиться от волнующих, нагоняющих бессонницу дум, поднялся зажег свечу, сел за стол. Потом не выдержал, обмакнул перо в чернильницу, принялся корябать.

«…это мы узнали от одного дезертира, вернее, посыльного Дуэро, который сговорился с Кортесом извещать его таким образом о всех планах дона Панфило. Оказалось, что Нарваэс вывел свое войско из лагеря и занял укрепленный лагерь в предместье. Однако ближе к ночи хлынул такой ливень, что этот полководец и все его люди, непривычные к таким передрягам, скоро потеряли весь свой пыл. Порешили вернуться в город, выдвинув по направлению к ручью, откуда нас ждали, сорок человек конницы для наблюдения за дорогами.

Мы же расставили надежную охрану, отдохнули немного, Потом Кортес, сидя на коне, держал перед нами речь — сильную и длинную. Его всегда было приятно послушать, а в ту ночь особенно. В который раз он напомнил, что речь идет о жизни или смерти. Нам отступать некуда. Кончить свои дни на виселице? Это после стольких мук?.. Чего мы только не претерпели — голод, холод, постоянное недосыпание, отчаянные битвы. «И вот точно бешеный пес, бросается на нас какой-то Панфило Нарваэс, называет нас изменниками и злодеями, бунтует индейцев и самого Мотекусуму, осмеливается заключать в оковы аудитора нашего короля, наконец объявляет нам войну, словно неверным маврам! Ранее мы только защищались, теперь мы должны наступать, иначе Нарваэс и нас самих, и наше дело ошельмует. Если не одолеем его, мы быстро, на основании его слов, из верных слуг и славных покорителей превратимся в грабителей и опустошителей. Теперь нам надо защитить не только нашу жизнь, но и нашу честь! Будем же единодушны, крепки и нерушимы!»

Старик не выдержал, выпустил перо из рук, вытер выступившие слезы. В тот час Кортес произнес слова, запомнившиеся на всю жизнь:

«На войне мудрость и осмотрительность значат не менее, нежели самая буйная доблесть».

План, в общем, был прост и бесхитростен — прежде всего следовало захватить пушки, потом броситься на штурм главного храма, на высотах которого разместился сам Нарваэс. Сандовалю как приставу Веракруса было приказано арестовать его. Тому, кто первым пробьется к Нарваэсу и попытается схватить его Кортес обещал три тысячи песо, второму — две тысячи, третьему — тысячу. Лозунгом нам служил призыв: «Espiritu santo!».[47]

…Который раз мне приходит на ум — почему Кортес в ту ночь ни разу не обмолвился о связях и дружбе, установившимися со многими из войска Нарваэса? Думаю, что в этом особенно ярко сказался талант полководца: обстоятельства требовали всей нашей храбрости, и он не хотел нас охлаждать посторонними надеждами.

Мы отчаянно сражались в ту ночь. Сразу, как только забили барабаны, заиграли пищалки, мы выступили вперед. Никогда не забуду, как переправлялись через ручей, раздувшийся от дождей — ни зги не видно, ноги то и дело обрываются, тяжелая ноша мешает и тянет в воду. Но раздумывать некогда. С величайшей резвостью бросились мы на пушки — враг успел выстрелить только из четырех орудий. Три ядра просвистели над головами, четвертое, увы, угодило в цель и уложило трех наших товарищей.

Не менее удачлив оказался Сандоваль. Скоро он загнал Панфило Нарваэса на вершину пирамиды, там кто-то нанес ему страшный удар пикой в лицо, выколол глаз. Тот сдался.

К утру все было кончено. В конце концов Ордас и Олид склонили к сдаче и сорок человек конницы, которых в тот момент не было в городе. Разоружив весь корпус Нарваэса, Кортес отрядил Франциско де Лугу к берегу, где стоял флот, чтобы тот привел его к покорности и проследил, чтобы ни один корабль не снялся с якоря и не вышел в море, держа курс на Кубу.

Так и случилось. Капитаны и кормчие с большой охотой присягнули на верность Кортесу. До них уже дошли слухи о небывалых победах дона Эрнандо. Особенно убедительными доводами были богатые подарки, которые раздал Луга. К своему удивлению он узнал, что моряки до сих пор за всю службу не получили от Нарваэса и медного грошика.

Однако радость моих товарищей была недолгой. Вечером следующего дня Кортес велел освободить наших прежних противников, как офицеров, так и солдат за исключением Нарваэса и Сальватьерро, которого во время штурма прохватила медвежья болезнь. Как он с таким слабым желудком собирался отрезать уши дону Эрнандо, ума не приложу! Но вернемся к пленным. Подобное милосердие ещё куда ни шло, если бы капитан-генерал не приказал вернуть им все снаряжение, взятое в бою. Недовольство было немалое, ведь многие из наших уже успели обзавестись за их счет — кто лошадкой, кто отличным клинком, кто доспехами или иной ценной вещью и никому не было охоты расставаться с этим. Мы указывали капитан-генералу, что это законная добыча, ведь Нарваэс формально объявил нам войну. Но Кортес остался непреклонным. Скрепя сердце мы вынуждены были повиноваться. Мне пришлось расстаться с конем при полном снаряжении, с двумя шпагами, тремя кинжалами и прекрасным щитом…

Против подобного решения выступил также Алонсо де Авила, заслуженный вояка, никогда не скрывавший свое мнение. Вместе с патером Ольмедо они серьезно возражали против подобной меры. Они указывали, что напрасно дон Эрнандо разыгрывает из себя Александра Македонского, который, как известно, после побед честь и добычу отдавал побежденным, а не своим соратникам. Ведь и на сей раз все подарки и подношения индейцев, прибывших поздравить нас с победой, были распределены не между нашими офицерами, а между командирским составом Нарваэса. Это не дело, это раздражает, ибо такие поступки припахивают черной неблагодарностью.

Кортес ответил, что вовсе не претендует на лавры Александра Македонского, и готов отдать нам все, что имеет, но в настоящий момент иначе поступить нельзя, так как прежних врагов следует расположить к себе подарками и обещаниями, ведь их во много раз больше нас. Что, если они взбунтуются? Тем не менее Алонсо Авила не унимался, В конце концов Кортес отрезал:

— Кто не желает повиноваться, должен уйти! Испанские матери рождают много детей, и каждый испанский мальчонка — будущий солдат.

— Странное дело! — горячо возразил Авила. — Со временем из этих мальчишек почему-то получаются одни только генералы. Порой труднее достать солдат для генералов, чем генералов для солдат!

С тех пор между ними пробежала черная кошка, и Кортес при удобном случае отослал от себя Авилу — направил его в Испанию для вручения императору гардероба и сокровищ Мотекусумы, что, как известно, закончилось бедой. Корабль был атакован и захвачен французским корсаром Жаном Флорином.

Несколько дней мы отдыхали в Семпоале. Планы у Кортеса были широкие. Он намеревался послать одну экспедицию под командованием Хуана Веласкеса де Леона на завоевание страны Пануко, другую под началом Диего де Ордаса на реку Гуакасуалко, однако в самом начале июня в Семпоалу прибыли два тласкальца. За ними следом письмо Альварадо. Известие были потрясающее.

Теночтитлан восстал!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.