Глава третья. Новая власть и быт славян

Глава третья. Новая власть и быт славян

Следуя мудрому совету историка русской жизни, рассмотрим, согласуется ли суждение о норманстве призванных варягов с тем жизненным делом, которое осуществлялось в нашей стране при первых князьях новой династии.

Допустим на время правильность теории норманистов. Подчиняясь исторической закономерности, племенные свойства новой власти должны были бы отразиться на ходе дел в подвластной ей стране. Мы хорошо знаем, что так и бывало в Западной Европе после победных нападений норманнов на Францию и Англию; мы знаем, какова была их власть. В героях скандинавских набегов - главным образом датчанах и норвежцах - некоторые свойства северных германцев проявлялись с особенной яркостью и силой. Они были неистово жестоки и жадны к материальным благам. Охваченные религиозным и патриотическим фанатизмом эти потомки Одина грабили церкви, надругивались над христианскими святынями, убивали и священников, и владельцев замков, и простых христиан. Овладев той или другой страной, они устраняли прежних властителей, делили между собою землю и давали новые названия селениям, а обитателей их обращали в подвластную им рабочую силу. Они становились господствующим классом в завоеванном ими государстве, долго сохраняли и свой язык, и свой норманский быт, причем отдельные черты их культуры, сливаясь с культурой чужой, все же продолжали жить в ней, как заметные силы[52]. Так было в Галлии и на Британских островах.

Но в нашей стране и после появления новых властителей все шло по-прежнему, по-славянски, несмотря на то что Новгородская земля была наводнена варягами и что сами новгородцы «оваряжились»: «ти суть людье ноугородьци от рода варяжьска, преже бо беша словяне»[53]. Норманисты принимают в полной мере это положение летописи; трудно говорить о призвании немногих норманнов после того, как было указано на противоестественность, небывалость в истории такого факта, чтобы народ, только что прогнавший иноземцев за пределы своей земли, призвал бы к власти соплеменников этих изгнанных. У представителей норманской теории чаще всего идет речь о завоевании славянских земель норманнами, предполагающем, разумеется, большое количество завоевателей, вторгшихся в северные, а потом и в южные области русской страны. И вот, несмотря на такое «победоносное шествие» чуждого племени, политическая власть в «завоеванной» земле продолжает быть по существу своему славянской. Как и в других славянских краях, она принадлежит колену, т. е. всем братьям, при главенстве старшего. Князь продолжает быть не только военачальником - его нередко заменяет в этом деле воевода, - но и служителем богов, и судьею: особа его почитается священной, он молится славянским богам и совершает славянские религиозные обряды. Наряду с варяжскими князьями в южных областях продолжают править прежние властители, «светлые князья» договора Олега с греками. Когда князь находит это нужным, он призывает на совет бояр или всю дружину а также «старцев градских». В управлении городом принимают участие десятские, сотские и тысяцкий; для решения важнейших вопросов по-прежнему собирается вече. Землю новые князья не делят между своими дружинниками и не дают скандинавских названий ни новым, ни старым городам. Норманские слова не засоряют славянский язык, и даже для названия предметов, связанных с морским промыслом, применяются слова славянские (ладья, корабль)[54].

Отсутствие в русской жизни признаков господства чужой народности над туземной всегда беспокоило сторонников норманской теории. Погодин в конце своей деятельности писал: «Может быть, и я сам увлекаюсь норманским элементом, который разыскиваю 25 лет, и даю ему слишком много места в древней русской истории»[55]. Он действительно искал норманское начало слишком усердно, не раз погрешая против элементарных правил индуктивной логики. Это случается, к сожалению, очень часто в вопросе о так называемых «влияниях» и «заимствованиях»: если та или другая особенность нашего быта имеет сходство с бытом западных европейцев, то ее объявляют «заимствованной» у них, а между тем сходство может объясняться или тем, что и мы, и они - люди, или тем, что и мы, и они - арийцы, или тем, что и мы, и они обогащали свою культуру из одного и того же третьего источника. В «Русской Правде» есть закон:«Аще кто поедет на чужом коне, не прошав его, то положити 3 гривне»[56]. Шлёцер указал на сходство этого закона с законом ютландским (датским) как на следствие норманства наших князей[57]. Карамзин, разделяющий эту точку зрения, пишет: «Сей закон слово в слово есть повторение древнего ютландского и еще более доказывает, что гражданские уставы норманнов были основанием российских»[58]. Однако в примечании историк добавляет, что «ютландский закон новее Ярославова», т. е. появился позднее русского; «но сие сходство доказывает, что основанием того и другого был один древнейший закон скандинавский, или немецкий»[59]. На самом деле оказывается совсем другое. Уже в первой половине VIII века в Византии был составлен свод законов, так называемая Эклога; в IX веке вышла славянская переделка этой Эклоги - «Закон судный людем», которая и появилась на Руси в виде дополнения к Кормчей. В «Законе судном» есть постановление: «Аще кто без повеления на чужом коне ездит, да ся тепет по три краты» (т. е. получает три удара); «Русская Правда» приняла это постановление, но телесное наказание заменила штрафом[60]. Кто же у кого заимствовал закон об езде на чужом коне без дозволения его хозяина?[61]

Если уже в прошлом веке мнение, утверждавшее норманизацию Руси, не имело твердой основы, то ныне оно утратило какую бы то ни было опору в науке о древностях: археология осветила нам древнюю жизнь и кроме того наглядно доказала превосходство русско-славянской культуры IX века над современной ей культурой Скандинавии. Однако норманисты, признавая в известной мере досадное для них отсутствие норманских влияний в славянской жизни, все же пытаются иногда объяснить этот факт лишь малочисленностью варягов-завоевателей. Забывая, что ими уже допущено большое число варягов-«находников» в нашей стране, они говорят, что малочисленные норманны должны были скоро ославяниться и раствориться в славянской стихии.

Попробуем отдать себе отчет в значении этого магического слова «ославяниться», которое призвано устранить одну из основных несообразностей норманской гипотезы.

Один народ отличается от другого прежде всего тем способом, каким он созерцает Бога, мир и себя самого в Божьем мире; этот способ созерцания, этот своеобразный духовный строй воспринимающей души и образует прежде всего чувства, суждения и деяния людей, принадлежащих к данному народу. Мир, в котором они живут, воспринимается ими как бы через призму основного способа видения, и таким взаимодействием внешнего бытия и духовной первоосновы души создается самобытность народа в его творческой жизни и в его культуре. Духовный строй своего созерцания народ получает из глубины веков, от каких-то забытых, но не умирающих видений, от неосознанного ведения тайн, коснувшихся его жизни и ее потрясших. Проявляясь во взаимодействии с окружающим его миром, - дух народа принимает и от этого мира обратные воздействия, выковывающие в основном способе созерцания новые черты, испытывает и обратные действия своей культуры, поддерживающие своеобразие его духовных сил и их проявлений. Так, таинственные первоначальные впечатления, долгое, непрерывное усвоение того, что показывает очам и что говорит земля, на которой протекает жизнь народа, и небо, осеняющее его, образы самобытной культуры, его обступающие, ему привычные - все это определяет своеобразие его душевно-духовных свойств и отличия его от других насельников земного мира.

Возможно ли, чтобы люди, оказавшись в среде, чуждой их племени, могли сразу изменить свой, веками выкованный, способ восприятия жизни? Тот или другой единичный «заморец», вследствие каких-либо индивидуальных особенностей своих, сближающих его с племенем чужим, мог бы, пожалуй, в короткий срок уподобиться русскому человеку. Но когда иноплеменники появляются в стране многочисленными или сплоченными группами, когда они оседают в ней как победители и господа, то изменения душевного строя можно ждать лишь в их отдаленнейших потомках. Думать иначе, значит пренебрегать законами душевной и социальной жизни. Учить, что норманны-завоеватели не создали ничего норманского в Русской земле потому, что они сразу ославянились, - значит соблазнять неопытный ум к мышлению, руководимому не продуманными понятиями, закрепляющими черты действительной жизни, но пустыми словами, удобными для устранения трудно разрешимых проблем.

Итак, надо признать, что и политическая жизнь нашей страны после призвания варяжских князей, и наша культура того времени не дают согласия на норманство новых властителей в Новгороде и Киеве. Утверждение, что варяги 862 года - норманны, не объясняет последующего хода русской истории, но лишь затрудняет ее понимание. И, напротив, все, что мы знаем о жизни славянских племен в Новгородском краю и в Приднепровьи, все это вполне согласуется с предположением, что новые князья были славяне. Из такого положения дел естественно возникает необходимость исследовать, могли ли «варяги-русь», упоминаемые в летописи, быть славянами и могли ли варяги-славяне явиться к нам по зову или по своему изволению из заморской страны?