Отступление о том, что значит быть русской

Отступление о том, что значит быть русской

Главным в личности Екатерины, признанной (как бы ни осуждали ее за слабости и даже пороки) не только одной из величайших женщин в мировой истории, но и одним из величайших правителей, была искренняя, страстная, самозабвенная любовь к России. Откуда? В этом ее загадка. В самом деле, почему в душе этой девочки из маленького немецкого княжества такой отклик вызвали и заснеженные, не слишком приветливые русские просторы, и древние храмы, и долгие, печальные песни (хотя музыкального слуха не имела и музыки не понимала и не любила).

Зато понимала: чтобы управлять Россией, нужно быть здесь своей, русской. Нельзя поменять кровь? Но разве это – главное? Главное – дух. Каким-то тайным чутьем задолго до Достоевского она почувствовала «особость» русской души и посчитала для себя честью и счастьем стать русской. По духу.

Что же касается крови… Вскоре после приезда в холодный, промозглый Петербург Екатерина с таким энтузиазмом принялась изучать русский язык, что не спала ночами, ходила босиком по холодному полу и без конца твердила новые слова. В результате – воспаление легких. Опасались, что не выживет. Вопреки протестам «просвещенной» мамаши лечили ее по-русски: кровопусканием. И вылечили. Потом она любила шутить: «Этим кровопусканием из моих жил до последней капли выпустили немецкую кровь, заменив ее русской!».

Пройдет много лет. Однажды, будучи в Царском Селе, Екатерина (уже императрица) почувствовала себя нехорошо. Приехал Роджерсон, ее любимый доктор, и нашел нужным немедленно пустить кровь. Она безропотно согласилась. В это самое время государыне докладывают, что приехал из Петербурга граф Александр Андреевич Безбородко узнать о ее здоровье. Она приказывает его принять. Встречает с радостной улыбкой: «Теперь все пойдет лучше: последнюю кровь немецкую выпустила».

В первые месяцы жизни в России самым счастливым днем был для нее тот, когда Елизавета Петровна сказала: «Девица пригожая, держать себя умеет и на немку не похожа». Лучшей похвалы для Екатерины быть не могло.

Действительно, даже не зная о своих русских корнях, она сумела стать русской. Русским языком овладела в совершенстве. Правда, писала с ошибками. Но Петр I, русский, писал абсолютно безграмотно. Считал: и так обязаны понять. Она же не стеснялась просить своего секретаря, Александра Васильевича Храповицкого, ошибки исправить. Потом сама переписывала письмо набело. Извинялась перед Храповицким: «Не смейтесь над моей орфографией; я объясню вам, почему я не могла ее лучше изучить. По моем приезде в эту страну я начала с большим старанием учиться русскому языку; но моя тетка Елизавета, узнав, какому „злу“ я предавалась, велела позвать мою гофмейстрину и приказала ей положить конец этим занятиям: „Она и без этого достаточно учена“, – сказала она ей. С тех пор я могла продолжать свое образование сама только по книгам, будучи лишена учителей». Но, изучая язык самостоятельно, она познала нечто куда более важное, чем орфография: дух языка, а через него приобщилась и к духу народа.

Русские обычаи стали ее обычаями, следовала им не по обязанности – легко и естественно.

Православие стало ее верой. К переходу в эту новую, покорившую ее душу веру готовилась с трепетом. Это случилось 28 июня 1744 года. Счастливый день! Через 18 лет, день в день, тоже 28 июня, она сбросит с престола ненавистного мужа.

Пройдут годы. Весь мир уже будет называть ее Екатериной Великой. Фридрих Прусский (его тоже звали Великим) напишет ей: «Вся Германия и я с доверием надеемся, что Ваше Императорское Величество, толико прославив свое новое отечество – Россию, вспомните, что вся германская империя гордится тем, что вы там увидели свет». Фридриху нужна была помощь России в войне против Австрии, и он решил польстить Екатерине, хотя недолюбливал ее, считая неблагодарным созданием своих рук.

Как он ошибся! Она прощала ему многое (он зря считал ее неблагодарной, она всегда помнила, что именно он помог ей оказаться в России); простила даже то, что советовал Петру Федоровичу, когда тот стал императором, отправить ее в тюрьму. Только не это: он посмел напомнить ей, что она не русская! Она не желает об этом помнить! И – встает на сторону Австрии.

Она убеждена, что рождена для России. А муж, этот прихвостень Фридриха Прусского! Русским языком за 20 лет жизни в Петербурге так и не овладел. Не потому, что не мог: память имел прекрасную. Не хотел! Любил повторять услышанное еще в детстве от своего голштинского воспитателя Брюммера: «Этот подлый язык пригоден только собакам и рабам». Православия душой не принял, со священниками был груб, в церкви вел себя непристойно, над верой жены насмехался. Эта страна, ее покорившая, заворожившая, оставалась для него чужой. Открыто признавался: «Я не рожден для России, непригоден русским, а они – мне…».

Уже этого, на взгляд Екатерины, было достаточно, чтобы лишить его русской короны. А он еще утвердил это ее убеждение первыми своими действиями на троне: вышел из войны, вернув обожаемому Фридриху все, завоеванное русской армией – русской кровью; начал вводить в армии прусские порядки, сразу заслужив ненависть и армии, и особенно гвардии. Полезных его начинаний (а они были) просто не желали замечать. Повторяли одно: еще немного – и Россия станет прусской провинцией! Этого нельзя допустить! Взгляды патриотов с надеждой обратились к Екатерине.

Пройдет время, и кое-кто будет иронизировать над ее «излишней» русскостью. Может быть, и в самом деле это выглядело немного странно, когда она упорно настаивала, чтобы автор «Медного всадника» Этьен Морис Фальконе одел Петра I в русский национальный костюм, который покойный император так усердно изгонял из России. Убедить ее в нелепости этой идеи скульптору удалось только с помощью непререкаемого авторитета – Ивана Ивановича Бецкого.

От историографов она требовала отрешиться от предрассудков, будто бы Россия до Петра была дикой, варварской страной. Она соглашалась: да, смуты, последовавшие за смертью царя Ивана Васильевича, отбросили Россию лет на 40-50 назад, но до этого она «ни в чем не отставала от остальной Европы». «Ни одна история не произвела более лучших и величайших людей, чем наша», – писала она Гримму. Она старалась действовать достойно этой великой истории: «В данное время мы далеки от того, чтобы уменьшить славу деяний и событий; скорее мы готовы поддержать ее в умах».

Те, кто пытался заподозрить ее в сознательном преувеличении своей любви к России и ее народу, могли бы устыдиться, прочитай они записки, обнаруженные после ее кончины и не предназначенные к прочтению посторонними людьми:

Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф (в понятии Екатерины, да и вообще того времени, скиф и русский — синонимы. – И. С.). Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца, равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению родителей и старших. Он быстр, точен в повиновении и верен.

Что можно об этом сказать? Идеализация? Да, наверное. Но кто не идеализирует тех, кого любит? Именно в этом преувеличении достоинств, на мой взгляд, – несомненное свидетельство искренности, неподдельности чувства.

В эпитафии она писала о себе: «Она легко прощала и ни к кому не питала ненависти». Это правда. Прощала даже измены – то, чего обычная женщина просто не в состоянии простить. Было лишь два исключения. Во-первых, не прощала, когда ей напоминали, что она не русская (о просчете Фридриха II, который обошелся ему поражением в войне, я уже упоминала). Во-вторых, злых, а уж тем более презрительных высказываний о России. В особенности, если их позволяли себе русские. Узнав о таких высказываниях князя Хованского, она пишет московскому губернатору графу Петру Семеновичу Салтыкову: «Очевидно, что, несмотря на свое пребывание во Франции, князь забыл, что за подобные речи сажают в Бастилию. К счастью для него, императрица не зла, и злой язык князя Хованского не заставит ее изменить свой характер. Только Салтыков хорошо сделает, если предупредит его в том, что если он не замолчит, то отправится в такое место, где и ворон костей его не сыщет». И приписывает по-французски: «Хорошенько задайте ему страху, чтобы он попридержал свой отвратительный язык, так как иначе я вынуждена буду сделать ему больше зла, чем причинит ему этот страх».

Вместе с тем она никогда не была шовинисткой. Прекрасно понимала, что правит многонациональной и многоконфессиональной страной, и относилась ровно и доброжелательно ко всем своим подданным. Когда Святейший Синод подал ей жалобу на казанского губернатора за то, что тот разрешил построить в городе несколько мечетей, она ответила: «Как Господь терпит на земле все вероисповедания, языки, все религии, так и императрица, следуя в этом Его святой воле и Его заповедям, поступает, прося только, чтобы между ее подданными царили всегда любовь и согласие».

Когда буйные выходки черкесов вынудили задуматься о способах их умиротворения, приближенные предложили употребить оружие. Она возразила: «Я знаю только одно действительное средство: торговля и удобство жизни, которые смягчат нравы этих народов». Цитировать эти ее слова горько и странно: неужели никто из сильных мира сего никогда их не прочитал (почти за два с половиной века!)…

Незадолго до смерти она напишет:

Одно верно, что я никогда ничего не предпринимала, не убедись предварительно, что все, что я делала, – было согласно с благом моего государства. Это государство сделало для меня бесконечно многое, и я думаю, что моих индивидуальных способностей, направленных к благу, процветанию и высшим интересам этого государства, едва лад достаточно для того, чтобы я могла поквитаться с ним.

Поквиталась. Не как хотела – как сумела. Как позволили время и обстоятельства. Но большего для России не удалось сделать ни одному ее правителю. Начала с малого, но важного для каждого из ее подданных, исключая самых богатых, процент которых в России всегда был невелик. Первый указ новой императрицы – о снижении цен на соль. Важность его сегодня трудно оценить: соль стоит копейки. Тогда она была на вес золота. Но без золота-то обходится большинство. А без соли? Народ благословлял матушку-царицу.

Узнав, что цена за фунт мяса поднялась с двух копеек до четырех, она приказала закупить за казенный счет столько скота, чтобы вернулись прежние цены. За тем, чтобы не смели повышать цены на хлеб, следила самолично. Ее народ должен быть сыт! И в самом деле – матушка.

Делами старалась она оправдать свое беззаконное воцарение. Понимала: власть выглядит законной, только если она успешна. По ее повелению в Российской империи основано более 150 городов. Еще важнее – рост населения. Когда Екатерина пришла к власти, в стране жило 19 миллионов человек. В конце ее царствования – 36 миллионов. Население Петербурга с 60 тысяч выросло до 200. И, что немаловажно, в столице нашлось место для представителей всех народов империи. Город Петра (она любила его так называть) приобрел при ней «великолепие, которое соответствовало столице столь пространного государства».

Из 34 лет царствования 17 она воевала. Ее осуждают: войны-то вела захватнические. Но вспомним о реалиях времени: XVIII век был не только галантным, он был кровавым. Все воевали со всеми за господство над территориями, природными богатствами, людьми. Территории, завоеванные для России Екатериной II, превышали завоевания Петра I. Ученица превзошла учителя, которого боготворила. Кстати, на ее рабочем столе, за которым она проводила не менее 8 часов в день, всегда стояла табакерка (она нюхала табак) с портретом Петра. «Я мысленно спрашиваю это великое изображение, что бы он сделал на моем месте?» Петр удивил Европу своими победами. Екатерина к ним приучила. При ней мир признал Россию великой державой. Канцлер Безбородко без ложной скромности вспоминал: «Ни одна пушка в Европе без позволения нашего пальнуть не могла».

О Екатерине-политике, государственном деятеле можно писать и писать. Недаром ее правлению посвящены многие тома исторических исследований. Я написала о ее деяниях предельно кратко, потому что задача передо мной другая: психологический портрет женщины на троне. В мотивах ее поступков как правительницы разбираться не надо, они очевидны: величие и слава России (любой ценой!). От своей страны она себя не отделяет, потому слава страны – это и ее слава, императрицы Екатерины Великой. И – наоборот. Именно поэтому она так дорожит своей репутацией просвещенной монархини (имею в виду ее переписку с Вольтером и Дидро). Здесь не только и не столько личные амбиции, сколько престиж державы.

Что же касается Екатерины-человека, женщины, то в побудительных мотивах ее поступков, в ее отношениях с людьми разбираться куда сложнее (но и интереснее). Прежде всего потому, что масштаб этой личности, а значит, и ее чувства, ее реакции не поддаются привычным оценкам, несоизмеримы ни с какими стандартами.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.