Часть II

Часть II

Глава 1

Предшественники Соловков

Условия жизни в прежних лагерях — «Белый дом» — 10 000 расстрелянных — Массовые затопления — Следственная комиссия — Оставшиеся перемещены на Соловецкие острова

До 1922 года Холмогоры[14] и Пертоминск выполняли функцию, которая сейчас возложена на Соловки. Попав на Соловки в начале 1924 года, я встретил несколько человек, осужденных по статье «контрреволюция» и оставшихся в живых. Они находились в заключении в этих местах. На Соловки их переместили в 1922 году. Я бы хотел коротко остановиться на том, что рассказывали эти чудом уцелевшие люди.

Концлагеря в Холмогорах и Пертоминске были созданы советским правительством в конце 1919 года. Люди высылались туда из всех уголков России и должны были жить в наскоро выстроенных бараках. Эти помещения никогда не отапливались, даже в разгар зимы (когда температура в этих северных широтах опускается до минус 50–60 градусов по Цельсию, то есть от 90 до по градусов по Фаренгейту).

Заключенным выдавался следующий паек: одна картофелина на завтрак, картофельные очистки, сваренные в воде, на обед и одна картофелина на ужин. Ни кусочка хлеба, ни унции сахара, не говоря уже о мясе или масле. И эти люди, доведенные муками голода до отчаяния, поедали кору на деревьях, будучи не в состоянии противостоять истощению. Они, под страхом пытки или расстрела, вынуждены были соглашаться на самую тяжелую работу: корчевать пни, работать в каменоломнях, сплавлять лес.

Им было категорически запрещено переписываться с родными, принимать от них посылки с едой или одеждой. Все письма уничтожались, а пища пожиралась лагерной охраной. Ею же использовались и носильные вещи, присылаемые заключенным.

После поражения генералов Деникина и Врангеля (что соответствует концу 1919-го и 1920-му году) взятые в плен белые офицеры и солдаты, а также гражданские лица с отвоеванных у белых территорий — мужчины, женщины и дети — были сосланы в Холмогоры этап за этапом. А после подавления Кронштадтского восстания в апреле 1921 года все матросы, взятые под стражу большевиками в количестве около двух тысяч человек, тоже были присланы туда. Остатки колчаковской армии, сибирские и украинские атаманы, крестьяне из Тамбовской губернии, примкнувшие к антоновскому движению, десятки тысяч представителей интеллигенции всех национальностей и вероисповеданий, кубанские и донские казаки — все стекались широким потоком в Холмогоры и Пертоминск.

Высшее начальство в этих лагерях назначалось Москвой и исполняло предписания, полученные оттуда, средний и низший персонал набирался из арестованных чекистов, которые были сосланы по причине слишком очевидного грабежа, взяточничества, пьянства и других нарушений. Эти ребята, не располагая ничем другим для мщения за потерю выгодных должностей в Чрезвычайных Комиссиях центральной России, обращались с лагерными заключенными с неописуемой жестокостью.

Помощник коменданта в Холмогорах — поляк Квициньский — был особенно свиреп. На совести этого палача-садиста ужасы так называемого «Белого дома», располагавшегося в окрестностях Холмогор. «Белым домом» именовалась усадьба, покинутая ее владельцами. Там находилось выбеленное в белый цвет здание. Здесь в течение двух лет — с 1920 по 1922 годы — по распоряжению Квициньского ежедневно производились расстрелы. Устрашающая слава «Белого дома» удваивалась еще и потому, что тела казненных не убирались. И к концу 1922 года все помещения «Белого дома» были наполнены трупами до самого потолка.

Две тысячи матросов из Кронштадта были расстреляны в три дня. Запах разложившихся тел отравлял воздух на целые километры вокруг. Смрад, который не уменьшался ни днем, ни ночью, заставлял заключенных в лагере задыхаться и даже терять сознание. Три четверти жителей города Холмогоры оказались не в состоянии выносить все это и покинули свои дома.

Без всякого сомнения, Советское правительство знало о тех ужасах, которые творились в Холмогорах и Пертоминске: не могло не знать. Но будучи заинтересованным в безжалостном уничтожении своих врагов, подлинных и мнимых, руководители Коммунистической партии ограничились лишь умыванием рук.

Казни осуществлялись не только в «Белом доме», но и в других местах. Чекисты практиковали следующий метод: они входили к заключенным и, указывая на избранные жертвы, произносили: «Один, два, три». «Один» значило, что заключенный будет расстрелян в тот же день, «два» — его расстреляют завтра, «три» — казнят послезавтра. Это обычно делалось, когда прибывала новая большая партия и появлялась острая необходимость в камерах для вновь прибывших.

Согласно свидетельству очевидцев, в Холмогорах и в Пертоминске было расстреляно около 10 000 человек. Как это ни ужасно, но в этой цифре нет ничего поразительного. Ибо в течение трех лет подряд, вплоть до своего расформирования, эти лагеря составляли главную тюрьму всей Советской России. В огромные этапы, из всех уголков европейской и азиатской России, попадали те, кого по каким-либо причинам было нежелательно убивать на месте. Например, все, «амнистированные» местными властями.

Палачи в Холмогорах и Пертоминске прибегали и к другому способу уничтожения заключенных — они их топили. Из всего множества случаев, мне известных, я остановлюсь лишь на следующих.

В 1921 году четыре тысячи бывших офицеров и солдат армии Врангеля погрузили на борт баржи, и это судно было потоплено чекистами в устье Двины. Тех, кто еще мог удерживаться на поверхности воды, расстреляли.

В 1922 году несколько барж загрузили заключенными, которых потопили в Двине прямо на глазах у людей. Несчастные пассажиры с других, непотопленных барж, среди которых было много женщин, были высажены на одном из островов близ Холмогор и расстреляны из пулеметов прямо с барж.

Массовые убийства на этом острове продолжались довольно долго. Как и «Белый дом», он был заполнен трупами. Тех, кто избежал расстрела, чекисты убивали непосильным трудом. Заключенным полагался упомянутый уже паек, а ведь среди них были старики и женщины, которые работали по двенадцать часов. Считалось большой удачей найти в поле гнилой картофель, который прямо сырым с жадностью поедался на месте.

Когда чекисты заметили, что местные жители (саами, зыряне, самоеды) бросали хлеб в толпу проходящих мимо их хижин заключенных, они стали водить несчастных на работу иным маршрутом, через густой лес и болота.

Если новоприбывший заключенный был прилично одет, его тут же расстреливали для того, чтобы поскорее забрать одежду.

Ранним летом 1922 года матрос из Кронштадта, который, к счастью, остался жив, бежал из холмогорского лагеря. Ему удалось добраться до Москвы, где он, используя старые связи, добился приема во ВЦИКе[15] и сказал Калинину: «Делайте со мной что хотите, но обратите внимание на те ужасы, которые творятся в северных лагерях».

А к этому времени чекисты уже уничтожили 90 процентов всех заключенных. «Человеколюбие» коммунистов было доказано с полной очевидностью, и ВЦИК, сменив гнев на милость, снисходительно выслушал мольбы беглого матроса.

В конце июля из Москвы в Холмогоры была направлена комиссия для инспекции лагеря. Ее председателем стал некий Фельдман. Сам Фельдман не сумел скрыть своего ужаса, вызванного увиденным и услышанным в этих местах. Он расстрелял комендантов лагеря, а их помощников и прочий персонал направил в Москву, якобы для расследования. Однако, все чекисты были помилованы и получили ответственные должности в учреждениях ГПУ в южной России.

Фельдману, прекрасно понимавшему, что и «Белый дом», и десятки тысяч наполнявших его трупов являются грузом на совести Москвы, пришлось уничтожить все следы того, что там произошло. Поэтому он распорядился все сжечь. Комиссия Фельдмана была уполномочена ВЦИКом амнистировать заключенных в обоих лагерях, и только рядовые уголовники (шпана) получили свободу. Никто из контрреволюционеров не был амнистирован.

В августе 1922 года оставшихся контрреволюционеров под надежной охраной переправили по Кеми из Пертоминска и Холмогор на Соловецкие острова.