Постулат шестой. Революция имеет целью создать взамен порочной плановой системы эффективную экономику

Постулат шестой. Революция имеет целью создать взамен порочной плановой системы эффективную экономику

На Руси никогда не было нормальной, вольной частной собственности… Частная собственность — материя и дух цивилизации

А.Н.Яковлев

Горе — думается мне — тому граду, в котором и улица, и кабаки безнужно скулят о том, что собственность священна! наверное, в граде сем имеет произойти неслыханнейшее воровство!

М.Е.Салтыков-Щедрин

В России делается попытка насильно вместить ее хозяйство в структуры либеральной экономики ("вернуть в лоно цивилизации"). Очевидно, что проект по глубине несопоставим с революцией 1917 года. Тогда претензии ограничивались социально-экономическим укладом и идеологией. Сейчас речь идет о смене типа цивилизации. Вся схема экономической реформы отражает ненависть к России и убожество мышления интеллигента-западника. Недавно целая группа иностранных экспертов была вынуждена признать: "Политика экономических преобразований потерпела провал из-за породившей ее смеси страха и невежества".

Перестройка средствами идеологического воздействия опорочила в общественном сознании образ прошлого (многократно преувеличив его дефекты) и пообещала взамен обеспечить народу благоденствие. Интеллигенция приложила огромные усилия, чтобы эта идея "овладела массами", и она добилась своего. И при этом сразу же проявилась родовая болезнь русской интеллигенции — в своих философско-экономических воззрениях она придает гипертрофированное значение распределению в ущерб производству.

Фетишизация рынка (механизма распределения) началась с 1988 года, но уже и раньше состоялась философская атака на саму идею жизнеобеспечения как единой производительно-распределительной системы. Мы уже упоминали идею "тектонического сдвига всего нашего хозяйства в сторону продуктов потребления". Было оказано сильнейшее давление на остатки планирования. Например, были резко уменьшены все капиталовложения в энергетику, хотя специалисты с отчаянием доказывали, что сокращение подачи энергии и тепла в города Севера и Сибири просто приведет к исчезновению "потребителей". За 1988-91 годы было подорвано воспроизводство основных фондов базовых отраслей промышленности, на которых основывается вся нормальная жизнедеятельность людей, включая потребление. Сейчас страна "проедает" остатки промышленной инфраструктуры, созданной советским режимом.

Мы помним, что весь пафос в сфере экономики начиная с 1988 года был сосредоточен на сломе "ненормальной" административно-командной системы. "На то и революция, чтобы ломать отжившее, застойное, все то, что мешает быстрому движению вперед. Без ломки не расчистишь площадку для нового строительства. Вот и перестройка означает решительную, крутую ломку…", — говорил М.С.Горбачев.54

Каков же был тот чудодейственный аргумент, который убедил интеллигентов поддержать слом экономической системы, на которой было основано все жизнеобеспечение страны? Ведь не шуточное же дело было предложено. Аргументом была экономическая неэффективность плановой системы. Это было как заклинание. Люди, привыкшие рационально мыслить в своей сфере, поразительным образом приняли на веру, как некое божественное откровение, разрушительную идею, воплощение которой потрясало весь образ жизни огромной страны. Никто даже не спросил, по какому критерию оценивается эффективность.

Почти никто не усомнился, не потребовал мало мальски серьезной проверки. А ведь основания для сомнений были налицо. Более того, невозможно предположить, что "архитекторы" выдвигали этот тезис искренне — они реальность знали достаточно хорошо. Вот их самые грубые методологические подтасовки:

1. В качестве стандарта сравнения экономики СССР были взяты развитые капиталистические страны — очень небольшая группа, в которой проживает лишь 13 проц. человечества. Этот выбор абсолютно ничем не обоснован (ни исторически, ни логически). Самые элементарные критерии подобия, необходимые для такого сравнения, не соблюдаются.

2. За 400 лет Запад сформировал главную производительную силу своей экономики — "человека фабричного" с особой мотивацией, трудовыми навыками и даже с особой физиологией (в частности, суточными биоритмами). Такой рабочей силой СССР, прошедший основной этап первичной индустриализации одно-два поколения назад, еще не обладает. По этому важнейшему ресурсу сравнение просто некорректно (а эффективность — это результат, соотнесенный с ресурсами).

3. В ХХ веке состояние экономики в большой степени определяется использованием новых технологий. СССР был лишен доступа к продукту мощного совокупного научно-технического потенциала капиталистического мира, а собственная наука могла обеспечить хорошими технологиями лишь немногие ключевые отрасли.

4. Страны первого мира, взятые за образец, получили для своего развития огромный стартовый капитал за счет ограбления колоний. На эти деньги было создано "работающее" до сих пор национальное богатство (дороги, мосты, здания, финансовый капитал и т.д.).55 СССР не имел таких источников, Россия не эксплуатировала, а, наоборот, инвестировала национальные окраины. Отставание в накопленном национальном богатстве колоссально, и форсированное преодоление этого разрыва отвлекало от "наполнения прилавков" очень большие ресурсы.56

5. За последние 50 лет экономическое и технологическое развитие протекает исключительно нелинейно. Сравнивать системы, находящиеся на разных стадиях своего жизненного цикла, неправомерно. В частности, СССР в 70-80-е годы вошел примерно в ту фазу индустриального развития, которую Запад прошел в 30-е годы с тяжелейшим структурным кризисом. Напротив, в 50-60-е годы никому и в голову не приходило говорить о неэффективности плановой экономики.57

6. Капиталистическая экономика существует в форме единой, неразрывно связанной системы "первый мир — третий мир". Т.н. развитые страны представляют собой лишь витрину, небольшую видимую часть айсберга этой системы. Эта часть потребляет около 80 процентов ресурсов и производит около 80 проц. вредных отходов. Массивная часть ("третий мир") поставляет минеральные, энергетические и человеческие ресурсы и принимает отходы. Создав экономические и политические рычаги (внешний долг, подготовка элиты, коррупция администрации, военная сила), первый мир за последние десятилетия создал эффективную систему сброса в третий мир не только отходов и вредных производств, но и собственной нестабильности и кризисов.58

Стыдно напоминать прописные истины, которые можно найти в любом международном справочнике, но приходится — их чудесным образом забыли. США, обладая богатейшими минеральными ресурсами, импортируют 91 проц. хромовой руды, 96 кобальта, 98 марганца, 72 никеля и 87 олова. Потому что это во много раз дешевле.

Если хоть на минуту представить себе, что Запад внезапно оказался отрезанным от потока ресурсов из третьего мира, его экономика испытала бы коллапс, после которого, скорее всего, там ввели бы жесткую систему планирования. Малейшие попытки хоть небольшой части третьего мира контролировать поток ресурсов вызывают панику на биржах и мобилизацию всех средств давления. Война в Ираке, лишенная всякого идеологического прикрытия, это показала с полной очевидностью. За один день операции "Буря в пустыне" Запад тратил до полутора миллиардов долларов. Почему такая щедрость? Потому, что 1 доллар, вложенный в Ближний Восток, давал 7 долл. прибыли.

CCCР доступа к дешевым ресурсам третьего мира (в том числе экологическим) был лишен.

Тезис о неэффективности советской экономики с использованием критерия "полные прилавки" (вернее, уровень потребления) очевидно несостоятелен, если его прилагать ко всей системе "первый мир — третий мир", а не к ее витрине. В среднем уровень потребления всех людей, непосредственно включенных в технологическую цепочку производства капстран (боливийских индейцев, добывающих олово, или собирающих компьютеры филиппинских девочек), был гораздо ниже, чем в СССР.

7. Вплоть до перестройки Россия (СССР) жила, по выражению Менделеева, "бытом военного времени" — лучшие ресурсы направляла на военные нужды. Как бы мы ни оценивали сегодня эту политику, она не была абсурдной и имела под собой исторические основания. Ее надо принять как факт. Вспомним, как У.Фостеp, министp пpи Тpумене и пpи Кеннеди, обосновывал удвоение военных pасходов США: это, мол, заставит СССР сделать то же самое и "лишит pусский наpод тpети и так очень скудных товаров наpодного потpебления, котоpыми он pасполагает".

Та часть хозяйства, которая работала на оборону, не подчинялась критериям экономической эффективности (а по иным критериям она была весьма эффективной). По оценкам экспертов, нормальной экономикой, не подчиненной целям обороны, было лишь около 20 проц. народного хозяйства СССР. Запад же, при его уровне индустриализации, подчинял внеэкономическим критериям не более 20 проц. хозяйства. Если демократы говорят, что прямо "на прилавки" работала лишь 1/5 нашей экономики — против 4/5 всей экономики капиталистического мира, то сравнивать надо именно эти две системы. И сказать, что плановая система справлялась хуже — значит просто отказаться от всех норм рационального мышления и от всяких следов интеллектуальной совести. Да и обеспечить военный паритет на современном уровне убогая и неэффективная экономика не смогла бы. Пусть подумает наш интеллигент, что означает создать и наладить крупномасштабное серийное производство такого, например, товара, как МИГ-29.

Не могу не сделать здесь лирического отступления. Сегодня интеллигенция России "как бы забыла" о холодной войне и считает гонку вооружений в СССР признаком идиотизма советской системы. Думаю, здесь отключение исторической памяти подкрепляется нечистой совестью человека, смутно сознающего, что его мозги промыты "Голосом Америки". Но заметьте: ни один военный из демократов не взял на себя смелость заявить, что вооружаться не было нужды.

Сегодня мы получаем кое-какой доступ к документам холодной войны. Сразу после так любимой демократами речи Черчилля в Фултоне было собрано совещание пpомышленных магнатов США фоpмулиpуется. Вот выдержки из резолюции: "Россия — азиатская деспотия, пpимитивная, меpзкая и хищная, воздвигнутая на пиpамиде из человеческих костей, умелая лишь в своей наглости, пpедательстве и теppоpизме" — это о союзнике, который вчера спасал тебя в Арденнах. И вывод: чтобы блокировать Россию, США должны получить пpаво контpоля за пpомышленностью всех стpан и pазместить свои лучшие атомные бомбы "во всех pегионах миpа, где есть хоть какие-то основания подозpевать уклонение от такого контpоля или заговоp пpотив этого поpядка, а на деле немедленно и без всяких колебаний сбpасывать эти бомбы везде, где это целесообpазно". Это надо читать, вдумываясь в каждое слово.

У меня лично при обсуждении гонки вооружений встает другой образ. В 1956 г. в МГУ вел у нас занятия по общевойсковой подготовке молодой красивый майор. Объясняя автомат Калашникова, он взял его в руки, как драгоценность, и сказал: "Ребята! Вы — счастливое поколение. Вы становитесь мужчинами, имея этот прекрасный автомат". И вдруг побледнел, губы задергались, так что мы перепугались, подумали: контуженный. На перемене он объяснил. Ему вспомнилось, как в 1941 г. их, курсантов пехотного училища, бросили остановить прорыв немцев. Оружия не было. Они заклепали учебные винтовки, но и тех была одна на троих. И он бежал в атаку рядом с другом и ждал, когда того убьют — очень не хотелось умирать, не сделав ни одного выстрела. Я поражаюсь тому, что многие из сидевших вместе со мной в той аудитории на 8-м этаже главного здания МГУ, это забыли.

Знаю, что для многих все это — слишком сложные и отвлеченные рассуждения. Вспомним совсем грубый тезис, в котором, похоже, тоже мало кто осмеливается сомневаться. Суть его в том, что плановая экономика оказалась неконкурентоспособной. Мол, худо-бедно тянула, с голоду не подыхали, но соревнование с Западом проиграла. Так оставим пока в стороне сложные понятия лучше-хуже, эффективно и т.п., а разберем вещь абсолютную: конкурентоспособность товаров.

Это проще, ибо товар, после того как произведен, отчуждается от производителя и живет собственной жизнью. Из него исчезают "качества" экономики, а остаются лишь полезность и цена. Когда на рынке соревнуются три слитка стали одинакового качества (а оно поддается контролю), то неважно, кто их произвел: демократический "синий воротничок", задавленный планом советский сталевар или раб за колючей проволокой. Конкурентоспособность таких слитков на рынке определяется исключительно их ценой. А в случае товаров менее стандартных — соотношением "качество-цена". Это — единственный критерий. Рассуждения о том, хорош или плох план, хорошо или плохо рабство, не имеют к делу никакого отношения.

Рассмотрим три очень сложных товара: алюминий, антибиотики, поездка на метро. Чистый алюминий — идеальный случай товара, на котором идеология, экономический строй и т.д. не оставляют никакого следа. Ему даже дизайн не нужен, только установленный по мировым стандартам состав. СССР производил много этого товара, и по такой низкой цене, что с самого начала перестройки к нам хлынули жулики, которые скупали алюминиевую посуду, сплющивали ее под прессом и отправляли на свою рыночную родину. Вывод: по такой важной для современной технологии позиции как алюминий советская экономика производила товар, побеждавший всех своих конкурентов.

Возьмем антибиотики. Передо мной тюбик глазной мази из тетрациклина, тонкая штучка. Из последних партий советского продукта. Цена 9 коп. Как-то за границей после сильного ветра заболели у меня глаза, и пришлось мне купить такой же тюбик. Почти 4 доллара. Абсолютно такой же (видно, на Казанском фармзаводе та же импортная линия для упаковки). Как химик, я знаю, что наш тетрациклин — очень хорошего качества. Можно считать, что у меня в руке — два товара с идентичной полезностью. Различие — в цене. Когда был произведен советский тюбик, у нас на черном рынке давали за доллар 10 руб. Значит, цена нашего тюбика была 0,009 доллара. Девять тысячных! Были кое-какие дотации, но это мелочь, менее тех же 9 коп. Важно, что СССР производил товар с розничной ценой в 4 тысячи раз ниже, чем на Западе. Если бы он мог выбросить на рынок этот товар пусть по 2 доллара, то разорил бы всех конкурентов, а на полученную огромную прибыль мог бы расширить производство настолько, что обеспечил бы весь мир.

Наконец, метро. "Произвести" одну поездку — значит приобрести и соединить огромное количество разных ресурсов, производимых страной (НИОКР, стройматериалы, машины, энергия, кадры). Сумма этих ресурсов производилась в СССР за 5,1 коп (с людей брали 5 коп, но не будем мелочиться). По качеству наше метро даже сегодня намного лучше, чем в Нью Йорке — это, скрипя зубами, признает даже Геннадий Хазанов. В США сумма ресурсов для обеспечения одной поездки на метро в Нью Йорке производится за 1,5 доллара (плюс дотации мэрии, нам неизвестные). Итак, если бы могли выйти на рынок в этой сфере, мы предожили бы ту же (или лучшую) услугу по цене 0,005 доллара — против 1,5 доллара. В три тысячи раз дешевле! И не надо никаких сказочек про громадные дотации государства — у метро их было 0,1 коп. на поездку. Да и не может государство никакими дотациями покрыть разницу в тысячи раз, а если может, то это дела не меняет. Значит, какая-то другая часть экономики так сверхэффективна, что позволяет концентрировать у государства совершенно немыслимые средства.

И то же самое — по всем товарам, куда ни глянь. Вспомните: ведь 99 проц. людей поверили, будто колхозы по сравнению с западным фермером неконкурентоспособны. Нам даже показывают по ТВ, как недосягаемый идеал, "эффективных" финляндских фермеров, целый сериал. Но это же чушь! С 1985 по 1989 г. средняя себестоимость тонны зерна в колхозах была 95 руб, а фермерская цена тонны пшеницы в Финляндии 482 долл. Доллара! Колхозник мог выбросить на финский рынок пшеницу в 10 раз дешевле, чем фермер — и при этом имел бы прибыль 500 проц. Кто же из них неконкурентоспособен?

Я специально выбрал такие товары, в производство которых вовлекается большая часть экономики, на их цене сказывается состояние множества отраслей. Трех-четырех таких примеров из разных областей вполне достаточно, чтобы сделать вывод об экономике в целом. А если говорить, например, о такой сфере как производство оружия (где наша конкурентоспособность никогда не подвергалась сомнению), то в нее вообще вовлечена вся экономика.

То, что интеллигенция поверила в миф о советских товарах, говорит о ее полной беззащитности против манипуляции сознанием. Но как же "компетентные" экономисты, хотя бы не из команды Гайдара? Вот это — загадка. Из всех моих разговоров с этими людьми я вынес тяжелое ощущение интеллектуальной патологии. Полный отказ от логики (это — как минимум). Любая попытка установить "систему координат" отвергалась, любой вопрос сразу "замазывался". Говоришь об алюминии, а тебе в ответ про сталинские репрессии и тайные страдания Шостаковича. И бесполезно было признать все это и попытаться ограничить тему: пусть мы были "империя зла", но товары-то конкурентоспособны? Куда там.

Из всего сказанного вовсе не следует, что экономика СССР была устроена хорошо или что надо вернуться к прежней системе. Это — совсем другая тема. Здесь для нас выяснение истины в сравнении эффективности даже не существенно. Ведь мы говорим именно о мышлении интеллигенции и ее поразительной доверчивости к самым сомнительным доктринам. Она легко восприняла фальшивые критерии эффективности, легко согласилась разрушить лучшую часть национального достояния (системы военно-промышленного комплекса). Она легко согласилась на демонтаж всех тех "нецивилизованных" (т.е. отсутствующих на Западе) систем жизнеобеспечения, которые позволяли при весьма небольшом еще национальном богатстве создать всем гражданам достойный уровень жизни. Интеллигенция, шумно радуясь "освобождению мышления", с поразительной покорностью подчинилась гипнозу самых примитивных идеологических заклинаний, например, призыву перейти к "нормальной" экономике. И никто не спросил: каковы критерии "нормального"? Что же "нормального" в экономике, при которой все склады в России затоварены лекарствами, а дети в больницах умирают от недостатка простейших препаратов? Что нормального в том, что резко сократилось потребление молочных продуктов даже детьми — а молоко и сметана скармливаются скотине?

Поражает та наглость, с которой лгут демократы в связи с экономикой. Вот, 2 ноября 1996 г. на ТВ поднята проблема банкротства АЗЛК — одного из автомобильных гигантов России, с 28 тыс. рабочих мест. Начальник комиссии по банкротствам г-н Мостовой, попыхивая сигарой, цедит: "АЗЛК будет продан за 1 доллар". Завод, который только что обновил все производственные помещения и установил новенькое, с иголочки, оборудование. Одно здание заводоуправления стоит сотню миллионов долларов. Ну, ладно, видно, настоящую цену мафия заплатит негласно. Дело в другом. Тут же появляется "эксперт" — бывший министр финансов Б.Федоров. С заботой о россиянах, которые страдали от тоталитарного советского АЗЛК: "В СССР нас обязывали покупать "москвичи", хотя при тогдашнем соотношении рубля и доллара советский человек за те же деньги мог купить прекрасный "форд"!". Представляете, в какой кошмарной экономике мы жили? И репортер не ахнул, услышав эту чушь. Не спросил: а как можно было за неконвертируемые рубли купить "форд"? И сколько он стоит хотя бы на доллары? И почему за границей "москвичи" за 12 тыс. долларов раскупаются быстрее, чем "форды"? Федоров врал спокойно, ибо знал: средний интеллигент поверит любому его бреду.

На что же надеялась интеллигенция, приняв на веру миф о столь вопиющей неэффективности народного хозяйства СССР, что единственным выходом было признано его тотальное разрушение? Ведь самый заядлый романтик смутно все же подозревает, что какая-то система производства существовать должна, без этого не проживешь. И было принято, как сугубо религиозная вера, убеждение, будто стоит сломать эти ненавистные структуры плановой экономики, и на расчищенном месте сама собой возникнет рыночная экономика англо-саксонского типа. Надо только разрешить! Здесь проявилось мышление интеллигенции как больной гибрид самого вульгарного марксизма и обрывков западных идей с утопическими воззрениями. Для интеллигенции в перестройке как будто не существовало неясных фундаментальных вопросов, не было никакой возможности даже поставить их на обсуждение. Наша интеллигенция с юношеским энтузиазмом поверила в экономический либерализм (не читая, разумеется, ни Фридмана, ни фон Хайека) — одновременно продолжая исповедовать истмат в той мере, в какой он либерализму не противоречит (не читая также и Маркса).

В нынешнем проекте либерализации проблема представляется в виде ее экономической модели. Но экономика — лишь видимая часть айсберга проблемы. Главное — культура и мировоззрение. Игнорировать эту "подводную часть" просто нельзя — она все равно проявится, сколь детально ни прорабатывай экономический срез вопроса.

Представление о собственности. А.Н.Яковлев поднимает его на небывалую в мире, религиозную высоту: "Нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности".

Поговорим о священности — остальное прикладывается само собой. Известно, что частная собственность — это не зубная щетка, не дача и не "мерседес". Это — средства производства. Тот, кто их не имеет, вынужден идти к тебе в работники и своим трудом производить для тебя доход. "Из людей добывают деньги, как из скота сало", — гласит пословица американских переселенцев, носителей самого чистого духа капитализма. Единственный смысл частной собственности — извлечение дохода из людей.

Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу, Мамоне). Даже иудаизм на стадии утверждения Закона Моисея. В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, куда отплыли эти святоши, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на такое создание идола, а утвердили: частная собственность — предмет общественного договора. Она не священна, а рациональна. О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.

И вот, в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и марксизма, вдруг, как из пещеры, появляется академик по отделению экономики и заклинает: священна! священна! А за ним целая рать шестерок из прессы и ТВ. Что же это творится, господа? Нельзя же так нахально переть против законов Моисея и диалектического материализма.

Представление о сущности человека. Глубокие социальные реформы невозможно провести (даже в условиях кровавой диктатуры), если большая или хотя бы значительная часть общества не признает их справедливыми в соответствии с теми представлениями о Добре и зле, которые бытуют в национальном сознании. Наши либералы и не делали попытки найти компромисс между своей моделью и воззрениями православных и мусульманских народов — они просто отвергали и высмеивали в оскорбительной форме эти воззрения.

"Естественное право" рыночной экономики базируется на утверждении эгоизма, присущего свободному индивидууму — "атому человечества", для которого экономика — арена борьбы за существование. Такое видение человека (а значит, и рыночная экономика) в христианском мире стало возможным лишь благодаря отходу от евангельского представления о человеке при Реформации. Личность освободилась от оков этики религиозного братства. Философ капитализма Макс Вебер пишет: "Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим внутренним закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мыслимая связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства".59

Другой великий философ либерализма, Гоббс, пpедставляет человека одиноким, зависящим только от себя самого и находящимся во вpаждебном окpужении, где его пpизнание дpугими опpеделяется лишь властью над этими дpугими. Равенство людей-"атомов" пpедполагает как идеал не любовь и солидаpность, а непpеpывную войну, пpичем войну всех пpотив всех. По Гоббсу, "равными являются те, кто в состоянии нанести дpуг дpугу одинаковый ущеpб во взаимной боpьбе".

Эта модель экономики принципиально конфронтационна, и выбор между сотрудничеством и борьбой сделан сознательно. Гоббс пишет: "хотя блага этой жизни могут быть увеличены благодаpя взаимной помощи, они достигаются гоpаздо успешнее подавляя дpугих, чем объединяясь с ними".

Язык, независимо от воли политиков, отражает представление людей о том или ином явлении. В советский период в нашем языке часто фигурировало слово битва. Уж как над этим потешались демократы. Между тем, это всегда была битва за что-то хорошее (за хлеб, за здоровье, за грамотность) против объективных, противостоящих человеку условий. И в этой битве наше общество представлялось единым целым — семьей, артелью, содружеством. Что же доминирует в нашем языке сегодня, после победы демократов? Слова социальная защита и социальная незащищенность. Оказывается, создано общество, в котором надо срочно защищать стариков, детей, учителей, офицеров — почти всех! От кого же? От общества — от стариков, от детей, от учителей и т.д. Внезапно каждый человек и каждая социальная группа оказались в джунглях. Если они быстро не обзаведутся средствами защиты (а лучшее средство защиты — нападение), то их сожрут, растерзают, затопчут. К чему же нас привели!

Насколько либеральная модель согласуется с тем видением человека, которое сложилось в России и затем в СССР? Никто из самых крайних либералов даже не отрицает, что не согласуется. Большинство населения, независимо от поверхностных идеологических деклараций, продолжает сохранять свойственное общинной психологии представление о человеке, привержено уравнительному идеалу и чувствует себя уверенно лишь в тех или иных солидарных структурах. Оно не желает в джунгли.

Атомизация человека в буржуазном обществе была дополнена идеологией социал-дарвинизма ("выживание наиболее способных"). Особый его всплеск был вызван кpизисом конца 20-х годов. В Англии уважаемый ученый сэp Джулиан Хаксли пpизывал к меpам, не допускающим, чтобы "землю унаследовали глупцы, лентяи, неостоpожные и никчемные люди". Чтобы сокpатить pождаемость в сpеде pабочих, Хаксли пpедложил обусловить выдачу пособий по безpаботице обязательством не иметь больше детей. "Наpушение этого пpиказа, — писал ученый, — могло бы быть наказано коpотким пеpиодом изоляции в тpудовом лагеpе. После тpех или шести месяцев pазлуки с женой наpушитель, быть может, в будущем будет более осмотpительным". Немало было и "научно обоснованных" возражений против программ социальной помощи, нарушающей закон борьбы за существование. Как выразился Ницше, "сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа".

Но культура России совершенно иная. В России дарвинизм был воспринят быстро, но неприемлема была его мальтузианская компонента. Произошла адаптация дарвинизма к русской культурной среде ("Дарвин без Мальтуса"). Главный тезис этой "немальтузианской" ветви дарвинизма, связанной прежде всего с именем П.А.Кропоткина, сводится к тому, что возможность выживания живых существ возрастает в той степени, в которой они адаптируются в гармоничной форме друг к другу и к окружающей среде. Эту концепцию П.А.Кропоткин изложил в книге "Взаимная помощь: фактор эволюции". Он резюмирует: "Взаимопомощь, справедливость, мораль — таковы последовательные этапы, которые мы наблюдаем при изучении мира животных и человека. Они составляют органическую необходимость, которая содержит в самой себе свое оправдание и подтверждается всем тем, что мы видим в животном мире… Чувства взаимопомощи, справедливости и нравственности глубоко укоренены в человеке всей силой инстинктов. Первейший из этих инстинктов — инстинкт Взаимопомощи — является наиболее сильным".

Cегодня и духовные лидеры западной цивилизации отдают себе отчет в том, что постулат о природном индивидуализме человека — миф. Ведь говорил в 1984 г. Фридрих фон Хайек, духовный отец наших либералов, что для нормальной работы рыночной экономики "люди должны изжить некоторые естественные инстинкты, прежде всего, инстинкт сострадания и солидарности". Он считал эти инстинкты естественными. Иными словами, в идеале человек рыночный есть новый биологический вид, отличающийся от "нерыночного" не культурой, а отсутствием некоторых биологически присущих тормозов (инстинктов). В осознании этого "конечного" утверждения истоки глубокого духовного кризиса Запада.

И вот, в конце ХХ века русская интеллигенция отказывается от Кропоткина, от Толстого и Достоевского — ради Фридмана и фон Хайека!

Отношение к наживе и богатству. Согласно пpотестантской этике, опpеделяющей "дух капитализма", стpемление к наживе является pелигиозно освященным. Накопительство — движущий мотив рыночной экономики. Вебеp пpиводит слова одного из основателей методизма Джона Уэсли: "Мы обязаны пpизывать хpистиан к тому, чтобы они наживали столько, сколько можно, и сбеpегали все, что можно, то есть стpемились к богатству". Вся культурная подоплека перестройки основана на этой идее (это и называется "вернуться к нормальной экономике").60

Отношение к наживе резко различается в разных культурах. Каково же оно у большинства наших людей? Множество исследований показало, что в массе сохранился жесткий стереотип: "от трудов праведных не наживешь палат каменных", то есть в общем большое богатство (а вовсе не зажиточность) вызывает предубеждение. Это — кардинально иная установка, чем та, на которой базируется дух капитализма (дух, распространенный и среди рабочих!). Соответственно, экономическая модель, исходящая из предположения о наличии духа капитализма в российском обществе, изначально ложна.

Это отношение к большому богатству не является продуктом советской идеологии и не исчезнет с ликвидацией КПСС. Его надо рассматривать как фундаментальный параметр реальности. И это — даже при благополучной ситуации. Речь же идет о кризисе, когда указанный параметр стал остро действующим. Одно дело — мириться или осуждать быстро приобретенное богатство в тот момент, когда сам ты живешь зажиточной жизнью (как было в период "застоя"), другое — когда сам ты быстро беднеешь (как в 1990 году), третье — когда тебя и твоих детей отбрасывают на грань биологического выживания (1992 г.). Обогащение в момент народного бедствия воспринимается как преступное.

А ведь и сами либералы сознают, что негативное отношение к богатству — не наносный продукт идеологии. Экономист А.Изюмов пишет в журнале "Столица": "Ненависть к богатым поддерживалась и религиозными особенностями. В отличие от распространенного на Западе протестантства православие никогда не приветствовало упорный труд, направленный на умножение достатка, но возводило в добродетель аскетизм и умеренность… После революции "большие богачи" были уничтожены, а традиционная ненависть крестьян обратилась на более работящих, а потому зажиточных соседей… Ярче всего эта особенность русского характера проявляется в отношении к кооператорам… Класс богачей, рожденных перестройкой, состоит в основном из предприимчивых кооператоров, фермеров, менеджеров совместных предприятий и квалифицированных специалистов, получивших возможность зарабатывать пропорционально своим талантам. Лучше других символизирует этот "класс" Артем Тарасов… Страна не доросла еще до понимания того, что наличие богатых людей — необходимый и неизбежный компонент здоровой экономики". Не будем спорить с Изюмовым по мелочам (например, насчет того, что причина неприятия богатства — присущая русскому характеру зависть и лень или что богачами стали квалифицированные специалисты). Главное, он согласен с тем, что неприятие богатства — черта укорененная и что страна не доросла. Что в таком случае следует делать: вести незрелую страну к нежеланному счастью "железной рукой" — или скорректировать модель, как это сделала Япония, страны Юго-Восточной Азии, католическая Испания? Режим выбрал первый путь — "железной руки", — и интеллигенция его поддержала.

И уже здесь — неразрешимое противоречие. Рыночная система — особая культура. Отличие ее от плана в том, что это система либеральная, которая в принципе может действовать только если все участники соглашаются с основными правилами игры. Они все принимают на себя роль собственника, который свободно обменивает свою собственность по устанавливаемой рынком цене. Заставить действовать по этим правилам людей, которые не понимают и тем более не принимают культурных норм рынка, невозможно.

Вот жалобы мадам Пияшевой: "Я социализм рассматриваю просто как архаику, как недоразвитость общества, нецивилизованность общества, неразвитость, если в высших категориях там личности, человека. Неразвитый человек, несамостоятельный, неответственный — не берет и не хочет. Ему нужно коллективно, ему нужно, чтобы был над ним царь, либо генсек. Это очень довлеет над сознанием людей, которые здесь живут. И поэтому он ищет как бы, все это называют "третьим" путем, на самом деле никаких третьих путей нет. И социалистического пути, как пути, тоже нет, и ХХ век это доказал… Какой вариант наиболее реален? На мой взгляд, самый реальный вариант — это попытка стабилизации, т.е. это возврат к принципам социалистического управления экономикой".

В чем смысл этого лепета "доктора экономических наук", оставшейся в момент интервью без подмоги своего хвата-мужа Пинскера? В том, что антропологическая модель, на которой стали строить "новую экономику" ясины да чубайсы, ложна. Русскому человеку, несмотря на все их потуги, как и раньше, "нужно коллективно". И потому он не берет и не хочет вашей священной частной собственности. И потому, по разумению умницы Пияшевой, хотя "социализма нет", единственным реальным выходом из кризиса она видит "возврат к социализму".

Подавляющее большинство населения России, независимо от идеологических установок, не принимает и даже ненавидит культурные принципы рынка. Антирыночные, "советские" установки к концу 1994 г. были выражены сильнее, чем в 1989 г., при перестроечном энтузиазме. Осенью 1994 г. твердых сторонников советского прошлого было 54%, а сознательных рыночников осталось 10% (еще 14% соглашаются с рыночной реформой, т.к. не верят в возможность возврата к старому).61

Приватизация. Приватизация — лишь элемент процесса изменения отношений собственности, а именно, наделение правом частной собственности на приватизируемое предприятие. Но государственные предприятия находятся в общественной собственности — они национализированы. Государство выступает лишь как распорядитель, управляющий этой собственностью. Чтобы иметь возможность ее приватизировать, необходимо сначала осуществить денационализацию. Это — первый важнейший этап, и он означает изъятие собственности у ее владельца (нации). А это, совершенно очевидно, никак не сводится к экономическим отношениям (так же, как грабеж в переулке не означает для жертвы просто утраты некоторой части собственности). Однако и в законах о приватизации, и в прессе проблема изъятия собственности замалчивались. Слово "денационализация" не встречается ни разу, оно стало табу и заменено неологизмом "разгосударствление". Очевидно, что именно изъятие собственности, экспроприация чревата острыми коллизиями — даже если экономическая компенсация собственнику вполне справедлива. У нас же о компенсации и речи нет.

Лукавые "архитекторы" запустили в сознание мифологему "общественная собственность — ничья" и назойливо утверждали, что трудящиеся потеряли чувство хозяина. Ура! Их можно ограбить незаметно. Интеллигенция в это поверила и стала рьяным пропагандистом приватизации. На деле чувство хозяина лишь "дремало", пока с собственностью было все в порядке. Именно национализированная собственность обеспечивала ту "уравниловку", при которой люди покупали хлеб по 18 коп. и ездили на метро за 5 коп. Вчитайтесь в слова Г.Попова (в книге "Иного не дано"): "Социализм, сделав всех совладельцами общественной собственности, дал каждому право на труд и его оплату… Надо точнее разграничить то, что работник получает в результате права на труд как трудящийся собственник, и то, что он получает по результатам своего труда. Сегодня первая часть составляет большую долю заработка". Г.Попов признает, что большая часть заработка каждого советского человека — это его дивиденды как частичного собственника национального достояния. Сейчас мы видим, как граждане теряют именно эту компоненту своего заработка, а приватизаторы начинают получать доход как собственники, но уже не трудящиеся собственники — это и есть "реформа". Но можно ли всерьез надеяться, что этого экспроприированные собственники не заметят и не поймут? Значит, расчет на подавление силой. При помощи русской интеллигенции!

Вот народу бросают, как кость, мизерную часть собственности в виде приватизационных чеков — заранее зная, что удержать их люди не смогут. На сессии Верховного Совета 23 и 24 сентября 1992 г. в тягомотине вязких, скрывающих правду речей блеснуло несколько откровений, которые обнажают смысл реформы. Состоялся experimentum crucis. Вот слова Чубайса: "Не является ли обманом населения тот факт, что определенные группы скупят у людей чеки?.. Но если у людей скупят, то это значит, что люди продадут. А если люди продадут, то это их решение. Это означает, что мы даем им реальную возможность, не на уровне лозунгов и призывов, а на уровне нормальных экономических отношений, получить реальный, живой дополнительный доход, который для многих сегодня является вопросом жизни и смерти. Давайте дадим людям возможность такой доход получить".

Здесь все сказано и о смысле реформы, и о том ужасе, который ожидал 90 проц. семей России. Доведенные до обнищания люди были просто вынуждены продавать свои чеки и акции. Так в 1920 г. продавали рояль за мешочек проса и драгоценную картину за полбуханки хлеба. Технология организации голода и с его помощью ограбления и подчинения народа разработана в этом веке досконально — и Гайдар с Чубайсом этой технологией овладели в совершенстве.

Чубайс говорил о "перераспределении дохода в пользу неимущих". Ложь. Речь шла о перераспределении не дохода, а собственности на средства производства. Собственности, которая приносила людям постоянный и немалый доход. Чубайс рад — люди не протестуют. Это — линейное мышление западника. То-то и страшно, что наш народ не умеет протестовать соответственно несправедливости, потому у нас и произошел взрыв революции. Рано или поздно люди воспримут проведенную экспроприацию именно как формулу "обман + грабеж". Эта формула по своей взрывчатой силе просто несопоставима с тем, что привело к революции 1917 г. Тогда людям не давали части дохода и собственности, а сегодня отняли все.

Символическая фигура — некий Каха Бендукидзе, аспирант-биохимик, вдруг ставший владельцем "Уралмаша". Он говорит откровенно. Вот его интервью газете "Файнэншл Таймс" от 15 июля 1995 г.: "Для нас приватизация была манной небесной. Она означала, что мы можем скупить у государства на выгодных условиях то, что захотим. И мы приобрели жирный кусок из промышленных мощностей России. Захватить "Уралмаш" оказалось легче, чем склад в Москве. Мы купили этот завод за тысячную долю его действительной стоимости". Скромничает Каха, не за тысячную долю купили, а в сорок раз дешевле. Заплатив (кому?) за "Уралмаш" 1 миллион долларов, аспирант получил в 1995 г. 30 млн. долл. чистой прибыли. При этом практически угробив замечательный завод.

Подобным же образом, но при гораздо меньшей глубине разрушения "разрешили" свободное развитие капитализма в России в 70-х годах прошлого века, в результате чего пришли к тяжелому кризису и революции. "В последнее время русское общество выделило из себя нечто на манер буржуазии, то есть новый культурный слой, состоящий из кабатчиков, процентщиков, банковых дельцов и прочих казнокрадов и мироедов, — пишет М.Е.Салтыков-Щедрин. — В короткий срок эта праздношатающаяся тля успела опутать все наши палестины; в каждом углу она сосет, точит, разоряет и, вдобавок, нахальничает… Это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе; это просто праздный, невежественный и притом ленивый забулдыга, которому, благодаря слепой случайности, удалось уйти от каторги и затем слопать кишащие вокруг него массы "рохлей", "ротозеев" и "дураков".

Сегодня хуже, ибо отдали народную собственность преступникам. И уклад, который при этом возникнет, совершенно особый — это вовсе не западный и не российский капитализм. Значит, грядут столкновения, небывалые по уровню насилия. Новая буржуазия, получившая капиталы в результате грабежа, по уголовной привычке будет склоняться к решению социальных конфликтов путем террора. Рэкет — вот генетическая матрица, на которой растет наш капитализм. И вина за то, что выбран даже тип капитализма, который не благоустраивает, а разрушает страну, лежит целиком на политическом режиме.

К какому же результату мы пришли за десять лет эксперимента? Бесстрастные выводы содержатся в ежегодных докладах Всемирного экономического форума и в обзорах ООН. ЮНИДО даже представляет состояние промышленности всех стран в виде графиков, в динамике. Есть категории: экономика в развитии, стабильная, в депрессии, в кризисе. И есть особая категория — разрушенная экономика. Сегодня три графика попадают в эту категорию: Ирак, Югославия и Россия. Радикальный рыночник академик Н.Я.Петраков вынужден признать в журнале "Вопросы экономики" в 1996 г.: "Анализ политики правительств Гайдара-Черномырдина дает все основания полагать, что их усилиями Россия за последние четыре года переместилась из состояния кризиса в состояние катастрофы".

Миллионы интеллигентов проголосовали за Ельцина, "чтобы коммунисты не помешали продвижению России к нормальной экономике". Но если в 1990 г. эту идею можно было простить как умозрительную, то сегодня она противоречит буквально всем объективным сведениям. Тот курс реформ, который они защищают, не ведет ни к какой рыночной или не рыночной экономике. Он с абсолютной неотвратимостью ведет к параличу, коллапсу всякой экономической деятельности в огромной стране. Это — переходный период к полной остановке производства кроме самого примитивного. А значит, переход к экономической смерти. Явление, которого еще не наблюдала история.

Конечно, такая масса людей не согласится на неизбежную при этом гибель. Сопротивление с применением насилия на этом пути предопределено. Поскольку отсутствует организованная оппозиция, которая честно готовилась бы к такому повороту событий, это сопротивление будет диким, стихийным, разрушительным.

И поражают уже не буничи, а те, кто им до сих пор верит. Они, губя будущее своих детей и внуков, затягивают в общую яму всех нас. Они не желают сделать мизерного усилия и заглянуть в реальные данные и документы самого правительства Ельцина. Ведь в этих документах, если отбросить риторику первой страницы, все видно с ужасающей четкостью. Никакие речи Зюганова не могут создать и десятой доли того леденящего ужаса, который возникает при изучении этих документов.

Ну давайте же сделаем усилие и вникнем в один такой документ — доклад экспертов правительства "О состоянии товарных рынков важнейших видов продукции. 1996". Рынок вне идеологии. Из того, что продают и покупают в России, видно, куда идет дело.

Реформы породили абсолютно ненормальную экономическую систему — в ней происходит отток средств производства из отраслей, призванных удовлетворять самую острую, жизненную потребность. Значит, сделана фатальная ошибка в экономической политике (если страна не удушается преднамеренно).

Рассмотрю здесь только одну позицию. Первая жизненная потребность — питание. В СССР был обеспечен достаточный и сбалансированный по основным показателям рацион питания, и он улучшался (при всех известных дефектах в системе переработки, хранения и распределения). Имея 6 проц. населения Земли, СССР производил 16 проц. продовольствия, и против этого никакая ложь Шмелева силы не имеет.62 Да, улучшали рацион импортом, из 75 кг потребляемого на душу мяса импортировали 2 кг (зато экспортировали 10 кг рыбы).

Чего добились реформаторы? Создали такие условия, при которых производство продовольствия в России убыточно. Любое производство! За пять лет полностью удушили село. При том, что крестьяне, сопротивляясь, снизили собственное потребление до небывалого минимума, во многих местах буквально перешли на хлеб и воду. Подумайте: в Дагестане, при обилии земли, солнца и рабочих рук производство пищи убыточно — хотя зарплата в совхозах снижена до 50 тыс. руб. Иными словами, рабочая сила вводится в оборот практически бесплатно. Это — нормальная экономика?