Глава 7 Ближайшие помощники Канариса

Глава 7

Ближайшие помощники Канариса

Личный состав абвера вовсе не был однородным. Оглядываясь назад, можно выделить три главные категории сотрудников. Во-первых, это офицеры, получившие военную подготовку в кайзеровских сухопутных войсках или в военно-морских силах. После революции 1918 г. они уволились из вооруженных сил, а позднее как гражданские лица поступили на службу в разведывательные органы. Со временем, по мере приобретения опыта, получили должности так называемых офицеров комплектования (К-офицеры) с восстановлением воинского звания и были формально зачислены в ряды гитлеровского вермахта. В этой группе наиболее очевидно сохранились старые армейские традиции, понятия служебного долга и офицерской чести. Ее представители составляли значительную часть постоянных сотрудников различных отделов абвера. Они еще до прихода Гитлера к власти и прежде чем облачиться в мундиры К-офицеров, анонимно всячески помогали рейхсверу. От них несколько отличались те, кто в ходе начавшегося по инициативе Гитлера вооружения и увеличения численности войск оставил жизнь на гражданке – где занимаемое положение, как правило, не соответствовало его ожиданиям и притязаниям – и устремился в ряды вооруженных сил с некими надеждами. Здесь, коротко освежив в памяти знания военного дела, приобретенные в большинстве случаев еще во время Первой мировой войны, они быстро сделали карьеру. Абвер тоже в процессе расширения получил свою долю людей этой категории. Однако ввиду особых требований, касающихся уровня общего образования и знания зарубежных стран, предъявляемых к кандидатам на должность, абвер мог отбирать тщательнее, чем это было возможным в войсковых частях. В общем и целом это более позднее пополнение можно отнести к упомянутой выше первой группе.

Совсем другой тип людей представляли офицеры, прошедшие школу созданного Сеектом рейхсвера. И если старшие из них по возрасту успели принять участие в Первой мировой войне 1914–1918 гг. в составе кайзеровских сухопутных войск или военно-морских сил, то по-настоящему солдатскую выучку и окончательную шлифовку они получили в процессе интенсивной специальной подготовки в рядах 100-тысячной армии. Все они были профессиональными военными высокой квалификации со специальной подготовкой, почти не имеющей аналогов нигде в мире. Формируя рейхсвер, генерал Сеект стремился сохранить этические нормы и идейное богатство старого офицерского корпуса, перенять и привить офицерам Веймарской республики по меньшей мере все то, что имело непреходящую ценность. И ему это большей частью удалось. Едва ли мы покривим душой против истины, если скажем, что с ликвидацией королевской прусской армии и других династических воинских контингентов бывших немецких земель во вновь образованные вооруженные силы республики был все-таки привнесен известный дух чиновничества. Клятва верности обезличенной конституции не являлась полным эквивалентом абсолютного повиновения лично Верховному главнокомандующему и монарху. И нет ничего предосудительного в том, что немалое число офицеров рейхсвера надевали военный мундир не «по зову сердца», а рассматривая свою службу в вермахте как обыкновенную работу, профессию или должность.

Обеим названным выше категориям было присуще традиционное для немецкого офицера нежелание заниматься вопросами внутренней политики, не говоря уже об активном вмешательстве во внутренние распри. Но именно рейхсвер считал себя защитником конституционного правительства также и в случае возникновения настоятельной необходимости применения силы для восстановления спокойствия и порядка в стране.

Напротив, интересующихся политикой легко можно было обнаружить среди лиц молодого поколения, которые стали офицерами уже при Гитлере или которые благодаря начавшемуся в 1935 г. необычайно быстрому увеличению мощи вооруженных сил неожиданно, за короткий срок продвинулись по службе и получили высокие звания. Хотя среди этих более молодых офицеров Третьего рейха встречались и такие, кто в силу семейных традиций и превалировавшего в их общественной среде скептического отношения к национал-социализму еще сохранял известную долю внутренней независимости, однако большинство молодых капитанов, ротмистров и лейтенантов сделались убежденными сторонниками существующего режима, который как будто играючи последовательно добивался успехов во внешней политике, стряхнул «путы Версаля», восстановил обороноспособность Германии и предоставил каждому возможность для головокружительной карьеры. Это стало причиной возникновения некой трещины – лишь слегка замаскированной воинской дисциплиной – между старшим и молодым поколениями офицеров. Последствия этого могли быть куда более серьезными, если бы не постоянное соперничество вермахта и партии и особенно сухопутных войск и СС, которое не допускало расширения и углубления разногласий, сплачивая разные армейские поколения.

Необходимо, однако, отметить, что описанные нами противоречия проявлялись в стенах абвера не столь очевидно. Человеческие качества и интеллектуальный уровень работавших в этом учреждении офицеров был за малым исключением чрезвычайно высок во всех трех категориях. Особенности работы в разведывательных органах требовали уважительного отношения к индивидуальным чертам характера каждого сотрудника. В конце концов, число принадлежавших к третьей категории более молодых офицеров, которые, вероятнее всего, могли стать источником трений и конфликтов, было в абвере относительно невелико. Оно заметно увеличилось лишь в ходе Второй мировой войны. Но даже при этих благоприятных обстоятельствах успешное руководство такой службой, как абвер, выполнявшей сложные задачи в непростых условиях Третьего рейха, требовало особого умения обращаться с людьми, которое было в полной мере – как уже неоднократно подчеркивалось ранее – свойственно Канарису.

Когда Канарис возглавил абвер, в этой организации уже работал майор Ханс Остер, которому было суждено сыграть весьма заметную роль не только в деятельности этой спецслужбы и в жизни самого Вильгельма Канариса, но и в немецком движении Сопротивления. Судьбы этих двух незаурядных личностей тесно переплелись между собой, и на последующих страницах книги имя Остера будет нам часто встречаться. Здесь мы пока ограничимся его краткой характеристикой. Остер, безусловно, принадлежал, по нашей классификации (см. выше), к первой категории немецких офицеров. Человек со стройной фигурой ловкого наездника, всей душой ненавидевший лживую демагогию и моральную порочность нацистского режима, он сохранял верность нравственным критериям, которые воспринял еще до 1914 г., будучи совсем юным офицером. Не вынашивая планов восстановления монархии, он был убежден в преимуществах монархического государственного устройства вообще и для Германии в особенности и чувствовал глубокую личную связь с бежавшим в Голландию кайзером, сохраняя ему, пока тот был жив, абсолютную верность. После 1918 г. Остер в течение ряда лет служил в рейхсвере, в 1930 г. был уволен в запас и лишь по прошествии длительного времени зачислен вновь в вооруженные силы в качестве К-офицера. Видимо, перерыв в военной карьере стал причиной того, что он не приобрел типичных признаков офицера рейхсвера, а сохранил характерные черты армейского службиста кайзеровской эпохи. Остер, вероятно, был одним из первых офицеров вермахта, распознавших опасность национал-социализма не только для Германии в целом, но и для вооруженных сил в частности, то есть именно для той организации, за благополучие которой он чувствовал себя ответственным. И в отличие от подавляющего большинства своих сослуживцев Остер был полон решимости сделать из всего этого для себя практические выводы. Серьезность своих намерений он, правда, не совсем удачно пытался скрывать под маской кастовой заносчивости, смягчаемой до известной степени его саксонским обличьем. Ханс Остер горячо любил свое отечество, но, как и у Канариса, то была не слепая и не безрассудная любовь. Он хорошо различал слабые стороны немцев, однако это нисколько не уменьшало его привязанности к своей стране и к своему народу. И еще ему было присуще высокое чувство собственного достоинства. Чтобы дать правильную оценку различным событиям, которые мы обсудим в последующих главах, необходимо постоянно помнить об этих характеристиках Остера. Отношения Канариса и Остера не были безоблачными, свободными от напряженностей. Уж больно разными они были по своей натуре людьми. С одной стороны, осторожный, тщательно взвешивающий каждый свой шаг, сдерживаемый или подталкиваемый интуицией, неизменно скрывающий свои истинные намерения Канарис, а с другой – нетерпеливый, безрассудно смелый, порой довольно опрометчивый Остер. Но они оба категорически отвергали как политику войны, так и террористический режим, установленный нацистами в Германии. В этих вопросах у них не было расхождений во мнениях, и они прекрасно дополняли друг друга. В продолжение многих лет Канарису приходилось неоднократно с помощью различных уловок и хитростей, подчас рискуя собственной головой и позицией, оберегать чересчур порывистого Остера и его сотрудников от угрожавших им со стороны гестапо опасностей.

Объединяли Канариса и Остера еще и глубокие религиозные чувства, лежавшие в основе их поступков. «И с Канарисом, и с Остером всегда можно было поговорить на религиозные темы, – рассказывал один из бывших сотрудников абвера. – Оба они в своих действиях руководствовались не политическими, а этическими соображениями. Они признавали более высокий закон, чем законодательство нацистского государства, и это придавало им силы и решимость в случае необходимости принять мученическую смерть».

Отдел «Абвер-1» долгие годы возглавлял полковник Генерального штаба Пикенброк, которого близкие ему люди называли просто Пики. Это был жизнерадостный, веселый, склонный к шуткам выходец из Рейнской области. Его эрудиция и сдержанный юмор особенно приходились по душе Канарису, который оказывал ему безусловное доверие и был с ним более откровенным, чем с любым другим ближайшим помощником. Если Канарис вообще с кем-либо делился своими тревогами и заботами, то в первую голову с Пикенброком. Однако едва ли Канарис раскрывался перед каким-либо отдельным лицом полностью. У него была манера как бы распределять свои сокровенные мысли по частям среди ближайших соратников, сообщая то одному, то другому собственные беспокойства и опасения, таким путем освобождаясь от эмоционального стресса.

Следующим по значению отделом «Абвер-3» руководил до начала Второй мировой войны майор (позднее полковник) Генерального штаба Бамлер. В первом томе своего вызвавшего неоднозначную реакцию сочинения «До горького финала» Гизевиус дает ему весьма нелестную характеристику. И в самом деле, Бамлер был ревностным сторонником нацистской системы правления или, быть может, из корыстных соображений выдавал себя за такового; а это весьма вероятно, особенно если принять во внимание слухи о том, что он якобы в последнее время превратился в коммуниста и был завербован советской разведкой. Бамлер, чей отдел, как уже говорилось выше, в силу специфики своей деятельности довольно тесно сотрудничал с СД, постоянно стремился наладить между двумя этими организациями не просто деловые, а, по его словам, «товарищеские» отношения. Канарис крайне неприязненно воспринимал подобные действия, ибо изо всех сил старался не раскрывать перед СД дела абвера и не хотел, чтобы его подчиненные поддерживали дружеские и товарищеские связи со службой безопасности. Потому-то он сделал все для того, чтобы потихоньку избавиться от Бамлера. Сам того не ведая, Бамлер облегчил Канарису эту задачу, когда в 1939 г. попросил о переводе в действующую армию. И шеф абвера, естественно, не стал возражать.

Бамлера сменил полковник Генерального штаба фон Бентивегни, который, несмотря на итальянское звучание его фамилии, происходил из семьи прусского военного и родился в Потсдаме. Как Пикенброк и Бамлер, он также после Первой мировой войны служил в так называемой 100-тысячной армии. Кадровый военный, он прекрасно знал свое дело, отличался настоящей офицерской выправкой и не расставался с моноклем. Ортодоксальный в вопросах военной службы, Бентивегни не был столь близок Канарису, как более снисходительный, духовно и материально независимый Пикенброк, однако взаимоотношения между ними сложились вполне сносные. Бентивегни руководил 3-м отделом вплоть до ухода Канариса со своего поста весной 1944 г., а после включения абвера в состав Главного управления имперской безопасности (РСХА) временно возглавил три его отдела. Позднее в Нюрнберге один из высших чинов СД на допросе в Международном военном трибунале показал, что, по имевшейся в гестапо информации, Бентивегни, несмотря на внешние сердечные отношения с Канарисом, внутренне его не признавал «прежде всего из-за лицемерной, неискренней манеры поведения». Данное утверждение следует оценивать с учетом тогдашних особых обстоятельств. Деятельность Канариса в движении Сопротивления в условиях тотального наблюдения и слежки со стороны гестапо заставляла постоянно использовать всевозможные способы маскировки и прибегать к самым невероятным военным хитростям и уловкам. Вполне возможно, что кое-какие странности в поведении шефа бросились в глаза его ближайшему помощнику Бентивегни, показались ему необъяснимыми. Не следует также забывать, что в силу своих прямых служебных обязанностей Бентивегни поддерживал тесный контакт с СД и, естественно, смотрел на многое глазами контрразведчика. Во всяком случае, Бенти, как его называли сотрудники абвера, занимая должность начальника 3-го отдела, никогда явно не обманул доверия и не подвел Канариса.

До начала 1939 г. 2-й отдел абвера, который соответственно его значению, мы опять ставим на третье место, возглавлял майор (позднее подполковник) Генерального штаба Гроскурт, пользовавшийся особым доверием Канариса, который хотел видеть это подразделение в надежных (в его понимании) руках, чтобы быть застрахованным от неоправданных авантюр в области диверсионно-подрывной работы. Гроскурт, наряду с Остером, принадлежал к офицерам абвера, активно готовившим свержение нацистского режима. Гизевиус довольно верно охарактеризовал Гроскурта как личность и описал его роль в качестве посредника между участниками заговора против Гитлера и начальником Генерального штаба Гальдером, которую он играл зимой 1939/40 г. Убежденный христианин, Гроскурт принадлежал к евангелической церкви. Генерал Лахоузен, которого Гроскурт после аншлюса Австрии весной 1938 г. познакомил с Остером, называет его «храбрейшим и честнейшим представителем офицеров-оппозиционеров». Именно Муффль (таково было прозвище Гроскурта у сотрудников абвера) рекомендовал Канарису сделать подполковника Генерального штаба Лахоузена его преемником на посту начальника 2-го отдела.

И теперь в наше поле зрения попадает Лахоузен, офицер, не вписывающийся ни в одну из названных трех категорий. Родившийся в Вене, он еще в период габсбургской монархии начал военную службу, участвовал в Первой мировой войне. После образования Австрийской Республики окончил Венское военное училище (аналог немецкой военной академии) и был откомандирован в Генеральный штаб австрийских вооруженных сил, где с 1935 г. руководил «службой информации» (военная разведка), нацеленной главным образом на Чехословакию. Что касается сбора сведений по этой стране, то начиная с 1934 г. с согласия австрийского правительства происходил оживленный обмен полученными материалами между австрийской «службой информации», немецким абвером и 2-м бюро венгерского Генерального штаба. С этой целью с немецкой стороны на первых порах действовал в качестве офицера связи аккредитованный при австрийской службе безопасности руководитель подразделения абвера «Мюнхен» граф Марогна-Редвиц. Позднее, с 1937 г., сведения передавались через военных атташе обоих государств (то есть Австрии и Германии). Впервые Канарис познакомился с Лахоузеном в 1937 г. во время своей встречи в Вене в министерстве обороны с начальником австрийской военной разведки. После включения Австрии в состав Третьего рейха в марте 1938 г. граф Марогна рекомендовал Канарису, у которого пользовался большим доверием и чьи политические взгляды полностью разделял, зачислить Лахоузена в абвер. Еще в процессе совместной работы граф установил с Лахоузеном теплые товарищеские отношения и имел возможность составить определенное мнение о его деловых качествах. Сначала его назначили заместителем начальника 1-го отдела (Пикенброка), поручив ему сосредоточить внимание на странах, примыкавших к Германии с востока и юго-востока, в том числе и на Чехословакии. В начале 1939 г. он возглавил в качестве преемника Гроскурта 2-й отдел абвера.

Благодаря своим показаниям на Нюрнбергском процессе генерал фон Лахоузен стал известен мировой общественности как человек из близкого окружения адмирала Канариса. И в самом деле, ему удалось быстро завоевать доверие своего шефа, о чем красноречиво свидетельствует его выдвижение по прошествии короткого времени на должность начальника 2-го отдела абвера. Знавших хорошо Канариса, вероятно, удивляло, что он так скоро близко сошелся с Лахоузеном, человеком почти двухметрового роста, ибо, сам едва достигая 160 сантиметров, «седовласый» обычно испытывал инстинктивную неприязнь к высоким людям. «Это киднапер», – часто говаривал он, характеризуя высокого, массивного и крепко сбитого мужчину. Быть может, свою положительную роль сыграл тот факт, что Лахоузен внешне нисколько не походил на «бравого» солдата. «Молодцеватых» военных Канарис терпеть не мог еще сильнее, чем крупных и коренастых парней. Склонность Лахоузена несколько сутулиться при ходьбе и его привычка высказываться негромко и неторопливо, как бы размышляя над каждым своим словом, возможно, также послужили смягчающими обстоятельствами. Во всяком случае, «длинный» вскоре стал пользоваться абсолютным доверием своего начальника.

Отделом, а позднее управленческой группой, «Аусланд» («Заграница») руководил капитан 1-го ранга (впоследствии контр-адмирал) Бюркнер, знакомый Канариса по совместной службе в Вильгельмсхафене. «Настоящий моряк и неисправимый оптимист», – сказал о нем однажды Канарис. Данная короткая фраза исчерпывающе описывает личные взаимоотношения этих двоих людей: теплые, товарищеские. В деловом плане у Канариса было к Бюркнеру немало претензий. До известной степени это связано со сферой деятельности отдела и самого Бю, работавшего в тесном контакте с послом Риттером из министерства иностранных дел и с начальником штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта генералом Йодлем. К обоим Канарис испытывал глубочайшую неприязнь, особенно к «солдафону» Йодлю. Порой следы их влияния обнаруживались в поведении Бюркнера, что, естественно, раздражало Канариса. Но сильнее всего ему действовал на нервы неиссякаемый оптимизм Бюркнера, верившего, несмотря на все неудачи, в окончательную победу Германии.

Служебная деятельность Бюркнера лежала за пределами тех прямых обязанностей, которые возлагались, собственно говоря, на абвер. После Канариса он являлся самым старшим по званию офицером, регулярно участвовал в разного рода совещаниях («колоннах») и сопровождал своего шефа, когда созывалась «большая колонна» у начальника Верховного командования вермахта (ОКВ) Кейтеля. В отсутствие Канариса Бюркнер его замещал, но только в организационных вопросах. В делах, касающихся собственно разведки и контрразведки, представителем Канариса оставался обычно старший из начальников отделов, как правило Пикенброк, если он, конечно, тоже не сопровождал адмирала. К Бюркнеру, между прочим, относится все то, что обыкновенно говорится об окружении Канариса, к которому принадлежал и его адъютант полковник Енке, а также целый ряд руководителей групп, ответственных работников отделений, которых здесь невозможно всех назвать по именам. Но только некоторые из этих людей лично участвовали в антигитлеровском и антинацистском оппозиционном движении. Между тем едва ли кто-то из них мог не заметить, что Канарис враждебно относился к нацистскому режиму. Подчас на совещаниях, да и в частных разговорах, он довольно свободно высказывал свое мнение на этот счет, не стесняясь в выражениях. Большинство также знало о деятельности Остера, которая по законам Третьего рейха подпадала под понятие государственной измены. И тем не менее заговорщики были уверены, что опасаться доносчиков из этого круга сотрудников им нечего, и в своей уверенности они ни разу не обманулись. Значение этого может по праву оценить только тот, кто сам пережил полицейское государство Третьего рейха.

Среди людей, близко соприкасавшихся с Канарисом в начальной стадии его деятельности в качестве шефа абвера, следует упомянуть весьма примечательную личность, которую местная и зарубежная пресса именовала бароном Ино; вне всякого сомнения, это не настоящее его имя, а псевдоним. Кто он на самом деле и откуда родом, установить не представляется возможным. Во всяком случае, он не немец и кое-какие признаки указывают на его происхождение из местности, до 1913 г. входившей в состав Османской империи. Внешне он выглядел как один из многочисленных завсегдатаев бульвара Монпарнас в Париже, часами просиживающих за уличными столиками маленьких кафе. Невысокий, худощавый, темноволосый, необычайно подвижный, он свободно владел полдюжиной языков и чувствовал себя повсюду как дома: в Берлине и в Париже, в Стамбуле, Афинах, Мадриде, Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айресе. Его знания языков охватывали турецкий, немецкий и французский, испанский и португальский. Ино руководил берлинской фирмой «Трансмаре», через которую абвер осуществлял различные трансакции делового и финансового характера. От ее имени абвер посылал своих агентов за рубеж под видом коммивояжеров и торговых представителей. Канарис с согласия Ино часто использовал этот канал для переправки за границу лиц, преследуемых нацистами. В прошлом, в 20-х гг., Ино совершил ряд довольно крупных сделок с правительствами стран, не располагавших собственной военной промышленностью, но желавших модернизировать национальные вооруженные силы. Порой характер операций принимал такой оборот, при котором, если можно так выразиться, левой руке лучше было бы не знать, что вытворяет правая. По-настоящему выгодными считаются лишь сделки, при которых никто не остается внакладе и не чувствует себя обманутым или обделенным. Ино, должно быть, провел множество благоприятных в том смысле трансакций, ибо во всех странах, в которых он действовал, у него остались многочисленные друзья на влиятельных позициях, сообщавшие ему немало интересных фактов. А потому очень часто его информация относительно политического развития в какой-либо стране оказывалась чрезвычайно точной. Канарис, знавший Ино давно, пожалуй со времен службы в «Мадридском этапе», с большим доверием относился как к самому Ино, так и к поставляемым им сведениям. Быть может, Канарису было что-то известно о его происхождении, но в любом случае этот маленький жизнерадостный человек нравился ему уже потому, что не вписывался ни в какую привычную схему. Сам человек незаурядный, склонный и к хорошей шутке, и к серьезным размышлениям, Канарис испытывал огромное удовольствие, встречая людей необычных, неординарных, чем-то выделяющихся из общей массы, конечно при условии, что они были достаточно интеллигентны и имели светлую голову на плечах; простофиль он не жаловал. Со временем между Канарисом и «бароном» возникла настоящая дружба: они даже стали обращаться друг к другу на «ты». Особенно охотно Канарис посещал с Ино небольшие венские или венгерские ресторанчики Берлина, заказывал там блюда национальной кухни Юго-Восточной Европы и венгерские вина, однако он также часто приглашал «барона» в свой дом в Шлахтензее.

Ино любил Германию, но был ярым противником национал-социализма и его методов расправы с инакомыслящими и с евреями. Свои мнения на этот счет он высказывал открыто, в том числе и находясь в доме Канариса. Когда однажды один из присутствующих гостей, офицер абвера, выразил свое удивление по поводу столь откровенной критики и намекнул на необходимость соблюдать все-таки осторожность, Ино демонстративно выложил свой турецкий паспорт на стол, как бы желая показать, что он, как иностранец, может свободно высказывать свои взгляды, не опасаясь последствий. Однако уже в 1939 г. пребывание Ино в Берлине сделалось для него слишком опасным. Да и Канарис настоятельно советовал ему напрасно не рисковать и уехать из Германии. При расставании – это произошло незадолго до начала Второй мировой войны – Канарис, по словам Ино, говорил о грядущих событиях с глубоким пессимизмом.

Как сообщает Ино, тогда же Канарис заявил: «Гитлер, этот дилетант в политике с идеями мирового господства, непременно погубит Германию». Гитлер, мол, начнет войну, которая окончится не только гибелью немецкого народа, но и его самого. Предвидел Канарис и ожидавшие его лично беды и несчастья. Он, дескать, станет делать все возможное, чтобы свергнуть Гитлера, хотя прекрасно понимает, что эта деятельность может стоить ему жизни. Под конец Канарис, говорит Ино, высказал уверенность, что оба они уже никогда снова не встретятся.

Быть может, теперь самое время рассмотреть некоторые публикации, в которых абвер рисуется чем-то вроде гнезда отъявленных заговорщиков, занятых не чем иным, как изобретением способов половчее вонзить кинжал в спину германского вермахта и лишить немецкий народ заслуженной победы, подготовленной под руководством Адольфа Гитлера. Вместе с тем реальная действительность выглядела совсем иначе. Под началом Канариса сотрудники абвера каждодневно вели кропотливую конструктивную работу, которая ни в чем не уступала по качеству деятельности спецслужб других великих держав. Если бы военное и политическое руководство страны с большим вниманием и серьезностью отнеслось к информации абвера, то это помогло бы избежать многих невзгод и, вероятно, даже самой войны. Все члены организации – от Канариса и до последнего подсобного работника, – все сотрудники филиалов, как внутри страны, так и за рубежом, были истинными патриотами, горячо любившими свою родину, и изо всех сил стремились помочь своему отечеству. Именно благодаря этой интенсивной деятельности, позволявшей составить не искаженное нацистской пропагандой, а реальное представление о происходящих в мире событиях, многие из них достаточно рано осознали опасность, которая угрожала Германии из-за авантюристической политики Гитлера. Они узнавали – особенно с началом военных действий – значительно больше о злодеяниях, которые творили различные государственные органы Третьего рейха в самой Германии и на оккупированных территориях. Сотрудники абвера, подобно немногим хорошо осведомленным работникам министерства иностранных дел, других государственных ведомств и узкого круга частных лиц, оказались, помимо собственной воли, поставленными в ужасное положение, точно обрисованное в октябре 1939 г. Ульрихом фон Хасселем в его дневнике. Он, в частности, записал: «Они не могут желать победы, но еще меньше – сокрушительного поражения, они должны опасаться затяжной войны и не видят никакого реального выхода». Несмотря на все эти противоречивые переживания, сотрудники абвера под руководством Канариса исправно выполняли свои обязанности – информировали немецкое военное командование о положении за линией фронта противника, о его войсках, намерениях и планах. Правда, решать эти задачи часто мешала склонность фюрера и безоговорочно преданных ему ближайших военных видеть вещи не такими, какие они есть на самом деле, а такими, какими они, по их мнению, должны были быть. Для иллюстрации у нас еще будет достаточно примеров.

Вполне естественно, что в подобной ситуации как раз в абвере у тех, кто чувствовал личную ответственность за судьбу нации, должна была зародиться мысль о сопротивлении. Их было сравнительно немало, в полной мере осознавших свою ответственность, которая реализовывалась – в зависимости от характера конкретного человека – в пассивном или активном противодействии существующему режиму. Пассивно сопротивляться бессмысленным или бесчеловечным приказам «сверху» было готово большинство сотрудников абвера, по крайней мере из числа пожилых и более зрелых офицеров, активно же участвовать в борьбе за устранение нацистского правления решалась лишь небольшая кучка (группа) единомышленников, которая делала это не в рамках или от имени абвера, а исключительно на собственный страх и риск. Другими словами, все конкретные действия совершались по личной инициативе участников сопротивления, а вовсе не по приказу начальника абвера адмирала Канариса. Напротив, нередко ему приходилось, защищая своих подчиненных от гестапо, личным авторитетом как-то легитимировать их поступки, если даже в отдельных случаях он вовсе не одобрял ни цели самой операции, ни применявшиеся при этом методы. Надо сказать, что абвер представлял собой идеальное прикрытие для оппозиционной деятельности уже в силу своего особого статуса, защищавшего эту организацию от слишком пристального внимания гестапо. Кроме того, Канарис сумел из довольно разношерстного офицерского корпуса создать сплоченный коллектив. И хотя между отдельными его членами не было взаимной большой любви и расположения, ни один из них и помыслить не мог, чтобы донести на кого-нибудь из своих коллег или снизойти до предательства.

При этом работать под началом Канариса было совсем не просто. Он предъявлял к своим подчиненным весьма жесткие требования, прежде всего – к руководителям подразделений. Сам Канарис был буквально одержим своей работой. Как и вообще многие немцы, он неохотно передавал кому-либо часть собственных полномочий, предпочитая сосредотачивать в своих руках все важные решения, что многократно увеличивало бремя рабочей нагрузки, ложившейся на его плечи. Вполне логично, что при подобной занятости его личная жизнь с годами отступала все дальше на задний план. Он делался все неугомоннее и непоседливее. С началом войны Канарис проводил значительное время в дороге, лихорадочно кочуя от одного зарубежного филиала к другому и становясь все нетерпеливее. Природный острый ум и с годами еще сильнее развитая способность к всестороннему анализу помогали ему быстро схватывать суть проблемы во всех взаимосвязях еще до того, как ему ее растолкуют. Пространные доклады раздражали его. Когда приходилось участвовать в расширенных совещаниях вместе с другими государственными ведомствами, Канарису с трудом удавалось сдерживать свое нетерпение. Слушая длинные, с серьезным видом произносимые речи, он обычно насмешливо кривил губы, а его вполголоса высказываемые по ходу едкие реплики и комментарии часто ставили сопровождавших его людей в неловкое положение – они с великим трудом удерживались от смеха. Сотрудникам Канариса пришлось привыкать в его присутствии излагать свои мысли и соображения как можно короче и яснее. Иначе не следовало и рассчитывать на его понимание. Правда, требование краткости, предполагавшее исключение всех несущественных деталей, таило в себе определенную опасность. Если у какого-нибудь отдела абвера с другой государственной организацией – будь то вермахт, партийные органы, СС или гестапо – возникало недопонимание, чего при многократно пересекавшихся компетенциях необычайно громоздкой и сложной властной структуры Третьего рейха было не избежать, Канарис сердился и выговаривал начальнику отдела: «Вы мне неверно доложили ситуацию!» При подобных «проколах» он принципиально снимал с себя всякую ответственность, что, однако, не мешало ему всеми силами, в том числе и собственным авторитетом, защищать провинившегося сотрудника.

Нетерпеливый во всем, Канарис не пользовался общественным транспортом, предпочитая передвигаться по возможности в автомобиле, а на более далекие расстояния – в самолете. Один из его бывших помощников описывает эпизод, связанный с железнодорожным транспортом, наглядно иллюстрирующим почти детскую нетерпеливость Канариса. Как-то ехал он в скором поезде из Висбадена в Берлин. Вскоре после отбытия адмирал стал проявлять недовольство, называя локомотив, мчавшийся со скоростью 100 километров в час, «почтовой каретой», и приказал сопровождавшему его офицеру отправиться к машинисту и попросить того ехать быстрее. Канарис не успокоился, пока офицер не вернулся и не доложил, что распоряжение выполнено. Неудивительно, что один из сотрудников абвера, долгое время работавший при Канарисе на руководящей должности, назвал его «самым трудным начальником за всю мою военную карьеру». И тем не менее все подчиненные Канариса, не колеблясь, пошли бы за ним хоть в огонь.

Особенно привязанными к нему были молодые офицеры и вспомогательные служащие женского пола, от которых он, со своей стороны, ожидал безусловной преданности и самоотверженной работы и к которым относился с подчеркнутой предупредительностью и вниманием. Созданию доверительной атмосферы способствовала приобретенная еще во время службы в военно-морских силах привычка порой обращаться к подчиненным на «ты», невольно воскрешавшая в памяти любовные отношения отца и детей.

В абверовских кругах часто спорили о том, насколько хорошим Канарис был психологом, и мнения на этот счет расходились тогда и расходятся по сей день. Есть достаточно поводов, чтобы на первый взгляд усомниться в его умении правильно оценить человека. Его личные отношения, например, часто строились под влиянием подчас совершенно необъяснимых симпатий и антипатий. Суждение о ком-либо он составлял быстро, в большинстве случаев под впечатлением первого момента встречи. Даже очевидные усердие, надежность и высокая квалификация работника, вызвавшего у Канариса чувство антипатии, не устраняли возникшую первоначально неприязнь, хотя внешне это ни в чем не проявлялось. С другой стороны, он с годами поддерживал людей явно бесталанных и легкомысленных, которые ему по той или иной причине по-человечески нравились. Однако, если вдуматься хорошенько, все сказанное выше не может служить убедительным доказательством отсутствия способности распознать истинную суть человека. Ибо многое свидетельствует о том, что Канарис хорошо разбирался в психологии людей, с которыми ему приходилось иметь дело. Быть может, сказывалась своего рода психологическая самозащита его чрезвычайно восприимчивой натуры, когда он по возможности удалял из своего окружения компетентных, но чем-то неприятных ему людей, и одновременно терпел около себя нескольких недостаточно квалифицированных, но внешне чем-то симпатичных сотрудников, не питая иллюзий относительно их деловых качеств. Если посмотреть на группу ведущих работников абвера, которую Канарис собрал и сплотил вокруг себя, то нужно отдать ему должное как очень и очень неплохому психологу. Один из тех, кто до последних дней деятельности Канариса в качестве руководителя абвера был тесно с ним связан, поведал кое-какие подробности, касающиеся особенностей личности адмирала, которые кажутся нам примечательными и объясняют некоторые его распоряжения, кажущиеся странными. «Помимо острого ума и умения вычленить из представляемой ему информации самое существенное, – рассказывал он, – Канарис еще обладал удивительной способностью точно определить, насколько подчиненный в состоянии выполнить данное ему поручение… Если он считал, что интеллектуальные возможности сотрудника невелики (что случалось достаточно часто, и тем не менее обстоятельства иногда вынуждали отдавать приказ), Канарис уже ясно видел неизбежные просчеты и заботился о заблаговременном предотвращении ущерба, отдавая соответствующие распоряжения другим лицам. Таким образом, ошибки, которые должны были бы еще только совершиться, уже заранее исправлялись».

Канарис не был осторожен, отзываясь в кругу сотрудников о существующем в стране режиме. Неоднократно, после очередного ежедневного совещания, Пикенброк или какой-нибудь другой начальник отдела напоминал ему, что он снова говорил о вещах, не предназначенных для посторонних ушей, и излагал взгляды, которые не должны бы выходить за пределы круга его наиболее доверенных людей. А между тем на совещаниях нередко присутствовали такие лица, как интендантский советник Тёппен, служащие правового отдела и т. д., не имевшие прямого отношения к чисто разведывательным делам. В ответ на подобные предостережения Канарис имел обыкновение на следующем совещании сглаживать прошлые резкие высказывания выражением сугубой «лояльности». С началом войны Канарис изобрел новый метод маскировки, разделив ежедневные совещания на две части. В первой с большим числом участников обычно обсуждались общие вопросы, а более чувствительные проблемы рассматривались во второй части, в присутствии лишь начальников отделов.

И, разговаривая по телефону, Канарис не всегда проявлял нужную осмотрительность, к огорчению его сотрудников. Весьма примечательно, что даже такой уравновешенный и совсем не боязливый человек, как Пикенброк, еще в 1940 г. в беседе с сослуживцами сказал: «Собственно говоря, меня сильно удивляет, что нашему хозяину все еще позволяют разгуливать на свободе». Разумеется, Канарис знал, что телефонные переговоры с внешним миром аккуратно прослушиваются, записываются и ложатся на стол врагов из Главного управления имперской безопасности (РСХА). Один эпизод начального периода войны, возможно, объясняет «неосторожность» Канариса на совещаниях и по телефону. Как-то госпожа Канарис позвонила мужу и в ходе разговора стала критиковать некоторые правительственные меры. Канарис тут же положил трубку, а вечером настойчиво предупредил жену впредь не касаться по телефону политических тем и, прежде всего, воздерживаться от всяких критических замечаний. Когда жена стала возражать и напомнила ему о его собственной частой критике по телефону, он пояснил, что, мол, о его несогласии с отдельными действиями правительства хорошо известно и что, если он вдруг перестанет откровенно высказывать свое мнение, то гестапо может заподозрить что-то еще более худшее.

Но не будем слишком далеко забегать вперед. В следующих главах мы подробно рассмотрим, как Канарис справлялся с личными и служебными проблемами, возникавшими в результате проводимой Гитлером политики.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.