Жан Рено

Жан Рено

Жан Рено

Настоящее имя известного французского актера Жана Рено – Хуан Морено. Его родители были испанцами, бежавшими из страны в Марокко во время прихода к власти генерала Франко. В июле 1948 года в Касабланке родился Хуан Морено. Отец мальчика был газетным наборщиком, кормившим семью в одиночку и работавший на износ порой круглыми сутками. Жан помнил, как отец, усталый и совершенно разбитый, возвращался домой под утро, и тогда все домашние были вынуждены ходить на цыпочках, боясь потревожить его сон. Маленький Жан привык к тому, что все постоянно одергивают его, приказывают говорить только шепотом. Для любого ребенка, а тем более мальчика подобная жизнь немедленно превратилась бы в сущий ад. Как он мог играть и с кем? Ему не позволялось брать игрушки, ведь у отца необычайно тонкий слух, и он может проснуться от любого неосторожного движения ребенка. У Жана даже тапочки были на войлочной подошве, чтобы тот ходил как можно тише.

Как же было возможно бороться ребенку с этой ужасной, давящей тишиной, чем можно было заниматься? И Жан тихо лежал на постели, перелистывая книжки с картинками. Он еще не умел читать и только воображал невероятные приключения, которые скорее всего переживают герои этой книги. Правда, научившись читать, он понял, что содержание тех книг почти никогда не соответствовало его фантазиям. Жан так хотел поиграть с машинками или в солдатиков, но это было просто невозможно. Когда же он решался взять в руки игрушку и та неожиданно падала, отец просыпался в ту же секунду и закатывал ужасный скандал. Жан никогда так и не смог забыть, как отец гонялся за ним по всему дому с ремнем в руке.

Спастись от отца можно было, только спрятавшись за маминой спиной. Свою маму Жан не просто обожал – боготворил. Для него она, швея-надомница, навсегда осталась недосягаемым идеалом, воплощением женской красоты. Впоследствии он и подруг себе выбирал таких, которые хоть чем-нибудь напоминали его маму. У нее были длинные волосы, невыразимо прекрасные карие глаза и королевская осанка. Жан никогда не забудет нежный цветочный аромат, которым была пропитана ее одежда. Он любил даже стук ее швейной машинки «Зингер».

А как замечательно она умела готовить! Разве можно когда-нибудь забыть необычайный вкус ее пиццы или паэльи? Каждый семейный ужин мама могла превратить в настоящий праздник. Каждое ее кушанье становилось невероятным, восхитительным сюрпризом. В эти недолгие моменты семейной гармонии мама вносила в столовую блюдо, а отец непременно заводил пластинки с записями фламенко и своих любимых Лолы Флорес и Мануэлы Эскобар.

Когда Жану становилось совершенно невыносимо сидеть в гнетущей тишине дома, он выходил на балкон. Это место было для него настоящей отдушиной. Здесь он много часов подряд наблюдал за прохожими, среди которых было огромное количество интересных и разнообразных персонажей – коммерсантов, торговцев, веселых молодых людей и красивых женщин.

Жан наблюдал за ними, а заодно придумывал разные истории, в которых все эти люди могли бы участвовать. Вот, например, эта юная красавица – чем не прекрасная принцесса из сказки. А где-то за углом ее ждет коварный колдун-похититель… Если Жану случалось увидеть внизу кого-либо из своих приятелей-мальчишек, он не мог даже крикнуть в ответ на приветствие: не дай бог услышит отец. Все, что мальчик мог себе позволить, – это помахать по-дружески рукой или просто кивнуть. Жан даже придумал название для всего этого уличного спектакля. Действо именовалось «Жизнь других».

По ночам Жан снова и снова представлял себе истории, которые успел нафантазировать за день. Он вспоминал гримасы продавцов, выражения лиц прохожих и даже сам имитировал то продавца, обманывающего покупателя, то почтальона, весело проносящегося на велосипеде. А еще лучше было представить себя в роли крутого парня за рулем шикарного гоночного автомобиля…

Но все это в конце концов мальчику надоело. Пора было оставить мир детских мечтаний и перебраться на улицу, в эту настоящую жизнь. И он, 17-летний, с головой окунулся туда, где и драки, и любовь, и даже воровство. К этому времени его мама умерла, а отцу дела до него не было. Единственное, что он говорил сыну, когда тот отправлялся в очередной раз на улицу: «Захочешь есть, вернешься». Когда же Жан ушел из дому окончательно, отец сказал коротко: «Буду рад, если ты не кончишь тюрьмой».

Там, на улице, было множество женщин, но все они оставались для Жана загадкой, красивой тайной, поскольку в Касабланке царили весьма суровые нравы, благодаря которым основным чувством молодого человека по отношению к прекрасному полу мог быть только панический страх. Можно было, конечно, предаваться эротическим мечтаниям в одиночестве, но и только.

Мало того, что в то время вообще не существовало противозачаточных таблеток, а презервативы являлись товаром дефицитным, но главное – неприкосновенность и непорочность девушек охраняли их братья и отцы, а их присмотр был надежнее, чем охрана цепной собаки.

Ухаживать за приглянувшейся девушкой молодому человеку позволялось, но подобное ухаживание растягивалось на много лет. Он мог гулять с ней, водить на танцы и в кино, даже – года через три после знакомства – держать за руку, но не более того. Так Жан привык никогда не заводить подруг и любовниц на один день.

С тех пор как он не получил возможности проявить свой пламенный темперамент, будучи юношей, он не практиковал кратковременных романов и избегал случайных связей. Когда ему нравилась девушка, он всегда в первую очередь думал о женитьбе. А потом была армия, о которой у Жана не осталось никаких приятных воспоминаний. Он помнил только, что постоянно испытывал голод, холод и еще – невероятное одиночество. Эти 18 армейских месяцев так и остались для него кошмарным воспоминанием. Он не получил ни одного письма, ни одной посылки из дома. Другие молодые солдаты регулярно получали сигареты и теплую одежду, он же – никогда.

Жан предвидел, что так оно и будет, но тем не менее легче ему от этого не становилось. Он успел перед самым отъездом помолвиться с девушкой, с которой совсем недавно познакомился. Ее звали Катрин, и он даже, пожалуй, не успел рассмотреть ее как следует. Но так хотелось, чтобы на родине ждал хоть кто-нибудь! Эта милая девушка подарила Жану на прощание туалетную воду от Ланвена, а первые несколько месяцев даже писала жениху короткие письма. Но это было совсем недолго. А Жан смотрел на туалетную воду и прикидывал, хватит ли этого флакона до самого конца службы, если он станет расходовать всего по одной капле в день? Конечно, кому-нибудь может показаться глупым пользоваться каждый день туалетной водой в казарме с ее постоянной вонью, но Жан свято соблюдал этот ритуал, как будто он был гарантией того, что и в его жизни наступит светлый период.

Когда Жан вернулся в Касабланку, то вскоре увидел и свою невесту, которая стала еще красивее. Загорелая и цветущая, она не узнала Жана и прошла мимо, а он не стал ее окликать.

Жан женился на обычной служащей по имени Женевьева, а потом у супругов появились дети – сын Майкл и дочь Сандра. Рено пытался стать настоящим актером, поскольку всю жизнь его привлекал театр, но ему уже было под 40 лет, а ни одного серьезного предложения он так и не получил. Жан уже привык приходить в очередную студию как на работу и был готов выслушать в очередной раз уклончивый ответ: «Мы подумаем и известим вас о нашем решении». Впрочем, ему доводилось играть совершенно случайные роли в третьеразрядных фильмах.

Бывали и совершенно обидные ситуации. Однажды Рено сделали соблазнительное, по его мнению, предложение: сыграть в одной картине с Роми Шнайдер и Ивом Монтаном. Конечно, это был, как всегда, эпизод, но Жан невероятно обрадовался. Он надеялся, что благодаря звездам кинематографа режиссеры и критики наконец заметят его и оценят по достоинству его игру. Режиссер был, вероятно, в весьма хорошем расположении духа, потому что обронил как бы невзначай, что Жан может написать для себя текст монолога, с которого планировалось начать один из эпизодов. Можно себе представить, как Рено воодушевился. Он сидел над этим монологом несколько ночей и сделал его в виде целой речи, занимавшей в фильме не менее 10 минут. Когда режиссер увидел творение Жана, он только усмехнулся и сказал: «Сокращай, Жан. Ничего другого тебе не остается. Так получается, что ты хочешь перетянуть одеяло на себя, а я больше чем уверен, что господину Монтану это положение дел совсем не понравится». В результате сокращений в фильме осталась только самая первая фраза, написанная Рено. Дома он практически не появлялся, дети росли без его участия, а Женевьеву подобное положение дел не устраивало. Она не раз говорила, что не хочет быть замужем «за призраком».

Вероятно, Жану, разменявшему уже пятый десяток, так и пришлось бы прожить жизнь в полной безвестности, если бы не случай. Из этой трясины его вытащил Люк Бессон. Однажды Рено пришел на кинопробы для очередного эпизода. В коридоре киностудии толпились молодые люди, и среди них Жан чувствовал себя особенно неуютно: по сравнению с ними он выглядел практически стариком. Пройдет еще совсем немного времени, думал Жан, и его из этих студий будут выпроваживать без малейшего стеснения. Он и сам понимал, что чересчур стар для дебюта в кино и его настоящее место находится рядом с диваном и телевизором.

Внезапно Жана позвал молодой ассистент режиссера Люк Бессон и представил его Рафаэлю Дельпару, набиравшему актеров в труппу для съемок нового фильма. Дельпар, однако, едва взглянув на вошедшего Рено, произнес: «Вероятно, произошла ошибка, но ваша внешность никак не подходит для этой роли». Жан, ничуть не удивившись, вышел из кабинета, а из-за двери до него донеслось недовольное: «Люк, разве ты не понял, что я просил тебя подобрать актера на роль героя-любовника. Этот никак на любовника не тянет. Мне нужен молодой актер и притом симпатичный».

Об этом случае Рено тут же забыл, поскольку он привык к подобным ситуациям настолько, что они уже даже не расстраивали его. Тем не менее прошло всего несколько дней, и Жан получил приглашение от того самого молодого ассистента Дельпара, Люка Бессона, сниматься в главной роли в короткометражном фильме. При встрече с Бессоном Жан выразил удивление, как мог запомнить его начинающий режиссер, на что тот незамедлительно ответил, что и не думал забывать. Люк, оказывается, едва увидев Рено, понял, что именно с этим актером он сделает свой первый настоящий полнометражный фильм, и этот фильм принесет успех им обоим.

Жан и Люк разговаривали в кафе. Жан спросил сразу же, имеет ли молодой режиссер деньги на то, чтобы осуществить этот проект. «Конечно нет, – улыбаясь, невозмутимо ответил Бессон, – просто друг одолжил мне камеру на несколько дней, и в эти три дня я намерен снять свое кино». Рено несколько обескуражили эти слова. Тогда сколько же режиссер планирует ему заплатить за съемки? «Нисколько», – сказал Люк и даже, кажется, удивился подобному вопросу. Жан ответил, что отказывается от таких условий: слишком много лет он работал практически задаром, на голом энтузиазме, и этим пользовались все кому не лень.

Бессона это не смутило. Он критически осмотрел Жана, а потом произнес миролюбиво: «Ну ладно, я заплачу тебе тысячу франков из собственного кармана. Но имей в виду: больше ты все равно не заработаешь. И незачем тебе строить передо мной крутого. Ты посмотри на себя: ты же совсем нестрашный, и никогда таким не будешь: у тебя глаза добрые, как у большой смирной собаки».

Рено согласился на все условия Бессона. Они вместе сняли эту короткометражку, а вслед за ней фильм «Последний бой», который приобрел известность и завоевал приз. Вышло так, как рассчитывал Бессон: он сам и Жан прославились вместе, одновременно.

Теперь у Жана были и слава, и возможность двигаться вперед, и богатство, причем все это сразу и практически в одночасье. И кто бы мог подумать, что именно в этот момент у Женевьевы лопнет терпение? Она не смогла подождать всего несколько месяцев до полной и окончательной славы своего мужа как знаменитого на весь мир актера.

Разрыв между супругами произошел следующим образом. Бессон запланировал съемки нового фильма – «Голубая бездна». Это был сложный и достаточно дорогой проект, на который планировалось отвести не менее года. Таким образом, для Жана это означало только одно: он должен собрать все свои вещи, любыми способами приобрести снаряжение профессионального ныряльщика и отправиться на бесконечные тренировки и съемки в неизвестном направлении. Сколько времени займет этот процесс, сказать не мог никто – ни сам Жан, ни Люк Бессон.

Таким образом, Рено предстояло сделать непростой выбор: сохранить семью (читай – остаться вместе с женой и двумя детьми, наедине со своим уже, мягко говоря, немолодым возрастом и до конца жизни работать заурядным статистом, на ролях третьего плана) или пуститься в погоню за призрачной удачей, рискнуть, поставить все на кон, то есть попытаться наконец сыграть главную роль в настоящем (а в этом он был уверен) кино.

Жан размышлял очень долго. Он испытывал угрызения совести из-за того, что слишком мало внимания уделял жене, что дети росли практически без него. Как можно бросить семью и пуститься на авантюру? Наверное, надо отказаться; во всяком случае, разум говорит ему именно это. До отъезда оставалось всего полчаса, и Жан уже собрался вынуть свои вещи из чемодана, и вдруг перед ним, как на экране, встала неприглядная картина: он словно увидел себя самого со стороны, старого, никому не нужного, смотрящего по телевизору бесконечный сериал, в домашнем халате. Это был человек, за которого стало бы стыдно и его собственным детям. Видение было настолько явственным и страшным, что Жан впервые испугался по-настоящему. Он немедленно схватил чемодан и опрометью бросился к двери.

Начались съемки «Голубой бездны». Они были крайне тяжелыми для Жана. Во время съемок одного из эпизодов Рено едва не погиб. Это была сцена глубокого погружения героя фильма, и Люк Бессон решил, что наилучшим образом эта сцена будет выглядеть, если вести съемки со дна. Люк первым прыгнул в воду. Он ни о чем не тревожился в отличие от Жана, а перед тем, как исчезнуть в темных волнах, сказал Рено: «Твоя задача – просто плыть вниз. Не останавливайся, пока не увидишь свет моего фонарика».

И Рено начал погружение. Он старался делать все именно так, как обучали его опытные инструкторы подводного плавания. Во время погружения он отсчитывал каждую секунду. Внезапно он понял, что не может сообразить, где именно находится. Он просто потерял ориентацию. Везде была вода: сверху, с боков, снизу – всюду огромные массы ледяной воды. Ее безумный холод проникал сквозь костюм и достигал, казалось, даже костей. Холод заполнил каждый кровеносный сосуд, холод сжимал своей безжалостной рукой сердце… В ушах зазвенело, и Жан почувствовал, что сейчас слышит только свое надрывное и хрипящее дыхание. В голове мелькнуло: «Это конец».

Он всматривался вниз с отчаянием, но никакого фонарика, о котором говорил Люк, не было и в помине. Неужели Бессон обманул, и на самом деле он вовсе не предполагал использование какого-либо фонарика? А что он там еще говорил? О каком-то единении самого ныряльщика и воды? При всем желании Жан не может этого почувствовать. Какое вообще единение со стихией можно ощущать, когда понимаешь только одно: ты в данный момент умираешь.

Жан запаниковал и попытался сорвать с себя маску и костюм, который сдавливал его со всех сторон. Вода стала быстро заполнять маску, и тут Рено увидел далеко внизу маленький фонарик, тот самый, о котором говорил Бессон. Люк терпеливо ждал, когда к нему спустится Рено. Эта мысль придала Жану силы, и он вновь устремился в глубину, хотя и понимал, что должен как никогда точно рассчитывать свои движения, ведь любое из них может стать роковым.

И вот наконец фонарик Бессона мигнул. Этот знак означал «снято», следовательно, можно с чистой совестью подниматься из глубины. Но это был еще не конец. Следовало достичь поверхности воды, а силы Жана были на исходе. В этот момент его спасла мысль о жене и детях. Неужели он никогда не увидит их? Какое ужасное слово «никогда», но именно оно способствовало тому, что у Рено словно открылось второе дыхание. Что было дальше, Жан помнил смутно; как ему удалось подняться из воды на поверхность, он никогда не смог бы рассказать. Он на минуту пришел в себя на берегу, и то только оттого, что все тело буквально ломало от непрерывных судорог. Он корчился от рвоты, а руки и ноги стали совсем чужими; их он вообще не чувствовал. Потом он потерял сознание.

Первым, кого увидел Жан, когда врач привел его в чувство, был Люк Бессон. «В целом получилось неплохо, – сказал Люк, – единственное, что у тебя не получилось, – это нужное выражение лица. Ты что, забыл, что герой должен опускаться в воду с улыбкой на лице? Он же испытывает блаженство и покой. А что получилось у тебя? Ты зачем так таращил глаза, а потом еще и затряс головой, как ненормальный? Ну да ладно, ничего. Сейчас будем снимать заново. Я уверен – на этот раз все получится». Если бы у Жана было в этот момент достаточно сил, он набросился бы на режиссера и просто растерзал бы его. Так ему, по крайней мере, хотелось. Но вместо того, чтобы ударить Бессона, он только слабо кивнул: «Хорошо, Люк, пойдем снимать».

Жена время от времени навещала супруга, но весь ее вид свидетельствовал о том, что отношения между нею и Жаном испорчены окончательно и бесповоротно. Ей, безусловно, было больно, она не могла больше выносить постоянное одиночество, да и дети тосковали без отца; он был им очень нужен, но… Жан ясно понимал, что судьба предоставила ему единственный шанс вырваться из жизненного болота. Подобные подарки делаются только раз в жизни, и следующего случая просто не представится.

Рено знал, что ни один такой подарок в то же время не преподносится бесплатно. Цена его славы была очень велика: семья, измученные беспросветным существованием жена, дети, но ему уже было все равно. Иначе он никогда не сможет завоевать славу, сдвинуться с мертвой точки, которая в последнее время стала казаться переходящей в бесконечность, наконец, получить деньги и все, что называется достойной жизнью. Он даже не удивился, когда за несколько дней до окончания съемок Женевьева позвонила ему и сухо, бесцветным голосом сказала, что подала на развод и это ее окончательное решение, которое больше ничто не в силах изменить.

Жан знал, что так и должно случиться. Домой он больше не вернулся. Когда фильм был окончен, Рено поселился в отеле. Он жил совершенно один, работа была окончена, а будущее маячило впереди достаточно неопределенно. Жан не выдержал напряжения и ежедневного ожидания чуда. Он начал пить, впал в депрессию, казавшуюся нескончаемой. Временами он садился за руль автомобиля и гнал на бешеной скорости по ночным дорогам, не задумываясь о том, что может разбиться или даже в глубине души желая этого. Его постоянно мучила бессонница, и ни одно снотворное не помогало. Он не мог забыться в это время даже во сне.

А потом был оглушительный успех «Голубой бездны», затем появился знаменитый лучший киллер всех времен и народов с грустными глазами – Леон, герой всех подростков, начали поступать приглашения от знаменитых режиссеров, пришли слава, деньги. Рено достиг всего, о чем мечтал. Единственное, чего у него не было еще очень долго, – это семьи. До 50 лет он больше не женился.

Незабываемая встреча состоялась в 1996 году. Проходя по улице, Жан увидел девушку своей мечты, такую, которую искал всю жизнь. Высокая, красивая, просто упоительная. Жан не мог позволить себе так просто дать ей уйти. Он долго бежал за ней по Елисейским полям, а прохожие недоуменно оборачивались ему вслед. Многие узнавали его, но не могли понять, зачем кинозвезда первой величины преследует неизвестную девушку? Может быть, снимается очередное кино и где-то рядом находится оператор с кинокамерой? А девушка все никак не желала останавливаться и своими холодными ответами старалась остудить пыл этого чудака. Только когда Жан в отчаянии крикнул: «Но я же не просто пристаю к вам! Неужели вы не узнаете меня? Я – Жан Рено!».

После этого девушка посмотрела на него недоверчиво, но уже не отказалась зайти вместе с Жаном в кафе просто выпить кофе. Девушка наконец-то представилась. Ее звали Натали Дижкьевич, и она работала манекенщицей. «Я никогда не видел таких красавиц, как вы, – сказал Жан. – Как только я увидел вас, я понял, что вы станете моей женой». Девушка недоверчиво усмехнулась: «У меня есть полчаса времени. Если вы сможете за это время убедить меня в этом, то так и быть – я согласна. Но если нет – мы больше никогда не будем разговаривать». И Жан тогда рассказал ей о себе все. Он говорил и говорил, а Натали забыла, что отвела ему всего полчаса на разговор. Ей казалось, что с ним можно так просидеть до утра.

Потом она поняла, что ей абсолютно все равно, кто этот немолодой человек с добрыми грустными глазами, который сидит напротив нее, – знаменитый Жан Рено или обычный человек по имени Хуан Морено. Он был ей не только интересен, Натали поняла: он сможет стать для нее настоящим другом.

В тот вечер она написала номер своего телефона на салфетке губной помадой, и Жан никогда не забудет, как осторожно он нес домой этот клочок бумаги, боясь, что номер размажется и он никогда не увидит эту чудную девушку. Неужели ему останется потом только выходить на Елисейские поля каждый вечер в одно и то же время и кричать: «Натали!»? Номер, к счастью, не размазался, а Жан, как и обещал, вскоре женился на Натали Дижкьевич. Они не расстаются с тех пор. У Натали и Жана родилось двое детей, и до сей поры супруги невероятно счастливы вместе…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.